- Папа, перестаньте, я уйду. - И сейчас же щеки ее залил густой румянец. Она поднялась.
- Стой! Не смей уходить! - уже гневно закричал Волков. - Я объявляю: вот жених, а вот невеста. Подойди, князь, вались в ноги, проси прощения.
Князь, страшно побледнев, медленно снял салфетку, встал, фатовски приподняв плечи, подошел, подрагивая коленками, и сказал омерзительным голосом:
- Надеюсь, дорогая, вы простите мне все прошлое, - при этом схватил и сжал ее руку.
Катя медленно, как во сне, высвободила руку, побледнела до зелени и тяжело ударила князя по лицу.
4
Так внезапно оборвался хитро задуманный Волковым ужин. Князь стоял, опустив голову, лицом к двери, в которую стремительно вышла Катя. Григорий Иванович закрыл руками лицо. Волков же, держа вилку и нож, свирепел, поводя глазами.
Вдруг вошел Кондратий. Рот его был решительно сжат, глаза колючие, большим пальцем он показал через плечо и проговорил:
- Конюшонок докладывает, что баба эта - давешняя - сейчас из амбара убегла и очень нерасторопна насчет воды...
- К черту с бабой! - не своим голосом закричал Александр Вадимыч. Иди к черту с своей бабой! Понял?
Кондратий, мотнув головой, скрылся. Волков сдернул с шеи салфетку, подумал, рванул салфетку н, широко расставляя ноги, побежал в коридор за дочерью.
Князь же присел к столу, налил вина, подпер покрасневшую щеку и усмехнулся.
- Все это мелочи, - сказал он.
Григорий Иванович сейчас же отошел от стола, дрожа так, что стучали зубы. Вдалеке слышно было, как Волков дотопал до конца коридора, и оттуда донесся глухой его голос.
- Как смешно: "нерасторопна насчет воды", - сказал князь. - Правда?
Он усмехнулся, дернул плечом и на цыпочках подошел к двери, на один миг припал, ослабев, к дверному косяку и вышел.
"Они все погибнут сегодня же, - подумал Григорий Иванович. - Что они делают? Все это князь... Он - как зараза. Почему не прогонят его?.. Выгнать и сказать: не огорчайтесь, Екатерина Александровна, я же люблю вас как... Что - как? Я просто дурак! Уйду отсюда пешком, сию минуту. Не понимаю здесь ничего. Какой любви им нужно? Им нужно мучиться - вот что, а не любить. А я и без нее проживу, у меня своего много, на всю жизнь хватит... А вот она отравится сейчас, непременно отравится, а я о себе забочусь. Чему обрадовался? Да я последний мерзавец, если так. Все только о себе думают: и князь, и Волков, и я, этим и замучили ее... Святая моя, несчастная...
Григорий Иванович запутался и в тоске не знал - уйти ли ему, или ждать? А чтобы не слышать ужасных этих голосов в конце коридора, отправился в сад, постоял у темных кустов, вспоминая, что же еще случилось скверного, и вышел на выгон к амбару.
"И Саша в этот водоворот попала, - думал он, глядя на раскрытую дверь амбара. - Как завертит вода воронкой - все туда затянет..."
И сейчас же понял слова князя: "Как смешно - нерасторопна насчет воды!" Саша бросилась в пруд... Конечно... Выбежала из этой двери, кинулась по выгону и - в пруд!
Григорий Иванович охнул и побежал, болтая руками. На берегу пруда, там, где вода была черная от тени ветел, стояли Кондратий и конюх. У ног их на траве навзничь лежала Саша. Конюшонок, сидя на корточках, глядел в ее неподвижное, с раскрытым ртом, белое лицо.
- Ничего, отойдет, - сказал конюх подбежавшему Григорию Ивановичу. Как я ее потащил - дышала еще, отдыхается.
- Отдышится, - сказал Кондратий. - Обморок. Григорий Иванович присел над Сашей, расстегнул,
обрывая пуговицы, черную кофту и приложил ухо под ее твердую, высокую грудь, - она была еще теплая. Тогда он начал закидывать ей руки, нажимать на живот, приподнимать и опускать ее тяжелое тело. Конюх, помогая, рассказывал:
- Видим, баба бежит, непременно это она, говорю, и покликал: "Саша, а Саша". Она - ничего, подошла, только трясется, как больная. Я спрашиваю: "Барин выпустил тебя?" - "Выпустил". И на воду глядит. "Куда же ты, говорю, пойдешь, Саша?" - "Прощайте", - отвечает, да так заплачет - и пошла к плотине. Я еще посмеялся - очень плакала шибко. А она зашла на плотину и зовет: "Конюх, ты здесь?.." - "Иди, проходи плотину-то", - кричу ей, а самому уж страшно... Вдруг она - бух в воду...
