Собрание сочинений. Том 3 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ1937–1956

И пусть над нашим смертным ложем

Взовьется с криком воронье, —

Те, кто достойней Боже, Боже,

Да узрят Царствие Твое

А. Блок

СИНЯЯ ТЕТРАДЬ

* * *

Пещерной пылью, синей плесеньюМои испачканы стихи.Они рождались в дни воскресные —Немногословны и тихи.Они, как звери, быстро выросли,Крещенским снегом крещеныВ морозной тьме, в болотной сырости.И все же выжили они.Они не хвастаются предками,Им до потомков дела нет.Они своей гранитной клеткоюДовольны будут много лет.Теперь, пробуженные птицамиНе соловьиных голосов,Кричат про то, что вечно снится имВ уюте камня и лесов.Меня простит за аналогииЛюбой, кто знает жизнь мою,Почерпнутые в зоологииИ у рассудка на краю.

* * *

Я беден, одинок и наг,Лишен огня.Сиреневый полярный мракВокруг меня.Я доверяю бледной тьмеМои стихи.У ней едва ли на умеМои грехи.И бронхи рвет мои морозИ сводит рот.И, точно камни, капли слезИ мерзлый пот.Я говорю мои стихи,Я их кричу.Деревья, голы и глухи,Страшны чуть-чуть.И только эхо с дальних горЗвучит в ушах,И полной грудью мне легкоОпять дышать.

* * *

Не суди нас слишком строго.Лучше милостивым будь.Мы найдем свою дорогу,Нашу узкую тропу.По скалам за кабаргоюВыйдем выше облаков.Облака — подать рукою,Нужен мостик из стихов.Мы стихи построим этиИ надежны и крепки.Их раскачивает ветер,До того они легки.И, шагнув на шаткий мостик,Поклянемся только в том,Что ни зависти, ни злостиМы на небо не возьмем.

* * *

Робкое воображенье,Поднимись ко мне.Справься с головокруженьём,Ведь еще труднейЖдать тебе чужого словаУ подножья гор,Что земля — всему основа,Знаем с давних пор.Все же с горки дальше видно,Шире кругозор…Как равнине ни обидно,Это — свойство гор.

ЗАКЛЯТЬЕ ВЕСНОЙ

Рассейтесь, цветные туманы,Откройте дорогу ко мнеВ залитые льдами лиманыМоей запоздалой весне.Явись, как любовь — ниоткуда,Упорная, как ледокол.Явись, как заморское чудо,Дробящее лед кулаком!Сияющей и стыдливой,В таежные наши леса,Явись к нам, как леди Годива,Слепящая снегом глаза.Пройди оледенелой тропинкойСредь рыжей осенней травы.Найди нам живую травинкуПод ворохом грязной листвы.Навесь ледяные сосулькиНад черным провалом пещер,Шатайся по всем закоулкамВ брезентовом рваном плаще.Такой, как была до потопа,Сдвигающая ледники.Явись к нам на горные тропы,На шахты и на рудники.Туши избяные лампады,Раскрашивай заново птиц,Последним сверкни снегопадомДочитанных зимних страниц.Разлившимся солнечным светомСтволов укорачивай теньИ лиственниц голые ветвиС иголочки в зелень одень.Взмахни белоснежным платочком,Играя в гусей-лебедей.Набухни березовой почкойПочти на глазах у людей.Оденься в венчальное платье,Сияющий перстень надень.Войди к нам во славу заклятьяВ широко распахнутый день.

* * *

Замолкнут последние вьюги,И, путь открывая весне,Ты югом нагретые рукиПротянешь на север ко мне.С весьма озабоченным видом,Особо наглядным с земли,На небе рисунки ЭвклидаВыписывают журавли.И, мокрою тучей стираяЛетящие вдаль чертежи,Все небо от края до краяЗатягивают дожди.

* * *

Ты держись, моя лебедь белая,У родительского крыла,Пролетай небеса, несмелая,Ты на юге еще не была.Похвались там окраскою севера,Белой родиной ледяной,Где не только цветы — даже плевелыНе растут на земле родной.Перепутав значение месяцев,Попади в раскаленный январь.Ты не знаешь, чего ты вестница,Пролетающий календарь.Птица ты? Или льдина ты?Но в любую влетая страну,Обещаешь ей лебединуюРазгулявшуюся весну.Но следя за твоими отлетами,Догадавшись, что осень близка,Дождевыми полны заботамиНабежавшие облака.

* * *

Я вижу тебя, весна,В мое двойное окошко.Еще ты не очень краснаИ даже грязна немножко.Пока еще зелени нет.Земля точно фото двухцветна,И снег только ловит моментИсчезнуть от нас незаметно.И сонные тени телег,Поскрипывая осями,На тот же истоптанный снегВыводят как осенью сани.И чавкает дегтем чека,И крутят руками колеса,И капли дождя щекаВдруг ощущает как слезы.

* * *

Луна, точно снежная сойка,Влетает в окошко ко мнеИ крыльями машет над койкой,Когтями скребет по стене.И бьется на белых страницах,Пугаясь людского жилья,Моя полуночная птица,Бездомная прелесть моя.

СЕРЫЙ КАМЕНЬ[1]

Моими ли рукамиПостроен город каменный,Ах, камень, серый камень,Какой же ты беспамятный.Забыл каменотесовРубахи просоленные,Тебя свели с утесовНавек в поля зеленые.Твое забыли имяНе только по беспечности,Смешали здесь с другимиИ увели от вечности.

* * *

Рассеянной и робкойСюда ты не ходи.На наших горных тропкахТы под ноги гляди.Наверно, ты заснула,Заснула на ходу.Разрыв-травы коснулась,Коснулась на беду.Теперь он приворожен,Потупившийся взгляд,И путь найти не можетПо тропке той назад.

РОЗОВЫЙ ЛАНДЫШ

Не над гробами ли святыхПоставлен в изголовьеЖивой букет цветов витых,Смоченных чистой кровью.Прогнулся лаковый листок,Отяжелен росою.Открыл тончайший завитокСо всей его красою.И видны робость и испугЦветка в земном поклоне,В дрожанье ландышевых рук,Ребяческих ладоней.Но этот розовый комокВ тряпье бледно-зеленомНазавтра вырастет в цветок,Пожаром опаленный.И, как кровавая слеза,Как Макбета виденье,Он нам бросается в глаза,Приводит нас в смятенье.Он глазом, кровью налитым,Глядит в лицо заката,И мы бледнеем перед нимИ в чем-то виноваты.Как будто жили мы не так,Не те читали книги.И лишь в кладбищенских цветахМы истину постигли.И мы целуем лепесткиИ кое в чем клянемся.Нам скажут: что за пустяки, —Мы молча улыбнемся.Я слышу, как растет трава,Слежу цветка рожденье.И, чувство превратив в слова,Сложу стихотворенье.

НАВЕРХ[2]

В пути на горную вершину,В пути почти на небесаВертятся вслед автомашинеИ в облака плывут леса.И через горные пороги,Вводя нас молча в дом земной,Ландшафты грозные дорогаПередвигает предо мной.Хребты сгибающая тяжестьНа горы брошенных небес,Где тучи пепельные вяжутИ опоясывают лес.Скелеты чудищ допотопных,Шестисотлетних тополей,Стоят толпой скалоподобной,Костей обветренных белей.Во мгле белеющие складкиГофрированной корыГодятся нам для плащ-палаткиНа случай грозовой поры.Все вдруг закроется пожаром,Огня дрожащего стеной,Или густым болотным паром,Или тумана пеленой.И наконец, на поворотеТакая хлынет синева,Обнимет нас такое что-то,Чему не найдены слова.Что называем снизу небом,Кому в лицо сейчас глядим,Глядим восторженно и слепо,И скалы стелются под ним.А. горный кряж, что под ногами,Могильной кажется плитой.Он — вправду склеп.В нем каждый каменьУнижен неба высотой.

БУКЕТ

Цветы на голом горном склоне,Где для цветов и места нет,Как будто брошенный с балконаИ разлетевшийся букет.Они лежат в пыли дорожной,Едва живые чудеса…Их собираю осторожноИ поднимаю — в небеса.

* * *

Я забыл погоду детства,Теплый ветер, мягкий снег.На земле, пожалуй, средстваВозвратить мне детство нет.И осталось так немногоВ бедной памяти моей —Васильковые дорогиВ красном солнце детских дней,Запах ягоды-кислицы,Можжевеловых кустовИ душистых, как больница,Подсыхающих цветов.Это все ношу с собоюИ в любой люблю стране.Этим сердце успокою,Если горько будет мне.

* * *

Льют воздух, как растворПочти коллоидальный,В воронку наших гор,Оплавленную льдами.Спасти нас не моглаОт давящего знояСтремительная мглаВечернего покоя.И лишь в тиши ночнойУбежищем идиллий —Полярною лунойНам воздух остудили.

* * *

Эй, красавица, — стой, погоди!Дальше этих кустов не ходи.За кустами невылазна грязь,В этой грязи утонет и князь.Где-нибудь, возле края земли,Существуют еще короли.Может, ты — королевская дочь,Может, надо тебе помочь.И нельзя уходить мне прочь,Если встретились ты и ночь.Может, нищая ты, голоднаИ шатаешься не от вина.Может, нет у тебя родныхИли совести нет у них,Что пустили тебя однуВ эту грозную тишину.Глубока наша глушь лесная,А тропинок и я не знаю…

* * *

Ни травинки, ни кусточка,Небо, камень и песок.Это северо-восточныйЗаповедный уголок.Только две плакучих ивы,Как в романсе, над ручьемСиротливо и тоскливоДремлют в сумраке ночном.Им стоять бы у гробницы,Чтоб в тени их по путиБогу в ноги поклониться,Дальше по миру идти.Иль ползти бы к деревушке,Где горит еще луна,И на плач любой старушкиНаклоняться у окна.Соловьев бы им на плечиРазвеселых посадить,Завести бы в темный вечерВ наши русские сады,Где соломенные вдовы,Птичьи слушая слова,Листья узкие готовыИ терзать и целовать,Как герои Руставели,Лили б слезы в три ручьяИ под ивами ревелиСреди злого дурачья.

* * *

Ты не застегивай крючков,

Не торопись в дорогу,

Кружки расширенных зрачков

Сужая понемногу.

Трава в предутренней красе

Блестит слезой-росою,

А разве можно по росе

Ходить тебе босою.

И эти слезы растоптать

И хохотать, покуда

Не свалит с ног тебя в кровать

Жестокая простуда.

* * *

Следов твоих ног на тропинке таежнойВетрам я не дам замести.Песок сохранит отпечаток ничтожныйЖивым на моем пути.Когда-нибудь легкую вспомню походку,Больную улыбку твою.И память свою похвалю за находкуВ давно позабытом краю…

* * *

Приснись мне так, как раньшеТы смела сниться мне —В своем платке оранжевом,В садовой тишине.Как роща золотая,Приснись, любовь моя,Мечтою Левитана,Печалью бытия…

* * *

Здесь морозы сушат реки,Убивая рыб,И к зиме лицо стареетМолодой горы.С лиственниц не вся упалаРыжая хвоя.Дятел марши бьет на память,Чтоб бодрился я.Снега нет еще в распадках.Не желая ждать,Побелели куропатки,Веря в календарь.Рвет хвою осенний ветер,Сотрясая лес.День — и даже память летаСтерта на земле.

* * *

Холодной кистью винограднойСтучится утро нам в окно,И растворить окно отрадноИ выжать в рот почти вино.О, соглашайся, что недаромЯ жить направился на юг,Где груша кажется гитарой,Как самый музыкальный фрукт.Где мы с деревьями играем,Шутя, в каленую лаптуИ лунным яблоком пятнаем,К забору гоним темноту.Для нас краснеет земляникаСвоим веснушчатым лицом,Вспухает до крови клубника,На грядках спит перед крыльцом.И гроздья черно-бурых капельВисят в смородинных кустах,Как будто дождь держал их в лапах,Следы оставил на листах.И ноздреватая малина,Гуртом в корзине разместясь,Попав ко мне на именины,Спешит понравиться гостям.Все, кроме пареной брусникиИ голубичного вина,Они знавали лишь по книгам,Видали только в грезах сна.

* * *

Боже ты мой, сколькоСолнечных осколковНа тугом снегу,Для кого же нужноСкатертью жемчужнойЗастилать тайгу?Крепко спят медведиЦвета темной медиВ глубине берлог.Меховым, косматымНипочем зима-то,Каждый спать залег.Зайцам и лисицамСкатерть не годится,Слишком ярок блеск,Слишком блеск тревожен.Заяц остороженИ укрылся в лес.Заячьей дорогой,Подождав немного,Поплелась лиса.Снова молчаливы,До смерти пугливыБелые леса.Достают олени,Вставши на колени,Из-под снега мох.Кто бы, видя это,Воспитать эстетаИз оленя мог?Куропаток стадоБродит меж кустами,Пастбище ища.В целях маскировкиЗимние плутовкиВ снеговых плащах.Куропатки падкиНа зерна остаткиИ нашли овес.Губа-то не дура,Были бы вы куры —Рыли бы навоз.Приучилась белкаПрезирать безделки,Слишком занята,Прыгает, как кошка,Разница немножкоВ качестве хвоста.И приличья птичьиЯвно безразличныСпящим глухарям.Дрыхнут вон на сучьях,Благо лапы-крючьяИм даны не зря.Ну, а нынче все жеКто же видит, Боже,Краски красоты?Кто понять их может,Кто же, светлый Боже, —Только я да Ты.

* * *

С кочки, с горки лапкой заячьейЗдешний ангел мне махнет.Он нисколько не кусается,А совсем наоборот.Он волчиной — человечинойСам напуган на сто лет.По тропе он ходит вечеромИ петлит свой легкий след.Для моей души охотничьейОн имеет интересТем, что слишком озабоченноИзучает здешний лес.Его лапкой перемеченыВсе лесные уголки.Где и делать ему нечего,Попадается в силки.

* * *[3]

Сыплет снег и днем и ночью,Это, верно, строгий богСтарых рукописей клочьяВыметает за порог.Все, в чем он разочарован —Ворох песен и стихов, —Увлечен работой новой,Он сметает с облаков.

* * *

Жилье почуяв, конь храпит,Едва волочит ноги,Нас будто съемкою «рапид»Снимали по дороге.Мы едем, едем и молчим,Вполне глухонемые,Друг другу в спину постучимПока еще живые.Мне трудно повернуть лицоК горящим окнам дома,Я лучше был бы мертвецом,Меня внесли бы на крыльцоК каким-нибудь знакомым.

* * *

Костры и звезды. Синий светСнегов, улегшихся в распадкеНа тысячу, наверно, летПосле метельного припадка.Не хватит силы у ветровС метлой ворваться в нашу яму,Засыпать снегом дым костров,Шипящее качая пламя.Не хватит солнца и теплаУ торопящегося лета,Чтоб выжечь здешний лед дотла,Дотла — хотя бы раз в столетье.А мы — мы ищем тишины,Мы ищем мира и покоя,И, камнем скал окружены,Мы спим в снегу. Дурные сныОтводим в сторону рукою.

* * *

Ты капор развяжешь олений,Ладони к огню повернешь,И, встав пред огнем на колени,Ты песню ему запоешь!Ты молишься в мертвом молчаньеВидавших морозы мужчин,Какого-нибудь замечаньяНе сделает здесь ни один.

ГОСТЬЯ

Не забудь, что ты накрашенаИ напудрена слегка,И одежда не по-нашему,Не по-зимнему легка.Горло ты. тонкоголосая,Крепче кутай в теплый шарф,Оберни льняными косами,Чтобы севером дышать.

* * *

Наше счастье, как зимняя радугаПосле тяжести туч снеговых,Прояснившимся небом обрадуетТех, кто смеет остаться в живых.Хоть на час, но бенгальским, огненнымЗагорится среди снеговНа краях ветрами разогнанных,Распахнувшихся облаков.

НОВОГОДНЕЕ УТРО

Рассвет пока еще в полнеба,Бледнеет медленно луна,И видно даже из окна:Вселенная разделенаНа ночь и день, просящий хлеба.Его судьба еще темна,А ночь прошла уже, как ребус,Мной не разгаданный вполнеНи при луне, ни при огне.И все, что было, все, что сплыло,Гитарной бешеной струнойСбивают с ног, мешают с пыльюИ топчут в пляске за стеной.

* * *

Конечно, ОймяконНе звездное пространство.Космический законНе будет столь пристрастным,Чтобы заставить насУзнать температуруДалеких звездных масс,Обжечь земную шкуру.Далеко за луной,В окрестностях Сатурна,Там абсолютный нольЗемной температуры.Там во владеньях звезд(Расчет космогониста)Господствует мороз,Так градусов на триста.А здесь — за шестьдесят,И спиртовой термометрВ бессилии иссяк,Не справился с зимоюКонструктор заводскойЕго не приспособилУчитывать такойМороз весьма особый.Заметили ли вы,Отсюда, как ни странно,Дорога до МосквыДлинней, чем до Урана.Оптический обман —Изнанка ностальгии,Морозный наш туманМасштабы дал другие.В рулетках и часах,В любви и в преступленье,Чтоб мы о чудесахИмели представленье.

* * *

Не дождусь тепла-погодыВ ледяном саду.Прямо к Богу черным ходомВечером пойдуПопрошу у Бога места,Теплый уголок,Где бы мог я слушать песниИ писать их мог.Я б тихонько сел у печки,Шевелил дрова,Я б выдумывал без свечкиТеплые слова.Тают стены ледяные,Тонет дом в слезах.И горят твои ночныеВлажные глаза.

* * *[4]

Поднесу я к речке свечку,И растает лед.Больше мне, наверно, нечемУдивить народ.Это сделать очень просто,Если захочу.Лишь свеча бы с речку ростом,Речка — со свечу.

* * *

Собаки бесшумно, как тени,Мелькают на лунном снегу.Седые ложатся олени,Почуявшие пургу.А вечер безоблачен, светел,Но в сторону клонится дым,И чуть ощутимый ветерК ногам подползает моим.И надо уже торопиться,Защиту в ущелье искать.Минута — и не пробитьсяСквозь снеговой каскад.Все бьет, все слепит и воет,Пронзительно свищут леса,И близко над головоюИзорванные небесаУпругая, ледянаяИдет ветровая стена.А ты и на ощупь не знаешь —Земля это или луна.В оленьем мешке на памятьСтихи читай и учи,Пока ледяная заметьБеснуется и кричит.Пурга устает не скоро,Внезапно замолкнет она.И снова — тишайшие горыИ ласковая луна.Из гор выползают собаки,Олени в упряжку встают.И в меховой рубахеПодходит к саням каюр.

* * *

Скользи, оленья нарта,Взлетай, хорей,Метельной ночью марта.Скорей, скорей, скорей!Какие тут уж карты,Какой компас,Ремнем привязан к нарте,И слезы льют из глаз.Одна с другою схожиВершины гор.Мы путь найти не можем,Запутанный пургойВперед летит упряжкаВ метельной тьмеОлени дышат тяжко,Уже конец зиме.Оленям все знакомо.В пути лесномОни везде — как дома,Тайга — их дом.Бежать устанут — лягут,Не побегут,А голодны — так ягельВыроют в снегуКарманы моей шубыНабиты молоком,Полны вчерашним супом —Мороженым пайком.Скользи, оленья нарта,Морозной тьмой,Бурлящей ночью марта,Домой, домой, домой…

* * *[5]

Все те же снега Аввакумова века.Все та же раскольничья злая тайга,Где днем и с огнем не найдешь человека,Не то чтобы друга, а даже врага.

* * *

Спектральные цветаСверкают в лунном нимбе,Земная красотаНа небеса проникла.Ее поднял мороз,Тянущий к небу дымыОт труб печных до звездНочных неудержимо.И на седых кустах,Недвижных точно в склепе,Морозный тот хрустальБлестит великолепьем.Зубчатый синий лед —Модель речного плеска,Его пурга мететИ ватой трет до блеска.Лег иней на камнях,Еще тепло хранящих,Забыв о летних дняхСреди воды бурлящей.Мы тоже, как они,В серебряной одежде.В лесу мы видим сны,А не в лесу, так где же?

ШКОЛА В БАРАГОНЕ[6]

Из лиственниц жестких и голых,Блистательных мерзлых кустовВыходим к бревенчатой школеОкошками на восток.Внутри — застекленные двери,Уроков идет тишина.Слышны лишь скрипящие перья,И тишина слышна.Мы сядем за школьную парту,Тетрадки ребят развернем,Вот это, наверное, — нарта,А это — высотный дом.Дома городские рисуют,Масштабы по-детски дают,И даже у самых разумныхЗаметно влияние юрт.Они уточняют задачу,На конус строенья свели.Жилье — это юрта, значит,Да здравствует реализм!И дверь этой стройки высотнойДо крыши, как в юрте, дошла.Художник, взволнованный, потный,Лежит поперек стола.Так мы рисовали когда-тоТаинственный эвкалипт,С детьми капитана ГрантаВходили в морской залив…Вертится новешенький глобус,Пробирки в штативе блестят…Ребята, глядящие в оба,Учительница ребят…Классный журнал для отметок,Бумаги целая десть…Школа как школа. И в этомСамое чудо и есть.

* * *

Не гляди, что слишком рано,Все равно нам спать пора.Завели басы буранаИ метели тенора.От симфоний этих снежных,Просвистевших уши мне,Никогда не буду нежным,Не доверюсь тишине.

* * *

Визг и шелест ближе, ближе.Завивается снежок.Это к нам идет на лыжахСнеговой якутский бог.Добрый вечер, бог метели,Ты опять, как в прошлый раз,Нас запрешь на две недели,От лихих укроешь глаз.Хлопья снега птичьей стаейЗа тобою вслед летятВизг метели нарастает,И густеет снегопад.

ЕДУ

Олений мех как будто мохНабросан на зверей.Такие шкуры кто бы могПоставить у дверей.Запрячь их в легкий экипаж —Нельзя уж легче быть,Легко и ехать, и упасть,И прямо к ангелам попасть —Хранителям судьбы.Куда спокойней самолет,Брезентовый биплан.С него не грохнешься на лед,Пока пилот не пьян.Каюр, привязывай меня!Лечу! Мне все равноПогибнуть где-нибудь в камняхПредсказано давно.

* * *

Где же детское, пережитое,Вываренное в щелоках.То, чего теперь я не достоин,По уши увязший в пустяках.Матери моей благословенье.Невеселые прощальные словаПамять принесла как дуновенье,Как дыханье — будто ты жива…

* * *

Я тебе — любой прохожей,Женщина, — махну рукой,Только было бы похоже,Что знакома ты с тоской.Ты поймешь меня с намекаИ заплачешь о своем,О схороненном глубоко,Неожиданно родном.Только так, а не иначе,А иначе закричу.В горле судороги плача;Целоваться не хочу.

* * *

Я сплю в постелях мертвецовИ вижу сны, как в детстве.Не все ль равно, в конце концов,В каком мне жить соседстве.Любой мертвец меня умней,Серьезней и беспечней.И даже, кажется, честней,Но только не сердечней.

* * *

Погляди, городская колдунья,Что придумала нынче луна.Георгинов, тюльпанов, петунийНезнакомые, злые тона.Изменился не цвет, не рисунок,Изменилась душа у цветов.Напоил ее тлеющий сумракЯдовитою росной водой.Ты стряхни эту грусть, эту горесть,Утешенья цветам нашепчи.В пыль стряхни этот яд, эту хворость,Каблуками ее затопчи.

* * *

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?Как ты смеешь предо мнойХохотать, почти нагая,Озаренная луной?Ты, как правда, — в обнаженьеОстанавливаешь кровь.Мне мучительны движеньяИ мучительна любовь…

* * *

В закрытой выработке, в шахте,Горю остатками угля.Здесь смертный дух, здесь смертью пахнетИ задыхается земля.Последние истлеют крепи,И рухнет небо мертвеца,И, рассыпаясь в пыль и пепел,Я домечтаю до конца.Я быть хочу тебя моложе.Пока еще могу дышать.Моя шагреневая кожа —Моя усталая душа.

* * *

Басовый ключ.Гитарный строй.Григорьева отрава.И я григорьевской струнойВладеть имею право.И я могу сыграть, как он,С цыганским перебором.И выдать стон за струнный звонС веселым разговором.На ощупь нота найденаДрожащими руками.И тонко тренькает струна,Зажатая колками.И хриплый аккомпанементРасстроенной гитарыВдруг остановит на моментСердечные удары.И я, что вызвался играть,Живу одной заботой —Чтоб как-нибудь не потерятьНайденной верной ноты.

* * *

Я отступал из городов,Из деревень и сел,Средь горных выгнутых хребтовПокоя не нашел.Здесь ястреб кружит надо мной,Как будто я — мертвец,Мне места будто под лунойНе стало наконец.И повеленье ястребовНе удивит меня,Я столько видел здесь гробов,Закопанных в камнях.Тот, кто проходит Дантов ад,Тот помнит хорошо,Как трудно выбраться назад,Кто раз туда вошел.Сквозь этот горный лабиринтВ закатном свете дняПротянет Ариадна нитьИ выведет меняК родным могилам, в сад весны,На теплый чернозем,Куда миражи, грезы, сныМы оба принесем.

ВОЛШЕБНАЯ АПТЕКА

Блестят стеклянные шарыСеребряной латынью,Что сохранилась от поры,Какой уж нет в помине.И сумасбродный старичок,Почти умалишенный,Откинул ласково крючокДверей для приглашенных.Он сердце вытащил свое,Рукой раздвинул ребра,Цедит целебное питьеЖестоким и недобрым.Там литер — черный порошокВ пробирках и ретортах,С родной мечтательной душойНапополам растертый.Вот это темное питье —Состав от ностальгии.Учили, как лечить ее,Овидий и Вергилий.А сколько протянулось рукЗа тем волшебным средством,Что вопреки суду наукНас возвращает в детство.Аптекарь древний, подбери,Такие дай пилюли,Чтоб декабри и январиПеревернуть в июли.И чтобы, как чума, дотлаЗараза раболепстваЗдесь уничтожена былаСтаринным книжным средством.И чтоб не видел белый светБацилл липучей лести,И чтоб свели следы на нетЖестокости и мести…Толпа народа у дверей,Толпа в самой аптеке,И среди тысячи людейНе видно человека,Кому бы не было нуждыДо разноцветных банок,Что, молча выстроясь в ряды,Играют роль приманок.

РОНСЕВАЛЬ

Когда-то пленен я был сразуСредь выдумок, бредней и вракТрагическим гордым рассказомО рыцарской смерти в горах.И звуки Роландова рогаВ недетской, ночной тишинеСквозь лес показали дорогуИ Карлу, и, может быть, мне.Пришел я в ущелья такие,Круты, и скользки, и узки,Где молча погибли лихиеРыцарские полки.Я видел разбитый не в битве,О камень разломанный меч —Свидетель забытых событий,Что вызвались горы стеречь.И эти стальные осколкиГлаза мне слепили не раз,В горах не тускнеет нисколькоО горьком бессилье рассказ.И рог поднимал я Роландов,Изъеденный ржавчиной рог.Но темы той грозной балладыЯ в рог повторить не мог.Не то я трубить не умею,Не то в своей робкой тоскеЗапеть эту песню не смеюС заржавленным рогом в руке.

* * *

Шагай, веселый нищий,Природный пешеход,С кладбища на кладбищеВперед. Всегда вперед!

РЫЦАРСКАЯ БАЛЛАДА

Изрыт копытами песок,Звенит забрал оправа,И слабых защищает БогПо рыцарскому праву.А на балконе ты стоишь,Девчонка в платье белом,Лениво в сторону глядишь,Как будто нет и делаДо свежей крови на песке,До человечьих стонов.И шарф, висящий на руке,Спускается с балкона.Разрублен мой толедский шлем,Мое лицо открыто.И, залит кровью, слеп и нем,Валюсь я под копыта.И давит грудь мое копье,Проламывая латы.И вижу я лицо твое,Лицо жены солдата.Как черный ястреб на снегу,Нахмуренные бровиИ синеву безмолвных губ,Закушенных до крови.И бледность вижу я твою,Горящих глаз вниманье.Шатаясь, на ноги встаюИ прихожу в сознанье.Тяжел мой меч, и сталь крепка,Дамасская работа.И тяжела моя рукаВчерашнего илота.Холодным делается знойПолуденного жара,Остужен мертвой тишинойПоследнего удара.Герольд садится на коняУдар прославить меткий,А ты не смотришь на меняИ шепчешься с соседкой.Я кровь со лба сотру рукой,Иду, бледнее мела,И поднимаюсь на балкон —Встаю пред платьем белым.Ты шарф узорный разорвешьИ раны перевяжешь.И взглянешь мне в глаза и все жНи слова мне не скажешь.Я бился для тебя одной,И по старинной модеЯ назову тебя женойПри всем честном народе.

* * *

Квадратное небо и звезды без счета.Давно бы на дно провалилось оно,И лишь переплеты железных решетокЕго не пускают в окно.Весь мир на цепи.Он сюда не прорветсяК свободе, что жадно грызет сухари,И ждет, пока ей в этом черном колодцеНазначат свиданье цари.

* * *

В этой стылой земле, в этой каменной ямеЯ дыханье зимы сторожу.Я лежу, как мертвец, неестественно прямоИ покоем своим дорожу.Нависают серебряной тяжестью ветви,И метелит метель на беду.Я в глубоком снегу, в позабытом секрете.И не смены, а смерти я жду.

* * *

Воспоминания свободыВсегда тревожны и темны.В них дышат ветры непогоды,И душат их дурные сны.Избавлен от душевной боли,От гнета были сохраненКто не свободу знал, а волюЕще с ребяческих времен.Она дана любому в детстве,Она теряется потомВ сыновних спорах о наследстве,В угрозах местью и судом.

