Катенька усмехнулась. Поправляя на полной груди низко вырезанный ворот, объяснила Мише:
- Больной он, пить ему ни капли нельзя давать. Вот и плачет от скуки...
- Поле какое голое, - продолжал Алексей, - ничего нет интересного.
- Поди насчет чая похлопочи, - перебила его Катенька и, взяв Мишу за руку, повела в глубь огорода, где в густой лебеде стояла скамья.
- У нас в Марьевке огород да поле, - защебетала девушка, близко садясь около Миши, - а весело только во время ярмарки... Вот вы счастливый, у вас все есть, к соседям можно ездить, а нас никто не приглашает...
- Приезжайте к нам... Непременно... Ну, пожалуйста, - сказал Миша, покраснел и, вспомнив о Лизавете Ивановне, решил: "Пусть ругается, что же, не могу я, в самом деле, гостей угощать?"
- А я приеду, - близко наклонясь и глядя в глаза, протянула Катенька. - Вы рады будете?
- Я-то... конечно...
Катенька заморгала ресницами и, грустно склонив голову, коснулась ею Мишиного плеча.
- Любить как хочется, Михайло Михайлович.
Миша тотчас же вспотел, с ужасом и восторгом глядя на близкую от его губ белую щеку с мушкой... Грудь девушки часто поднималась. От нее пахло теплой прелестью.
"Вот оно, - подумал Миша, словно проваливаясь, - дождался..."
Катенька медленно подняла веки затуманенных своих серых глаз, полураскрыла рот, придвинулась и, внезапно оттолкнув Мишу, проговорила глухим голосом:
- Что я делаю, вы бог знает за кого меня примете... А Миша только растерянно улыбался и мял Катенькину руку в потных ладонях...
- Довольно! - Катенька встала, поправляя волосы, оглянулась на калитку и, вдруг взяв Мишу за плечи, с невыразимой нежностью сказала: - Милый мой! - громко поцеловала в щеку, оттолкнула его и побежала...
- Послушайте! послушайте! - завопил Миша, ос-лепнув и хватая ускользающую со смехом Катеньку...
Он прикладывал руки к груди, и толстое лицо его расплылось, как у поросенка, нащупавшего, наконец, губами родимую грудь.
4
Катенька как будто рассердилась на высказанные Мише чувства и стояла, обрывая цветок; рябая девка отворила калитку огорода, почесала волосы под платком и сказала:
- Идите чай хлебать!
Катенька обернулась, сорвала ягоду крыжовника, воскликнула: "Ах, какое гнездышко в крыжовнике", раздвинула ветки и, оцарапав палец, поднесла его ко Рту.
Миша взял ее за этот палец, потянул, что-то бормоча; она ударила его веткой, и он, блаженно улыбаясь, пошел за нею в дом. Сели за чайный стол.
Поцелуй был, как солнце, сразу осветивший все вокруг, и, как солнце, была сама Катенька, розовая и нежная. Она предлагала то чай, то варенье... Усмехалась. А родинка, родинка!..
Вечером Миша уехал и долго оглядывался на милый дом Павалы-Шимковского и на крыльцо, где махала Катенька носовым платком.
В поле, среди зеленых хлебов, Мишу застала звездная ночь и крики невидимых перепелов.
Не шибко, похрапывая, бежала лошадь; Миша, запрокинувшись, глядел на небо. Радость кружила голову, он шептал:
- Господи, как хорошо!
Катенька со всеми своими бантиками, полными ручками, с мушкой на щеке, представлялась как сон, и только выпуклые глаза ее глядели отовсюду - между звезд, из темных зеленей, из-под покачивающейся над горизонтом дуги бегущего коня.
- Катенька, Катенька... - шептал Миша и вдруг запел диким голосом на всю степь какие-то несуразные слова.
И так пел, улыбался и плакал, пока лошадь не завезла тележку в овраг.
- Только бы не отказала, - говорил Миша, вытаскивая из грязи задние колеса, - согласилась бы выйти за меня замуж.
"Спать пора!" - закричал перепел на горке.
"Трк... - ответил коростель из сырой лощины. - Трк..."
Миша выпрямил спину, сдвинул картуз на затылок и громко засмеялся.
- Я вас! - крикнул он птицам. - Что вы кричите?.. И тотчас же, должно быть по тону голоса, вспомнил маменьку - Лизавету Ивановну. Вспомнив маменьку, Миша перестал петь и смеяться и стал думать, что бы такое предпринять, чтобы Лизавета Ивановна оставила его в покое и разрешила жениться.
Но, несмотря на смелость таких мыслей, приближаясь к дому, чаще вздыхал Миша, вертелся на сиденье и хотел даже повернуть обратно в степь, где так славно кричали перепела, но лошадь внезапно быстро побежала, остановилась у крыльца, и вот из окна, высунувшись, проговорила Лизавета Ивановна охальным своим голосом:
- Опять заблудился, дуралей... отпусти тебя одного...
- Маменька, - превозмогая себя, сказал Миша и вошел в комнату, маменька, я в последний раз вам повторяю...
Тут он остановился, взглянул на круглую, маленькую маменьку, в ночной кофте и белом на голове чепце, концы которого, торча в виде рогов, покачивались на стене огромной тенью, и подался несколько к двери.
- Маменька, - повторил он в третий раз, махнул рукой и ушел в спальню.
5
Катенька, проводив Мишу, убирала со стола, швыряла чайными ложками.
- Идите-ка спать, будет вам глаза пялить, - сказала она отцу, надоели.
Павала робко снял руки со стола и прошептал:
- Я уйду, Катенька, зачем же сердиться... Глаза его, потеряв с уходом Миши всю строгость, робко помаргивали.
- А затем, - крикнула Катенька, - что мешаете! Вон под столом нагадили... рот у вас оглоблей, есть - и то разучились.
- Уйду, сейчас уйду... - Павала встал, опираясь на палку и горбясь. А где, Катенька, поросеночки, что этот милый молодой человек привез?
Катенька только фыркнула и понесла чашки в буфет. Павала поплелся к себе, но дочь у двери схватила его за руку и дернула так, что он едва не упал...
- Не сюда! - крикнула Катенька, - Мученье с вами... В Алешкину комнату идите спать, у меня гости сегодня...