Рано поутру тетушка пошла к попу Ивану, но он уже усаживал Раису в старенький тарантас и, холодно объяснив Анне Михайловне безнравственность ее племянника, зачмокал на мерина и уехал, вея, как флюгером, оторванной полой шляпы.
Тетушка побрела домой, оглядываясь на уезжающих, и вдруг заметила, как навстречу им из-под плотины вылез Николушка и замахал картузом. Поп Иван, привстав, хлестал лошадь. Раечка потянулась было из тележки, но, прижатая поповской рукой, закрылась платочком. От всех этих переживаний у тетушки сделалась мигрень.
Сдвигая с глаз компресс, Анна Михайловна проговорила слабым голосом:
- Грех Ждать награды от людей, друг мой, но все-таки обидно, - уж очень он неблагодарный...
- Н-да, - сказал Африкан Ильич, - племянничек ваш действительно пенкосниматель...
- Подумайте - во всем обвиняет меня... И Настя на меня сердится, будто я его с Раисой сводила...
- Отодрать их обоих, - вот как я это понимаю...
- Ох, нет, только не это, Африкан Ильич.
- А если не драть, так что же?
- Ума не приложу... Вот как вернется батюшка, - пойдите к нему, друг мой, и скажите, что я хочу исповедоваться и в воскресенье, если допустит, приму святое причастие.
Африкан Ильич крякнул, так как был безбожником, но из уважения к тетушке не высказывал своих убеждений. Анна Михайловна опять принялась клевать носом. На черном крыльце пела Василиса все одну и ту же песню. И лучше бы не было этой песни на крещеной Руси.
10
Прошло два дня. В туреневском дому было спокойно, но молчаливо. За столом не засиживались, - быстро расходились по комнатам. Анна Михайловна в доброте своей думала, что Николушкин страстный порыв миновал: действительно, Николушка ходил небритый, угрюмый, опустившийся, и только по внимательным взглядам Настеньки, по кривым ее усмешечкам можно было догадываться, что с Николушкой не все обстоит благополучно...
Так и вышло. К вечеру Николушка надвинул до ушей мягкую фуражку, закурил папироску и вышел из дому. Тетушка спросила - "ты куда?" Он пожал плечами - "так, никуда" - и пошел через плотину на мельницу. Африкан Ильич в это время еще опочивал в сундучной комнате, и тетушку некому было вразумить, что значит - "никуда"; она не приняла даже во внимание, что не более получаса тому назад сама услала Машутку на мельницу за раками, которых мельников брат и дьячок Константин Палыч ловили бреднем в пруду.
В конце плотины, из оврага, поднималась двускатная, покрытая лишаями крыша водяной мельницы. За нею, на лугу, в тени огромных и коряжистых осокорей стояли распряженные воза. Еще подалее - вдоль низкого берега медленно двигались, по колено в воде, дьячок с рыжими развевающимися волосами и - в воде по грудь - мельников брат; тащили бредень и кричали: "Куда же глыбже-то?" - "Лезь, тебе говорят!" - "Да куда же глыбже-то?" "Лезь, тебе говорят, антихрист"...
Николушка не спеша дошел до мельницы, спустился вниз к водосливу, где по скользким, шелковым от плесени доскам тонким слоем бежала вода; где тяжело и нехотя, все мокрое и почерневшее, в зеленых волосах, скрипя, вертелось водяное колесо; где в зеленоватой полутьме пахло сыростью и дегтем и, сотрясая весь ветхий остов мельницы, скрипели, стучали, крутились деревянные шестерни; где не раз деревенские мальчики, лавливая лягушек на тряпочку, видели сквозь щели мостков, внизу, в омуте, водяного, который сидел на самом дне, ухватив перепончатыми лапами зеленые сваи...
Николушке торопиться было некуда. Он бросил окурок в пену, под колесо, поднялся по шаткой сквозной лесенке наверх, где в луче света крутилась мучная пыль, легко порхали тяжелые жернова, сыпалась пахучая ржаная мука в сусеки, - захватил щепоть муки, растер ее между пальцами и вышел за ворота.
Здесь, на лужку, - кто в траве, кто на разбитом жернове, - сидели мужики, до света еще приехавшие с возами, с помолом. Николушка, сделав строгие глаза, приветствовал их баском: "Здорово, ребята!" Из мужиков кое-кто снял шапку; мельник Пров, старый солдат, сказал приветливо: "Садитесь, баринок", - и подвинулся, уступив на жернове место Николушке...
- Так-то оно было, - продолжал рассказывать Пров, прижимая черным пальцем золу в трубочке, - нельзя счесть - сколько он погубил нашего народу... Вышлет генерал Барятинский войск, и все это войско Шамиль погубит... Сколько наших косточек на этом Кавказе легло, - и-их, братцы мои... Шамиль упорен, а генерал Барятинский еще упорнее: нельзя, говорит, этого допустить, чтобы русский император отступился перед Шамилем.
- Досадно это ему, конечно, сделалось, - сказал один из мужиков, нагнув голову и трогая носок лаптя.