* * *

Я пил за счастье капитанов,Я пил за выигравших бой.Я пил за верность и обманы,Я тост приветствовал любой.Но для себя, еще не пьяный,Я молча выпил за любовь.Я молча пил за ожиданьеЛюдей, затерянных в лесах,За безнадежные рыданья,За веру только в чудеса!За всемогущество страданья,За снег, осевший в волосах.Я молча пил за почтальонов,Сопротивлявшихся пурге,Огнем мороза опаленных,Тонувших в ледяной шуге,Таща для верных и влюбленныхНадежды в кожаном мешке.Как стая птиц взлетят конверты,Вытряхиваемые из мешка,Перебираемые ветром,Кричащие издалека,Что мы не сироты на свете,Что в мире есть еще тоска.Нечеловеческие дозыТаинственных сердечных средствПолны поэзии и прозы,А тем, кто может угореть,Спасительны, как чистый воздух,Рассеивающий бред.Они не фраза и не поза,Они наука мудрецам,И их взволнованные слезы —Вода живая мертвецам.И пусть все это только грезы,Мы верим грезам до конца.

БАРАТЫНСКИЙ[7]

Робинзоновой походкойОбходя забытый дом,Мы втроем нашли находку —Одинокий рваный том.Мы друзьями прежде были,Согласились мы на том,Что добычу рассудилиСоломоновым судом.Предисловье на цигарки.Первый счастлив был вполнеНеожиданным подарком,Что приснится лишь во сне.Из страничек послесловьяКарты выклеил второй.Пусть на доброе здоровьеЗанимается игрой.Третья часть от книги этой —Драгоценные куски,Позабытого поэтаВдохновенные стихи.Я своей доволен частьюИ премудрым горд судом…Это было просто счастье —Заглянуть в забытый дом.

* * *

Платочек, меченный тобою,Сентиментальный твой платокУкрашен строчкой голубою,Чтобы нежнее быть я мог.Твоей рукой конвертом сложен,И складки целы до сих пор,Он на письмо твое похожий,На откровенный разговор.Я наложу платок на рану,Остановлю батистом кровь.И рану свежую затянетТвоя целебная любовь.Он бережет прикосновеньяТвоей любви, твоей руки.Зовет меня на дерзновеньяИ подвигает на стихи.

* * *

Лезет в голову чушь такая,От которой отбиться мнеМожно только, пожалуй, стихамиИли все утопить в вине.Будто нет для меня расстоянийИ живу я без меры длины,Будто худшим из злодеянийБыло то, что наполнило сны.Будто ты поневоле близкоИ тепло твоего плечаПод ладонью взорвется, как выстрел,Злое сердце мое горяча.Будто времени нет — и, слетаяТочно птица ко мне с облаков,Ты по-прежнему молодаяВдохновительница стихов.Это все суета — миражи,Это — жить чтобы было больней.Это бред нашей ямы овражьей,Раскалившейся на луне.

КАМЕЯ[8]

На склоне гор, на склоне летЯ выбил в камне твой портрет.Кирка и обух топораНадежней хрупкого пера.В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщеты.Скалу с твоею головойЯ вправил в перстень снеговой,И, чтоб не мучила тоска,Я спрятал перстень в облака.

* * *

Я песне в день рожденияЕе в душе моейДарю стихотворение —Обломок трудных дней.Дарю с одним условьем,Что, как бы ни вольна,Ни слез, ни нездоровьяНе спрятала б она.По-честному не стоитИ думать ей о том,Что все пережитоеПокроется быльем.

* * *

Небеса над бульваром СмоленскимПокрывали такую Москву,Что от века была деревенской,И притом напоказ, наяву.Та, что верила снам и приметамИ теперь убедилась сама:Нас несчастье не сжило со света,Не свело, не столкнуло с ума.

* * *

Сколько писем к тебе разорвано!Сколько пролито на пол чернил!Повстречался с тоскою черноюИ дорогу ей уступил.Ты, хранительница древностей,Милый сторож моей судьбы,Я пишу это все для верности,А совсем не для похвальбы.

* * *

Мостовая моя торцовая,Воровские мои места.Чем лицо твое облицовано,Неумытая красота?Где тут спрятаны слезы стрелецкие,Где тут Разина голова?Мостовая моя недетская,Облицованная Москва.И прохожих плевки и пощечиныВодяной дробленой струейСмоют дворники, озабоченноНаблюдающие за Москвой.

* * *

Я, как мольеровский герой,Как лекарь поневоле,И самого себя поройИзбавлю ли от боли.О, если б память умерла,А весь ума остаток,Как мусор, сжег бы я дотлаИ мозг привел в порядок.Я спал бы ночью, ел бы днемИ жил бы без оглядки,И в белом сумраке ночномНе зажигал лампадки.А то подносят мне виноЛечить от огорченья,Как будто в том его одноПолезное значенье.

* * *

Ради Бога, этим летомВ окна, память, не стучи,Не маши рукой приветы.А пришла, так помолчи.И притом, почем ты знаешь,Память глупая моя,Чем волнуюсь, чем страдаю,Чем болею нынче я?Проноси скорее мимо,Убирай навеки с глазИ альбом с видами Крыма,И погибельный Кавказ.Злые призраки столицыВ дымном сумраке развей,Скрой томительные лицаПодозрительных друзей.Открывай свои шкатулки,Покажи одно лицо,В самом чистом переулкеПокажи одно крыльцо.Хочешь, память, отступного,Только с глаз уйди скорей,Чтобы к самому больномуНе открыла ты дверей.

* * *

Как ткань сожженная, я сохраняюРисунок свой и внешний лоск,Живу с людьми и чести не роняюИ берегу свой иссушенный мозг.Все, что казалось вам великолепьем,Давно огонь до нитки пережег.Дотронься до меня — и я рассыплюсь в пепел,В бесформенный, аморфный порошок.

* * *

Я нынче вновь в исповедальне,Я в келье каменной стоюВ моем пути, в дороге дальнейНа полпути — почти в раю.Ошибкой, а не по привычкеЯ принял горные ключиЗа всемогущие отмычки,Их от ключей не отличил.Дорогой трудной, незнакомойЯ в дом стихов вошел в ночи.Так тихо было в мертвом доме,Темно — ни лампы, ни свечи.Я положил на стол тетрадкуИ молча вышел за порог.Я в дом стихов входил украдкойИ сделать иначе не мог.Я подожду, пока хлеб-сольюМеня не встретят города,И со своей душевной больюЯ в города войду тогда.

ПЕС[9]

Вот он лежит, поджавши лапы,В своей немытой конуре,Ему щекочет ноздри запахСледов неведомых зверей.Его собачьи дерзновеньяУмерит цепь, умерит страх,А запах держится мгновеньеВ его резиновых ноздрях.Еще когда он был моложе,Он заучил десяток слов,Их понимать отлично можетИ слушать каждого готов.А говорить ему не надо,И объясняться он привыкТо пантомимою, то взглядом,И ни к чему ему язык.Пожалуй, только лишь для лая,Сигнала для ночных тревог,Чтобы никто к воротам раяВо тьме приблизиться не мог.Ею зубастая улыбкаНе нарушает тишины.Он подвывает только скрипке,И то в присутствии луны.Он дорожит собачьей службойИ лает, лает что есть сил,Что вовсе было бы не нужно,Когда б он человеком был.

* * *

Стой! Вращенью земли навстречуТелеграмма моя идет.И тебе в тот же час, в ют же вечерПочтальон ее принесет.Поведи помутившимся взглядом,Может быть, я за дверью стоюИ живу где-то в городе, рядом,А не там, у земли на краю.Позабудь про слова Галилея,От безумной надежды сгориИ, таежного снега белее,Зазвеневшую дверь отвори.

* * *

Синей дали, милой далиОтступает полукруг,Где бы счастье ни поймали —Вырывается из рук.И звенящие вокзалы,И глухой аэродром —Все равно в них толку мало,Если счастье бросит дом.Мы за этим счастьем беглымПробираемся тайком,Не верхом, не на телегах.По-старинному — пешком.И на лицах пешеходовПузырится злой загар,Их весенняя погодаОбжигает, как пурга.

* * *

Я жаловался дереву,Бревенчатой стене,И дерева довериеЗнакомо было мне.С ним вместе много плакано,Переговорено,Нам объясняться знакамиИ взглядами дано.В дому кирпичном, каменномЯ б слова не сказал,Годами бы, веками быТерпел бы и молчал.

АВГУСТ[10]

Вечер. Яблоки литыеОсвещают черный сад,Точно серьги золотые,На ветвях они висят.Час стремительного танцаЛистьев в вихрях ветровых,Золоченого багрянцаНеба, озера, травы.И чертят тревожно птицыНад гнездом за кругом круг,То ли в дом им возвратиться,То ли тронуться на юг.Медленно темнеют ночи,Еще полные тепла.Лето больше ждать не хочет,Но и осень не пришла.

* * *

Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности к движеньюИ — что странней — наоборот.Все дело здесь такого рода,Как вы легко понять могли:Дождем крапленная колодаВа-банк играющей земли.Где грош и то поставлен на кон,Ведь вся земная красотаНе признает бумажных знаковИ кровь меняет на металл.Свой рубль, волшебный, неразменный,Я бросил в эту же игру,Чтоб заползти вполне нетленнымВ любую снежную нору.

* * *

Старинной каменной скульптуройЛес окружен со всех сторон.В деревьев голых арматуруПрольется воздух как бетон.За тучу, прямо в поднебесье,Зацепит месяца багор,И все застынет в дикой смесиЗемли и неба, туч и гор.И мы глядим на ту картину,Пока глаза не заболят.Она нам кажется рутиной,Рутиной сказок и баллад.

* * *

Все так. Но не об этом речь,Что больно навзничь в камни лечь.Ведь успокоится любойСближеньем с далью голубой.Но, прячась за моей спиной,Лежит и дышит шар земной,Наивно веря целый деньВ мою спасительную тень.Как будто все его грехиЯ мог бы выплакать в стихиИ исповедался бы самСамолюбивым небесам.Он знает хорошо, что я —Не только искренность моя.Слова чужие, как свои,Я повторяю в забытьи.Он знает, что не так, как с ним, —Мы проще с небом говорим…

СУМКА ПОЧТАЛЬОНА

* * *

В часы ночные, ледяные,Осатанев от маеты,Я брошу в небо позывныеСемидесятой широты.Пускай геолог бородатый,Оттаяв циркуль на костре,Скрестит мои координатыНа заколдованной горе,Где, как Тангейзер у Венеры,Плененный снежной наготой,Я двадцать лет живу в пещере,Горя единственной мечтой,Что, вырываясь на свободуИ сдвинув плечи, как Самсон,Обрушу каменные сводыНа многолетний этот сон.

* * *

Я коснулся сказкиСказка умерла,Ей людская ласкаГибелью была.Мотыльком в метелиПряталась она,На свету летелаОколо окна.Хлопья снега былиВроде мотыльков,Пущенных на крыльяхС низких облаков.Выйду в дали снежные,Слезы по лицу.Сдую с пальцев нежнуюБелую пыльцу.

* * *

Память скрыла столько злаБез числа и меры.Всю-то жизнь лгала, лгала.Нет ей больше веры.Может, нет ни городов,Ни садов зеленых,И жива лишь сила льдовИ морей соленых.Может, мир — одни снега,Звездная дорога.Может, мир — одна тайгаВ пониманье Бога.

* * *

Как Архимед, ловящий на пескеСтремительную тень воображенья,На смятом, на изорванном листке,Последнее черчу стихотворенье.Я знаю сам, что это не игра,Что это смерть… Но я и жизни ради,Как Архимед, не выроню пера,Не скомкаю развернутой тетради.

АТОМНАЯ ПОЭМА[11]

ВСТУПЛЕНИЕ

Хрустели кости у кустов,И пепел листьев и цветовПосеребрил округу.А то, что не пошло на слом,Толкало ветром и огнемВ объятия друг другу.Мне даже в детстве было жальЛесную выжженную даль,И черный след пожараВсегда тревожит сердце мне.Причиной может быть вполнеСердечного удара.Когда деревья-мертвецыПереплетались, как борцыНа цирковой арене,Под черным шелковым трикоИх мышцы вздыбились клубком,Застыв в оцепененье.А вечер был недалеко,Сливал парное молоко,Лечил бальзамом раны.И слой за слоем марлю клалИ вместо белых одеялЗакутывал туманом.Мне все казалось, что ониЕще вернутся в наши дниСо всей зеленой силой.Что это только миг, момент,Они стоят, как монумент,На собственной могиле,Что глубоко в земле, в корняхЖивет мечта о новых днях,Густеют жизни соки.И вновь в лесу, что был сожжен,Сомкнутся изумруды крон,Поднявшихся высоко.

I

Ведь взрослому еще слышнейШуршанье уходящих дней —Листочков календарных,Все ярче боль его замет,Все безотвязней полубредЕго ночей угарных.А боль? Что делать нынче с ней?Обличье мира все грозней.Научные разгадкиОдну лишь смерть земле несут,Как будто близок Страшный СудИ надо бросить прятки.И от ковчеговых каютРакеты мало отстаютВ своем стремленье к звездам.И каждый отыскать бы радНа Бетельгейзе Арарат,Пока еще не поздно.Он там причалит на ночлегСвой обтекаемый ковчег,И, слезы вытирая,Там перед новою лунойПротянет руки новый Ной,Избавленный от рая,И дунет в чуткую зурну,И дернет тонкую струну,Дрожащую в миноре,И при звездах и при лунеНа ближней радиоволнеОн запоет про горе.И, перемножив ширинуПлощадки звездной на длину,В уме расчет прикинув,Он снова вспомнит старинуИ пожалеет ту страну,Которую покинул…

II

Исчезли, верно, без следаИ сказкой кажутся годаИ выглядят, как небыль,Когда хватало хлеба всем,Когда подобных странных темНе выносило небо.Когда усталыми людьми,Как на работе лошадьми,Не управляли плетью,Когда в сырой рассветной мглеНе видно было на землеДвадцатого столетья.Когда так много было МеккИ человека человекНазвать пытался братом,Когда не чествовалась лестьИ не растаптывалась честь,Не расщеплялся атом.

III

То расщепленное ядроНам мира вывернет нутроГремучую природу.Отяжелевшая вода,Мутясь, откроет без трудаЗначенье водорода.Липучей зелени листок,Прозрачный розы лепесток —Они — как взрыв — в засаде.И, приподняв покров земной,Мир предстает передо мнойАртиллерийским складом.Мы лишь теперь понять моглиВсе лицемерие земли,Коварство минерала.И облака, и чернозем,Что мы материей зовем, —Все стало матерьяломУбийства, крови и угроз,И кажутся разряды грозРебяческой игрушкой.И на опушке в тишинеНам можно сравнивать вполнеС любой хлопушкой пушку.Мир в существе своем хранитЗавороженный динамит,В цветах таится злоба,И наша сонная сиреньПреодолеет сон и леньИ доведет до гроба.И содрогнется шар земной,И будет тесно под луной,И задрожит сейсмолог.К виску приблизит пистолет,И Новый грохнется ЗаветНа землю с книжных полок.

IV

В масштабе малом иногдаПоказывала нам водаКапризы половодья.Сметая зданья и леса,Их возносила в небеса,В небесные угодья.Но это были пустяки,Годились только на стихи.И бедный Всадник Медный,Когда покинул пьедестал,Внезапно сам от страха сталЗеленовато-бледный.Когда же нам концерт давалКакой-нибудь девятый вал —Подобье преисподней,То только на морской волне,Вдруг устремившийся к лунеИ к милости Господней.Без уваженья к сединамПодчас взрывало сердце намОтвергнутой любовью.Мы покупали пистолетИ завещали наш скелетНа доброе здоровьеВ анатомический музей,А для романтиков-друзейНа пепельницу череп.И с честной горечью в кровиМы умирали от любви,Какой теперь не верят…Но эти выпады рекиБывали слабы и мелкиИ зачастую личны.Такая ж сила, как любовь,Не часто проливала кровь,Удержана приличьем.

V

Что принимал я сорок летЛишь за черемуховый цвет,За вербные початки —Все нынче лезет в арсенал —Вполне военный матерьял —Подобие взрывчатки.И это страшное сырьеВ мое ворвалось бытиеВ зловещей смертной маске,Готово убивать и мстить,Готово силой рот закрытьСостарившейся сказке.Но я не знаю, как мне жить,И я не знаю, как мне быть:Травиться иль опиться,Когда ядро в любом цветке,В любом точеном лепесткеГотово расщепиться.

VI

У нас отнимут желтый клен,У нас отнимут горный склонИ капли дождевые.Мы больше не поверим им,Мы с недоверием глядим.Ведь мы еще живые.Мы ищем в мире для себя,Чему бы верили, любя,И наших глаз опоройНе будут лилий лепесткиИ сжатые в руках рекиЗадумчивые горы.Но нам оставят пульс планет,Мерцающий небесный свет,Почти что невесомый,Давленье солнца и луны,Всю тяжесть звездной тишины,Так хорошо знакомой.Мы ощущали ярче всехЗначенье этих светлых вех,Их странное давленье.И потому для наших мукОставят только свет и звукДо светопреставленьяВедь даже в тысячу вековНам не исчерпать всех стихов,Просящихся на перья.И, потеряв привычный мир,Мы требуем для арф и лирОсобого доверья.

VII

Все то, что знал любой поэтНазад тому пять тысяч лет,Теперь ученый-физик,Едва не выбившись из сил,Лабораторно воскресил,Снабдил научной визой.Ему медали и венки,Забыты древние стихи,Овидия прозренье,Что удивить могло бы свет,Как мог вместить его поэтВ одно стихотворенье.И слишком страшно вспоминать,Как доводилось умиратьЧудесным тем провидцам.Их отправляли много разКончать пророческий рассказВ тюрьму или в больницу.И в наши дни науке дан,Подсказан гениальный планКаким-нибудь Гомером.И озаряют сразу, вдруг,Путь положительных наукЕго стихи и вера,Его могущество и власть,Которым сроду не пропасть,Навек не размельчиться,Хотя бы все, что под рукой,Дыша и злобой и тоской,Желало б расщепиться.

VIII

И раньше Божия рукаКарала мерзости греха,Гнала из рая Еву.И даже землю сплющил Бог,Когда Он удержать не могПрорвавшегося гнева.Быть может, у природы естьЖеланье с нами счеты свестьВ физическом явленьеЗа безнаказанность убийц,За всемогущество тупицИ за души растленье.За всю людскую ложь, обман,Природа мстить любой из странУже давно готова.За их поруганную честьГотовит атомную месть,Не говоря ни слова.

IX

У всех свое добро и зло,Свой крест и кормчее весло.Но есть закон природы.Что всех, кого не свалит с ног,Тех разгоняет жизни токК анодам и катодам.Родится жесткий разговорБольному сердцу вперекорО долге и о славе.Но как же сплавить те мечтыИ надмогильные крестыВ кладбищенской оправе?И это, верно, не про насТот умилительный рассказИ Диккенса романы.Ведь наши версты велики,Пещеры наши глубокиИ холодны лиманы,И в разности температурГренландии и Эстремадур —Такая есть чрезмерность,Что каждому не хватит сил,Чтоб мог, умел и воскресилСвою былую верность,Чтоб были снова заодно.Не называли жизни дноБлагоуханным небом.А если это не дано —Не открывали бы окно,Не подавали хлеба.Ведь даже дружба и семьяСлужить опорой бытияПодчас уже не могут.И каждый ищет в темнотеСвоей обманутой мечтеОсобую дорогу.Мне впору только в петлю лезть,Мне надоели ложь и лестьИ рабские поклоны.Но где ж мне отыскать надежд,Чтобы заполнить эту брешьСовместной обороны?И на обрывистом краюПреодолею я своюЗастенчивость и робость.Не веря век календарю,Я с удивлением смотрюНа вырытую пропасть.Но я туда не упаду,Я удержусь на скользком льду,На тонком и на ломком,Где дует ветер прежних летИ заметает чей-то следКрутящейся поземкой.

X

Провозглашают петухиСвои наивные стихи,Дерут петушьи глотки,И вздрагивают от волны,Еще удерживая сны,Прикованные лодки.А морю кажется, что зряИх крепко держат якоряЗаржавленною цепью,Что нам пора бы плыть туда,Где молча горбится водаРаспаханною степью,Где море то же, что земля,Оно похоже на поляС поднятой целиною,Как будто Божия соха,Архангеловы лемехаКопались в перегное,Что, если б лодки настигалНа полпути бродячий шквал,Он по добросердечьюИх обошел и пощадил,Не закопал бы в мутный илИ сохранил от течи.А если б за живых гребцовВ них посадили мертвецов,Отнюдь не самозванцев,Они блуждали б среди шхерНе хуже прочих на манерЛетучего Голландца.

XI

Когда-нибудь на тусклый светБредущих по небу планетИ вытащат небрежноДля опознания приметСкелет пятидесяти лет,Покрытый пылью снежной.Склепают ребра кое-как,И пальцы мне сведут в кулак,И на ноги поставят,Расскажут, как на пустыреЯ рылся в русском словаре,Перебирал алфавит,Как тряс овсяным колоскомИ жизнь анютиным глазкомРазглядывал с поляны,Как ненавидел ложь и грязь,Как кровь на лед моя лиласьИз незажившей раны.Как выговаривал слова,Какие знают дерева,Животные и птицы,А человеческую речьВсегда старался приберечьНа лучшие страницы.И — пусть на свете не жилец —Я — челобитчик и истецНевылазного горя.Я — там, где боль, я — там, где стон,В извечной тяжбе двух сторон,В старинном этом споре.

* * *[12]

Не старость, нет, — все та же юностьКидает лодку в валуныИ кружит в кружеве буруновНа гребне выгнутой волны.И развевающийся парус,Как крылья чайки, волны бьет,И прежней молодости яростьМеня бросает все вперед.И сохраняющая смелостьИ гнев галерного раба —Такой сейчас вступает в зрелостьМоя горящая судьба.Ее и годы не остудят,И не остудят горы льда,У ней и старости не будет,По-видимому, никогда…

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Какою необъятной властьюТы в этот день облечена,Поборница простого счастья,Как мать, как женщина, жена…Но, как ни радуется сердце,А в глубине, на самом дне,Живет упрямство иноверца,Оно заветно только мне.Ты на лице моем не сможешьРазгладить складок и морщин —Тайгой протравленный на кожеРельеф ущелий и лощин.Твоей — и то не хватит силы,Чтоб я забыл, в конце концов,Глухие братские могилыМоих нетленных мертвецов.И, понимая с полусловаМои желанья и мечты,Готова вся природа сноваВписаться в скорбные листы,Чтоб, выполняя назначеньяМоих знахарок и врачей,Она сама была леченьемОт одиночества ночей.Здесь суть и высшее значенье,И все покорно служит ей:И шорох трав, и рек теченье,И резкость солнечных лучей.Тому, кто выпросил, кто виделЕе пророческие сны,Людские боли и обидыБывают вовсе не страшны.И солнце выйдет на заставы,Забыв про камень городской,Сушить заплаканные травыСвоей родительской рукой.………………………………Во всяком счастье, слишком зрелом,Есть червоточинка, изъян,И только с ним, по сути дела,Оно вмещается в роман.Вулканом трещины застонут,И лава хлынет через край,Тогда чертит рука МильтонаПотерянный и Возвращенный рай.И возмечтать о счастье полномРешались только дураки,Что вспять повертывают волныИ шепчут грустные стихи.Во всяком счастье, порознь жданном,Есть неоткрытый материк,Чужая звездная туманность,Непобежденный горный пик.Но, не наскучив восхожденьем,Стремимся к новой высоте,И каждое твое движеньеПод стать душевной красоте.Земля нехоженые тропыОберегает от людей,По гроб напуганных потопомИ толкотней ковчежных дней.На устаревшие двухверсткиМы полагаться не должны,И ни Чарджуя, ни ОбдорскаНам измеренья не нужны.Мы карту новую начертимДля нашей выдумки — земли,Куда пути сильнее смертиНеотвратимо привели.И в такт лирическим балладамРоманса вздрагивает ритм:Она идет со мною рядомИ про любовь мне говорит.

* * *

Мы дышим тяжело,Мы экономим фразы,Спустившись вниз, в теплоСгустившегося газа.Но здешний кислород,Расхваленный рекламой,Почти не лезет в рот,Хотя он тог же самый,Который много разКогда-то мы вдыхали,Еще не пяля глазНа сумрачные дали.Мы ищем на землеСоснового озона,Расцвеченных полейИ летнего сезона.Целебный кислородСобрав с лесной опушки,Сосем, прижавши ротК резиновой подушке.

* * *

Едва вмещает головаКруженье бредаИ эти горькие словаТверской беседы.Иероглиф могильных плитВ дыму метели.Мы сами тоже, как гранит,Оледенели.И лишь руки твоей теплоВнушит надежду,Что будет все, судьбе назло,Таким, как прежде.И мимо слов и мимо фразВдвоем проходим,И ты ведешь скупой рассказКаким-то кодом.И у окна придется мнеПред Новым годомНа лунном корчиться огнеЗа переводом.Круженье лет, круженье лицИ снега бисер,Клочки разорванных страницПоследних писем.И одинокий старый храмДля «Всех Скорбящих»,И тот, ненужный больше нам,Почтовый ящик.

* * *

Чтоб торопиться умирать,Достаточны причины,Но не хочу объектом статьСудебной медицины.Я все еще люблю рассветЧистейшей акварели,Люблю луны латунный светИ жаворонков трели…

* * *

Я с лета приберег цветыДля той могилы,Куда легли бы я и тыСовсем нагими.Но я — я все еще живу,И я не вправеЛечь в эту мертвую травуСебя заставить.Своими я похоронюТебя руками,Я ни слезы не уронюНа мерзлый камень.Я повторю твои слова,Твои проклятья,Пускай седеет голова,Ветшает платье.И колют мне глаза кусты,Где без дорогиШагали только я и тыПутями Бога.

* * *

Иду, дорогу пробиваяВо мгле, к мерцающей скале,Кусты ольховые ломаяИ пригибая их к земле.И жизнь надломится, как вехаПутей оставшихся в живых,Не знавших поводов для смехаСреди скитаний снеговых.

* * *[13]

Цветка иссушенное телоВторично встретилось с весной,Оно худело и желтело,Дрожа под коркой ледяной.Все краски смыты, точно хлоромБелели пестрые цветы.Остались тонкие узоры,Растенья четкие черты.И у крыльца чужого домаЦветок к сырой земле приник,И он опасен, как солома,Что может вспыхнуть каждый миг.

ПЕРЕД НЕБОМ

Здесь человек в привычной позеЗовет на помощь чудеса,И пальцем, съеденным морозом,Он тычет прямо в небеса.Тот палец — он давно отрезан.А боль осталась, как фантом,Как, если высказаться трезво,Химера возвращенья в дом…И, как на цезарской арене,К народу руки тянет он,Сведя в свой стон мольбы и пениИ жалобный оставив тон.Он сам — Христос, он сам — распятый.И язвы гнойные цинги —Как воспаленные стигматыПрикосновения тайги.

ПОЭТУ

В моем, еще недавнем прошлом,На солнце камни раскаля,Босые, пыльные подошвыПалила мне моя земля.И я стонал в клещах мороза,Что ногти с мясом вырвал мне,Рукой обламывал я слезы,И это было не во сне.Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту,Там самый день был средством пыток,Что применяются в аду.Я мял в ладонях, полных страха,Седые потные виски,Моя соленая рубахаЛегко ломалась на куски.Я ел, как зверь, рыча над пищей.Казался чудом из чудесЛисток простой бумаги писчей,С небес слетевший в темный лес.Я пил, как зверь, лакая воду,Мочил отросшие усы.Я жил не месяцем, не годом,Я жить решался на часы.И каждый вечер, в удивленье,Что до сих пор еще живой,Я повторял стихотвореньяИ снова слышал голос твой.И я шептал их, как молитвы,Их почитал живой водой,И образком, хранящим в битве,И путеводною звездой.Они единственною связьюС иною жизнью были там,Где мир душил житейской грязьюИ смерть ходила по пятам.И средь магического ходаСравнений, образов и словВзыскующая нас природаКричала изо всех углов,Что, отродясь не быв жестокой,Успокоенью моемуОна еще назначит сроки,Когда всю правду я пойму.И я хвалил себя за память,Что пронесла через годаСквозь жгучий камень, вьюги заметьИ власть всевидящего льдаТвое спасительное слово,Простор душевной чистоты,Где строчка каждая — основа,Опора жизни и мечты.Вот потому-то средь притворстваИ растлевающего злаИ сердце все еще не черство,И кровь моя еще тепла.

* * *

С годами все безоговорочнейСуждений прежняя беспечность,Что в собранной по капле горечиИ есть единственная вечность.Затихнут крики тарабарщины,И надоест подобострастье,И мы придем, вернувшись с барщины,Показывать Господни страсти.И, исполнители мистерииВ притихшем, судорожном зале,Мы были то, во что мы верили,И то, что мы изображали.И шепот наш, как усилителемПодхваченный сердечным эхом,Как крик, ударит в уши зрителя,И будет вовсе не до смеха.Ему покажут нашу сторонуПо синей стрелочке компаса,Где нас расклевывали вороны,Добравшись до живого мяса,И где черты ее фантазии,Ее повадок азиатскихНе превзошли ль в разнообразииКакой-нибудь геенны адской.Хранили мы тела нетленные,Как бы застывшие в движенье,Распятые и убиенныеИ воскрешенные к сраженьям.И бледным северным сияниемКачая призрачные скалы,Светили мы на расстоянииКак бы с какого пьедестала.Мы не гнались в тайге за модами,Всю жизнь шагая узкой тропкой,И первородство мы не продалиЗа чечевичную похлебку.И вот, пройдя пути голгофские,Чуть не утратив дара речи,Вернулись в улицы московскиеУченики или предтечи.