- Дяденька, она с плотины не тебя звала, - сказал конюшонок.
- А ты молчи, - цыкнул конюх и щелкнул конюшонка по стриженому затылку. - Мальчишка противный!
Григорий Иванович, наклонясь к Сашиному рту, старался вдунуть в нее воздух, руками раздвигал за плечи ее грудь. Вдруг холодноватые губы ее дрогнули, и Григорий Иванович быстро отвернулся, словно от неожиданного поцелуя. Саша пошевелилась. Ее приподняли, посадили. Из раскрытого ее рта отошла вода. Саша закатила белки глаз и застонала.
- К садовнику в теплушку отнести женщину, - сказал Кондратий. - Ах, баба, дурья голова,..
5
В конце белого коридора, прислонясь затылком к двери, покрытой ковром, стояла Катя и упрямо сжимала губы на слова отца, который все старался схватить ее руку, но она заложила руки за спину. Князь стоял неподалеку, под висячей лампой.
- Я тебя заставлю извиниться, - заикаясь от злости, повторял Волков. Это откуда у тебя мода - по лицу драться? Ты от кого научилась? Дай-ка руку, дай! Я тебе говорю - извинись!
Но Катенька еще крепче прижалась к пестрому ковру, коса ее развилась и упала на плечо, круглое колено натянуло шелк серого платья, охватившего стан под высокой грудью.
Князь уловил это движение и, глядя на колено, почувствовал знакомую боль в груди. Чувство было острое и ясное. Нечаянно согнутое колено будто распахнуло перед ним все покровы, и Катенька представилась женой, женщиной, любовницей. Он покусал пересохшие губы и двинулся вдоль стены.
- Да ты шутишь, что ли? Или я сплю? - продолжал Александр Вадимыч, с которым никогда не случалось столько неприятностей подряд. На мгновение ему показалось, что не сон ли это, и он сейчас же затопал ногами, крича: Отвечай, каменная! - Но дочь продолжала молчать, и он повторял, теряясь: Проси прощенья, ну же, проси прощенья!
- Нет, лучше умереть! - быстро сказала Катенька. Она глядела на медленно подходящего князя, и брови ее сдвигались. Она не понимала, на что он глядит, зачем подходит, и, следя, вытянула даже шею, и вдруг, поняв, залилась румянцем и подняла руку...
Александр Вадимыч потянулся, чтобы схватить дочь за руку, но не поймал и сердито крякнул, а князь, подойдя, проговорил глухим голосом:
- Екатерина Александровна, теперь еще почтительнее прошу вас не отказать мне в вашей руке.
Глаза его были сухие, немигающие, страшные, лицо обтянулось. Волков воскликнул;
- Ну вот видишь, Катюшка! Эх, дети, плюньте, поцелуйтесь!
Но Катенька не ответила, только нагнула голову и, когда отец подтолкнул было к ней князя, быстро скользнула за ковер, хлопнула дверью и щелкнула ключом.
- Видели?.. - закричал Волков. - Нет, врешь!
Он приналег плечом на дверь, но она не поддавалась, и он принялся колотить в нее кулаками, потом повернулся и ударил каблуком.
- Не нужно, оставьте, уйдем, - зашептал князь в необычайном волнении. - Я знаю, что она ответит. Уйдем, ради бога.
Но упрямого Волкова долго еще пришлось уговаривать. Наконец он отер пот с лица и сказал:
- Вот, брат, не так-то просто дочерей замуж выдавать, - штука трудная, вспотеешь. Только уж ты, пожалуйста, молчи, не суйся. Я сам все устрою.
Когда в дверь перестали стучать и шаги затихли, Катенька легла ничком на кровать, обхватив обеими руками подушку.
"Так его и нужно, и хорошо", - повторяла она, видя (словно подушка была прозрачная) глаза Алексея Петровича, сухие и страшные. Боясь понять то, что она прочла в них, Катенька повторяла гневные слова, но они уже потеряли и остроту и смысл, словно весь ее гнев ушел в тот безобразный взмах руки, словно этим ударом она связала себя с князем так сильно, как никогда не вяжет любовь.
"Господи, сделай так, чтобы не было сегодняшнего дня", - повторяла она и не могла вздохнуть, не видела пути к освобождению. Ее ненависть, злоба, ревность, вся гордая воля разбилась, как стекло, от взмаха пощечины; и князь, конечно, захочет - и возьмет ее теперь, как свое, а захочет бросит: все в его воле...