Ночь закрыла полосу заката. Возникли звуки, всегда таинственные, как будто сама темнота шевелилась в кустах, ломала ветку и меланхолично ухала вдруг далеко за прудом, где, сидя на пловучих листах, пели, надув брюшко, маленькие лягушки.
Облокотясь о балюстраду, Аггей прислушивался. Вспомнил один день, когда на мгновение упали все звуки.
Тогда посреди поляны стоял он - маленький, синеглазый мальчик - и сквозь закопченное стекло глядел на солнце.
Не было теней, красноватая темнота будто пеплом осыпала траву и деревья; на солнце надвигался черный круг. Когда остался тонкий серп, все замолкло. Колонны дома поднялись, стали серыми, и Аггей думал, что сейчас расколется беззвучно солнце...
Аггей вспоминал, слушал звуки, а когда за садом на плотине запел ямской колокольчик, тихо засмеялся...
Аггей поставил свечу на комод в прихожей и раскрыл парадные двери, вглядываясь в темноту прохладной лестницы.
Там, внизу, вносили, должно быть, чемоданы, шаркали ногами, и слышались негромкие голоса:
- Узнаешь, Надя, эту лестницу; она мне казалась гораздо больше... А вон и Аггей... Здравствуй, Аггей...
- Степан, иди же, - закричал Аггей, - я не могу посветить, свечу задувает сквозняком...
- Узнаю голос, - проговорил Степан, появляясь в крылатке, в золотом пенсне, - здравствуй. - Мягкие губы его коснулись Аггея. - А вот Надя, сестра, ты помнишь?
- Помню, помню, - торопливо бормотал Аггей и тряс им обоим руки, пойдемте, пойдемте. И этот чемодан унеси, кучер.
- Ты все такой же торопыга, - спокойно улыбаясь, говорил Степан, и углы его губ приподнимались полукругом. - Дай нам вымыться, мы все в пыли.
Худой и маленький, он пошел по коридору, подняв голову, словно мог видеть тольке из-под пенсне.
Аггей крикнул вдогонку: "Вон направо твоя комната", - и, умиляясь, стоял около Нади, распутывавшей вуалевый шарф...
- Я тоже буду мыться, - сказала она, - ужасная пыль.
- Господи, что же я думаю, а ужин! - воскликнул Аггей. - Впрочем, я сию минуту. - И он пошел в столовую.
"А он все такой же, - думал Аггей, стоя под висячей лампой. - Я уже вижу, что обрадовался; а она ничего, - кажется, мешать нам не будет".
К столу, уставленному домашними яствами, проплыла и неслышно села за самовар Марья Ивановна - экономка.
- Марья Ивановна, - сказал Аггей, - хорош ли ужин сегодня?
- Не знаю, батюшка, так это все сразу да кувырком распорядились; что выйдет - не пеняйте, а завтра постараемся.
- Что они как долго моются?
- А барышня настоящая красавица, и сундук с платьями, вот бы... Эх... да что и говорить... Не то что уездные наши...
- Перестаньте, Марья Ивановна, всегда вы скажете глупость...
Надя вошла под руку с братом. На ней было синее платье. Оглядываясь, она сказала:
- У вас здесь все чудесное, старинное. Наверно, мебель так же стояла сто лет назад ..
- Да, все старое, - сказал Аггей и, притянув вымытого одеколоном Степана, трогал волосы его и плечи, - я так рад, я совсем один живу. Нам нужно о многом переговорить...
- Ты очень гостеприимен, - говорил Степан, слегка запрокинув лицо в большой бороде каштанового цвета, - мы в Петербурге отвыкли от деревенских обычаев... И если глубже рассмотреть, то деревенская жизнь более значительна, чем городская.
- Да, да, - говорил Аггей, придвигая им блюда с едой, - ешьте же...
- Тем смешнее, что я - агроном по профессии - никогда не вижу деревни. - И, самому себе улыбаясь, Степан глядел повыше головы собеседника.
- Какой у вас костюм? - спросила Надя. - Очень вам идет...
Аггей, оглядывая огромное свое тело в расстегнутом на груди кафтане, из-под которого была видна белая рубаха, смутился, запахнулся.
- Мне кажется, что я толстый такой, неловкий.
Надя засмеялась, так же как и брат, закидывая голову на высокой шее, морща подбородок, прикрывая глаза длинными ресницами, и Аггей подумал, с тоской вглядываясь: "Где я видел ее?"
- Нам по дороге попался пьяный мужик, - говорила Надя, - большой и косматый, у пояса привязана целая куча уток; брат его спрашивает: "Как ты из такого ружья столько настрелял?" А он тряхнул головой и говорит: "Когда я, чудесный барин, выпью, что угодно могу сделать..." И попросил гривенничек за знакомство.
Надя, рассказывая, подняла руки, и, глядя на них, Аггей подумал: "Какая она театральная все-таки".
Степан сдержал зевок.
- Вот теперь я чувствую, что устал, иду спать. "Милый он, - слегка волнуясь, думал Аггей, ведя друга в спальню, - сейчас ему все расскажу". Но Степан раздевался и говорил, сладко зевая:
- Завтра возьму почву для исследования: не знаю, как у тебя, но крестьянские земли совершенно лишены фосфатов. Их нужно сдабривать жжеными костями или американским гуано. Ты бы сделал опыт.
- Хорошо, - сказал Аггей уныло, - попробую. - И сел на кровать, устало опустив руки.
- Степан, ты знаешь, я десять лет прожил один. Тяжело
- Как же, знаю. - Степан отстегнул помочи и погладил впалую грудь. Гуано, конечно, дороговато, но крестьяне могут пользоваться суперфосфатом. Я усиленно провожу в земстве раздачу томасова шлака.
И он залез в постель, глядя поверх головы собеседника на свои какие-то суперфосфаты, а Аггей сидел около, освещенный сбоку свечой, так что блестел кончик его крупного носа и один тоскливый глаз..
- Слушай, - сказал Аггей, - я десять лет все один и один...
Но у Степана уже закатывались глаза.
- Убийственны эти дороги ваши... Задуй свечу и не буди меня поутру.
Аггей посидел немного в темноте и пошел по коридору, опустив голову. В конце коридора была наглухо закрытая дверь в зимние сени... Остановясь перед Дверью, обитой кошмой, Аггей глядел на медные гвоздики.
- Ну, конечно, он устал, а я пристаю с глупыми речами. Все-таки раньше Степан был добрее. Или уж я одичал очень и смешон.
Тронув шляпку гвоздя, он подумал: "Вот эти гвозди зимой покрываются инеем и делаются белые, как грибы..."
Вдруг тень его на стене переместилась направо. Оглянувшись, Аггей увидел улыбающуюся Надю, со свечой в руке.