КОПЬЕ АХИЛЛА

Когда я остаюсь один,Я вышибаю клином клин,Рисую, словно не нарочно,Черты пугающих картин,Недавно сделавшихся прошлым.Былые боли и тщетыТой молчаливой нищетыПочти насильно заставляюЯвиться вновь из темнотыГлухого призрачного края.И в укрепленье чьих-то вольЗдесь героическую рольВсему дает воспоминанье,Что причиняло раньше боль.Что было горем и страданьем.А мне без боли нет житья,Недаром слышал где-то я,Что лечит раны за могилойУдар целебного копья —Оружья мертвого Ахилла.

ПЕРСТЕНЬ

Смейся, пой, пляши и лги,Только перстень береги.Ласковый подарок мойСветлою слезой омой.Если ты не веришь мне,При ущербной злой лунеПалец с перстнем отруби,В белый снег пролей рубин.И, закутавшись в туман,Помни — это не обман,Не закрыть рассветной мглойНенаглядный перстень мой.Проведи перед лицомОкровавленным кольцомИ закатный перстня цветПомни много, много лет.

УТРО СТРЕЛЕЦКОЙ КАЗНИ[14]

В предсмертных новеньких рубахахВ пасхальном пламени свечейСтрельцы готовы лечь на плахуИ ожидают палачей.Они — мятежники — на дыбеЦарю успели показатьНевозмутимые улыбкиИ безмятежные глаза.Они здесь все — одной породы,Один другому друг и брат,Они здесь все чернобороды,У всех один небесный взгляд.Они затем с лицом нездешнимИ неожиданно тихи,Что на глазах полков потешныхИм отпускаются грехи.Пускай намыливают петли,На камне точат топоры.В лицо им бьет последний ветерЗемной нерадостной поры.Они с Никитой ПустосвятомУвидят райский вертоград.Они бывалые солдатыИ не боятся умирать.Их жены, матери, невестыБесслезно с ними до конца.Их место здесь — на Лобном месте,Как сыновьям, мужьям, отцам.Твердят слова любви и мести,Поют раскольничьи стихи.Они — замес того же теста,Закваска муки и тоски.Они, не мудрствуя лукаво,А защищая честь и дом,Свое отыскивают правоПеред отечества судом.И эта русская телегаПод скрип немазаных осейДоставит в рай еще до снегаГруз этой муки, боли всей.В руках, тяжелых, как оглобли,Что к небу тянут напослед,С таких же мест, таких же лобных,Кровавый разливая свет.Несут к судейскому престолуСвою упрямую мольбу.Ответа требуют простогоИ не винят ни в чем судьбу.И несмываемым позоромОкрасит царское крыльцоВ национальные узорыТемнеющая кровь стрельцов.

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА[15]

Попрощаться с сонною МосквоюЖенщина выходит на крыльцо.Бердыши тюремного конвояОтражают хмурое лицо.И широким знаменьем двуперстнымОсеняет шапки и платки.Впереди — несчитанные версты,И снега — светлы и глубоки.Перед ней склоняются иконы,Люди — перед силой прямотыНеземной — земные бьют поклоныИ рисуют в воздухе кресты.С той землей она не будет в мире,Первая из русских героинь,Знатная начетчица Псалтыри,Сторож исторических руин.Возвышаясь над толпой порабощенной,Далеко и сказочно видна,Непрощающей и непрощенойПокидает торжище она.Это — веку новому на дивоПоказала крепость старина,Чтобы верил даже юродивыйВ то, за что умрет она.Не любовь, а бешеная яростьВодит к правде Божию рабу.Ей гордиться — первой из боярыньВстретить арестантскую судьбу.Точно бич, раскольничье распятьеВ разъяренных стиснуто руках,И гремят последние проклятьяС удаляющегося возка.Так вот и рождаются святые,Ненавидя жарче, чем любя,Ледяные волосы сухиеПальцами сухими теребя.

РАССКАЗ О ДАНТЕ

[16]

Мальчишка промахнулся в цель,

Ребячий мяч упал в купель.

Резьба была хитра, тонка.

Нетерпеливая рука

В купель скользнула за мячом,

Но ангел придавил плечом

Ребенка руку. И рука

Попала в ангельский капкан.

И на ребячий плач и крик

Толпа людей сбежалась вмиг.

И каждый мальчика жалел,

Но ссоры с Богом не хотел.

Родная прибежала мать,

Не смея даже зарыдать,

Боясь святыню оскорбить,

Навеки грешницею быть.

Но Данте молча взял топор

И расколол святой узор,

Зажавший в мрамора тиски

Тепло ребяческой руки.

И за поступок этот он

Был в святотатстве обвинен

Решеньем папского суда

Без колебанья и стыда…

И призрак Данте до сих пор

Еще с моих не сходит гор,

Где жизнь — холодный мрамор слов,

Хитро завязанных узлов.

* * *

Скоро мне при свете свечкиВ полуденной тьмеГреть твои слова у печки.Иней на письме.Онемело от морозаБедное письмо.Тают буквы, точат слезыИ зовут домой.

ВЕРЮ[17]

Сотый раз иду на почтуЗа твоим письмом.Мне теперь не спится ночью,Не живется днем.Верю, верю всем приметам,Снам и паукам.Верю лыжам, верю летомУзким челнокам.Верю в рев автомобилей,Бурных дизелей,В голубей почтовых крылья,В мачты кораблей.Верю в трубы пароходов,Верю в поезда.Даже в летную погодуВерю иногда.Верю я в оленьи нарты,В путевой компасУ заиндевевшей картыВ безысходный час.В ямщиков лихих кибиток,В ездовых собак…Хладнокровию улиток,Лени черепах…Верю щучьему веленью,Стынущей крови…Верю своему терпеньюИ твоей любви.

* * *

Затлеют щеки, вспыхнут руки,Что сохраняют много летПрикосновения разлукиНеизгладимый, тяжкий след.Их жгучей болью помнит кожа,Как ни продублена зимой.Они с клеймом, пожалуй, схожи,С моим невидимым клеймом,Что на себе всю жизнь ношу яИ только небу покажу.Я по ночам его рисую,По коже пальцем обвожу.Мое лицо ты тронешь снова,Ведь я когда-нибудь вернусь,И в память нового былогоОт старой боли исцелюсь.

* * *

Скоро в серое мореВорвется зима,И окутает горыЛиловая тьма.Скоро писем не будет.И моя ли вина,Что я верил, как люди,Что бывает весна.

* * *

Четвертый час утра. Он — твой восьмой,Вечерний час. И день, твой — день вчерашний.И ночь, тебя пугающая тьмой,Придет сюда отцветшей и нестрашной.Она в дороге превратится в день,В почти что день. Веленьем белой ночиДеревья наши потеряют тень.И все так странно, временно, непрочно…Она ясна мне, северная ночь,Она безукоризненно прозрачна.Она могла бы и тебе помочь,Тогда б у вас не красили иначе.На вашей долготе и широтеОна темна и вовсе не бессонна.Она чужда моей ночной мечтеДругого цвета и другого тона.

* * *

Февраль — это месяц тумановНа северной нашей Земле,Оптических горьких обмановВ морозной блистающей мгле.Я женской фигурою каждой,Как встречей чудесной, смущен.И точно арктической жаждойМой рот лихорадкой сожжен.Не ты ли сошла с самолета,Дороги ко мне не нашла.Стоишь, ошалев от полета,Еще не почувствовав зла.Не ты ли, простершая рукиНад снегом, над искристым льдом,Ведешь привиденье разлукиВ заснеженный маленький дом.

СКРИПАЧ

Скрипач играет на углуА снег метет,И ветер завивает мглуИ кружево плетет.Но в этот искрящийся плащСо своего плечаМороз, наверно, для теплаУкутал скрипача.Все гуще снег, визгливей плач,Тревожней вой…В него вплетает и скрипачДрожащий голос свой.И звука гибкая волнаТакой тоски полна,Что нам одна она слышна,Скрипичная струна…

* * *

Не откроем песне двери,Песня нынче не нужна.Мы не песней горе меримИ хмелеем без вина.Камнем мне на сердце ляжетГул тяжелый хоровой.Песни русская протяжность,Всхлипы, аханье и вой…

* * *

Мы несчастье и счастьеРазличаем с трудом.Мы бредем по ненастью,Ищем сказочный дом,Где бы ветры не дули,Где бы крыша была,Где бы жили июлиИ где б не было зла.Этим сказочным домомБредит каждый, и вотОн находит хоромыИв хоромы идет.Но усталые взорыНе заметят впотьмах —Это иней узорыНалепил на дверях.Невеселая кельяХолодна и темна.Здесь его новосельеБез огня, без вина.Но, согрев своим теломЛедяную кровать,Он решает несмелоВсе же здесь ночевать.И опять на дорогуОн выходит с утраИ помолится Богу,Как молился вчера…

* * *

Мы спорим обо всем на светеЗатем, что мы — отцы и дети,И, ошалев в семнадцать лет,В угрозы улицы поверив,К виску подносим пистолетИль хлопаем на память дверью.Но, испугавшись новизны,В которой чуем неудачу,Мы видим дедушкины сны,Отцовскими слезами плачем.

* * *

Мне что ни ночь — то море бреда.Без лампы, в полной темнотеМне чудится, что я все едуНавстречу узнанной мечте.И мне мерещится — все реки,Как в океан, втекают в дверь,Чтоб сжалось сердце человекаВсей невозвратностью потерь.Как будто прорвана плотина,Вода становится мутней,Всплывают водоросли, тина,Обломки старых кораблей.И мира некая изнанка,Его задворок грязь и мутьКо мне вернется спозаранку,И ни минуты не уснуть.Но расступившиеся волныДорогу открывают мне.Спасения блаженством полный,Живым шагаю в тишине.Не гидравлическим насосомОт затопленья я спасен.Мне Моисей дорожный посохБросает в океанский сон.

СВИДАНИЕ

Растворила таежные двери,Распахнула руками кусты.Заметались тревожные звери,Тополей встрепенулись листы.И захлопали крыльями птицы,Затрясли головами цветы.Ты пришла, понимаю, проститься,Но зачем же так ласкова ты.Звери раньше меня угадали,Что на сердце таится твоем.Они знать не хотят оправданий,Нас с тобой оставляют вдвоем.Зазвенят на тебе ожерельяИ браслеты твои зазвенят.Чья ж вина в том, что мы постарели,Да и есть ли такая вина?Ты скажи мне последнее слово,Пока солнце еще не зашло,Без обмана, без всяких уловок,Что же все-таки произошло?Ты скажи — успокоятся птицы,Станет шелковой злая трава.В свои норы зверье возвратится,Они все еще верят в слова.Ты скажи — и не будет обманаВ дружелюбном пожатье руки.Ты скажи — и не будет тумана,Поднимающегося от реки.Повтори же заклятье Навина,Солнце в небе останови,Чтоб я верил хотя б вполовинуУвереньям твоим в любви.

* * *

Лес гнется ветровым ударом.И каждый ясень, каждый кленДрожит и стонет, как гитара,И сам гитарой бредит он.Ведь у него не только юность,А даже старость на уме.И для нее-то рвутся струны,Остатки звуков в полутьме.Еще вчера при невниманьеОн пошумел бы и затих.И я б не знал его страданий,И он не чувствовал моих.А нынче он сам-друг со мноюИ даже просится в родство.Его сочувствие земное —Лекарство, а не колдовство.

* * *

Засыпай же, край мой горный,Изогнув хребет.Ночью летней, ночью черной,Ночью многих лет.Чешет ветер, как ребенку,Волосы ему,Светлой звездною гребенкойРазрывая тьму.И во сне он, как собака,Щурит лунный глаз,Ожидая только знакаЗарычать на нас.

* * *

Зима уходит в ночь, и стужаОт света прячется в леса.И в колеи дорожной лужахВдруг отразились небеса.И дым из труб, врезаясь в воздух,Ослабевая в высоте,Уже не так стремится к звездам,И сами звезды уж не те,Что раньше призрачным мерцаньемВсю ночь нам не давали спать.И только в силу расстоянья —Умели вышнее внушать.Как те далекие пророки,Чья сила все еще жива,Что на стене рукою рокаПисали грозные слова.И звезды здесь, порою вешней,Не так, как прежде, далеки.Они, как горы наши, — здешниИ неожиданно мелки.Весною мы гораздо ближеЗемле — и теплой и родной,Что некрасивой, грязной, рыжейСейчас встречается со мной.И мы цветочную рассадуТихонько ставим на окно —Сигнал весне, что из засадыГотова выскочить давно.

* * *

Дождя невидимою влагойОбмыта пыльная рука,И в небе белом, как бумага,В комки катают облака.Вся пожня ежится от стужи,Сырой щетинится травойИ зябко вздрагивают лужиОт каждой капли дождевой.И ветер, встретив пешехода,Толкает с хода прямо в грудь,Сменить торопится погодуИ светом солнечным блеснуть.

* * *

Там где-то морозом закована слякоть,И крепость не будет взятаТам где-то весны захлебнулась атакаВ березовых черных кустах.В обход поползло осторожное летоИ вот поскользнулось на льду.И катится вниз по окраине света,Краснея у всех на виду…

* * *

На краю лежим мы лугаУ зажженного костра,И деревья друг за другомИсчезают до утра.Визг рязанского страданьяПрорезает тишину.Все свиданья, ожиданьяИ рыданья на луну.Комары поют в два тона,Ухо режут без ножаНасекомых и влюбленныхКак от песни удержать?Слышен тише вполовинуПосле всех денных трудовЗвук развернутой пружиныЗаведенных оводов.Под ногой жужжит, тревожит,Запоздавшая пчелаИ цветок найти не может —Помешала сбору мгла.Мыши, слепы и крылаты,Пролетают над огнем,Что они притом горбаты,Кто подумал бы о том.Им не надо опасаться,Что сучок ударит в глаз.Тайну радиолокацийМыши знают лучше нас.Вот и все, пожалуй, звуки,Что содержит тишинаИх достаточно для муки,Если хочешь только сна

* * *

Остановлены часыКаплей утренней росы.Я стряхнул ее с цветка,С расписного лепестка.Напряженьем росных силЯ часы остановилВремя, слушаясь меня,Не начнет сегодня дня.Здесь со мной лесной рассвет,И домой дороги нет.

* * *

Откинув облачную крышку,Приподнимают небосвод.И ветер, справившись с одышкой,Из моря солнце достает.И первый луч скользнет по морюИ птицу белую зажжет.И, поднимаясь выше — в горы,Гранита вытирает пот…

БУХТА

Дальней лодки парусаТянет ветер в небеса.И завязла в валунахОдинокая волна.Крылья птиц и крылья волн,Задевающие мол,Парохода резкий бас,Отгоняющий баркас.Хруст намокшего пескаПод давленьем каблука.И веселый детский смехТам, где радоваться — грех.

* * *

Что стало близким? Что далеким?У всех прохожих на видуЯ подержу тебя за локоть,В метели улиц проведу.Я не подам тебе и виду,Что я отлично знаю сам,Как тяжело беречь обиду,Не доверяя небесам.И мы идем без всякой цели.Но, выходя на лунный свет,Мы улыбнемся вслед метели,Что не могла сдержать секрет.

* * *

Деревья зажжены, как свечи,Среди тайги.И горы сломаны на печи,На очаги.Вот здесь и мне горящей вехойНамечен путь,Сквозь путешествия помеху,Тумана муть.И, как червяк, дорога вьетсяЧерез лесаСо дна библейского колодцаНа небеса.И недалекая равнина,Глаза раскрыв,Глядит тоскливо и ревнивоНа этот миф.Казалось ей, что очень скороНастанет час —Прикроют взорванные горыУмерших нас.Но, зная ту тщету столетий,Что здесь прошли,Тщету борьбы зимой и летомС душой земли,Мы не поверили в надежды,В равнины бред.Мы не сильней, чем были преждеЗа сотни лет.

* * *

Пред нами русская телега,Наш пресловутый примитив,Поэтов альфа и омега,Известный пушкинский мотив.Запряжка нынче необычна.В оглобли, пятясь, входит бык.И равнодушье видно бычьеИ что к телеге он привык.Вздувая розовые ноздри,Ременным сжатые кольцом,Храпит и втягивает воздух —Не распрощается с крыльцом.И наконец вздохнет глубоко,Скосит по-конски бычий глаз,Чтоб, начиная путь далекий,В последний раз взглянуть на нас.А впереди, взамен каюра,Якут шагает налегке,Иль, подстелив оленью шкуру,Верхом он едет на быке.Ну что ж! Куда нам мчаться рысью,Какой отыскивать уют.Плетутся медленно и мысли,Но от быков не отстают.

* * *

Нет, тебе не стать весноюСинеокою, лесною,Ни за что не стать.Не припомнить то, что было,Только горько и унылоКалендарь листать.Торопить движенье сутокХриплым смехом прибауток,Грубою божбой.И среди природы спящейБыть не только настоящей,Но самой собой.

* * *[18]

Я, как рыба, плыву по ночам,Поднимаясь в верховье ключа.С моего каменистого днаМне небес синева не видна.Я не смею и двинуться дномРазговорчивым сумрачным днемИ, засыпанный донным песком,Не могу шевельнуть плавником.Пусть пугает меня глубина.Я, пока пролетает волна,Постою, притаившись в кустах,Пережду набегающий страх.Так, течению наперерезПоднимаюсь почти до небес,Доплыву до истоков реки,До истоков моей тоски.

* * *

Изменился давно фарватер,И опасности великиБесноватой и вороватойРазливающейся реки.Я простой путевой запискойИзвещаю тебя, мечта.Небо низко, и скалы близко,И трещат от волны борта.По глубинным судить приметам,По кипению пузырьковМогут лоцманы — и поэты,Если слушаться их стихов.

* * *

Мне одежда ГулливераВсе равно не по плечу,И с судьбою АгасфераЯ встречаться не хочу.Из окошка общих спаленСквозь цветной рассветный дымЯ лицом повернут к далямИ доверюсь только им.В этом нервном потрясенье,В дрожи пальцев, рук и векЯ найду свое спасенье,Избавление навек.Это — мизерная платаЗа сокровище во льду,Острие штыка солдатаИ заветную руду.

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО

В староверском дому я читаю Шекспира,Толкованье улыбок, угрозы судьбе.И стиху откликается эхо ПсалтыриВ почерневшей, продымленной темной избе.Я читаю стихи нараспев, как молитвы.Дочь хозяина слушает, молча крестясьНа английские страсти, что еще не забытыИ в избе беспоповца гостят.Гонерилье осталась изба на Кубани.Незамужняя дочь разожгла камелек.Тут же сушат белье и готовится баня.На дворе леденеют туши кабаньи…Облака, как верблюды, качают горбамиНад спокойной, над датской землей.

* * *

Луна свисает, как тяжелыйОгромный золоченый плод,С ветвей моих деревьев голых,Хрустальных лиственниц — и вотМне кажется — протянешь руку,Доверясь детству лишний раз,Сорвешь луну — и кончишь муку,Которой жизнь пугает нас.

ПРОЩАНИЕ

Вечор стояла у крылечка,Одета пылью золотой,Вертела медное колечкоНад потемневшею водой.И было нужно так немного:Ударить ветру мне в лицо,Вернуть хотя бы с полдорогиНа это черное крыльцо.

УТРО

По стенке шарит желтый луч,Раздвинувший портьеры,Как будто солнце ищет ключ,Забытый ключ от двери.И ветер двери распахнет,И впустит птичье пенье,Всех перепутавшихся нотВосторг и нетерпенье.Уже, взобравшись на скамьюИль просто на подклетье,Петух, как дьякон ектенью,Заводит многолетье.И сквозь его «кукареку»,Арпеджио и трелиМне видно дымную реку,Хоть я лежу в постели.Ко мне, скользка и холодна,Едва я скину платье,Покорно кинется волнаВ горячие объятья.Но это — лишь в полубреду,Еще до пробужденья.И я купаться не пойду,Чтобы не встретились в садуНочные привиденья.А ветер покидает дом,Пересчитав посуду,Уже пронесся над прудом,Уже свистит повсюду.Перебирает воду он,Как клавиши рояля,Как будто он открыл сезонВ моем концертном зале.И нынче летом — на часахТы, верно, до рассвета,Ты молча ходишь в небесах,Подобная планете.Облокотившись на балкон,Как будто на свиданье,Протягивает лапы кленК любимому созданью.И ты стоишь, сама лучасьВ резной его оправе.Но даже дерево сейчасТебя задеть не вправе.Всю силу ревности моейИ к дереву и к ветруСвоим безмолвием залей,Своим блаженным светом.И ветер рвет твои чулкиС веревки возле дома.И, как на свадьбе, потолкиНа нас крошат солому.

* * *

Неосторожный югВлезает нам в тетрадиИ солнцем, как утюг,Траву сырую гладит…Свет птичьего пера,Отмытого до блеска,И дятла — столяраЗнакомая стамеска.Проснувшихся стиховИ тополей неспящих,Зеленых языков,Шуршащих и дразнящих,Мой заоконный мир,Являйся на бумагу,Ходи в тиши квартирСвоим звериным шагом.Иль лебедем склонись,Как ледяная скрипка,С небес спускаясь внизРазмеренно и гибко.Вся комната полнаТаким преображеньем,И ночи не до снаОт слез и напряженья.Но в мире место есть,Где можно спозаранкуРаскинуть эту смесь,Как скатерть-самобранку.

* * *

Какой заслоню я книгойОранжевый небосвод,Свеченье зеленое игол,Хвои заблестевший пот,Двух зорь огневое сближенье,Режущее глаза.И в капле росы отраженьеТвоей чистоты, слеза.

* * *

Я разорву кустов кольцо,Уйду с поляны.Слепые ветки бьют в лицо,Наносят раны.Роса холодная течетПо жаркой коже,Но остудить горячий ротОна не может.Всю жизнь шагал я без троны,Почти без света.В лесу пути мои слепыИ неприметны.Заплакать? Но такой вопросРешать же надо.Текут потоком горьких слезВсе реки ада.

* * *

Ведь только длинный ряд могил —Мое воспоминанье,Куда и я бы лег нагим,Когда б не обещаньеДопеть, доплакать до концаВо что бы то ни стало,Как будто в жизни мертвецаБывало и начало.

* * *

Приподнятый мильоном рук,Трепещущих сердецКолючей проволоки круг,Терновый твой венец.Я все еще во власти сна,Виденья юных лет.В том виновата не лунаНе лунный мертвый свет.Не еле брезжащий рассвет,Грозящий новым днем,Ему и места даже нетВ видении моем.

ЛИЧНО И ДОВЕРИТЕЛЬНО

* * *

Я, как Ной, над морской волноюГолубей кидаю вперед,И пустынною белой страноюНачинается их полет.Но опутаны сетью снегаОслабевшие крылья птиц,Леденеют борта ковчегаУ последних моих границ.Нет путей кораблю обратно,Он закован навек во льду,Сквозь метель к моему Арарату,Задыхаясь, по льду иду.

* * *

Бог был еще ребенком, и украдкойОт взрослых Он выдумывал тайгу:Он рисовал ее в своей тетрадке,Чертил пером деревья на снегу,Он в разные цвета раскрашивал туманы,Весь мир был полон ясной чистоты,Он знать не знал, что есть другие страны,Где этих красок может не хватить.Он так немного вылепил предметов:Три дерева, скалу и несколько пичуг.Река и горные непрочные рассветы —Изделье тех же неумелых рук.Уже не здесь, уже как мастер взрослый,Он листья вырезал, Он камни обтесал,Он виноградные везде развесил гроздья,И лучших птиц Он поселил в леса.И, надоевшее таежное твореньеНебрежно снегом закидав,Ушел варить лимонное вареньеВ приморских расписных садах.Он был жесток, как все жестоки дети:Нам жить велел на этом детском свете.

* * *[19]

Живого сердца голос властныйМне повторяет сотый раз,Что я живу не понапрасну,Когда пытаюсь жить для вас.Я, как пчела у Метерлинка,Как пресловутая пчела,Которой вовсе не в новинкуЛюдские скорбные дела.Я до рассвета собираю,Коплю по капле слезный мед,И пытке той конца не знаю,И не отбиться от хлопот.И чем согласней, чем тревожнейК бумаге просятся слова,Тем я живу неосторожнейИ горячее голова.

ПТИЦЕЛОВ[20]

Согнулась западняПод тяжестью синицы,И вся ее родняКричит и суетится.И падает затворНехитрого снаряда,А я стою, как вор,И не спускаю взглядаС испуганных пичугИ, вне себя от счастья,Разламываю вдругЛовушку ту на части.И в мертвой тишине,В моем немом волненье,Я жду, когда ко мнеПриблизятся виденья.Как будто ВаснецовЗабрел в мои болота,Где много мертвецовИ сказке есть работа.Где терем-теремок —Пожалуй, по созвучью —Назвал тюрьмою Бог,А не несчастный случай.Где в заводях озерЗеленых глаз АленыТону я до сих пор —Охотник и влюбленный.Где, стоя за спинойЦаревича Ивана,Объеду шар земнойБез карты и без плана.Уносит серый волкК такой стране нездешней,Где жизнь — не только долг,Но также и надежда.В морщинах скрыта грусть,Но я не беспокоюсь.Я солнцем оботрусь,Когда росой умоюсь…

* * *

Замлела в наступившем штилеВся в белых рубчиках вода,Как будто жизнь остановилиНа синем море навсегда.Быть может, это пароходы,Как паровые утюги,Разгладили морские водыВ гладильне матушки-тайги,Чтоб на полночной гофрировке,Средь мелких складок волновых,Рыбачьей лодке дать сноровкуДержаться до сих пор в живых.Перетерпевшая все шквалы,Вчерашний грохот штормовой,Девятым вымытая валом,Она живой плывет домой.Плывет на некий берег дальний,Еще невидимый пока,Ища в ночи причалов скальныхИ заезжая в облака.

ПОХОРОНЫ

Под Новый год я выбрал дом,Чтоб умереть без слез.И дверь, оклеенную льдом,Приотворил мороз.И в дом ворвался белый парИ пробежал к стене,Улегся где-то возле нарИ лижет ноги мне.Лохматый пудель, адский дух,Он изменяет цвет;Он бел, как лебединый пух,Как новогодний дед.В подсвечнике из кирпича,У ночи на краю,В углу оплывшая свечаКачала тень мою.И всем казалось — я живой,Я буду есть и пить,Я так качаю головой,Что собираюсь жить.Сказали утром наконец,Промерзший хлеб деля:Быть может, — он такой мертвец,Что не возьмет земля!Вбивают в камни аммонал,Могилу рыть пора.И содрогается запалБикфордова шнура.И без одежды, без белья,Костлявый и нагой,Ложусь в могилу эту я,Поскольку нет другой.Не горсть земли, а горсть камнейЛетит в мое лицо.Больных ночей, тревожных днейСмыкается кольцо.

* * *

Здесь первым искренним стихомЯ разжигал костер,И пепел от людей тайкомВ ладонях я растер.Но, отогревшись, я не могПрипомнить этих жарких строк.И если снова тяжелаРука колючих вьюг,И если мертвый холод злаОпять стоит вокруг,Я снова — в новую пургу —Костер стихами разожгу.

* * *

К так называемой победе,Назло медведю и лисе,Проеду на велосипедеВдоль по обочинам шоссе.И вот земли-стенографисткиРассказ на глине и песке:Ее предсмертная записка,Забытая невдалеке,Зарытая в дорожных ямах,В геологических шурфах.Все, что не высказалось прямо,Закоченело на губах…Но кто прочтет иероглифы,Какой придет Шамполион,Чтоб разгадать глухие мифы, —Услышать человечий стон.

ГОРА

В сияющем известняке,В граните черно-буром,Гора спускается к реке,Зажав подснежники в руке,Навстречу людям хмурым.Остановившись над ключом,Как и во время оно,Она не грезит нипочемНи силикатным кирпичом,Ни железобетоном.

* * *

Он сменит без людей, без книг,Одной природе веря,Свой человеческий языкНа междометья зверя.Руками выроет ночлегВ хрустящих листьях шалыхТот одичалый человек,Интеллигент бывалый.И выступающим ребромНатягивая кожу,Различья меж добром и зломОпределить не может.Но вдруг, умывшись на зареВодою ключевою,Поднимет очи он гореИ, точно волк, завоет…

ЕЩЕ ИЮЛЬ

Ты лжешь, что, запрокинув голову,Я синий воздух жадно пью, —Небес расплавленное оловоВ июле в глотку льют мою,Чтобы себя не выдал голосом,Чтоб удивляться перестал,Чтобы похожи были волосыНа этот льющийся металл.

* * *

Возможно ль этот тайный спорМеня с самим собоюПростому сердцу вперекор —Назвать моей судьбою?Возможно ль подчиниться мнеКакой-то тяжкой силе,Чтобы не изнутри — извнеПришла и воскресила?Или спасенье только естьВ мечтаниях бродяги,В оберегаемых, как честь,Клочках моей бумаги.