- Ну да, вроде как досадно. Собрал генерал Барятинский огромное войско, обложил Шамиля со всех сторон, - ни ему воды, ни ему пищи: забрался он на самый верх, на гору, с черкесами, и оттуда стреляет, не сдается... Наши поставили лестницы и полезли, и полезли, братцы мои, - одних убьют, другие лезут... Генерал Барятинский стоит внизу, бороду вот таким манером на обе стороны утюжит, ревет: "Не могу допустить русскому оружию позора..."
- Бывают такие задорные, - сказал тот же мужик.
- Долго ли, коротко ли, - вышли у черкесов все снаряды. Тут наши их и осилили. Взошли на гору и видят - стоят черкесы кругом, а посреди их Шамиль сидит на камне и коран читает. Наши кричат: "Сдавайся!" И что же, брат мой, думаешь - черкесы эти садятся на коней, - сядет, завернется в бурку и прыгает в море. А с той горы ему до моря лететь восемнадцать верст... Ну, тут наши солдатики подоспели, наскочили на Шамиля, скрутили ему руки...
- Все-таки генерал своего добился, - опять сказал тот же мужик.
Николушка сидел на жернове и курил, часто моргая. Дело в том, что он давно уже заметил неподалеку, около возов - Машутку. Она стояла у телеги, подняв колено и упираясь пяткой в спицу колеса, и весело посматривала в сторону Николушки. На ней была прямая -черная кофта с желтой оторочкой, мода сельца Туренева, - желтый платочек и красная юбочка.
- Н-да-с, - деловито нахмурившись, проговорил Николушка, - ну, прощайте, мужички. - Он лениво поднялся и пошел к возам, расставляя по-кавалерийски ноги.
Машутка глядела на него смеющимися глазами. Он, - будто только что ее увидел, - остановился, покачиваясь:
- А, ты здесь?.. Ты что тут делаешь?..
У Машутки задвигались тоненькие, точно чиркнутые угольком, брови, она приняла босую ногу с колеса и усмехнулась:
- Тетинька за раками послали, а эти черти только кричат, ни одного не поймали. - Она сейчас же затрясла головой и звонко засмеялась, махнула локтем в сторону пруда: - Дьячок не хочет в воду лезть, говорит - я лицо духовное.
Николушка обернулся в сторону широкого, синеватого к вечеру пруда. На истоптанном копытами низком берегу дьячок и мельников брат, низенький мужик, все еще ссорились, вырывая друг у друга бредень. Особенной причины для смеха в этой глупой сцене, конечно, не было. Николушка презрительно поморщился.
- А ты вот тут сидишь, - сказал он с расстановкой, - смотри - тетушка тебе задаст. Кого дожидаешься?
Смеющееся Машуткино лицо вдруг стало серьезным, рот сжался. Тенистыми от ресниц глазами она внимательно, почти сурово, взглянула на Николушку, дернула на лоб платок и пошла, осторожно ступая босыми ногами, и еще раз быстро взглянула на Николушку...
- Ах, черт возьми, - пробормотал он, втягивая особенно ставший почему-то пахучим воздух сквозь ноздри, - ах, черт!
Знакомой томительной болью завалило грудь... Стало отчетливо ясно какая-то сила подняла его сегодня спозаранку с постели, толкала из комнаты в комнату, в коридор, на кухню, в сад и привела на мельницу...
Ноги его стали легкими, глаза - зоркими, все силы его, наливаясь сладостью и огнем, устремились к уходившей по берегу пруда девушке, - ветер отдувал ее красную юбочку, желтый платок... Давеча, когда она стояла у колеса, ее поднятое колено помутило голову Николушке, - сейчас желто-зеленая на закате трава стегала ее колени.
"Плевать на Настю, на тетку", - с божественной легкостью подумал он и пошел, - сами ноги погнались по лугу за девушкой. Она обернулась, ее чернобровое личико испуганно задрожало, она пошла быстрее, он побежал. Около гумна, у омета прошлогодней соломы, запыхавшись, он догнал ее и схватил за руку:
- Куда ты бежишь?
- Пустите, Николай Михайлович, - проговорила Машутка быстрым шепотом и выдергивала руку, но силы у нее не было.
- Слушай, Маша, я с тобой хотел поговорить, - вот о чем...
- Барин, миленький, не говорите...
- Дело в следующем... Я больше так не могу... Они меня сгноили... Я сегодня всю ночь не спал... Я на тебе женюсь, честное слово...
- Барин, миленький, увидят.,.
- Ничего не увидят... Ты смотри, как темно... Садись вот сюда, в солому... Какая ты прелесть... Когда ты шла по траве - ты ноги не исцарапала, а?.. Какой у тебя рот... Чего на меня уставилась, Маша, Машенька...
Совсем темными, косившими от волнения, невидящими глазами Машутка глядела на страшное, красивое, улыбающееся, оскаленное лицо Николушки, будто издали слышала его бормотание. Чтобы не дрожал подбородок, она закусила нижнюю губу. И глядя, - все откидывалась, отстранялась.
Когда Николушка по берегу пруда бежал за Машуткой, мужики, сидевшие у мельницы, глядели им вслед и говорили:
- Аи, баринок-то в нашу кашу мешается.
- А женатый.
- Ну что Же, что женатый... Еще хуже женатый: к сладкому привыкает.