ИЮЛЬ[21]

Все соловьи осоловелиИ не рокочут ввечеру,Они уж целых две неделиВ плетеной нежатся постелиНа охлаждающем ветру.Колючим колосом усатымТрясет раскормленный ячмень,И день малиной ноздреватой,Черносмородинным агатомСиниц заманивает в тень.Здесь сущий рай для птиц бездомных,Для залетевших далеко,Им от прохлады полутемнойВ кустах, достаточно укромных,Бывает на сердце легко.И я шепчу стихи синицам,Губами тихо шевеля,И я разыгрываю в лицах,В зверях, растениях и птицах,Что сочинила мне земля.Она к моей спине прижаласьИ мне готова передатьВсе, что в душе у ней осталось,Всю нерастраченную малость —Всю неземную благодать.Жарой коробятся страницы,Тетрадка валится из рук,И в поле душно, как в больнице,И на своих вязальных спицахПлетет ловушку мне паук.И мотыльки щекочут щеку,Перебивая мой рассказ,И на ветру скрипит осока,И ястреба кружат высоко,Меня не упуская с глаз.

ГРОЗА[22]

Смешались облака и волны,И мира вывернут испод,По трещинам зубчатых молнийРазламывается небосвод.По желтой глиняной корчагеГуляют грома кулаки,Вода спускается в овраги,Держась руками за пеньки.Но, в сто плетей дубася телоПятнистой, как змея, реки,Гроза так бережно-умелоЦветов расправит лепестки.Все то, что было твердой почвой,Вдруг уплывает из-под ног,И все земное так непрочно,И нет путей и нет дорог.Пока прохожий куст лиловыйНе сунет руку сквозь забор,И за плечо не остановит,И не завяжет разговор.И вот я — дома, у калитки,И все несчастья далеки,Когда я, вымокший до нитки,Несу за пазухой стихи.Гнездо стихов грозой разбито,И желторотые птенцыПищат, познав крушенье быта,Его начала и концы.

ТАЙГА[23]

Тайга молчальница от векаИ рада быть глухонемой,Она не любит человекаИ не зовет его домой.Ей благозвучней вопли сычьи,Чем нарушающее сонКрикливое косноязычьеВсех человеческих племен.Но если голосом ребенкаПопросят помощи у ней,Она тотчас бежит вдогонкуИ будет матери нежней.Она заманит чудесами,Грозы покажет фейерверкИ птиц над черными лесами,Шутя, подбрасывает вверх.Раскрашенные безделушкиЦветов качает на лугу.У ней и камни — погремушки…Алмазы брошены в снегу.А гам, смещая все масштабы,Со здравым смыслом не в ладу,Смущает взрослым душу, дабыПотом не жечь ее в аду.И в этих знаках, в этих жестахВоинствующей немотыЯ вижу истинное местоМоей ребяческой мечты.Тайга смещает все масштабыИ наши путает пути,Хотя воистину могла быСердечно к взрослым подойти.И тот, кто, в сущности, не молод,Кто, безусловно, не юнец,Тот видит лишь гранит и холод,Что достигает дна сердец.И в снеговом однообразьеГора проходит за горой.Уж лучше б вымазала грязью,Землей испачкала сырой.А здесь лишь камень известковыйИ снег небесной чистоты,И мы горды такой обновой,Таким подобием мечты.

СОСНЫ СРУБЛЕННЫЕ[24]

Пахнут медом будущие бревна —Бывшие деревья на земле,Их в ряды укладывают ровно,Подкатив к разрушенной скале.Как бесславен этот промежуток,Первая ступень небытия,Когда жизни стало не до шуток,Когда шкура ближе всех — своя.В соснах мысли нет об увяданье,Блещет светлой бронзою кора.Тем страшнее было ожиданьеПервого удара топора.Берегли от вора, от пожара,От червей горбатых берегли —Для того внезапного удара,Мщенья перепуганной земли.Дескать, ждет их славная дорога —Лечь в закладке первого венца,И терпеть придется им немногоНа ролях простого мертвеца.Чем живут в такой вот час смертельныйЭти сосны испокон веков?Лишь мечтой быть мачтой корабельной,Чтобы вновь коснуться облаков!

* * *[25]

Он из окна своей квартирыС такой же силой, как цветы,Вдыхает затхлый воздух мира,Удушье углекислоты.Удушье крови, слез и пота,Что день-деньской глотает он,Ночной таинственной работойПереплавляется в озон.И, как источник кислорода,Кустарник, чаща и трава,Растут в ночи среди народаЕго целебные слова.Он — вне времен. Он — вне сезона.Он — как сосновый старый бор,Готовый нас лечить озономС каких-то очень давних пор.Нам все равно — листы ли, листья —Как называется предмет,Каким — не только для лингвистов —Дышать осмелился поэт.Не грамматические спорыНас в эти горы завлекли —Глубокое дыханье бораЦелительницы земли.

О ПЕСНЕ

Темное происхожденьеНаших песен и баллад —Давнего грехопаденьяНеизбежный результат.С тем же, кем была когда-тоЖизнь оплодотворена,В этот властный миг расплатыКак бы соединена.Что доношено до срока,До бессонниц января,Что рождается в потокеСлез и слов у фонаряНа коробке папиросной,Подстеленной кое-как,На листке, а то и простоНа газеты уголках,То, что вовсе ждать не может,Шага не дает шагнуть,То, что лезет вон из кожиИ чего нельзя вернуть.Ты отрежешь пуповину,В темноте остановясь,Станет легче вполовину —Лишь порвется эта связь.И, покончив с полубредомЭтих самых древних мук,Втопчешь в снег клочки последаИ оглянешься вокруг…………………………………Много лет пройдет. И песнеСнова встретиться с тобой,Может быть, нужней и лестней,Чем наследнице любой.Вот она идет по тропке,Опустивши долу взгляд,Неуверенно и робкоИ со сверстницами в ряд.Ты глядишь, не понимая,Кто она в твоей судьбе,Вся теперь как бы чужая,Незнакомая тебе.Где-то в давке, в книжной лавкеРазглядишь, в конце концов,Бывшей золушки-чернавкиПозабытое лицо.И по родинкам, приметам,По разрезам губ и глазТы узнаешь дочь поэтаВ первый и последний раз.

* * *

Над трущобами Витима,Над косматою землей,Облаков зловещих мимоЯ лечу к себе домой.И во чреве самолета,Как Иона у кита,Я прошу у шеф-пилота:Ради Господа Христа,Донеси меня до юга,Невредимым донеси,Пусть меня забудет вьюгаХоть на месяц на Руси.Я срисовывал бы чащи,Только в них войдет гроза,Солнцу б я как можно чащеПопадался на глаза.В посрамленье злой мороки,В просветление ума,Я б успел составить строки,Что шептала мне зима.Перед аэровокзаломГорло сдавит тошнота:Снова — пропасти, провалы,Под ногами — пустота.У меня сейчас воочью,А не только между строк, —Неустойчивую почвуВыбивают из-под ног.Вижу, как, вращая крылья,Самолетный вьется винт,С давней раны, с давней болиМне разматывают бинт.Открывая, обнажая,Растревоженная вновь,Чтоб могла рука чужаяРазодрать ту рану в кровь.Там, в своей пурге-тумане,Мне не стоило трудаКровь любой подобной раныУдержать кусками льда.Я стою, не веря в лето,И искать не знаю гдеМедицинского совета,Чтоб помочь моей беде.Но твое рукопожатьеТак сердечно горячо;Птицы ситцевого платьяМне садятся на плечо.И знакомое лекарствоТихо капает из глаз —Драгоценное знахарство,Исцеляющее нас.Вот я таю, как ледышка,От проклятых этих слез,Душу мне еще не слишкомОстудил земной мороз.

КОНЦЕРТ[26]

Скрипка, как желтая птица,Поет на груди скрипача;Ей хочется двигаться, биться,Ворочаться у плеча.Скрипач ее криков не слышит,Немыми толчками смычкаОн скрипку все выше, все вышеЗабрасывает в облака.И в этой заоблачной высиЕстественный климат ее,Ее ощущенья и мысли —Земное ее бытие.Но всякий, имеющий уши,Да слышит отчаянья крик,Который нам в уши обрушитДо слез побледневший старик.Он — гения душеприказчик,Вспотевший седой виртуоз,Пандоры окованный ящикОн в зал завороженный внес.Он смело сундук открываетОдним поворотом ключа,Чтоб нас отогнали от раяВидения скрипача.Чтоб после небесной поездкиВернуться на землю опятьИ небу чужому в отместкуЗаплакать и загоревать.И мы, возвращаясь к земному,Добравшись по старым следамК родному знакомому дому,Мы холод почувствуем там.Мы чем-то высоким дышали.Входили в заветную дверь…Мы многое людям прощали,Чего не прощаем теперь.

* * *

Мы гуляем средь торосовВ голубых лучах луны,Все проклятые вопросы,Говорят, разрешены.Но луна, как пряник мятный,Детский пряник ледяной,Вдруг покатится обратно,И — покончено с луной.И, встревоженное чудом,Сердце дрогнет у меня,Я достану из-под спуда,Из подполья злого дня,Все, что плакало и пело,Путевую жизни нить,Что своим усталым теломЯ пытался заслонитьОт чужих прикосновений,От дурных тяжелых глаз,Откровенных нападенийИ двусмысленности фраз.Наступает тихий вечер,Звезды тают на снегу.И породой человечьейЯ гордиться не могу.

* * *

Среди холодной тьмыМы — жертвы искупленья.И мы — не только мы,А капелек сцепленье.Стакан поставь в туман,Тянущийся по саду,И капли на стаканТотчас, как дождь, осядут.Стакан сберег тепло,Ему родное снится,И мутное стеклоСлезой засеребрится.

* * *

Я здесь живу, как муха, мучась,Но кто бы мог разъединитьВот эту тонкую, паучью,Неразрываемую нить?Я не вступаю в поединокС тысячеруким пауком,Я рву зубами паутину,Стараясь вырваться тайком.И, вполовину омертвелый,Я вполовину трепещу,Еще ищу живого дела,Еще спасения ищу.Быть может, палец человечийТу паутину разорвет,Меня сомнет и искалечитИ все же на небо возьмет.

* * *

Кому-то нынче день погожий,Кому — томящая жара,А я, наверно, промороженТайгой до самого нутра.И мне все кажется, что летоНапрасно силы бережет,Напрасно раскаленным светомДотла всю землю не сожжет…

* * *[27]

Клен и рослый и плечистыйВ дрожи с головы до пят,Перепуганные листьяДо рассвета шелестят.Их протягивает лето,И холодный ветерокОтрывает, как билеты,И бросает на песок.И по железнодорожнойЖелтой насыпи крутойИх сметает осторожноВ ямы с мутною водой.Это — право пешеходаРазбираться, чье нужней,Чье полезней — время годаВесен или осеней,И похваливать погоду,Размышляя не о ней.

* * *

Приходят с улиц, площадей,Все глохнет, как в лесном загоне,Ладони будто бы людейМоей касаются ладони.И мне, пожалуй, все равно,Что тут — мечта и что — обманы,Я вижу темное вино,Уже разлитое в стаканы.Я вижу женщины глаза,Которых чище не бывает;И непослушная слезаНапрасно зренье застилает…

ПЕРСЕЙ И МУЗА

Она еще жива, Расея,Опаснейшая из Горгон,Заржавленным щитом ПерсеяНе этот облик отражен.Химер, ничуть не виноватых,Кентавров рубит сгоряча,Он голову родного братаНадел на острие меча.В ушах героя шум победы,Он пьяный мед, как воду, пьет,И негритянка АндромедаЛиловый подставляет рот…Но дом Горгон находит Муза,И — безоружная — войдет,И поглядит в глаза Медузе,Окаменеет — и умрет.

* * *

Я нынче с прежнею отвагойВсе глубже, глубже в темный лесИду. И прибавляю шагу,Ища не знаний, но чудес.И по тропе, глухой и личной,Войду в такую тишину,Где нынче всю породу птичьюЕще с утра клонит ко сну.

* * *

Затерянный в зеленом море,К сосне привязанный, стою,Как к мачте корабля, которыйПричалит, может быть, в раю.И хвои шум, как шум прибоя,И штормы прячутся в лесу,И я земли моей с собоюНа небеса не унесу…

* * *

Сплетают ветви полукругТрепещущего свода.Под тысячей зеленых рукНа четырехугольный лугВедет меня природа.Иду — уже не в первый разПод триумфальной аркой.А луг — пока хватает глаз —Конвертом кажется сейчас,Весь в разноцветных марках.И каждый вылеплен цветокВ почтовом отделенье.И до востребования могПисать мне письма только БогБез всякого стесненья.

* * *

Вечерней высью голубоюДо дна пропитана река.Клочками порванных обоевСвисают с неба облака.И в опустевшую квартируПо тропке горной я вхожуИ в первый раз согласье мираС моей душою нахожу.

* * *

В мозгу всю ночь трепещут строки,И вырываются из снаПризнанья, жалобы, намеки,Деревья, листья и луна.И песне миг до появленья,И кажется, теперь онаОдним физическим движеньемРукою будет рождена.Казалось, мускулами кисти,Предплечья, локтя и плечаЯ удержал бы всплески листьевИ трепет лунного луча.Но, спугнутые светом спички,Слова шарахаются прочь,Звериным верные привычкам,Предпочитают мрак и ночь.И песня, снившаяся ночью,Как бы я небо ни просил,Со мною встретиться воочьюНе может, не имеет сил.

* * *

Потухнут свечи восковыеВ еще не сломанных церквах,Когда я в них войду впервыеСо смертной пеной на губах.Меня несут, как плащаницу,Как легкий шелковый ковер.И от врачей и от больницыЯ отвращу свой мутный взор.И тихо я дышу на ладан,Едва колебля дым кадил.И больше думать мне не надоО всемогуществе могил.

* * *

Я видел все: песок и снег,Пургу и зной.Что может вынесть человек —Все пережито мной.И кости мне ломал приклад,Чужой сапог.И я побился об заклад,Что не поможет Бог.Ведь Богу, Богу-то зачемГалерный раб?И не помочь ему ничем,Он истощен и слаб.Я проиграл свое пари,Рискуя головой.Сегодня — что ни говори,Я с вами — и живой.

* * *

Ушло почтовой бандеролью,С каким-то траурным клеймомВсе то, что было острой больюИ не бывало вовсе сном.Скорей бессонницей, пожалуй,Или рискованной игрой,Затеянной метелью шалойЗемною зимнею порой.Со мною, все еще мальчишкой,Еще витавшим в облаках,Ушло все то, что было слишкомИ не удержано в руках,Что было вырванной страницейИз сердца, что меня потомЧуть не направило в больницу,В ближайший сумасшедший дом.Все малолетнее, родноеИ так тревожен дальний путь,Что сердце вздрагивает, ноетИ до утра не даст уснуть.

* * *

Кто домик наш, подруга,Назвал пустой мечтой,Обвел Полярным кругом,Магической чертой?Кто дверь в него, подруга,Заколотил крестом,Завеял дымной вьюгойВ урочище пустом?И хохотало эхоСреди немых лесов,Как радиопомехаДля наших голосов.Какое же страданьеГотовят нам за то,Что, людям в назиданье,Доверием свиданьяМы стерли быль в ничто?

НОЧНАЯ ПЕСНЯ

Бродят ночью волчьей стаей,К сердцу крадутся словаВой звериный нарастает,Тяжелеет голова.Я запомнил их привычкуПодчинения огнюЯ возьму, бывало, спичку,Их от сердца отгоню.Изловлю в капкан бумажныйИ при свете, при огнеЯ сдеру с них шкуру дажеИ распялю на стене.Но, едва глаза закроюИ залягу в темноту,Вновь разбужен волчьим воем,И опять невмоготу.И не будет мне покояНи во сне, ни наявуОттого, что этим воем,Волчьим воем — я живу.

* * *

Я мальчиком умру,И, верно, очень скоро.На ангельском пируЯ слышал разговоры,Что, дескать, на землеТаким не будет места.Напрасно столько летИх молча ждут невесты.От этих жениховНевестам мало проку,Дорогою стиховОни зайдут далеко.Им взрослыми не стать,Не выучиться жизниИх детская мечтаНе обретет отчизны

* * *

Не успокоит, не согреет,Не утишит обид и бедЗари, смешавшейся с кипреем,Малиновый тяжелый цвет.О, потерпи еще немного,Слезой стеклянною блесни,Слабеющие руки БогаНад горизонтом подними,Чтоб, каменея в двоеперстномБлагословляющем кресте,Он был, как твой двойник и сверстник,В рожденье, жизни и мечте…

* * *

Вся даль весенняя бродила,По всей земле искала брод.Деревья терла пенным мыломИ их несла в водоворот.Исторгнутые смертной мукой,Прощанья слышались слова.И корни, как чудовищ руки,Тянули к небу дерева.Рыданья, хрипы, междометьяСредь воя, шума, суеты,Когда их вездесущий ветерСбивал по-своему в плоты.Тащил вперед на перекаты,И рвал одежду им в клочки,И гнал, как гонят в бой солдата,Вниз по течению, в толчки.И, черной ошалелой массойНаваливаясь на скалу,Они с рычаньем несогласнымНыряли в утреннюю мглу.

* * *[28]

Он пальцы замерзшие греет,В ладонь торопливо дыша;Становится все быстрееПоходка карандаша.И вот, деревянные ногиДвигая, как манекен,По снегу, не помня дороги,Выходит на берег к реке,Идет к полынье, где теченьеУскорили родники,Он хочет постигнуть значеньеДыхания зимней реки.И хриплым, отрывистым смехомПриветствует силу свою.Ему и мороз не помеха,Морозы бывают в раю.

* * *

Белое небо. Белые снега.Ходит по ущельям девочка-пурга.Босая, оступается, камни шевеля,Под ее ногами горбится земля.Девочка-растрепа, красавица моя,Ты — моя родина, ты — моя семья.Лесами ты проходишь — и гнутся леса,На небо ты глядишь — и дрожат небеса,Долго ль заблудиться мне в белых камнях,Возьми меня за руку и выведи меняНа тихие, зеленые, теплые луга,Девочка-растрепа, красавица пурга!

* * *

В болотах стелются туманы,И сердце бьется все сильней,И знаки ночи долгожданнойВсе громогласней, все видней.Мне все дневные проволочкиТак очевидно нелегки.Я кое-как дойду до точки,До красной, стало быть, строки.Меняют вещи цвет и форму,И в новой сущности своейОни не так уже бесспорны,Как в свете слишком ярких дней.Ведь одиночества отрадаНе ощущенье мертвеца,Оно — моя РобинзонадаБез милосердного конца.Так после кораблекрушенья,С самим собой наединеНаходят счастье и решеньеВо всем довериться волне.Но, вспоминая ежечасноСвой каменистый путь земной,Роптавший в горести напрасноНе соглашается со мной.

* * *

Сломав и смяв цветыСвоим тяжелым телом,В лесу свалился тыТаким осиротелым,Что некий грозный зверьОткрыл свою берлогуИ каменную дверьПриотвалил немного.Но что тебе зверьяНаивные угрозы,Ему — печаль твоя,Твои скупые слезы?Вы явно — в двух мирах,И каждый — сам собою.Не волен рабий страхСегодня над тобою…

* * *

Как будто маятник огромныйРаскачивается вода.Но скал моих — сухих и темных —Не достигает никогда.Давно изучены границыМорских угроз, морских страстей,И волн горбатых вереницыПугать способны лишь детей.Валы, как тигры в зоосаде,Летят прыжком на парапет.И вниз срываются в досаде,И оставляют пенный след.И луч, как нож, с кормы баркасаРазрежет небо пополам.И тучи, точно туши мяса,По всем навалены углам.И берега закатом тусклымНе обозначены еще.И труп какого-то моллюскаБагровым светом освещен…

* * *

Ты упадешь на снег в метель,Как на пуховую постель,Взметенную погромом.И ты заплачешь обо мне,Отворотясь лицом к стенеБревенчатого дома.И ты не слышишь — я зову,Я, как в лесу, кричу «ау»,Охрипший и усталый.Сжимаю, бурей окружен,В застывших пальцах медальонИз белого металла.Так много в жизни было зла,Что нам дорога тяжелаИ нет пути друг к другу.И если после стольких вьюгЗаговорит над нами юг —Мы не поверим югу.

* * *

Мне б только выболеть немножко,Суметь довериться врачам.Лекарством, как ребенка, с ложкиМеня поили б по ночам.Но разве был событьем частнымТот фантастический рассказ,Что между двух припадков астмыПрипоминается сейчас,Когда я стиснут был в ущельеКамнями, небом и ручьем,Не помышляя о прощеньеИ снисхождении ничьем…

* * *

Нет, не для нас, не в нашей модеПисалось мира бытие,И расточительность природы,И пышность грубая ее.И не раченьем садовода,Избытком силы мир живет,Любую пользуя погоду,Какую вынес небосвод.Мир не вмещается в картины,Но, на полотна не просясь,С любым из нас на миг единыйПровозгласить хотел бы связь.Зачем роса порою раннейНа неподвижном лепесткеВисит слезой, зовя в бескрайнейТакой мучительной тоске…

* * *

Всюду мох, сухой, как порох,Хрупкий ягелевый мох,И конические горыВулканических эпох.Здесь на зов весны несмелойОткликаются едваИ гранит позеленелый,И зеленая трава.Но рога свои олениСмело сбрасывают в снег.Исчезают сны и тени,И добреет человек.

* * *

Я на этой самой тропкеПодбирал когда-то робкоБедные слова.Я сгибал больное тело,Чтоб в ушах зашелестелаСонная трава.Ныне я сквозь лес багровый,Опалив ресницы, брови,Проскачу верхом.Ведь, выходит, ты недаромУгрожала мне пожаром,Красным петухом.Бьется, льется дождь горящий,И кричит от боли чаща,И кипит река.Камни докрасна нагреты.Не попасть домой к рассветуБез проводника…

ОТТЕПЕЛЬ

Деревьям время пробудиться,Смахнуть слезинку и запеть,Воды по капельке напитьсяИ завтра же зазеленеть.Сырые запахи гашеньяТак мимолетны, так легки.Березам тленье, и растленье,И все на свете пустяки.Едва ли черные березыСвою оплакивают честь.Ведь капли, как людские слезы,Морозом осушают здесь.И будто целый сад, с досадыНа запоздавшую весну,Не хочет становиться садомИ возвращается ко сну.Своим внезапным пробужденьемОн, как ребенок, устрашен.Он весь — во мгле, он весь — в сомненье,И зеленеть не хочет он.

* * *

Пережидаем дождьВ тепле чужого дома.Ложится навзничь рожь,Боясь ударов грома.И барабанит градКрупней любой картечиИ может, говорят,Нам приносить увечья.А небу все равно,Что будет нынче с нами.И тополь бьет в окноНамокшими ветвями.Летят из всех щелейОбрывы конопатки.Мигает все быстрейЗажженная лампадка…

ЛУЧ

Будто кистью маховоюПробежав по облакам,Красит киноварью хвоюИ в окошко лезет к нам.И, прорезав занавески,Он уходит в зеркала,И назад отброшен резкоТайной силою стекла.Он с геранью и с морковьюНатюрморта заодно.Он в глаза мне брызжет кровью,Не дает смотреть в окно.

В ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ

Хожу, вздыхаю тяжко,На сердце нелегко.Я дергаю ромашкуЗа белое ушко.Присловья и страданьяНеистребимый ход,Старинного гаданьяС ума сводящий счет.С общипанным букетомЯ двери отворю.Сейчас, сейчас об этомЯ с ней заговорю.И Лида сморщит брови,Кивая на букет,И назовет любовьюМальчишеский мой бред.

РЕКВИЕМ

Ты похоронена без гробаВ песке, в холщовой простыне.Так хоронили в катакомбахТогда — у времени на дне.И в среднеазиатских, дикихПесках, сосущих арыки,Ты тем была равновелика,Кто нес под землю огонькиСвоей неистребимой верыВ такие будущие дни,Где нет «эпохи», нету «эры»И что не мастера ли МстерыКогда-то поняли одни.Куда теперь уйти и деться,Куда мне преклонить главу,В каком дожить мне жизнь соседствеИ с кем загрезить наяву?Ты слепла в черных лабиринтахМоей безвыходной земли,Какие ж сказочные ритмыТебя к спасению вели,Что в этой музыке душевнойТы проявила на светуТакой простой и совершеннойТвою седую красоту.Доколе, Боже мой, доколе,Предав все лучшее тщете,Нам ставить памятники болиИ распинаться на кресте?Опять граненым адамантомЗаколешь крепко кружева,Опять прославишься талантом,Простым талантом — быть жива,Чтоб делать всех людей живыми,Чтоб делать всех людей — людьми,Чтобы всю жизнь браниться с нимиИ хлопать в ярости дверьми.А может быть, твоею смертьюВ бегах, от дома вдалеке,Вся жизнь нам говорит: не верьте,Что очутились в тупике.Что всеми мелочами бытаНе будет подвиг затемнен,Что этот был тобой испытанИ самовластно побежден.И этот подвиг незаметный,Великий материнский долгКак подчеркну чертой отметкой,Когда еще «не втолкан толк».Когда догадкою ТолстогоВесь мир еще не одарен,Когда любовь, как Божье слово,Зашелестит со всех сторон,Неся отнюдь не всепрощенье,А только ненависти зло,Когда души моей смятеньеРастеньем тянется в тепло,Когда, заверчен и закрученЗа солнцем, светом и теплом,Я вижу в боли только случайИ средство для борьбы со злом.Тогда твоим последним шагомКуда-то вверх, куда-то вдальОставишь на моей бумагеНеизгладимую печаль.

* * *

Густеет темный воздух,И видно в вышине,Как проступают звездыНа синем полотне.Походною палаткойНатягивают ночь.Пилюли и облаткиНе могут мне помочь.И я один на свете,Седеет голова.И брошены на ветерБумажные слова…

* * *

Стучался я в калитку,Просился в райский садБесплодная попытка —Вернулся я назад.Там горькая услада,Секрет моей беды.Мальчишеского садаНезрелые плоды.Казалось мне, что рукуДовольно протянуть,Исчезнет моя мукаЗа несколько минут.Их вкус живет доселеВ моем иссохшем рту.И к той же самой целиЯ взрослым подойду.И яблоки литыеК моим ногам летят,Как солнца золотые,И озаряют сад.Лирично то, что лично,Что пережил я сам.Едва ли нам приличноНе верить чудесам.

ФОРТИНБРАС

Ходят взад-вперед дозоры,Не сводя солдатских глазС дальних спален Эльсинора,Где ночует Фортинбрас.Королевские террасыТемный замысел таят.Здесь, по мненью Фортинбраса,В каждой склянке налит яд.Здесь фамильные портреты,Притушив тяжелый взгляд,Поздней ночью с датским ветромОб убийстве говорят.В спальне на ночь стелет шубуПобедитель ФортинбрасИ сует усы и губыВ ледяной прозрачный квас.Он достиг заветной цели,Все пред ним склонились ницИ на смертных спят постеляхВосемь действующих лиц.Он не верит даже страже,Сам выходит на балкон.И готов с любым миражемЗавести беседу он.Он не будет слушать глупыхУвещаний мертвеца,Что ему наследство трупов,Страсти сына и отца.Что ему цветы Офелий,Преступления Гертруд.Что ему тот, еле-елеСохранивший череп шут.Он не будет звать актеров,Чтоб решить загадку ту,То волнение, в которомСкрыла жизнь свою тщету.Больше нет ни планов адских,Ни высоких скорбных дум,Все спокойно в царстве датском,Равномерен моря шум.Фортинбрас идет обратно,Потушив огонь свечи.На полу, чертя квадраты,Скачут лунные лучи.Кто же тронул занавеску,Кто прижался у стены,Озарен холодным блескомНаблюдательной луны?Кто сумел войти в покоиИ его развеял сныНарушителем покояПокорителя страны?Чья-то речь, как волны, бьется,Как морской прибой шумит,И над ухом полководцаЧей-то голос говорит:«Ты пришел за древним трономВ самый знатный из дворцов,Ты спешил почтить поклономНеостывших мертвецов.Знаю, ты боишься смерти,Не солдатской, не простойИ не той, что жаждут чертиЗа могильною чертой.Ты боишься смерти славы,Смерти в памяти людей —Где частенько прав неправыйИ святым слывет злодей.Только я даю бессмертье,Место в вечности даю.Запишу сестру ЛаэртаВ Книгу Светлую мою…Год пройдет — не будет флага,Фортинбрасова значка,Но отравленная шпагаПроблестит еще века.Лишь свидетельство поэта,Вдохновенного творца —Книга Жизни, Книга СветаБез предела и конца.Может быть, язык библейскийВ совершенстве простоты,Суете, вполне житейской,Дал значенье и мечты.Подчинить себе я властен,Мудреца и дурака,Даже тех, кто не согласенУходить со мной в века.Разбегутся сны и людиПо углам музейных зал,Даже те, кто здесь о чудеНикогда и не мечтал.Может быть, глаза портретовСтарых рыцарских временШлют проклятие поэтам,Разбудившим вечный сон.Может, им не надо славы,Их пугает кисть и стих,Может быть, они не вправеВыдать горестей своих.Но художника ли делоЧеловеческий покой,Если чувство завладелоЗадрожавшею рукой.Даст ответ не перед веком,Перед собственным судом —Почему завел калекуВ королевский пышный дом…Ты в критическом явленьеВ пьесу ввел свои войска,Создавая затрудненьеДля финального стиха.Без твоих военных акцийОбойдется наш спектакль.Я найду других редакцийЧерновой последний акт.Все, что сказано на сцене,Говорилось не тобой,Не тебе шептали тени,Что диктовано судьбой.Знай, что принца монологиИ отравленная стальБез тебя найдут дорогуВ расколдованную даль,Если совести поэтаДоверяешь жизнь и честь,Если ждешь его совета,Ненавидя ложь и лесть…Выбирай судьбу заране,Полководец Фортинбрас.Будет первой датской даньюМой эпический рассказ…»Снова слышен шелест шелкаЗанавески золотой.Пляшут лунные осколкиВ темной комнате пустой.Фортинбрас, собравшись с духом,Гонит бредовые сны.Не слова звучали глухо,А далекий плеск волны.Ходят взад-вперед солдаты.В замке — тишь и благодать.Он отстегивает латы,Опускаясь на кровать.

ЗЛАТЫЕ ГОРЫ

ЛИЛОВЫЙ МЕД[29]

Упадет моя тоска,Как шиповник спелый,С тонкой веточки стиха,Чуть заледенелой.На хрустальный, жесткий снегБрызнут капли сока,Улыбнется человек,Путник одинокий.И, мешая грязный потС чистотой слезинки,Осторожно соберетКрашеные льдинки.Он сосет лиловый медЭтой терпкой сласти,И кривит иссохший рот:Судорога счастья.

ИНСТРУМЕНТ[30]

До чего же примитивенИнструмент нехитрый наш:Десть бумаги в десять гривен,Торопливый карандаш —Вот и все, что людям нужно,Чтобы выстроить любойЗамок, истинно воздушный,Над житейскою судьбой.Все, что Данту было надоДля постройки тех ворот,Что ведут к воронке ада,Упирающейся в лед.

* * *

Тебя я слышу, слышу, сердце,Твой слабый стук из тайника.И в клетке ребер нету дверцы,Чтоб отомкнуть ключом стиха.И я прочту в зловещем стуке,В твоих ослабленных толчкахРассказ о той, о смертной мукеВ далеких горных рудниках.Ты замуровано, как вечник.Все глуше, глуше ты стучишь,Пока под пыткой спазм сердечныхТы навсегда не замолчишь.

У КРЫЛЬЦА[31]

У крыльца к моей бумагеТянут шеи длинныеВопросительные знаки —Головы гусиные.Буквы приняли за зернаНаши гуси глупые.Та ошибка — не зазорнаИ не так уж грубая.Я и сам считаю пищей,Что туда накрошено,Что в листок бумаги писчейНеумело брошено.То, что люди называлиПросто — добрым семенем,Смело сеяли и ждалиУрожай со временем.

* * *

Так вот и хожуНа вершок от смерти.Жизнь свою ношуВ синеньком конверте.То письмо давно,С осени, готово.В нем всего одноМаленькое слово.Может, потомуИ не умираю,Что тому письмуАдреса не знаю.

* * *

Шепот звезд в ночи глубокой,Шорох воздуха в морозОткровенно и жестокоДоводил меня до слез.Я и до сих пор не знаю,Мне и спрашивать нельзя:Тропка узкая лесная —Это стежка иль стезя?Я тогда лишь только дома,Если возле — ни души,Как в хрустальном буреломе,В хаотической глуши.

* * *

Отчего на этой дачеНе решается задачаИз учебника тайги?Подгонять ее к ответуУ меня таланта нету.Боже правый, помоги!Сколько формул, сколько знаков,Каждый знак — не одинаков,Не таков, как был вчера.А об истинном значеньеДумать мне — одно мученьеИ, конечно, не игра.Дело было бы попроще,Если б пели в наших рощахПтицы, вроде соловья.Я б доверил птичьим горламИзложенье важных формулСодержанья бытия.Ведь любых чудес загадкаРешена во мгле распадкаИ до ужаса проста.Что ж дрожит полярной ночью,Разорвав рубаху в клочья,Онемевшая мечта?

В ШАХТЕ

Жизнь, дорожащая мгновеньем,Где напряжен до боли слух,Где даже ветра дуновеньеИ то захватывает дух.Нет, не затем я рос все выше,Чтоб, упираясь в потолок,Паденье этой тяжкой крышиСдержать и выдержать я мог.Того чудовищного весаСвисающего потолкаНе удержать крепежным лесомХотя б и лучшего стиха.Но рифм пугливое смещеньеИ треск ломающихся строфЗвучит сигналом приближеньяНеотвратимых катастроф.И кто успеет двинуть бровьюИ доберется до норы,Покамест грохнет, рухнет кровляИ слышен грузный вздох горы.Предупрежден моей судьбою,Где хруст костей — ему сигнал,Он припадет к груди забоя,Чтоб уцелеть от гнева скал.И, стоя в каменной метели,Белее меловых пород,Поймет мои мечты и цели,Мою беспомощность поймет.И возвратит свое значеньеТому, что звал он пустяком,Пустым воскресным развлеченьем,А не спасительным стихом.

ЗЛАТЫЕ ГОРЫ

Когда я плелся еле-елеНа зов обманный огонька,В слепящей и слепой метелиМеня вела моя тоска.Я повторял твои простые,Твои прощальные слова.Кружились горы золотые,Моя кружилась голова.В голодном головокруженье,В знобящей дрожи рук и ногДвоилось каждое движеньеВетрам упрямым поперек.Но самой слабости сердечнойТакая сила придана,Что будь метель — метелью вечной,Со мной не сладила б она.Мне все казалось — вместе, рядомС тобой в пурге вдвоем идем,Глядим двойным горячим взглядомНа землю, залитую льдом.И вдвое я тогда сильнее,И вдвое тверже каждый шаг.Пускай и боль вдвойне больнее —Мне легче севером дышать.Едва ли, впрочем, в той метелиХотя б один бывает звукПохож на стон виолончели,На глубину скрипичных мук.Но мы струне не очень верим,И жизни выгодно сейчасРеветь на нас таежным зверем,Пургой запугивая нас.Я верю в жизнь любой баллады,Любой легенды тех веков,Какие смело в двери адаВходили с томиком стихов.Я приведу такие сказки,Судьбу Танкредов и Армид,И жизнь пред ними снимет маскуИ сходством нас ошеломит.

* * *

Я с отвращением пишу,Черчу условленные знаки…Когда б я мог карандашуВелеть не двигаться к бумаге!Не успеваю за моейВ губах запутавшейся злостью,Я испугался бы гостей,Когда б ко мне ходили гости.И в угол из угла стихиШагают, точно в одиночке.И не могу поднять руки,Чтобы связать их крепкой строчкой.Чтоб оттащить их в желтый дом,В такую буйную палату,Где можно бредить только льдом,Где слишком много виноватых.

* * *

Говорят, мы мелко пашем,Оступаясь и скользя.На природной почве нашейГлубже и пахать нельзя.Мы ведь пашем на погосте,Разрыхляем верхний слой.Мы задеть боимся кости,Чуть прикрытые землей.

* * *[32]

Мы ночи боимся напрасно —Цветы изменяют свой цветЗатем, чтобы славить согласнейПолуночный, лунный ли свет.Хочу, чтобы красок смятеньеИ смену мгновенную ихНа коже любого растеньяПоймал мой внимательный стих.Оттенки тех огненных маков,Чернеющих в лунных лучах,Как рукопись полная знаков,Еще не прочтенных в ночах.Что резало глаз и пестрело,Теперь для того смягчено,Чтоб смело из ночи смотрелоВ раскрытое настежь окно.И встретится с ищущим взглядом,И в дом мой поспешно войдетШагать и поддакивать рядом,Покамест не рассветет.

* * *[33]

О тебе мы судим разно.Или этот емкий стихТолько повод для соблазна,Для соблазна малых сих.Или он пути планетамНамечает в той ночи,Что злорадствует над светомДогорающей свечи.Может, в облике телесном,В коже, мышцах и кровиПоказалось слишком тесноЧеловеческой любви.Может, пыл иносказаньяИ скрывает тот секретПрометеева страданья,Зажигающего свет.И когда б тому порукойБыл огарок восковой,Осветивший столько муки,Столько боли вековой.

РОМАНС

В заболоченной Чукотке,У вселенной на краюЯ боюсь одной чахотки —Слишком громко я пою,Доставая из-под спуда,Из подполья злого дняУдивительные рудыС содержанием огня.Для моих усталых легкихЭти песни — тяжелы.Не найду мелодий легкихСредь сырой болотной мглы.Кровь густая горлом хлынет,Перепачкав синий рот,И у ног моих застынет,Не успев всосаться в лед.

* * *[34]

Вернувшись в будни деловыеС обледенелых синих скал,Сегодня, кажется, впервыеЯ о тайге затосковал.Там измерять мне было простоВсе жизни острые углы,Там сам я был повыше ростомСреди морозной, жгучей мглы,Где люди, стиснутые льдами,В осатанелом вое вьюгОкоченевшими рукамиХватались за Полярный круг.И где подобные миражиНе сказка и не болтовня,Подчас ясней бывали дажеВидений яви, света, дня.Где руки — мне, прощаясь, жалиМои умершие друзья,Где кровью налиты скрижалиСтаринной книги бытия.И где текли мужские слезы,Мутны, покорны и тихи,Где из кусков житейской прозыСложил я первые стихи.

* * *

Вернись на этот детский плач,Звенящий воем вьюг,Мой исповедник, мой палач,Мой задушевный друг.Пусть все надежды, все тщеты,Скользящие с пера,Ночное счастье — только тыДо раннего утра.Прости мне бедность языка,Бессилие мое,И пребывай со мной, покаЯ доскажу свое

* * *

Ты смутишься, ты заплачешь,Ты загрезишь наяву.Ты души уже не спрячешьПо-июльскому — в траву.И листы свои капустаКрепко сжала в кулаки,И в лесу светло и пусто,И деревья — высоки.Раскрасневшаяся осеньЦепенеет на бегу,Поскользнувшись на откосеВ свежевыпавшем снегу.

* * *

Упоительное бегствоПрямо с поезда — и в лес,Повторять лесные текстыУскользающих чудес.То, на что способны астры,Пробужденные от сна,То, что лилий алебаструСообщает тишина.То, что каждое мгновеньеИзменяет вид и цвет.Для его изображеньяИ возможности-то нет.Может — это просто звукиВ совершенстве чистых нот,Как цветы, сплетают руки,Затевая хоровод.Старой тайны разрешенье,Утвержденье и ответВ беспорядочном круженьеЭтих маленьких планет.Над развернутой бумагойЧто-то тихо прошуршав,Наклоняются, как флагиНе знакомых мне держав.И сквозь ветви, как «юпитер»,Треугольный солнца лучОсветит мою обительДо высот нагорных круч.Вот и сердцу легче стало,Ветра теплая рукаПо листу перелисталаКнигу клена-старика.

* * *

Мне все мои болезниДавно не по нутру.Возьму я ключ железныйИ сердце отопру.Открою с громким звоном,Со стоном и огнем.Паду земным поклоном,Заплачу о своем —О всем, что жизнь хранила,Хранила, хмуря бровь,И вылила в чернилаТемнеющую кровь.Химический анализИ то не разберет,Что вылилось, как наледь,Не всасываясь в лед.

ЗИМНИЙ ДЕНЬ

Свет, как в первый день творенья,Без мучительных светилИ почти без напряженьяПресловутых вышних сил.Будто светит воздух самый,Отражая светлый лед,И в прозрачной райской драмеОсвещает людям вход.Там стоят Адам и Ева,Не найдя теплей угла,Чем у лиственницы — древаЗнания добра и зла.

СОЛЬВЕЙГ

Зачем же в каменном колодцеЯ столько жил?Ведь кровь почти уже не бьетсяО стенки жил.Когда моей тоски душевнойНедостает,Чтобы открыть для воли гневнойПути вперед.И только плеть воспоминанийБьет по спине,Чтобы огни былых страданийСветили мне.Навстречу новым униженьямСмелей идти,Ростки надежд, ростки сомненийСметя с пути.Чтобы своей гордилась рольюВека, векаЛесная мученица — СольвейгИздалека.

* * *

Опять сквозь лиственницы поросльМне подан знак:Родных полей глухая горесть —Полынь и мак.Я притворюсь сейчас растеньем,Чтоб самомуПонять всю подлинность цветенья.И я — пойму.Все, что лежит в душе народной,В душе земной,Сейчас у края преисподнейНавек со мной.Мне не дано других решений,Иных путей,Иных надежд, иных свершений,Иных затей.Я на лесной расту тропинке,От мира скрыт.Единой маковой росинкойЯ буду сыт.Я знаю — сердце не остынетОт злых обид,Пока сухой язык полыниЕще шуршит.

* * *[35]

Все людское — мимо, мимо.Все, что было, — было зря.Здесь едино, неделимоПтичье пенье и заря.Острый запах гретой мяты,Дальний шум большой реки.Все отрады, все утратыРавноценны и легки.Ветер теплым полотенцемВытирает щеки мне.Мотыльки-самосожженцыВ костровом горят огне.

ВОСПОМИНАНИЕ

Соблазнительные речиДо рассветных янтарей.Новый день — судьбе навстречуПо следам богатырей.Жизни сказочное зелье,Выпитое за углом,И отравленным весельемНаполняющее дом.Я с тобой, Россия, рядомСобирать пойду цветы,Чтоб встречать косые взглядыИ презрительные рты…

* * *

В тарелке оловяннойНам солнце подают,По блюдечкам стекляннымНебрежно разольют.Чтоб завтраком отличнымДоволен был любой,Несут кисель брусничныйНа льдинке голубой.

* * *

Я знаю мое чувство емкое,Вмещающее все на свете:И заберега кромки ломкие,И склеивающий льдины ветер.И ветер рвется в небо бледное,Чтоб сосны, пользуясь моментом,Звучали точно струны медныеВеличественного инструмента.Играет сломанными веткамиВ нетерпеливом ожиданьеТакого горького и редкого,Обещанного мной свиданья.А там, в стране метаний маетных,Настойчиво и неизменноКачают солнце, словно маятникМедлительных часов вселенной.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОМОНОСОВА

Бессмертен только минерал,И это всякому понятно.Он никогда не умиралИ не рождался, вероятно.Могучее здоровье естьВ обличье каменной породы,И жизнь, быть может, лишь болезнь,Недомогание природы.

* * *

Сумеешь, так утешьИ утиши рыданья.Увы! Сильней надежд;Мои воспоминанья.Их ворон бережетИ сам, поди, не знает,Что лед лесных болотВовеки не растает.Под черное стеклоБолота ледяногоУпрятано теплоНесказанного слова.

ЖИЛ-БЫЛ

Что ж! Зажигай ледяную лампадуРадужным лунным огнем.Нынешней ночью и плакать не надо —Я уж отплакался днем.Нет, не шепчи и не бойся огласки,Громко со мной говори.Эту старинную страшную сказкуВ тысячный раз повтори.Голосом ночи, лунного света,Горных обрывов крутых:— Жил-был Король, недостоййыи поэтовИ недостойный святых…

ОДНАЖДЫ ОСЕНЬЮ

Разве я такой уж грешник,Что вчера со мнойГоворить не стал орешникНа тропе лесной.Разве грех такой великий,Что в рассветный часНе поднимет земляникаВоспаленных глаз.Отчего бегут с пригорка,Покидая кров,Хлопотливые восьмеркиЧерных муравьев.Почему шумливый ясеньС нынешнего дняНе твердит знакомых басенОколо меня.Почему глаза отводятВ сторону цветы.Взад-вперед там быстро ходятПестрые кусты.Как меня — всего за суткиПо часам землиВасильки и незабудкиПозабыть могли.Я-то знаю, в чем тут дело,Кто тут виноват.Отчего виски седелиИ мутился взгляд.Отчего в воде озернойСам не узнаюИ прямой и непокорнойМолодость мою?

* * *

Нет, не рука каменотеса,А тонкий мастера резецИз горных сладивший откосовАрхитектуры образец.И что считать судьбой таланта,Когда узка его тропа,Когда земля, как Иоланта,Сама не зная, что слепа,К его ногам, к ногам поэта,Что явно выбился из сил,Несет цветы другого цвета,А не того, что он просил.Где легендарные сюжетыДают любому напрокат,И солнце там по белу светуПолгода ищет свой закат.Календаря еще не зная,Земля полна своих хлопот,Она пургой в начале маяЛюбые песни замететНо у кого же нет запаса,Запаса горя в дальний путь,Чтобы скитаться без компаса,Чтоб жить хотя бы как-нибудь.И где ему искать расплаты?Зачем он думал, чем он жил?Его друзья не виноваты,Что не выходят из могил.Ведь эти двери — в ад ли, в рай лиДано открыть его ключам.Он, будто по системе Брайля,Бумагу колет по ночам.И, подвергая расшифровкеВсе то, что ночью написал,Он ищет крюк, чтоб на веревкеВзлететь поближе к небесам.И он хотел такие муки,Забыв о ранней седине,Отдать — но только прямо в рукиРодной неласковой стране.И, ощутив тепло живое,Страна не выронит из рукЕго признание лесное,Завеянное дымом вьюг.

* * *

На улице волкиЗаводят вытье.На книжную полкуКладется ружье,Чтоб ближе, чем книги,Лежать и помочьВ тревожные миги,В беззвездную ночь,Где сонной метельюРассеянный снегУлегся под ельюНа вечный ночлег.Где лед еще крепче,Чем горный гранит,Горячие речиИ судьбы хранит.Где слышно рыданьеВ подземных ключах,Где нет состраданьяВ делах и речах.Где тень от кибиткиВозка ТрубецкойМучительней пыткиОбычной людской.Где солнце не греет,А яростно жжет,Где горы стареютСредь мерзлых болот.Где небо, бледнея,Ушло в высоту,Став трижды роднееЗовущим мечтуНа помощь, чтоб робостьСвою побороть,Не кинуться в пропастьИ в водоворот.Где волны качаетЖивое весло,Розовой чайкиВитое крыло.Где нету ненужныхДля здешних людейТяжелых, жемчужныхВесенних дождей.К медведям в соседиСпокойно сойти,В беседе медведейОтраду найти.Где бешеный кречетПугает зайчат,Где тополи — шепчут,А люди — молчат…Из нотного пеньяДля музы зимыГодны, без сомненья,Одни лишь псалмы.

* * *

На приморском побережьеПоднимаюсь на плато.Грудь мне режет ветер свежий,Разрывающий пальто.Все, что сунется навстречу,Пригибает он к земле.Деревам крутые плечиНе расправить на скале.Но я знаю тот таежный,Чудодейственный пароль.Кину песню осторожно,Преодолевая боль.И подхватит ветер песню,Так и носит на руках.Это песне много лестней,Чем скрипеть на чердаках.Чем шептать под одеяломНеуместные слова —Все о бывшем, о бываломЛепетать едва-едва.И под песенной защитойЯ пройду своим путем,Неожиданно забытыйВетром, полночью и льдом.

* * *

Я — море, меня поднимает луна,И волны души отзываются стоном.Пропитанный болью до самого дна,Я — весь на виду. Я стою на балконе.Лунатик ли, пьяный ли — может, и так.Отравленный белым далеким простором,Я знаю, что ночь — далеко не пустяк,Не повод к застольным пустым разговорам.И только стихов я писать не хочу.Пускай летописец, историк, не болеНо что мне сказать моему палачу —Луне, причинившей мне столько боли?

* * *

Пичужки песня так вольна,Как будто бы не в клеткеПоет так радостно она,А где-нибудь на ветке.В лесу, в моем родном лесу,В любимом чернолесье,Где солнце держат на весу,Достав до поднебесья,Дубы кряжистые и луч,Прорвав листву резную,Скользнув с обрывов, туч и круч,Дробит волну речную.И отражен водой речной,Кидается обратно.И солнце на листве сквознойБросает всюду пятна.И кажется, кусты задень,Задень любую ветку,Прорвется, заблистает день,И только птица — в клетке.Но все миражи и мечтыРаскрыты птичьей песней,Достойной большей высоты,Чем даже поднебесье.

* * *

Копытят снег усталые олени,И синим пламенем огонь костра горит,И, примостившись на моих коленях,Чужая дочь мне сказку говорит.То, может быть, не сказка, а моленьеВсе обо мне, не ставшем мертвецом,Чтобы я мог, хотя бы на мгновенье,Себя опять почувствовать отцом.Ее берег от мора и от глада,От клокотанья бледно-серых вьюг,Чтобы весна была ее наградой,Подарком из отцовских рук.И в этом остром, слишком остром чувстве,Чтоб мог его принять за пустяки,Я никогда не пользуюсь искусствомЧужую грусть подмешивать в стихи.И сердца детского волнение и трепет,И веру в сказку в сумрачном краю,Весь неразборчивый ребячий лепетНе выдам я за исповедь свою.

* * *

Гора бредет, согнувши спинуКак бы под бременем забот.Она спускается в долину,Неспешно сбрасывая лед.Она держаться в отдаленьеПривыкла, вечно холодна.Свои под снег укрыла мненьяИ ждет, пока придет весна.Тогда отчаянная зелень,Толкая грязный, липкий снег,Явит служенье высшим целямИ зашумит, как человек.

* * *

Шуршу пустым конвертом,Письмо пишу тебе,Прислушиваясь к ветру,Гудящему в трубе.И вдруг, вскочив со стула,Бросаюсь на кровать,Слова в зловещем гулеПытаюсь разобрать.Что ветер там бормочет,Не надо бы кричать,Зачем понять не хочет,Что лучше б замолчать.Мучительные строчкиПоследнего письмаДовел бы я до точкиИ не сошел с ума.

* * *

Зачем холодный блеск штыковИ треск селекторных звонков?Чего вы испугались вдруг?Что слышно в злобном гуле вьюг?Ведь он — не Бог и не герой,Он даже жалкий трус порой.Ведь он — один, один, один,Хотя и дожил до седин.Его же верные друзьяНе испугаются ружья.Друзья, и братья, и отцы —Они ведь только мертвецы!

* * *[36]

Велики ручья утраты,И ему не до речей.Ледяною лапой сжатый,Задыхается ручей.Он бурлит в гранитной яме,Преодолевая лед,И холодными камнямиНабивает полон рот.И ручья косноязычьеНепонятно никому,Разве только стае птичьей,Подлетающей к нему.И взъерошенные птицыПрекращают перелет,Чтоб воды в ручье напиться,Уцепясь за хрупкий лед…Чтоб по горлу пробежалаКапля горного питья,Точно судорога жалобПеремерзшего ручья.

* * *

Натурализма, романтизмаЛистки смешались на столе.Я поворачиваю призмуВ увеличительном стекле.Все это ведь не точка зреньяХудожника, его перо,А лишь манера размышленьяНад тем, что — зло и что — добро.Поэт — не врач, он только донор,Живую жертвующий кровь.И в этом долг его, и гонор,И к человечеству любовь.Навек запомненную мноюПережитую злую быльПеред знакомою луноюЯ высыпаю прямо в пыльПеребираю, как влюбленный,Наивный рыцарский словарь,Комки суждений запыленныхИ птичий слушаю тропарь.Чего хочу? Чтобы писалось,Чтобы не кончился запой,Чтоб сердце век не расставалосьСо смелостью и прямотой.И чтобы стих, подчас топорный,Был точен — тоже как топорУ лесорубов в чаще черной,Валящих лес таежных гор.И чтоб далекие удары,И вздохи лиственниц моихЛожились в такт с тоскою старой,Едва упрятанною в стих.

* * *

Мы отрежем край у тучиОстрым ветром, как ножом,И десяток ив плакучихМы на случай сбережем.Нам нужней краюха хлеба,Но и туча — не пустяк,Но и туча — благо неба,Если жизнь у нас в гостях.Мы опустим тучу ниже,Зацепив за ветки ивНебо, небо будет ближе,Ближе каждому, кто жив.Чтоб плакучих ив не вышеБыл свинцовый потолок,Чтоб рукой к холодной крышеПрикоснуться каждый мог.Мы в ущелье — точно домаИ забыли целый свет.Нам не страшен грохот громаИ зубчатых молний след.

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ

В избе дородная хозяйка,Лоснящаяся, как зверь,Кладет на койку балалайкуИ открывает смело дверь.Она встречает нас как надо,Как полагается врагу,Как героиня Илиады,Она хватает острогу.Но, приглядевшись к выраженьюУсталых лиц, голодных глаз,Берет назад свое движеньеИ не глядит уже на нас.А загремев в печи ухватом,Горячий черпает нектар,Щекочет ноздри ароматомГустой качающийся пар.И, как гомеровская баба,Она могуча и сильна.И нам, измученным и слабым,Чудесной кажется она,Когда, сменив в светце лучину,Мурлыча песню, шерсть прядет,И плечи кутает в овчину,И вытирает жаркий пот,И, засыпая над работой,Не совладавши с дремотой,Храпит, и в блеске капель потаПреображается святой.Мы дружно чавкаем над мискойИ обжигаем супом рты,И счастье к нам подходит близко,И исполняются мечты.

* * *[37]

Жизни, прожитой не так,Все обрезки и осколкиЯ кидаю на верстак,Собирая с книжной полки.Чтоб слесарным молоткомИ зазубренным зубиломСбить в один тяжелый комВсе, что жизнь разъединила,Чтобы молот паровойУтюгом разгладил за день,Превратил бы в лист живойБез кровоточащих ссадин.

* * *

Стихи? Какие же стихиГодятся для такого дела,И где хранить черновики,За пазухой, на голом теле?Какой тоске отдать черед,Каким пейзажам предпочтенье,Какое слово не солжет,Не выйдет из повиновенья?И кто же так, как я, пойметВсе одиночество рассвета,Кто в рот воды не наберетИ не поплатится за это?

* * *

Все молчит: зверье, и птицы,И сама весна.Словно вышла из больницы —Так бледна она.В пожелтевшем, прошлогоднемТравяном тряпьеПриползла в одном исподнем,Порванном белье.Из ее опухших десенВыступает кровь.Сколько было этих весен,Сколько будет вновь?

* * *

Мне в желтый глаз ромашкиМучительно и тяжкоВглядеться иногда,Когда с душевной дрожьюИду неспелой рожьюВдоль черного пруда.Я помню, как невзгоду,Морщинистую водуСтареющих озерИ гроздьями рябиныНависшие рубиныНа белых шеях гор.Глядеть, глядеть, как в воду,В погоду и в природуИ там искать ответНа все мои мученья,И этим развлеченьямКонца и краю нет.

* * *

Мне жить остаться — нет надежды.Всю ночь беснуется пурга,И снега светлые одеждыТрясет драконова рука.В куски разорванный драконом,Я не умру — опять срастусь.Я поднимусь с негромким стономИ встану яблоней в цвету.Я встану яблоней несмелойС тревожным запахом цветов,Цветов, как хлопья снега, белых,Сырых, заплаканных листов.Я встану тысячей летящих,Крылами бьющих белых птицЗапеть о самом настоящем,Срывающемся со страниц.Я кое-что прощаю адуЗа неожиданность наград,За этот, в хлопьях снегопада,Рожденный яблоневый сад.

* * *

Конец надеждам и расплатам,Откроют двери в ад — и вот,Как безымянный скромный атом,Вернусь в земной круговорот.Что я земле? Я — след слезинки,Морщинка на лице жены.Я — нерастаявшая льдинка,Что в чаще ждет еще весны.Пускай толкут, как воду в ступке,Мои враги, мои друзьяСлова мои и те поступки,Которым был причастен я.Мне запечалиться о том бы,Чего не сделали стихи —Так не похожие на бомбыКомочки горя и тоски.

* * *

Уйду, уеду в дали дальниеИ помолюсь на образа,На неподвижные, печальныеТвои сиротские глаза.Но нам не скажет даже зеркалоОтполированного льда,Чем наше сердце исковеркалоИ разделило навсегда.Ищи, слепая ясновидица,По карте скрещенных морщинВсе, что болит, что ненавидится,Чему нет меры и причин.Чтобы, мои тревожа волосы,Седые трогая виски,Грудным опять запела голосомСлова тоски, слова тоски.

* * *

Светотени доскою шахматнойРазвернула в саду заря.Скоро вы облетите, зачахнете,Клены светлого сентября.Где душа? Она кожей шагреневойУменьшается, гибнет, гниет. Песня?Песня, как Анна Каренина,Приближения поезда ждет…

* * *

Ты шел, последний пешеход,По каменистой речке вброд.И сопки, как морской прибой,Гнались упорно за тобой.Обрушивалась гор грядаНад теми, кто забрел сюда.Но ты — ничтожен, слишком малДля мести дыбящихся скал.Ты пощажен в краю родномИ помнишь только об одном —Не позабыть свой стыд, свой страх,Гудящий глухотой в ушах.

* * *

Ведь мы — не просто детиЗемли.Тогда бы жить на светеМы не могли.В родстве с любым — и небо,И облака.А то укрылась где быТоска?И в горле песни птичьейПодчас тона.И кажется сугубо личнойЛуна…

* * *

Может быть, твое движеньеВ полутьме навстречу мне —Это только отраженье,Тень деревьев на стене,Что свои ломают руки,Умоляя и грозя,Потому что им от муки,От земли уйти нельзя.Им свои не вырвать корни,Уцепившись за меня.Все, что просто, что бесспорно,Принимаю, не кляня.

ВЕТКА[38]

Наклонись ко мне, кленовая,Ветка милая моя.Будь негаданной основоюОбновленья бытия.Не твоя ли зелень клейкаяТак горька и горяча?Ты нагнулась над скамейкоюВозле самого плеча.Я шепчу признанья пылкие,К твоему тянусь листу,Что дрожит здесь каждой жилкою,Ясно видной на свету.

* * *

Я твой голос люблю негромкий,Путешественница моя.Зазвучит ли — глухой и ломкий,И услышу ли голос я?Пусть попросит воды напиться,Пусть шагнет за чужой порог,Пусть забьется в руках, как птица,Крепко пойманная в силок.Непослушное слово скажетПусть другому — совсем не мне.На мое оно сердце ляжетВ темной сказочной тишине.Пусть другому — я сам докончу,Я додумаю — для себя,Еще громче и еще звонче,Чем выдумывают, любя…

* * *

Любая из вчерашних вьюгМне не грозит бедою.И окроплен иссохший лугЦелебною водою.И птицы робкие поютПсалмы об избавленье,И дождевую воду пьютВ каком-то вожделенье.Задумалась у норки мышьО человечьем счастье,Как мы, поверив в гладь и тишьНавек после ненастья.Здесь до моих страстей и мукКому какое делоСвобода тут — из первых рук,И юность — без предела.И не касаются меняНастойчивой рукоюЗаботы завтрашнего дняС их гневом и тоскою.

* * *

О, память, ты — рычаг,Рычаг второго рода.С короткого плечаВся жуть, вся глубь исподаСобытий и людей,Зарытых и забитых,Где схимник и злодейВ одних и тех же пыткахНаходят смерть своюИ прячутся под камень…И тонким стоном вьюг,Гудящих над веками,Покрыт весь этот срам,Весь этот мир позора —Изнанка панорам,Опершихся на горы.

* * *

Разогреть перо здесь, что ли,Мерзлый снять налет,Чтобы крикнула от болиПесня, вырвавшись на волю,Наступив на лед.Опалит босые ноги,Легкую стопуПоморозит по дорогеЧерез горные отроги,Трогая тропу.Знаю — злое вдохновенье,Тайный гений льда,Может быть, через мгновеньеВыйдет из повиновенья,И тогда — беда.Мне и так с природой в битвеЖизни не спасти.Среди выбоин и рытвинПод проклятья и молитвыДень и ночь брести.И махать рубленой прозой,Выйдя на крыльцо.Затаенные угрозыСнегу, ветру и морозуВыбросить в лицо.Что мне ждать дыханья почек,Бормот соловья.Я не ставлю даже точек,Так спешит на желоб строчекЖалоба моя.И когда б не цепь размера,Не узда стиха,Где б нашлась иная мера,Чтоб моя сдержалась вера,У боясь греха.Ведь на гиблом этом местеВечной мерзлотыМы с тобой стояли вместе,До конца сверяя с честьюПомыслы мечты.

* * *

Здесь все, как в Библии, простое —Сырая глина, ил и грязь.Здесь умереть, пожалуй, стоит,Навек скульптурой становясь.Пусть каждый выглядит Адамом,Еще не заведенным в рай.Пусть никаким Прекрасным ДамамНе померещится наш край.И прост ответ на те вопросы,Что даже ставились с трудом,Как стать холмом или торосом,Человекоподобным льдом.Весь мир в снегу в пурге осенней.Взгляни: на жизни нет лица.И не обещано спасеньеНам, претерпевшим до конца.

* * *[39]

Стихи — не просто отраженьеСтихий, погрязших в мелочах.Они — земли передвиженьяВнезапно найденный рычаг.Они — не просто озаренье,Фонарь в прохожей темноте.Они — настойчивость твореньяИ неуступчивость мечте.Они всегда — заметы детства,С вчерашней болью заодно.Доставшееся по наследствуКустарное веретено.

* * *

Отвали этот камень серый,Загораживающий путь,И войди в глубину пещерыНа страданья мои взглянуть.Ржавой цепью к скале прикованИ похожий на мертвеца.Этой боли многовековойНе предвидится и конца.Наши судьбы — простые маскиТой единой, большой судьбы,Сказки той, что, боясь огласки,Приковали к скале рабы.

* * *

Видишь — дрогнули чернила,Значит, нынче не до сна.Это — с неба уронилаСчастья капельку луна.И в могучем, суеверномОбожанье тех начал,Что стучат уставом мернымВ жестких жилах по ночам.Только самое больноеЯ в руках сейчас держу.Все земное, все дневноеКрепко буквами вяжу.

* * *

Лицом к молящемуся мируГора выходит на амвон.Пред этим каменным потиромЗемной отвешу я поклон.Река отталкивает гору,И веет запах снеговой,И переполнены озераСвятой водою дождевой.И в половодье, как в метели,Взлетают пенные цветы,Льняной растрепанной кудельюВ меня швыряют с высоты.А я — я тут же. на коленях,Я с Богом, кажется, мирюсь.На мокрых каменных ступеняхЯ о спасении молюсь.

* * *

Лезут в окна мотыльки,Окружая лампу,Зажигают светлякиОсвещенье рампы.Лес приподнят до небесБлижнею горою,Возбуждая интересК главному герою.Затрепещут листья вдругДождались момента:Словно тысячами рукБьют аплодисменты.Сосны, сучьями маша,Гнутся в пантомиме,Открывается душаЯвственно и зримо:Устремленье к облакам,Растопырив руки,И привязанный к ногамГруз земли и муки.И по грифелю доскиНеба грозовогоПишут молнии мелкиЯростное слово.И, стирая с неба лучТряпкою сырою,Выжимают дождь из тучНад моей горою.

* * *

Тесно в загородном мире.Тесно так, что нет житья,Но не уже и не ширеРельс дорожных колея.Обозначенной дорогиПараллельные черты,Человеческие ноги,Стрелки, шпалы и мосты…И по шалым листьям палымДождик палочкой стучит,И по шпалам бьет устало,По песочку шелестит.

* * *

В природы грубом красноречьеЯ утешение найду.У ней душа-то человечьяИ распахнется на ходу.Мне близки теплые деревья,Молящиеся на восток,В краю, еще библейски древнем,Где день, как человек, жесток.Где мир, как и душа, остуженПокровом вечной мерзлоты,Где мир душе совсем не нуженИ ненавистны ей цветы.Где циклопическое окоТак редко смотрит на людей,Где ждут явления пророкаСолдат, отшельник и злодей.

АВВАКУМ В ПУСТОЗЕРСКЕ[40]

Не в бревнах, а в ребрахЦерковь моя.В усмешке недобройЛицо бытия.Сложеньем двуперстнымПоднялся мой крест,Горя в Пустозерске,Блистая окрест.Я всюду прославлен,Везде заклеймен,Легендою давнейВ сердцах утвержден.Сердит и безуменЯ был, говорят,Страдал-де и умерЗа старый обряд.Нелепостей этотЛюдской приговор:В нем истины нетуИ слышен укор.Ведь суть не в обрядах,Не в этом — вражда.Для Божьего взглядаОбряд — ерунда.Нам рушили веруВ дела старины,Без чести, без меры,Без всякой вины.Что в детстве любили,Что славили мы,Внезапно разбилиСлужители тьмы.В святительском платье,В больших клобуках,С холодным распятьемВ холодных руках.Нас гнали на плаху,Тащили в тюрьму,Покорствуя страхуВ душе своему.Наш спор — не духовныйО возрасте книг.Наш спор — не церковныйО пользе вериг.Наш спор — о свободе,О праве дышать,О воле ГосподнейВязать и решать.Целитель душевныйКарал телеса.От происков гневныхМы скрылись в леса.Ломая запреты,Бросали словаПо целому светуИз львиного рва.Мы звали к возмездьюЗа эти грехи.И с Господом вместеМы пели стихи.Сурового БогаГремели слова:Страдания много,Но церковь — жива.И аз, непокорный,Читая Псалтырь,В Андроньевский черныйПришел монастырь.Я был еще молодИ все перенес:Побои, и голод,И светский допрос.Там ангел крыламиОт стражи закрылИ хлебом со щамиМеня накормил.Я, подвиг приемля,Шагнул за порог,В Даурскую землюУшел на восток.На синем АмуреМолебен служил,Бураны и буриЕдва пережил.Мне выжгли морозомКлеймо на щеке,Мне вырвали ноздриНа горной реке.Но к Богу дорогаИзвечно одна:По дальним острогамПроходит она.И вытерпеть БогаПронзительный взорНемногие могутС Иисусовых пор.Настасья, Настасья,Терпи и не плачь:Не всякое счастьеВ одеже удач.Не слушай соблазна,Что бьется в груди,От казни до казниСпокойно иди.Бреди по дороге,Не бойся змеи,Которая ногиКусает твои.Она не из раяСюда приползла:Из адова краяПосланница зла.Здесь птичьего пеньяНикто не слыхал,Здесь учат терпеньюИ мудрости скал.Я — узник темничный:Четырнадцать летЯ знал лишь брусничныйЕдинственный цвет.Но то не нелепость,Не сон бытия,Душевная крепостьИ воля моя.Закованным шагомВедут далеко,Но иго мне — благоИ бремя легко.Серебряной пыльюМой след занесен,На огненных крыльяхЯ в небо внесен.Сквозь голод и холод,Сквозь горе и страхЯ к Богу, как голубь,Поднялся с костра.Тебе обещаю,Далекая Русь,Врагам не прощая,Я с неба вернусь.Пускай я осмеянИ предан костру,Пусть прах мой развеянНа горном ветру.Нет участи слаще,Желанней конца,Чем пепел, стучащийВ людские сердца.

КИПРЕЙ

* * *

Я в воде не тонуИ в огне не сгораю.Три аршина в длинуИ аршин в ширину —Мера площади рая.Но не всем сужденаСтоль просторная площадь:Для последнего снаНам могил глубинаЗамерялась на ощупь.И, теснясь в темноте,Как теснились живыми,Здесь легли в наготеТе, кто жил в нищете,Потеряв даже имя.Улеглись мертвецы,Не рыдая, не ссорясь.Дураки, мудрецы,Сыновья и отцы,Позабыв свою горесть.Их дворец был теснейЭтой братской могилы,Холодней и темней.Только даже и в нейРазогнуться нет силы.В настоящем гробуЯ воскрес бы от счастья,Но неволить судьбуНе имею я власти.

ЖЕЛАНИЕ

Я хотел бы так немного!Я хотел бы быть обрубком,Человеческим обрубком…Отмороженные руки,Отмороженные ноги…Жить бы стало очень смелоУкороченное тело.Я б собрал слюну во рту,Я бы плюнул в красоту,В омерзительную рожу.На ее подобье БожьеНе молился б человек,Помнящий лицо калек…

* * *

По нашей бестолковости,Окроме «Боже мой»,Ни совести, ни повестиНе вывезешь домой.

* * *

Луна качает море.Прилив. Отлив…Качает наше гореНа лодке рифм.Я рифмами обманутИ потому спасен,Качаются лиманы,И душен сон.

СТАНСЫ

Я — гость, я — твой знакомый.Все это бред, мираж,Что я в семье и дома,И горький случай нашОдна из краж со взломом,Распространенных краж.Мы оба невиновны,Хотя бы потому,Что кодекс уголовныйЗдесь явно ни к чему.Здесь приговор условныйНе сердцу, но уму.Ведь сердцу в наказаньеНа землю послан я.На что ему сказаньяТаежного житья?Когда в его вниманьеСовсем не та семья.Клеймил событья бытаОт века ювелир.Известен и испытанПоддельный этот мир.Хранят бессмертье пытокПриличия квартир.И будто некой ПлевнойЗвучит рассказ простойО боли задушевной,Вчера пережитой —Невысказанной, гневнойИ кровью налитой.И это все не ново.И дышит день любой,Живет любое словоРылеевской судьбой.Под крики «вешать снова»Умрет само собой.И нет ему пощады,И в шуме площадномНе ждет оно наградыИ молит об одном,Чтоб жизнь дожить как надоВ просторе ледяном.Ценя чужие мненья,Как мненья лиц чужих,Я полон уваженьяК житейской силе их,Всю горечь пораженьяИзведав в этот миг.И я скажу, пугаяНочные зеркала:Любовь моя — другая,Иной и не была.Она, как жизнь, — нагаяИ — точно из стекла.Она — звенящей сталиСухая полоса.Ее калили дали,Ущелья и лесаТакой ее не ждали,Не веря в чудеса.Какую ж нужно ловкостьИ качество ума,Испытывая ковкость,Железа не сломать.В твоем чаду московскомТы знаешь ли сама?Не трогай пятен крови,И ран не береди,И ночь над изголовьемНапрасно не сиди.

* * *

Забралась высоко в горыВьюга нынешней зимой,Научила разговоруСиний снег глухонемой.Вот рассказы так рассказы —За десяток, верно, летВ небо высыпаны сразу,Замутили белый свет.Будто там живые душиПодгоняют снегопадИ свистят мне прямо в ушиИ глаза мои слепят.Все, что умерло и скрытоСнегом, камнем, высотой,Оживленно и открытоВновь беседует со мной.Шепчет мне свои признаньяИ покойников мечты.Бьют в лицо воспоминанья —Откровенья нищеты.Что ты видишь, что ты слышишь,Путевой товарищ мой?Отчего так часто дышишьИ торопишься домой?

* * *

Придворный соловейРаскроет клюв пошире,Бросая трель с ветвей,Крикливейшую в мире.Не помнит божья тварьСебя от изумленья,Долбит, как пономарь,Хваленья и моленья.Свистит что было сил,По всей гремя державе,О нем и говорилЯзвительный Державин,Что раб и похвалитьКого-либо не может.Он может только льстить,Что не одно и то же.

* * *

Намеков не лови,Не верь грозы раскатам,Хоть горы все в крови,Запачканы закатом.Не бойся, не таиЛесные кривотолки.Заржавлены хвоиКолючие иголкиИ колют сердце мне,Чтоб, кровью истекая,Упал в родной стране,Навеки затихая.Когда от смысла словГотов весь мир отречься,Должна же литься кровьИ слезы человечьи.Моя ли, не моя —Не в этом, право, дело.Законы бытияПрозрачны до предела:«Все, что сотвореноВ последний день творенья,Давно осужденоНа смертные мученья».Но дерево-то чемПред Богом виновато?Его-то ждет зачемЖестокая расплата?Ухватит ветерокЗа рыженькие косы,Швырнет, сбивая с ног,Со скального откоса…

* * *

Кусты разогнутся с придушенным стоном,Лишь клен в затянувшемся низком поклонеДрожит напряженней струны,Но клена поклоны уже не нужны.А чаща не верит, что кончились муки,И тычутся ветра холодные руки,Хватаясь за головы тополей,И небо становится мела белей.И видно, ценою каких напряжений,Каких цирковых, безобразных движенийДержались осины, ворча до конца,И тяжесть осин тяжелее свинца…

* * *

Свой дом родимый брошу,Бегу, едва дыша;По первой по порошеОхота хороша.Мир будет улюлюкать:Ату его, ату…Слюна у старой сукиПузырится во рту.Мир песьих, красноглазых,Заиндевевших морд,Где каждый до отказаСобачьей ролью горд.И я, прижавши уши,Бегу, бегу, бегу,И сердце душит душуВ блистающем снегу.И в вое кобелином,Гудящем за спиной,Игрой такой стариннойЗакончу путь земной.

* * *

Мои дворцы хрустальные,Мои дороги дальние,Лиловые снега…Мои побаски вольные,Мои стихи крамольныеИ слезы — жемчуга.Безлюдные, холодныеУрочища бесплодные,Безвыходные льды,Где людям среди лиственницНе поиск нужен истины,А поиски еды,Где мимо голых лиственницМолиться Богу истовоБезбожники идут.Больные, бестолковыеС лопатами совковымиШеренгами встают…Рядясь в плащи немаркие,С немецкими овчаркамиГуляют пастухи.Кружится заметь вьюжная,И кажутся ненужнымиСтихи…

* * *[41]

Жизнь — от корки и до коркиПеречитанная мной.Поневоле станешь зоркимВ этой мути ледяной.По намеку, силуэтуУзнаю друзей во мгле.Право, в этом нет секретаНа бесхитростной земле.

ЖАР-ПТИЦА[42]

Ты — витанье в небе черном,Бормотанье по ночам.Ты — соперничество горнымРазговорчивым ключам.Ты — полет стрелы каленой,Откровенной сказки дарИ внезапно заземленныйОслепительный удар,Чтоб в его мгновенном светеОткрывались те черты,Что держала жизнь в секретеПод прикрытьем темноты.

* * *[43]

На этой горной высотеЕще остались камни те,Где ветер высек имена,Где ветер выбил письмена,Которые прочел бы Бог,Когда б читать умел и мог.

СЕЛЬСКИЕ КАРТИНКИ

Синеглазенький ребенок,Позабытый на скамье,Невзначай упал спросонокПрямо на спину свинье.Но свинья посторонилась,Отодвинулась быстрейИ не очень удивилась,Зная здешних матерей.Но, конечно, завизжалаИ на помощь позвала:И она детей рожала,Тоже матерью была.Ей ребенка было жалко,И поэтому сейчасПо свинье гуляет палкаБлагодарности от нас.Все судачат с важным видом,И разносится окрест:Если Бог тебя не выдаст,То свинья тебя не съест.

* * *

О, если б я в жизни был только туристом,Разреженный воздух горыВдыхал бы, считая себя альпинистом,Участником некой игры.Но воздух усталое сердце ломает,Гоня из предсердий последнюю кровь.И мир, что меня хорошо понимает,Щетинится, злобится вновь.И горы, и лес сговорились заочноДо смерти, до гроба меня довести.И малое счастье, как сердце, непрочно,И близок конец пути…

* * *

Ты душу вывернешь до дна,До помраченья света.И сдачу даст тебе лунаЛатунною монетой.Увы, не каждому рабу,Не дожидаясь гроба,Дано испытывать судьбу —А мы такие оба.

* * *

И мне, конечно, не найтиПургой завеянные тропы,Пургой закопанные трупы,Потерянные пути…

* * *

Верьте, смерть не так жестокаОт руки пурги.Остановка кровотока —Это пустяки…

* * *

Два журнальных мудрецаЖарким спором озабочены:У героя нет лица,Как же дать ему пощечину?

* * *

По долинам, по распадкамПишут письма куропатки.Клинописный этот шрифтРазобрал бы только Свифт.

* * *

Всю ночь мои портретыРисует мне река,Когда луна при этомДоверчиво близка.Река способна литьсяБез славы и следа,Диплома живописцаНе зная никогда.Расстегнут ворот шуба,Надетой кое-как.Мои кривятся губы,Рассыпался табак.Я нынче льда бледнееВ привычном забытьи.И звезды мне роднее,Чем близкие мои.Какой небесной глубьюЯ нынче завладел.И где же самолюбьюИ место и предел?Оно в куски разбито,Топталось неспроста.Мучительного бытаЖелезная пята.Из склеенных кусочков,Оно — как жизнь моя —В любой неловкой строчке,Какую вывел я.Житейские волненья,И приступы тоски,И птичьи песнопенья,Сцепленные в стихи,Где рифмы-шестеренкиТакой вращают вал,Что с солнцем вперегонкиКружиться заставлял.Тяжелое вращеньеБолот, морей и скал,Земли, — чьего прощеньяЯ вовсе не искал,Когда, опережаяМои мечты и сны,Вся жизнь, как жизнь чужая,Видна со стороны.Брожу, и нет границыМоей ночной земли.На ней ни я, ни птицыПокоя не нашли.Любой летящий рябчикПриятней мне иныхПисателей и стряпчих,И страшно молвить — книг.И я своим занятьемНавеки соблазнен:Не вырасту из платьяРебяческих времен.И только в этом дело,В бессонном этом сне,Другого нет удела,И нет покоя мне.Каким считать недугомПривычный этот бред?Блистательным испугом,Известным с детских лет.Приклады, пули, плети,Чужие кулаки —Что пред ними этиНаивные стихи?

* * *

Не жалей меня, Таня, не пугай моей славы,От бумаги не отводи.Слышишь — дрогнуло сердце, видишь — руки ослабли,Останавливать погоди.Я другим уж не буду, я и думать не смею,Невозможного не захочу.Или птицей пою, или камнем немею —Мне любая судьба по плечу.Эти письма — не бред, и не замок воздушный,И не карточный домик мой.Это крепость моя от людского бездушья,Что построена нынче зимой.

* * *

Тают слабые снега,Жжет их луч горячий,Чтоб не вздумала пургаЗабрести на дачу.Зарыдавшая метельКак живая дышит,Льет весеннюю капельС разогретой крыши.Только трудно мне понятьНынешние были.Звезды дальше от меня,Чем когда-то были.

* * *

Из тьмы лесов, из топи блатВстают каркасы рая.Мы жидкий вязкий мармеладНогами попираем.Нам слаще патоки оно,Повидло здешней грязи.Пускай в декабрьское окноСверкает безобразье.Как новой сказки оборотЕе преображенье.Иных долгот, иных широтЖивое приближенье.

* * *

Боялись испоконБежавшие из адаТемнеющих иконПронзительного взгляда.Я знаю — ты не та,Ты вовсе не икона,Ты ходишь без креста,И ты не ждешь поклона.Как я, ты — жертва зла.И все-таки награда,Что жизнь прибереглаВернувшимся из ада.

* * *

В болотах завязшие горы,В подножиях гор — облака.И серое, дымное мореВ кольце голубого песка.Я знал Гулливера потехи,Березы и ели топча,Рукой вырывая орехиИз стиснутых лап кедрача.Я рвал, наклоняясь, рябинуИ гладил орлиных птенцов.Столетние лиственниц спиныСгибал я руками в кольцо.И все это — чуткое ухоПодгорной лесной тишины,Метель тополиного пухаИ вьюга людской седины.Все это (твердят мне) — не надоТаежная тропка — узка,Тайга — не предмет для балладыИ не матерьял для стиха…

* * *[44]

В потемневшее безмолвьеПовергая шар земной,Держит небо связку молний,Узких молний за спиной.Небеса не бессловесны —Издавать способны крик,Но никак не сложит песниГромовой небес язык.Это — только междометья,Это — вопли, осердясь,Чтоб, жарой наскучив летней,Опрокинуть землю в грязь.И совсем не музыкален,Что ревет, гудит окрест,Потрясая окна спален,Шумовой такой оркестр.

* * *

Кто, задыхаясь от недоверья,Здесь наклоняется надо мной?Чья это маска, личина зверья,Обезображенная луной?Мне надоело любить животных,Рук человеческих надо мне,Прикосновений горячих, потных,Рукопожатий наедине.

* * *

Нестройным арестантским шагом,Как будто нехотя, со зла,Слова заходят на бумагу,Как на ночевку средь села.Весь груз манер неоткровенных,Приобретений и потерь,Укрыв от зрителей надменных,Они захлопывают дверь.Из-за присутствия конвояЛюбая бедная строкаСвоей рискует головою,И если б, если б не тоска,Влечение к бумаге писчейИ беспорядочность надежд,Она рвалась бы на кладбище,Хотя б и вовсе без одежд…

* * *

Скрой волнения секретыСпособом испытанным.День, закутанный в газету,Брошен недочитанным.Будто сорвана на небеНежность васильковая.Отгибает тонкий стебельТяжесть мотыльковая.Озарит лесную теменьСоснами багровымиЗамечтавшееся времяИспокон вековое.

* * *

Смех в усах знакомой ели,Снег, налипший на усах, —След бежавшей здесь метели,Заблудившейся в лесах.И царапины на телеЗдесь оставила пила,Что на ели еле-елеПоходила и ушла.Эти ссадины и раны,Нанесенные пилой,Наши ели-ветераныБальзамируют смолой.

* * *

К нам из окна еще доносится,Как испытание таланта,Глухих времен разноголосица,Переложенье для диктанта.Но нам записывать не велено,И мы из кубиков хотелиСложить здесь песню колыбельнуюПростую песенку метели.И над рассыпанною азбукойНеграмотными дикарямиМы ждем чудес, что нам показыватьПридут идущие за нами…

* * *

Шатает ветер райский сад,И ветви — как трещотки,Смолкают крики бесенят,Торчащих у решетки.И ты глядишь в мое лицо,Не замечая рая,Холодным золотым кольцомНасмешливо играя…

* * *

Здесь выбирают мертвецовИз знаменитых мудрецов.Здесь жалость вовсе не с руки —Жалеют только дураки.Здесь добрым назовется тот,В котлы смолу кто храбро льет.Не забывай, что в Дантов адВошел не только ГеростратНет — Авиценна и ПлатонДают здесь философский гон…

* * *

Пророчица или кликуша,Посеяв рознь, посеяв грусть,Ты нам рвала на части душуКаким-то бредом наизусть.У губ твоих вздувалась пена,Как пузыри, как кружева,И вырывались в мир из пленаТвои жестокие слова.Но не сломив судьбы опальнойИ встав у времени в тени,Все отдаленней, все печальней,Все глуше слышались они…

* * *

Твои речи — как олово —Матерьял для припоя,Когда сблизятся головыНад пропавшей тропою,Когда следу звериномуДоверяться не надо,Когда горю старинномуНет конца и преграды.Твои речи — как требники —Среди зла и бесчинства,«Миротворец враждебниковИ строитель единства».

* * *

Вот две — две капли дождевые,Добравшиеся до земли,Как существа вполне живыеРаскатываются в пыли.И ветер прямо с поднебесьяБросает ключ от сундука,Где спрятаны все звуки леса,Ночная летняя тоска.Сундук открыт — и вся природа,Сорвав молчания печать,Ревет о том, что нет исхода,И листья пробуют кричать.Осины, вырванные с мясом,Ольхи пугливый голосок,И сосны, стонущие басом,Клонящиеся на песок…Но буре мало даже шквала,Она хватается за скалы —Хрустит и крошится гранит.И в ветре слышен звук металла,Когда он с камнем говорит…

* * *

Пусть я, взрослея и стареяВ моей стосуточной ночи,Не мог остола от хорея,Как ни старался, отличить.Но иногда оленьи нартыСойти, мне кажется, моглиЗа ученические парты,За парты на краю земли,Где я высокую наукуЗаконов жалости постиг,Где перелистывали рукиСтраницы черных, странных книг.Людское горе в обнаженье,Без погремушек и прикрас,Последнее преображенье,Однообразнейший рассказ.Он задан мне таким и на дом.Я повторяю, я учу.Когда-нибудь мы сядем рядом —Я все тебе перешепчу.

* * *

Когда, от засухи измучась,Услышит деревянный домТяжелое дыханье тучи,Набитой градом и дождем.Я у окна откину шторы,Я никого не разбужу.На ослепительные горыГлаза сухие прогляжу.На фиолетовые вспышкиГрозы, на ливня серебро,А если гроз и ливня слишкомБеру бумагу и перо.

* * *

Жизнь другая, жизнь не наша —Участь мертвеца,Точно гречневая каша,Оспины лица.Синий рот полуоткрытый,Мутные глаза.На щеке была забыта —Высохла слеза.И на каменной подушкеСтынет голова.Жмется листьями друг к дружкеЧахлая трава.Над такою головою,Над таким лицом —Ни надзора, ни конвояНет над мертвецом.И осталось караульныхНынче только два:Жесткие кусты — багульникИ разрыв-трава.

* * *

Я двигаюсь, как мышьЛетучая, слепая,Сквозь лес в ночную тишь,Стволов не задевая.Взята напрасно рольТакого напряженья,Где ощущаешь больОт каждого движенья.Моей слепой мечтеЗащиты и оплотыЛишь в чувства остроте,В тревожности полета.И что переживу,И в чем еще раскаюсь,На теплую травуУстало опускаюсь…

* * *

Внезапно молкнет птичье пенье,Все шорохи стихают вдруг.Зловещей ястребиной теньюОписывается круг.Молчанье, взятое аккордом,И, высунутые из листвы.Рогатые оленьи мордыИ добрые глаза совы.И предстает передо мноюВеленьем птичьего пера,Лепной готической стеноюМоя зеленая гора.И я опять в средневековьеЗаоблачных, как церкви, гор,Чистейшей рыцарскою кровьюЕще не сытых до сих пор.Моей религии убранство,Зверье, узорную листвуВсе с тем же, с тем же постоянствомСебе на помощь я зову.

* * *

Я — актер, а лампа — рампа,Лапы лиственниц в окне.Керосиновая лампаРежет тени на стене.И, взобравшись мне на плечи,Легендарный черный кот,Не имея дара речи,Умилительно поет.И без слов мне все понятноУ ночного камелька.До мучительности внятнаНеразборчивость стиха.И спасет в метели белой,Разгулявшейся назло,Тяжесть кошачьего тела,Вдохновенное тепло.

* * *

Не хватает чего? Не гор ли,По колено увязших в пески,Чтобы песней прочистить горло,Чтобы выговорить стихи?Не хватает бумаги писчей,Или силы любой тщеты,Или братского, в скалах, кладбища,О котором не знаешь ты?Я не верю, не верю крикуВ мире, полном кровавых слез,Проступающих, как земляника,Сквозь траву возле белых берез.

* * *

Резче взгляды, резче жестыУ деревьев на ветру.У дороги ржавой жестьюПосыпают ввечеру.Под дырявым небосводомМир имеет вид такой,Что сравнится не с заводом,А с жестяной мастерской.Ветер в угол смел обрезки —Жестяной осенний сор,Оборвав движеньем резкимНадоевший разговор.

* * *

На садовые дорожки,Где еще вчераНа одной скакала ножкеНаша детвора,Опускаются все нижеС неба облака.И к земле все ближе, ближеСмертная тоска.Нет, чем выше было небо,Легче было мне:Меньше думалось о хлебеИ о седине.

НА ОБРЫВЕ

Скала кричит — вперед ни шагу,Обрывы скользки и голы,И дерево, как древко флага,Зажато в кулаке скалы.И мгла окутает колени,Глаза завесит пеленой.И все огни людских селенийЗакроет белою стеной.Стоять, доколе машет знамя,Не потонувшее во мгле,Распластанное над камнями,Живое знамя на скале.

* * *[45]

Нынче я пораньше лягу,Нынче отдохну.Убери же с глаз бумагу,Дай дорогу сну.Мне лучи дневного светаТяжелы для глаз.Каменистый путь поэтаЛюдям не указ.Легче в угольном забое,Легче кем-нибудь,Только не самим собоюПрошагать свой путь.

* * *

Вся земля, как поле брани,Поле битвы вновь.Каждый куст как будто ранен,Всюду брызжет кровь.И высокую когда-тоСиневу небесОбернут набухшей ватой,Зацепив за лес.И сентябрь, устав от бега,От пустой тщеты,Пригибает первым снегомПоздние цветы…

* * *

Нет, нет! Пока не встанет день,Ты — только тень, ты — только теньЛюбой полуночной сосны, —Ведь сосны тоже видят сны.И я гляжу в твое лицо,И я верчу в руках кольцо —Подарок равнодушный мой, —И ты б ушла давно домой,Когда б успела и моглаСказать, как много было зла,И если бы ночная мглаК нам снисходительна была.Но, начиная холодеть,Глухая ночь уходит прочь,Как бы желая мне помочь,Помочь получше разглядетьЗрачки бездонные твоиИ слез едва заметный след.И во все горло соловьиКричат, что начался рассвет.

* * *

Слабеет дождь, светлеет день,Бессильны гроз угрозы.Промокший до костей оленьНе изменяет позы.И мы поймем, шагнув в поля,На острова и поймы,Как независима земляИ как она покойна.

* * *

Я сказанье нашей эрыДля потомков сберегу.Долотом скребу в пещереНа скалистом берегу.Тяжело, должно быть, бремяГероических баллад,Залетевших в наше время,Время болей и утрат.На заброшенных гробницахВысекаю письмена,Запишу на память птицамДаты, сроки, имена.Мне подсказывают чайки,Куропатки голосят,Две сибирских белых лайки,Трое синеньких лисят.И, моргая красным глазом,Над плечом сопит сова.Умиляется рассказу,Разобрав мои слова.

* * *

Наклонись к листу березыИ тайком прочти,Что на нем чертили грозыПо пути.Ветры яростно трепали,Пачкая в пыли.Листьям завтра быть в опалеУ земли.Завтра снег просеют в сито.И осколки льдаЛягут зеркалом разбитымУ пруда.О какой жалею доле?Чья это рукаСжала горло мне до боли,Как тоска?

* * *

С моей тоской, сугубо личной,Ищу напрасно у резца,У мастерства поры античнойДля подражанья образца.Античность — это только схема,Сто тысяч раз одно и то ж.И не вместит больную темуЕе безжизненный чертеж.И не живет в ее канонахЗемная смертная тоска,И даже скорбь ЛаокоонаЛенива и неглубока.Архитектуры украшенье,Деталь дорических колонн —Людских надежд, людских крушенийЧуждающийся Аполлон.Лишь достоверностью страданьяВ красноречивой немотеСпособно быть живым преданьеИ путь указывать мечте.

* * *

Слабеют краски и тона,Слабеет стих.И жизнь, что прожита до дна,Видна, как миг.И некогда цветить узор,Держать размер,Ведь старой проповеди с горВелик пример.

* * *

Мы дорожим с тобою тайнами,В одно собранье их поставяС такими сагами и дайнами,Которых мы забыть не вправе.Ведь мне с годами это тождествоДо умопомраченья ясно.Казалось, нам дождаться дождикаИ все в слезах его погаснет.Но нет, оно — пожара заревоНад нашей жизнью запылавшей,Пока еще не разбазарено,Затоптано, как лист опавший.

* * *

Вдыхаю каждой порой кожиВ лесной тиши предгрозовойВсе, что сейчас назвать не можетНикто — ни мертвый, ни живой.И то, что так недостижимо,Что не удержано в руке,Подчас проходит рядом, мимо,Зеленой зыбью на реке.Мир сам себе — талант и гений,Ведущий нас на поводу,И ритма тех его смятенийНам не дано иметь в виду.Ведь это все — одни отписки:Баркасы, льдины, облака, —Все то, что без большого рискаБросает нам его рука.

* * *

Я жизни маленькая веха,Метелка, всаженная в снег,Я голос, потерявший эхоВ метельный, леденящий век.С горластым бытом в перепалке,Мне не случалось никогдаЗубрить природу по шпаргалке —И в этом вся моя беда.Меня мороз дирал по коже,И потому в своей судьбеЯ все придирчивей и строжеИ к нашим близким, и к себе…

* * *

Где жизнь? Хоть шелестом листаПроговорилась бы она.Но за спиною — пустота,Но за спиною — тишина.И страшно мне шагнуть вперед,Шагнуть, как в яму, в черный лес,Где память за руку беретИ — нет небес.

* * *

Луне, быть может, непонятноЛюдское робкое житье,И ей, пожалуй, неприятно,Что так глазеют на нееСегодня, кажется, недаром,Не понапрасну, не зазряХрипеть приходится гитарамВ чертополохе пустыря.Но все же, плечи расправляя,Покорный сердца прямоте,Шагну назад из двери раяВ передрассветной темноте.Шагну туда, где боль и жалость,Чужая жалость, может быть.С моей давно перемешалась,И только так могу я жить.

* * *

Сырая сумрачная мгла —Убежище от века.Ведь человеку тяжелаНебесная опека.Он скрыт от неба и землиБлистательным туманом,Его на отдых привели,И легче стало ранам.Ему и сердце не сосетИзвестный червь сомнений.Он душу вывернул на ледБез всяких затруднений.И он рассвета подождет,Пока огнем вишневымРассвет туманы подожжет,Сожжет в лесу сосновом.И он рассмотрит ясно то,Что ночью так стонало,Когда не мог помочь никто,Чтоб сердце замолчало.А после неба синева —Прогал в вершинах сосен —Подскажет новые словаИ новые вопросы.

* * *

Вот так и живем мы, не зная,Что в небе родятся снега,Что летняя слякоть земнаяДо ужаса нам дорога.Но, первой сентябрьской метелиЯвлением потрясены,Мы прыгаем утром с постели,В подушке забыв свои сны.И смотрим, как свежую новость,Гравюру мороза в окне,Резную блестящую повестьО нашем сегодняшнем дне,Где нет проторенных и гладких,Знакомых, вчерашних путей,Где все истоптала вприсядкуПлясавшая ночью метель.Взъерошенная синицаСтучит в ледяное окно.Ей надо и жить, и кормиться,Клевать золотое пшено…

* * *

Дождя, как книги, слышен шелестВ садовой вымокшей тиши.Сырой землей затянет щели,Сухие трещины души.Такие явятся травинкиИ удивят здоровьем сад,В лице которых ни кровинкиНе видно было час назад.Ч го в угол загнано жарою,Кому под солнцем жизни нет,Что крылось грязною корою,Умылось и идет на свет.Дорожкой сада вперегонки,Из всех сараев и закутВприпрыжку гадкие утенкиИ даже Золушки бегут.Кивает мокрой головоюЛюбой из встречных тополей,И сад как будто больше вдвое,Шумнее, ярче и светлей.

* * *

Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая,Прожитая запалом, второпях.Я изнемог, ее изображаяВ моих неясных, путаных стихах.Пускай внутри, за гипсом этой маски,Подвижные скрываются чертыЧерты лица естественной окраски,Окраски застыдившейся мечты.Все наши клятвы, жалобы и вздохи,Как мало в них мы видим своего,Они — дары счастливейшей эпохи,Прошедшего столетья колдовство.А что же мы оставили потомству,Что наши дети примут как свое —Уловки лжи и кодекс вероломства,Трусливое житье-бытье.Я не скажу, я не раскрою тайны,Не обнажу закрытого лица,Которое поистине случайноНе стало ликом — ликом мертвеца.

ПОЛЬКА-БАБОЧКА

Пресловутый туз бубновый,Номерочек жестяной,Оскорбительной обновойПрикрепляют за спиной.Золотые стонут трубыСредь серебряного льда,Музыкантов стынут губыОт мороза и стыда.Рвутся факелов лохмотья,Брызжет в черный снег огонь.Слабый духом, слабый плотьюКровью кашляет в ладонь.Тот герой, кто крепок телом,А душою слабоват,Тут же кается несмело,В чем и не был виноват.Ну а тот, кто крепок духом,Вынес ужас ледяной,Тот улавливает ухомСмысл мелодии двойной.И, от грохота и шумаОтведя усталый взгляд,Смотрит он во мглу угрюмоИ разгадывает ад.

ЛЕД[46]

Еще вчера была рекойИ вымерзла до дна,И под людской хрустит ногойЗастывшая волна.Она — лишь слепок ледянойЛица живой волны.И ей, наверно, не однойТакие снятся сны.Весной растает этот ледОкоченевших строк,И берега окрест зальетРазлившийся поток.

* * *

Опоздав на десять сорок,Хоть спешил я что есть сил,Я уселся на пригорокИ тихонько загрустил.Это жизнь моя куда-тоУнеслась, как белый дым,Белый дым в лучах закатаНад подлеском золотым.Догоняя где-то лето,Затихает стук колес.Никакого нет секретаУ горячих, горьких слез…

* * *

Ты волной морского цвета,Потемневшей от луны,Захлестнешь глаза поэта,Не сдержавшего волны.И в твоем глубоком взоре,Взбаламученном до дна,Может — море, может — горе,Может — ненависть видна.Потому что этим цветом,Северянам на беду,Красят землю только летомДва-три месяца в году.И, хотя с тобой в союзеОчутились зеркала,Ты моей послушной МузеНеохотно помогла.Вот такой тысячеглазой,Отраженной в зеркалах,Ты запомнилась мне — сразу,Находясь во всех углах.И оптическая сила,Умножая облик твой,Взоры все соединилаВ яркий фокус световой.

* * *

Бормочут у крыльца две синенькие галки,И воду воробей из лужи важно пьет.Щегол уж не творит, а шпарит по шпаргалке —Я с детства заучил порядок этих нот.Но прелесть детских лет — не больше, чем невзгода,Чем тяжесть страшная на памяти моей.Мне совестно взглянуть под купол небосвода,Под купол цирковой моих превратных дней,Дней юности моей, что прожита задаром,Разорванный, растоптанный дневник,Соседство смертных стрел, напитанных анчаром,Опасное соседство книг…И молодость моя — в рубцах от первых пыток —Возмездья первородного греха.Не самородок, нет, а выплавленный слитокИз небогатых руд таежного стиха.И зрелость твердая — в крутящейся метели,Бредущая по лесу с топором…Я жизнью заболел, и я лежу в постелиИ трижды в день глотаю горький бром.

* * *

Что прошлое? Старухой скопидомкойЗа мной ты ходишь, что-то бормоча,И нищенская грязная котомкаСвисает с твоего костлявого плеча.Что будущее? Ты — заимодавец —Владелец уймы дутых векселейТы — ростовщик героев и красавиц,Ты — виноград, какого нет кислей.А настоящее? Схвати его, попробуй,Минуты ход в ладонях ощути…Беги, пока не износилась обувьИ не закрылись торные пути…

* * *

Мечты людей невыносимо грубы,И им не нужны светлые слова.Вот почему так немы эти губыИ поседела эта голова.А жизнь, как зеркало, движению враждебна:Она хранит лишь мертвое лицо,Она вошла ошибкою судебнойНа это шаткое, крикливое крыльцо…

* * *

Безобразен и бесцветенХмурый день под ветром серымВсе живущее на свете —Разбежалось по пещерам.И глядят там друг на другаЛюди, лошади, синицы —Все в один забились угол,Не хотят пошевелиться.И на небе невысоком,Что по пояс горной круче,Синевой кровоподтекаНабегающие тучи…

* * *

Это все — ее советы,Темной ночи шепотки,Обещанья и приветы,Расширявшие зрачки.Это жизнь в лесу, вслепую,Продвиженье наугад,В темень черно-голубую,В полуночный листопад,Где шуршат, как крылья птицы,Листья старых тополей,Где на плечи мне садитсяПтица радости моей.

* * *

Ни версты, ни годы — ничто нипочемНе справится с нашим преданьем.Смотри — небеса подпирает плечомСеверное сиянье.И нас не раздавит глухой небосвод,Не рухнет над жизнью овражьей,Не вплющит в библейский узорчатый ледГорячие головы наши.Порукой — столбы ледяного огня,Держащие небо ночами…Я рад, что ты все-гаки веришь в меня,Как раньше, как в самом начале…

МАК

Пальцами я отодвинулБагровые лепестки,Черное сердце вынул,Сжал в ладоней тиски.Вращаю мои ладони,Как жесткие жернова,И падают с тихим стономКапельками слова.Мне старики шептали:Горя людского знакЭтот цветок печали —Русский кровавый мак.Это моя эмблема —Выбранный мною герб —Личная моя темаВ тенях приречных верб…

* * *

Все плыть и плыть — и ждать порываНабравшей мужества волны.Лететь, волне вцепившись в гриву,Иль видеть сны, глухие сны.Где над землею раздраженноМигает, щурится грозаИ едкий дым мостов сожженныхЕй набивается в глаза.

* * *[47]

В гремящую грозу умрет глухой Бетховен,Затмится солнце в Кантов смертный час.Рассержен мир — как будто он виновенИли винит кого-нибудь из нас.Природа не всегда к искусству равнодушнаИ гения судьбой подчас возмущена,Имеешь уши слышать — слушай,Как затаился гром, как дышит тишина.

* * *

Безымянные герои,Поднимаясь поутру,Торопливо землю роют,Застывая на ветру.А чужая честь и доблесть,В разноречье слов и дел,Оккупировала областьМемуаров и новелл.Но новеллам тем не веря,Их сюжетам и канве,Бродит честь походкой зверяПо полуночной Москве…

* * *

Пусть в прижизненном изданьеСкалы, тучи и кустыДышат воздухом преданьяГероической тщеты.Ведь не то что очень сильным —Силы нет уже давно, —Быть выносливым, двужильнымМне на свете суждено.Пить закатной пьяной брагиРозоватое питье,Над желтеющей бумагойПогружаться в забытье.И, разбуженный широким,Пыльным солнечным лучом,Я ночным нетрезвым строкамНе доверюсь нипочем.Я их утром в прорубь сунуИ, когда заледеню,По-шамански дуну, плюну,Протяну навстречу дню.Если солнце не расплавитЛедяной такой рассказ,Значит, я и жить не вправеИ настал последний час.

* * *

Не солнце ли вишневоеНа торосистый лед,Как мука наша новая,Назойливо встает.Я в угол смел бумажное,Ненужное хламье,И в этом вижу важноеПризнание мое.

* * *

Сразу видно, что не в КурскеНастигает нас зима.Это — лиственниц даурскихВетровая кутерьма.Голый лес насквозь просвеченСветом цвета янтаря.Искалечен, изувеченЖелтым солнцем января.Здесь деревьям надо виться,Надо каждому стволуПодниматься и ложиться,Изгибаться вслед теплу.Со своим обледенелым,По колено вросшим в мохИзуродованным теломКто ж к весне добраться мог?

СТЛАНИК[48]

Л. Пинскому

Ведь снег-то не выпал.И, странно Волнуя людские умы,К земле пригибается стланик,Почувствовав запах зимы.Он в землю вцепился руками.Он ищет хоть каплю тепла.И тычется в стынущий каменьПочти неживая игла.Поникли зеленые крылья,И корень в земле — на вершок!И с неба серебряной пыльюПосыпался первый снежок.В пугливом своем напряженьеПод снегом он будет лежать.Он — камень. Он — жизнь без движенья,Он даже не будет дрожать.Но если костер ты разложишь,На миг ты отгонишь мороз, —Обманутый огненной ложью,Во весь распрямляется рост.Он плачет, узнав об обмане,Над гаснущим нашим костром,Светящимся в белом тумане,В морозном тумане лесном.И, капли стряхнув, точно слезы,В бескрайность земной белизны,Он, снова сраженный морозом,Под снег заползет — до весны.Земля еще в замети снежной,Сияет и лоснится лед,А стланик зеленый и свежийУже из-под снега встает.И черные, грязные рукиОн к небу протянет — туда,Где не было горя и муки,Мертвящего грозного льда.Шуршит изумрудной одеждойНад белой пустыней земной.И крепнут людские надеждыНа скорую встречу с весной.

* * *

Кому я письма посылаю,Кто скажет: другу иль врагу?Я этот адрес слишком знаю,И не писать я не могу.Что ругань? Что благоговенье?И сколько связано узловИз не имеющих хожденья,Из перетертых старых слов?Ведь брань подчас тесней молитвыНас вяжет накрепко к тому,Что нам понадобилось в битве, —Воображенью своему.Тогда любой годится поводИ форма речи не важна,Лишь бы строка была как проводИ страсть была бы в ней слышна.

* * *

А тополь так высок,Что на сухой песокНе упадет ни тени.Иссохшая траваК корням его прижалась.Она едва живаИ вызывает жалость.

* * *[49]

Осторожно и негромкоГоворит со мной поземка,В ноги тычется снежок,Чтобы я не верил тучам,Чтобы в путь по горным кручамЯ отправиться не мог.Позабывшая окошко,Ближе к печке жмется кошка —Предсказатель холодов.Угадать, узнать погодуПомогает лишь природаНам на множество ладов.Глухари и куропаткиРазгадали все загадки,Что подстроила зима.Я ж искал свои решеньяВ человечьем ощущеньеКожи, нервов и ума.Я считал себя надменноИнструментом совершеннымОпознанья бытия.И в скитаньях по распадкамДоверял своим догадкам,А зверью не верил я.А теперь — на всякий случайНатащу побольше сучьевИ лучины наколю,Потому что жаркой печиНеразборчивые речиСлушать вечером люблю.Верю лишь лесному бреду:Никуда я не поеду,Никуда я не пойду.Пусть укажут мне синицыВерный путь за синей птицейПо торосистому льду.

* * *

Я нищий — может быть, и так.Стихает птичий гам,И кто-то солнце, как пятак,Швырнул к моим ногам.Шагну и солнце подниму,Но только эту медьВ мою дорожную сумуМне спрятать не суметь…Светит солнце еле-еле,Зацепилось за забор,В перламутровой метелиПробиваясь из-за гор.И метель не может блескаЗолотого погасить,И не может ветер резкийРазорвать метели нить.Но не то метель ночная:Черный лес и черный снег.В ней судьба твоя иная,Безрассудный человек.В двух шагах умрешь от дома,Опрокинутый в сугроб,В мире, вовсе незнакомом,Без дорожек и без троп.

* * *

Не в картах правда, а в стихахПро старое и новое.Гадаю с рифмами в рукахНа короля трефового,Но не забуду я о том,Что дальними дорогамиХодил и я в казенный домЗа горными отрогами.Слова ложатся на столеВ магической случайности,И все, что вижу я во мгле,Полно необычайности.

ВЫСОКИЕ ШИРОТЫ

О ПЕСНЕ[50]

1

Пусть по-топорному неровнаИ не застругана строка,Пусть неотесанные бревнаЛежат обвязкою стиха, —Тепла изба моих зимовок —Одноэтажный небоскреб,Сундук неношеных обновок,Глубоко спрятанный в сугроб,Где не чужим заемным светом,А жарким углем рдеет печь,Где не сдержать ничьим запретамРазгорячившуюся речь.

2

И я, и ты, и встречный каждыйНа сердце песню бережет.А жизнь с такою жадной жаждойОсвобожденья песни ждет.Та песня петь не перестала,Не потонула в вое вьюг,И струнный звон сквозь звон металлаТакой же чистый сеет звук.На чьем пиру ее похмелье?Каким вином она пьяна?На новоселье в подземельеОна тайком приведена.А может быть, всего уместнейВо избежание стыдаИ не расспрашивать о песне,И не искать ее следа.

3

Я много лет дробил каменьяНе гневным ямбом, а кайлом.Я жил позором преступленьяИ вечной правды торжеством.Пусть не душой в заветной лире —Я телом тленья убегуВ моей нетопленой квартире,На обжигающем снегу.Где над моим бессмертным телом,Что на руках несла зима,Металась вьюга в платье белом,Уже сошедшая с ума,Как деревенская кликуша,Которой вовсе невдомек,Что здесь хоронят раньше душу,Сажая тело под замок.Моя давнишняя подругаМеня не чтит за мертвеца.Она поет и пляшет — вьюга,Поет и пляшет без конца.

4

Не для анютиных ли глазок,Не для лобастых ли камнейЯ сочинил немало сказокПо образцу Четьи-Миней?Но все, что я шептал сердечноДеревьям, скалам и реке,Все, что звучало безупречноНа этом горном языке, —Псалмы, элегии и оды,Что я для них слагать привык,Не поддаются переводуНа человеческий язык.Так в чем решенье той задачи,Оно совсем не в пустяках.В том, чтоб тетрадь тряслась от плачаВ любых натруженных руках.И чтоб любитель просвещенья,Знаток глазастого стиха,Ценил узорное тисненьеЗеленой кожи лопуха.И чтоб лицо бросала в краскуОт возмущенья и стыдаЗемная горечь русской сказкиСреди беспамятного льда.

5

Весною все кричало, пело,Река гремела возле скал,И торопливо, неумелоВ подлеске ландыш зацветал.Но день за днем одно ненастье,И редкий, жгучий солнца лучКак ослепительное счастьеПорой выглядывал из туч.За эти солнечные нитиЦветок цеплялся как слепойИ лез туда в поток событий,Готовый жертвовать собой.И кое-как листы расправя,И солнцу выйдя на поклон,О славе думать был не вправе,О слове вольном думал он.

6

Так где же песня в самом деле?Немало стоило труда,Чтоб разметать слова в метели,Их завалить кусками льда.Но песня петь не пересталаПро чью-то боль, про чью-то честь.У ней и мужества досталоМученья славе предпочесть.Она звучит в едином хореЗверей, растений, облаков.Ей вторит Берингово море —Стихия вовсе не стихов.И на ветру скрипят воротаРаскрепощенных городов,И песня выйдет из болотаИ доберется до садов.Пусть сапоги в грязи и глине,Она уверенно идет.И рот ее в лесной малине,Сведенный судорогой рот.Она оранжевою пыльюПокрыта с ног до головы,Она стоит таежной быльюПеред заставами Москвы.Она свои расскажет сказки,Она такое пропоет,Что без профессорской указкиЕдва ли школьник разберет.И ей не нужно хрестоматий —Ей нужны уши и сердцаИ тот, дрожащий над кроватью,Огонь лучинного светца,Чтоб в рукописной смутной строчкеОткрыть укрывшуюся сутьИ не искать ближайшей точки,А — до рассвета не уснуть.

* * *

Ни шагу обратно! Ни шагу!Приглушены сердца толчки.И снег шелестит, как бумага,Разорванная в клочки.Сухой, вездесущий, летучий,Он бьет меня по щекам,И слишком пощечины жгучи,Чтоб их отнести к пустякам…

ПЛАВКА

Пускай всем жаром изложеньяТечет в изложницы металл —Стихов бесшумного движеньяТысячеградусный накал.Пускай с самим собою в спореТак много тратится труда —Руда, в которой примесь горя,Не очень плавкая руда.Но я ее засыплю в строки,Чтоб раскалилась добела,Чтоб из огня густым потокомЖизнь в формы слова потекла.И пусть в той дерзостной отливкеСмиренье стали огневойХранит твоих речей отрывкиИ затаенный голос твой.Ты — как закваска детской сказкиВ земной квартирной суетне,Где страсть совсем не для острасткиДается жизнью нынче мне.

БУМАГА

Под жестким сапогомТы захрустишь, как снег,Ты пискнешь, как птенец.Но думать о другомНе может человек,Когда он не мертвец.Напрасно со столаУпала, шелестя,Как будто слабый стонСдержать ты не могла,И падаешь, грустя,На каменный балкон…

ПЕНЬ[51]

Эти россказни среза,Биографию пняПрочитало железо,Что в руках у меня.Будто свиток лишенийЗаполярной судьбы,Будто карта мишениДля учебной стрельбы.Слишком перечень кратокНаслоений годов,Где тепла отпечатокИ следы холодов,Искривленье узоров,Где больные годаНе укрылись от взоровВездесущего льда.Перемят и закрученТвой дневник путевой,Скрытый ворохом сучьевПорыжелой травой.Это скатана в трубкуПовесть лет временныхВ том лесу после рубкиСреди сказок лесных.

ХРУСТАЛЬ[52]

Хрупка хрустальная посуда —Узорный рыцарский бокал,Что, извлеченный из-под спуда,Резьбой старинной заблистал.Стекло звенит от колыханья,Его волнуют пустяки:То учащенное дыханье,То неуверенность руки.Весь мир от шепота до громаХотел бы высказаться в нем,Хотел бы в нем рыдать, как дома,И о чужом, и о своем.Оно звенит, стекло живое,И может вырваться из рук,И отвечает громче вдвоеНа приглушенный сердца стук.Одно неверное движенье —Мир разобьется на куски,И долгим стоном пораженьяЕму откликнутся стихи.Мы там на цыпочках проходим,Где счастье дышит и звенит.Мы дружбу с ангелом заводим,Который прошлое хранит.Как будто дело все в раскопках,Как будто небо и земляЕще не слыхивали робких,Звенящих жалоб хрусталя.И будто эхо подземелийЗвучит в очищенном стекле,И будто гул лесной метелиНа нашем праздничном столе.А может быть, ему обещанПокой, и только тишинаИз-за его глубоких трещинСтеклу тревожному нужна.

* * *

Вхожу в торфяные болотаС судьбою своею вдвоем,И капли холодного потаНа лбу выступают моем.Твой замысел мною разгадан,Коварная парка-судьба,Пугавшая смолоду адом,Клейменой одеждой раба.Ты бродишь здесь с тайною целью,Покой обещав бытию,Глушить соловьиною трельюКричащую память мою.

* * *

Скажу тебе по совести,Очнувшейся от сна, —Не слушай нашейНе для тебя она.И не тебе завещаныВ предсмертной бормотнеИ сказки эти вещие,И россказни зловещиеУ времени на дне.Не комнатной бегонииДрожанье лепестка,А дрожь людской агонииЗапомнила рука.И дружество, и вражество,Пока стихи со мной,И нищенство, и княжествоЦеню ценой одной.

ЯСТРЕБ[53]

С тоской почти что человечьейПо дальней сказочной землеГлядит тот ястреб узкоплечий,Сутулящийся на скале.Рассвет расталкивает горы,И в просветленной темнотеТот ястреб кажется узоромНа старом рыцарском щите.Он кажется такой резьбою,Покамест крылья распахнет.И нас поманит за собою,Пересекая небосвод.

БЕЛКА[54]

Ты, белка, все еще не птица,Но твой косматый черный хвостВошел в небесные границыИ долетал почти до звезд.Когда в рассыпчатой метелиТвой путь домой еще далекИ ты торопишься к постелиКолючим ветрам поперек,Любая птица удивитсяТвоим пределам высоты.Зимой и птицам-то не снитсяТа высота, где лазишь ты.И с ветки прыгая на ветку,Раскачиваясь на весу,Ты — акробат без всякой сетки,Предохраняющей в лесу,Где, рассчитав свои движенья,Сквозь всю сиреневую тьму,Летишь почти без напряженьяК лесному дому своему.Ты по таинственным приметамНайдешь знакомое дупло,Дупло, где есть немножко света,А также пища и тепло.Ты доберешься до кладовки,До драгоценного дупла,Где поздней осенью так ловкоЗапасы пищи собрала,Где не заглядывает в щелиПрохожий холод ветровойИ все бродячие метелиПроходят мимо кладовой.Там в яму свалена брусника,Полны орехами углы,По нраву той природы дикой,Где зимы пусты и голы.И до утра луща орехи,Лесная наша егоза,Ты щуришь узкие от смеха,Едва заметные глаза.

СЛАВОСЛОВИЕ СОБАКАМ[55]

1

Много знаю я собак —Романтических дворняг:Пресловутая МумуС детства спит в моем дому.Сердобольная КаштанкаМеня будит спозаранку,А возлюбленная ЖучкаУ дверной танцует ручки.И показывает удальЗнаменитый белый пудель…Много знаю я и прочихСеттеров, борзых и гончих.Их Тургенев и ТолстойПриводили в лес густой…

2

Скоро я моих друзейПоведу в большой музей;В зал такой открою двери,Где живут Чукотки звери.Там приземистый медведьМожет грозно зареветь.Там при взгляде росомахиШевелится шерсть от страха.Там лиса стального цвета —Будто краски рыжей нету,И хитрющая лисаОкунулась в небеса.Рысь защелкает когтямиНад собаками-гостями,И зловещ рысиный щелк,И его боится волк.Что ж к дверям вы сбились в кучкуИ попрятались за Жучку,Мои милые друзья,Не слыхавшие ружья?Вы привыкли к детской соске,Вы, слюнявые барбоски,Напугает тот музейМоих маленьких друзей.

3

Где же те, что в этом миреКак в своей живут квартире,Где же псы сторожевые,Где упряжки ездовые,Почтальоны, ямщикиИ разведчики тайги,Что по каменным карьерамБез дорог летят карьером?Задыхаясь от пургиСреди воющей тайги,Полумертвые от бега,Закусили свежим снегомИ опять в далекий путь,Намозоля ремнем грудь,Вы, рожденные в сугробах,Вам сугробы были гробом.И метель, визжа от злости,Разметала ваши костиВы торосистыми льдамиШли медвежьими следами,Растирая лапы в кровь,Воскресая вновь и вновь.Никогда вы не видалиНа груди своей медали.Кто почтил похвальным словомПсов Георгия Седова?Их, свидетелей трагедий,Съели белые медведи.Сколько их тащило нарты,Курс на норд по рваной картеВ ледяных полях полярных,Запряженные попарно.И в урочищах бесплодныхСколько их брело голодных,Битых палками в пути?Где могилы их найти?

4

Сколько раз я, умирая,Сам пути себе не зная,Потеряв и свет, и след,Выходил на звуки лая,Чтоб моя тропа земная,Стежка горестей и бедВ том лесу не обрывалась,Чтобы силы оставалосьУ меня на много лет.

БАЛЛАДА О ЛОСЕНКЕ[56]

У лиственницы рыжей,Проржавленной насквозь,Мои ладони лижетГубастый серый лось.Ружья еще не слышалИ смерти не искал.Ко мне навстречу вышел,Спустился с дальних скал.В лесу ему — раздолье,Но в этот самый часВстречаю я хлеб-сольюЕго не в первый раз.Он нынче здесь без старших;Доверчив, бодр и смел,Сюда стоверстным маршемЛосенок прилетел.В тайге нас только двое,И нам дышать легко —Все прочее живоеУкрылось далеко.Мы грамоты не знаем,И этот горный крайВсерьез считаем раем,И чем бы он — не рай?

ГАРТ

Нашел я сплав, совсем дешевый,Прошедшей тягостной зимой.Он оловянный и свинцовыйИ перемешанный с сурьмой…Он бы пригоден был для гарта,Любой печатне послужил,Но не рассказами Брет Гарта,А болью выстуженных жил.Он нам годится только в смеси,В приплавке силы золотой,Чтоб нам рассказывать о лесеПочти с библейской простотой,Чтоб нам рассказывать про горы,Болота, реки, камни, мхи,Каким едва ли будут впоруМои стесненные стихи.Он нам годится для параболИносказательных речейВ игре запутаннейших фабулСреди стосуточных ночей.

* * *

Какая в августе весна?Кому нужна теперь она?Ведь солнце выпито до днаЛиствою, пьяной без вина.Моя кружится голова,И пляшет пьяная листва.Давно хрупка, давно желтаЗемная эта красота.И ходит вечер золотойВ угрюмой комнате пустой.И осень бродит на двореИ шепчет мне о сентябре.Гляжу на наши небеса.Там невозможны чудеса.Давно уж темной пеленойПокрыто небо надо мной.И с небосвода дождик льет,И безнадежен небосвод.И осень, — видно, из нерях,И мной задержана в дверях.Таких не видывал грязнульПрошедший солнечный июль.И если б я хотел и мог,Я б запер двери на замок.Не может время мне помочьОбратно лето приволочь.И все же в сердце зажженаВесна.

* * *

Мне недолго побледнетьИ навек остолбенеть.Если ж только не умру,То продрогну на ветру.Впрочем, что мне гореватьИ держаться за кровать.Если даже шар земнойБудет вовсе ледяной,Я мороза не боюсь.Я слезами обольюсь.Мои слезы — горячи,У меня глаза — лучи.У меня в разрезе ртаЗатаилась теплота.Пусть сорвется с языкаРаскаленная тоска.Пусть она расплавит ледВсех арктических широт.Я к любому подойду,Будто где-нибудь в саду,Крепко за руку возьмуИ скажу в лицо ему:Я, товарищ, инвалид.У меня душа болит.Все, что знал когда-то я,Те скрижали бытия,Правду жизни, правду льдаЯ запомнил навсегда.И пойду домой — слепой,Возвышаясь над толпой.Палку высуну вперед,Пробираясь сквозь народ.Не безумный, не немой,Я иду к себе домой.

* * *

Пускай за нас расскажут травы,Расскажут камни и снега,В чем были правы, в чем не правыИ в чем была права пурга.Пускай за нас расскажут птицы,Что нынче, в поисках кормов,Слетелись около столицы,Ее старинных теремов.Пускай же, горбясь и сутулясь,Ероша перья на спине,Они летят вдоль наших улиц,Отлично видимые мне.Им снег полезней манной каши,Им лед — блаженство и уют.Они, как я, из синей чашиХолодный воздух жадно пьют.

* * *

Ты слишком клейкая, бумага,И от тебя мне не отстать,Не сделать в сторону ни шагу,Не опуститься на кровать.Ведь страшно ей проснуться белой,Какой ложилась ввечеру,И быть от солнца пожелтелойИ выгоревшей на ветру.Уж лучше б все она стерпела,Ходя в любых черновиках,Лишь только б ей не быть без делаИ не остаться в дураках.И хорошо, что есть чернила,Чтобы услышанное мной,Бумага свято сохранилаИ увела на свет дневной.

* * *

Ты видишь, подружка,Что облака стружкаПросыпана на небеса.А ветра здесь нету,Чтоб вынести этуВихрастую стружку в леса.Что лайковой ивыЦветных переливовПод солнцем сегодня не счесть.Что листья гак липки,А ветки так гибки,Что можно их в косы заплесть.А елки зубчатыхЗеленых перчатокНе снимут, не сбросят весной,И нынче и преждеВсе в зимней одеждеВстречают и холод и зной.Но время пролитьсяНевидимой птицыВесеннему пенью, и вотЗвенит поднебесьеЗнакомою песней, —И жаворонок поет…

* * *[57]

В воле твоей — остановитьЭтот поток запоздалых признаний.В воле твоей — разорвать эту нитьНаших воспоминаний.Только тогда разрывай до конца,Чтобы связавшая крепко вначале,Если не судьбы, то наши сердца,Нить, как струна, зазвучала…

* * *

Я о деревьях не пишу,Я приказал карандашуБежать любых пейзажей.Все, что в глаза бросалось днем,Я, перед лунным встав огнем,Замазываю сажей.А скалы — скалы далеки.Они не так уж высоки,Как я когда-то думал.Но мне по-прежнему близкиЛюдские приступы тоски,Ее ночные шумы.

ПОСЛЕ ЛИВНЯ

Вдруг ослепляет солнца свет,И изменяют разом цветПоля,И жарко дышит синевой,И к небу тянется травойЗемля.

У КРАЯ ПОЖАРА

Взлетающий пепел пожара,Серебряный легкий туманМешается с дымом и паром,Сырым ядовитым угаромДорогу запутает нам.Наверно, и мы несчастливы,Что сумрачны и молчаливы,И так напряженно глядимНа синей травы переливы,На черный приземистый дым.

* * *

Я целюсь плохо зачастую,Я забираю слишком вверх,Но мой заряд не вхолостую,И выстрел мой — не фейерверк.Нет, я не гнался за удачей.Ствол, раскаленный горячо,Дал выстрел с тяжкою отдачей,Меня ударившей в плечо.Всего за миг до перегрева,Когда, казалось, у стрелкаЛишилась меткости от гневаУже нетвердая рука.Я брошен наземь в той надежде,Что, погруженный в эту грязь,Я буду меток так, как прежде,В холодной луже остудясь.

* * *

Приводит нынешнее летоПослушать пенье в темный лес,И вместо древнего дуэта —Дуэта моря и небес —Вся чаща тысячами звуковТревожит нынче сердце мне,Чтобы и я постиг наукуСопротивленья тишине.

* * *

Незащищенность бытия,Где горя слишком много,И кажется душа твояПоверхностью ожога,Не только грубостью обид,Жестокостью суждений,Тебя дыханье оскорбит,Неловкий взгляд заденет.И, очевидно, оттогоСовсем не в нашей волеКасаться сердца твоего,Не причиняя боли.И тяжело мне даже стихБросать, почти не целясь,В тех детских хитростей твоихДоверчивую прелесть.

* * *

Мечта не остается дома,Не лезет в страхе под кровать,Когда горит в степи солома,Она с пожарами знакома,Ее огнем не испугать.Мечта окапывает поле,Оберегая отчий дом,И кто сказал, что поневолеОна беснуется от боли,Когда сражается с огнем.Ручей, кипящий по соседству,Ее от смерти не спасет.Она другое знает средство,Что ей досталось по наследствуИ с детства взято на учет.Она не бросится к заречнойНедостижимой стороне,А хладнокровно и беспечноОна огонь запалит встречныйПоближе к огненной волне.И ярко вспыхивают травы,И обожженная земляВ дыму, в угаре, в черной славеНа жизнь свое отыщет правоИ защитит свои поля.

* * *

Гроза как сварка кислородная,И ей немало нынче дела,Чтобы сухая и бесплоднаяЗемля опять зазеленела.Земля и небо вместе связаны,Как будто мира половинкиСкрепили этой сваркой газовой —Небесной техники новинкой.Земля хватает с неба лишнегоВо время гроз, во время буриИ средь заоблачного, вышнего,Средь замутившейся лазури.Она привыкла бредить ливнямиИ откровеньем Иоанна,Нравоучениями дивными,Разоблачением обмана.Но все ж не знаменьем магическим —Франклиновым бумажным змеемМы ловим высверк электрическийИ обуздать грозу посмеем.Все приготовлено для этого:И листьев бурное кипенье,И занавесок фиолетовыхВ окне мгновенное явленье.

* * *

Всю ночь он трудится упорноИ на бумажные листкиКак бы провеивает зернаДоспевшей, вызревшей тоски.Сор легкомысленного слова,Клочки житейской шелухиВзлетают кверху, как полова,Когда слагаются стихи.Его посев подобен жатве.Он, собирая, отдаетПризнанья, жалобы и клятвыИ неизбежно слезы льет.Тем больше слез, тем больше плача,Глухих рыданий невзначай,Чем тяжелее и богачеЕго посев и урожай.

ВОДОПАД

В свету зажженных лунной ночьюХрустальных ледяных лампадБурлит, бросает пены клочьяИ скалит зубы водопад.И замороженная пенаВыносится на валуны,В объятья ледяного пленаНа гребне стынущей волны.Вся наша жизнь — ему потеха.Моленья наши и тоскаЕму лишь поводом для смехаБывали целые века.

ЧЕРНАЯ БАБОЧКА[58]

В чернила бабочка упала —Воздушный, светлый жданный гость —И цветом черного металлаОна пропитана насквозь.Я привязал ее за нитку,И целый вечер со столаОна трещала, как зенитка,Остановиться не могла.И столько было черной злостиВ ее шумливой стрекотне,Как будто ей сломали костиУ той чернильницы на дне.И мне казалось: непременноОна сердиться так должнаНе потому, что стала пленной,Что крепко вымокла она,А потому, что, черным цветомСвое окрасив существо,Она не смеет рваться к светуИ с ним доказывать родство.

ДОЖДЬ

Уж на сухой блестящей крышеСледа, пожалуй, не найдешь.Он, может быть, поднялся вышеГлубоко в небо, этот дождь.Нет, он качается на астрах,В руках травинок на весу,Томится он у темных застрех,Дымится, как туман в лесу.Его физические свойстваНеуловимы в этот миг,И им свершенное геройствоМы отрицаем напрямик.И даже мать-земля сырая,И даже неба синеваНам вторят, вовсе забываяДождя случайные слова.

ОБОГАТИТЕЛЬНАЯ ФАБРИКА[59]

Мы вмешиваем быт в стихи,И оттого, наверно,В стихах так много чепухи,Житейской всякой скверны.Но нам простятся все грехи,Когда поймем искусствоВ наш быт примешивать стихи,Обогащая чувство.

* * *

Деревья скроются из глаз,Суют под ноги сучья,Хотят с дороги сбросить насТаинственные крючья.Мы — меньше всех, мы — мельче всех,Мы — просто пешеходы.И на пути не счесть помех,Поставленных природой, —Оврагов, рек, ущелий, ям,Куда упасть недолго,Как ты бы ни был бодр и прямИ преисполнен долга.На нас с разбега небосводИз-за угла наткнетсяИ нас на клочья разнесет,Столкнет на дно колодца.И только встречная луна,Светящая как фара,Нарочно небом зажженаВ предчувствии удара.

ТРЕТЬЯ ПАРКА

Три пряхи жизнь мою прядут,Чтобы скорей вплеталасьВ живую жизнь любых причуд,В любую небывалость.Зачем же ты явилась здесь,Надев одежду пряхи,Как ты могла на небо влезть,Презрев людские страхи?Но ты — не та, что сучит нитьВолокна звездной пряжи,Что рада счастье сохранить,Судьбу спасти от кражи.И ты — не та, что вьет клубок,Запутывая нитиМоих извилистых дорогСреди мирских событий.Ты — та, что жизнь остановитьВсегда имеет право,Что может перерезать нитьМоей судьбы и славы.Затем и ножницы даныВ девические руки,Чтобы казнила без вины,А просто так — от скуки…

ГНЕЗДО[60]

Гнездо твое не свитоИ не утепленоИ веточками бытаНе переплетено.Твои хоромы тесны,Холодны и жесткиВ вершинах скал отвесныхУ берега реки.Средь каменных расселин,Обвитых лентой льда,Куда не может зеленьВзобраться никогда.Твое гнездо, квартира,Откуда видишь тыНе меньше чем полмираС надменной высоты.Ты греешь камень мертвыйСвоим живым теплом,И когти твои стертыОб острый камнелом.От суетной столицыЗа десять тысяч верстТвое гнездо, орлица,Почти у самых звезд.

РОЩА[61]

Еще вчера, руками двигая,Листвы молитвенник листала.Еще казалась вещей книгоюБез окончанья и начала.А нынче в клочья книга порвана,Букварь моей начальной школы,И брошена на тропы черныеВ лесу, беспомощном и голом.И дождик пальцами холоднымиПеребирает листья хмуро,Отыскивая темы модные,Пригодные литературе.А листья письмами подметнымиДрожат у отсыревшей двери,Стучат в ночные стекла потные,Шуршат и молят о доверье.В окно увижу муки дерева,Морозом скрюченные кисти,Ему когда-то люди верили,Его выслушивая листья.Я трону мышцы узловатыеИзмученного исполинаИ преждевременно горбатую,Ветрами согнутую спину.Я верю, верю в твердость мускулов,Живой наполненную силой,Не знающей ни сна, ни усталиИ не боящейся могилы.

* * *

Я жив не единым хлебом,А утром, на холодке,Кусочек сухого небаРазмачиваю в реке…

* * *

Цепляясь за камни кручи,Закутанные тряпьем,Мы шьем на покойников тучи,Иголками хвои шьем.И прямо около дома,Среди предгрозовой мглы,Порожние ведра громаБросаем вниз со скалы.

ГОМЕР

Он сядет в тесный кругК огню костра меж нами,Протянет кисти рук,Ловя в ладони пламя.Закрыв глаза и рот —Подобье изваянья,Он медленно встаетИ просит подаянья.Едва ли есть окрестЯснее выраженья,Чем этот робкий жестПочти без напряженья.С собой он приволокЗаржавленную банку,Походный котелок —Заветную жестянку.Изгибы бледных губВ немом трясутся плачеХлебать горячий суп —Коварная задача.Из десен кровь течет,Разъеденных цингою, —Признанье и почет,Оказанный тайгою.Он в рваных торбасах,В дырявых рукавицах,И в венчиках-слезахМорозные ресницы.Стоит, едва дыша,Намерзшийся калека,Поднимет не спешаМорщинистые веки.Мирская суета —Не веская причинаХранить молчанье рта,Зажав его морщины.И в голосе слышнаПронзительная сила,И пенная слюнаВ губах его застыла.Он — музыка ли сферГармонии вселенной?Бродячий Агасфер,Ходячий труп нетленный.Он славит сотый разПаденье нашей Трои,Гремит его рассказО подвигах героя.Гремит его рассказ,Почти косноязычный,Гудит охрипший бас,Простуженный и зычныйА ветер звуки рвет,Слова разъединяя,Пускает в оборот,В народ перегоняя.То их куда-то вдальЗабрасывает сразу,То звякнет, точно сталь,Подчеркивая фразу.Что было невпопадИль слишком откровенно,Отброшено назад,Рассеяно мгновенно.Вокруг гудит оркестрИз лиственниц латунных,Натянутых окрест,Как арфовые струны.И ветер — вот арфист,Артист в таком же роде,Что вяжет вой и свистВ мелодию погоды.Поет седой Гомер,Мороз дерет по коже.Частушечный размерГекзаметра построже.Метелица мететВ слепом остервененье.Седой певец поетО гневе и терпенье.О том, что смерть и ледНад песнями не властны.Седой певец поет,И песнь его — прекрасна.

* * *

Опять заноют рукиОт первого движения,Опять встаю на муки,На новое сраженье.Представлю на мгновеньеВсе будущие сутки,Неискренние мненья,Божбу и прибаутки.Глаза закрою в страхеИ в сон себя запрячу,И ворот у рубахиРаскрою и заплачу,Чтобы рассвет немилыйВстречать без осужденья,Как много нужно силыПри каждом пробужденье.

* * *[62]

Ведь мы не просто детиЗемли,Тогда бы жить на светеМы не могли.В родстве с любым и небоИ облака,А го укрылась где быТоска?И в горле песни птичьейПодчас тона,И кажется сугубо личнойЛуна.

НАЕДИНЕ С ПОРТРЕТОМ

Ты молча смотришь со стены,Боярыня Марина,Залита пятнами луны,Как стеарином.Ты взглядом гонишь муть и хмарьБесовского веселья.Дрожит наследственный янтарьНа ожерелье.А может, это ложь луны,И сквозь луны уловкиНа шее явственно видныУзлы веревки.

* * *

Лицо твое мне будет сниться,Бровей синеющих разлетИ тот, завешенный ресницей,Голубоватый вечный лед.Но забушует в мире буряИ переменит прежний цветТой безмятежнейшей лазуриНа краски горести и бед.Сверкнет ли россыпь золотаяСреди подземных мерзлых руд,Когда глаза твои растают,Слезами злобы изойдут.Или какой-то страсти взрывом,В тебе гнездящейся давно,Внезапным радостным порывомРаскрыто черное окно.И взглядом долгим и упорнымТы на меня глядишь тайком.Своим невидящим и черным,Как бы обугленным зрачком.

* * *

Нет, я совсем не почтальон,Простой разносчик плача,Я только тем отягощен,Что даром слов не трачу.Ведь я не думал петь и жить,Дрожа измерзшим телом,Но долга этого скоститьЗемля мне не хотела.А я хватался ей назло,Вставая спозаранок,То за шахтерское кайло,А то и за рубанок.И я ее строгал и бил,Доказывая этим,Как крепко я ее любилОдну на целом свете.Но, вырывая обушокИз пальцев ослабелых,Стереть грозилась в порошокМеня в пустынях белых.Она сварила щей горшок,Дала краюху хлеба,В дорожный сунула мешокКуски и льда и неба.Уж недалек конец пути,И силы так немного.Мне только б слезы донестиДо первого порога.

* * *

Ветров, приползших из России,Дыханье чувствует рука —Предвестие эпилепсииИль напряженье столбняка.Давно потерян счет потерям,И дни так призрачно легки,И слишком радостно быть зверем,И навсегда забыть стихи.Но бедных чувств ограниченье,Вся неурядливость мечты,Встает совсем в ином значеньеВ гипнозе вечной мерзлоты.Зачем же с прежнею отвагойЯ устремляюсь в дальний путь?Стихи компрессною бумагойДавно положены на грудь.Чего бояться мне? Простуды,Колотья в сердце иль в боку?Иль впрямь рассчитывать на чудо,На самовластную тоску.Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности — к движенью,И — что страшней — наоборот.Но знаю я, что там, на воле,С небес такой же валит снегИ ждет, моей болея болью,Меня зовущий человек.

* * *

Нет, нет, не флагов колыханье,С небес приспущенных на гроб,Чужое робкое дыханьеЕго обвеивает лоб.Слова любви, слова разлукиЩекочут щеки мертвецу,Чужие горестные рукиСкользят по серому лицу.Как хорошо, что тяжесть этуНе ощутить уже ему,В гробу лежащему поэту,И не измерить самому.Он бы постиг прикосновенийКрасноречивейший язык,Порыв бесстрашных откровенийВ последний час, в последний миг.Лица разглажены морщины,И он моложе, чем вчера.А каковы смертей причины —Об этом знают доктора.

* * *

Я нынче — только лицедейТуманом выбеленных далей,Оленьих топких площадей,Глухих медвежьих магистралей.Я все еще твержу слова,Какие слышал в том рассвете.Мне нашептала их трава,Слова неслыханные эти.Что речи вещих мудрецовПеред собраньем откровений,Репья, бурьяна и волчцов —Простых кладбищенских растений.

* * *

Ведь только утром, только в часРассветного раздумья,Когда исчерпан весь запасПритворства и безумья,Когда опасность — как петля,Свисающая с крюка,Мое сознанье оголя,Манит минутной мукой.Тогда все тени на стене —Миражи ясновидца,И сам с собой наединеБоюсь я находиться.

НОЧЬЮ

Я из кустов скользну, как смелый,Как исхудавший хищный зверь,Я навалюсь костлявым теломНа робко скрипнувшую дверь.Я своего дождался часа,Я встану тенью на стене,И запах жареного мясаЩекочет властно ноздри мне.Но я — не вор, я — только нищий,В холодном бьющийся поту,Иду как волк на запах пищиИ тычу пальцы в темноту.Я открываю занавеску,И синеватый лунный светВдруг озаряет блеском резкимПустой хозяйский кабинет.Передо мной на полках книжныхТеснятся толпы старых книг,Тех самых близких, самых ближних,Былых товарищей моих.Я замираю ошалело,Не веря лунному лучу.Я подхожу, дрожа всем телом,И прикоснуться к ним хочу.На свете нет блаженней мигаДерзанья дрогнувшей руки —Листать теплеющие книги,Бесшумно трогать корешки.Мелькают литеры и строчки,Соединяясь невпопад.Трепещут робкие лис точкиИ шелестят как листопад.Сквозь тонкий, пыльный запах тленьяТелесной сущности томовЖивая жизнь на удивленьеИ умиленье всех умов.Про что же шепчет страшный шелестСухих заржавленных страниц?Про опозоренную прелестьЛюбимых действующих лиц.Что для меня своих волненийВесьма запутанный сюжет?Ведь я не с ним ищу сравнений,Ему подобья вовсе нет.Волнуют вновь чужие страстиСильней, чем страсть, чем жизнь своя.И сердце рвут мое на частиВраги, герои и друзья.И что мне голод, мрак и холодВ сравненье с этим волшебством,Каким я снова сыт и молодИ переполнен торжеством.

* * *

Не поймешь, отчего отсырела тетрадка —То ли ночью излишне обильна роса?То ли жить той тетрадке настолько несладко,Что забила глаза ей слеза?А глаза ведь смотрели и ясно и жадноНа деревья с зеленой мохнатой корой,На вечерней реки перелив шоколадный,На лиловый туман под горой.Почему же мое помутневшее зреньеТвоего разглядеть не сумело лица?Неужели мне больше не ждать озареньяИ навек превратиться в слепца?

* * *

Лучше б ты в дорожном платьеНе ходила у моста,Не кидалась бы в объятьяНеуклюжего куста.На плече плакучей ивыРазрыдалась ты сейчас,Не сводя с крутых обрывовШироко раскрытых глаз.Для чего ж ты испыталаПритяжение луны,Слабый запах краснотала,Горький аромат весны…

ЗЕМЛЯ СО МНОЮ

Я на спину ложусь,И вместе с целым светомЯ посолонь кружусьВеселым этим летом.Кругом меня — леса,Земля же — за спиною.Кривые небесаНагнулись надо мною.Уже моя рука,Дрожа нетерпеливо,Вцепилась в облака,В щетину конской гривы.Я будто волочуВесь мир сейчас с собоюИ сызнова хочуЗажить его судьбою.

* * *

Мне полушубок давит плечи.И ветер- вечный мой двойникОткроет дверь, задует свечиИ запретит вести дневник.Я изорву, сомну страницу,Шагну на шаткое крыльцо,И как пощечины — зарницыМне небом брошены в лицо.Со мною шутит наше летоВ кромешной нашей темноте.Сейчас не время для рассветаЧасы, часы еще не те.

* * *

Поэты придут, но придут не оттуда,Откуда их ждут.Предместья всю жизнь дожидаются чуда,И чудо на блюде несут.Оно — голова Иоанна Предтечи,Безмолвная голова.Оно — немота человеческой речи,Залитые кровью слова.А может быть, той иудейской царевнеНе надо бы звать палачей?И в мире бы не было их задушевней,Задушенных этих речей.Но слово не сказано. Смертной истомойИскривлены губы, и мертвый пророкДля этих детей, для толпы незнакомойСберег свой последний упрек.Та клинопись накрепко врезана в кожу,И буквы — морщины лица.И с каждой минутой все четче и строжеЧерты на лице мертвеца.

ТОСТ ЗА РЕЧКУ АЯН-УРЯХ

Я поднял стакан за лесную дорогу,За падающих в пути,За тех, что брести по дороге не могут,Но их заставляют брести.За их синеватые жесткие губы,За одинаковость лиц,За рваные, инеем крытые шубы,За руки без рукавиц.За мерку воды — за консервную банку,Цингу, что навязла в зубах.За зубы будящих их всех спозаранкуРаскормленных, сытых собак.За солнце, что с неба глядит исподлобьяНа то, что творится вокруг.За снежные, белые эти надгробья,Работу понятливых вьюг.За пайку сырого, липучего хлеба.Проглоченную второпях,За бледное, слишком высокое небо,За речку Аян-Урях!

* * *[63]

Мне горы златые — плохая опора,Когда высота такова,Что страшно любого в пути разговора,И кружится голова.И что мне погода, приличья и мода,Когда высота такова,Что мне не хватает глотка кислорода,Чтоб ясно звучали слова.И колют мне грудь, угрожая простудой,Весенние сквозняки.И я вечерами, как будто на чудо,Гляжу на чужие стихи…

* * *

Мигрени. ГоловокруженьяИ лба и шеи напряженья.И недоверчивого ртаГоризонтальная черта.Из-за плеча на лист бумажныйТак неестественно отважноЛожатся тени прошлых лет,И им конца и счета нет…

* * *

Сказала мне соседка:— Сходить бы вам к врачам,Вы плачете нередко,Кричите по ночам.И маленькие детиБоятся ваших слов.Ужель на целом светеНе станет докторов?Но мне не отмолчатьсяОт ночи. В эту ночьВрачи и домочадцыНе могут мне помочь.Я все слова припомнил,Какими называлТебя в каменоломнеСреди дремавших скал.Но сердце ведь не камень,Его не уберечь.К чему ж ломать стихамиРазмеренную речь?Все это ведь — не прятки,А наша боль и быль,Дырявые палатки,Мороженая пыль.От взрывов аммонитаЛожится жаркий дымНа каменные плитыТяжелым и густым…Сегодня, чести ради,Я волю дал слезам.Их шорох по тетрадиУслышал ночью сам.Что сердцу было мило,Потеряно в тщете.Проклятые чернилаРасплылись на листе.Мутны и непрозрачныНа свет мои стихи.И рифмы — неудачны,И жалобы — горьки.Полны слова простыеЗначением двойным.И зря сушу листы яДыханием моим.

* * *

Пусть невелик окна квадрат,Перекрещенный сталью,Мне в жизни нет милей наград,Чем эта встреча с далью,Где даже солнце, изловчась,На двор вползает снизу,Скользит уже не первый часПо узкому карнизу.Где у меня над головой,В распахнутую фортку,Влетает зайчик световой,Блистательный и верткий…Отсюда даль — совсем не дальЕе, как запах вешний,Ничто — ни камень и ни стальНе сделают нездешней.Она, как счастие мое,За каменной стеноюНа постоянное житьеПрописана со мною.Но слышен громкий голос дня:Гремят замком-затвором,И отрезвляет жизнь меняКарболовым раствором.

РАКОВИНА[64]

Я вроде тех окаменелостей,Что появляются случайно,Чтобы доставить миру в целостиГеологическую тайну.Я сам — подобье хрупких раковинБылого высохшего моря,Покрытых вычурными знаками,Как записью о разговоре.Хочу шептать любому на ухоСлова давнишнего прибоя,А не хочу закрыться наглухоИ пренебречь судьбой любою.И пусть не будет обнаруженаПоследующими векамиОкаменевшая жемчужинаС окаменевшими стихами.

* * *

Он в чердачном помещеньеВ паутине и в пылиПринял твердое решеньеОстанавливать вращеньеЗакружившейся земли.И не жди его к обеду:Он сухарь с утра грызет.И, подобно Архимеду,Верит он в свою победу,В то, что землю повернет.Он — живительный источник,Протекающий в песках,И среди страстей непрочныхОн — источник знаний точных,Обнаруженных в стихах.Он — причина лихорадок,Вызывающих озноб,Повелительный припадокСредь разорванных тетрадок —Планов, опытов и проб.

В ЦЕРКВИ

Наши шеи гнет в поклонеСтаромодная стена,Что закована в иконыИ свечой облучена.Бред молений полуночныхЗдесь выслушиваем мы,Напрягая позвоночник,Среди теплой полутьмы.Пахнет потом, ярым воском,Свечи плачут, как тогда…Впечатлительным подросткомЗабирался ты сюда.Но тебе уж не проснутьсяСнова в детстве, чтобы тыВновь сумел сердец коснутьсяПравдой детской чистоты.И в тебе кипит досадаОт житейских неудач,И тебе ругаться надо,Затаенный пряча плач.Злою бранью или лаской,Богохульством иль мольбой —Лишь бы тронуть эту сказку,Что сияет над тобой.

* * *[65]

Меня застрелят на границе,Границе совести моей.Кровавый след зальет страницы,Что так тревожили друзей.Когда теряется дорогаСреди щетинящихся гор,Друзей прощают слишком много,Выносят мягкий приговор.Но есть посты сторожевыеНа службе собственной мечты.Они следят сквозь вековыеУщербы, боли и тщеты.Когда, в смятенье малодушном,Я к страшной зоне подойду,Они прицелятся послушно,Пока у них я на виду.Когда войду в такую зонуУж не моей — чужой страны,Они поступят по закону,Закону нашей стороны.Чтобы короче были муки,Чтобы убить наверняка,Я отдан в собственные руки,Как в руки лучшего стрелка.

ВОСПОМИНАНИЕ

Колченогая лавчонка,Дверь, в которую вошлаДрагоценная девчонка,И — как будто не была.Дверь до крайности заволглаИ по счету: раз! два! три! —Не хотела слишком долгоОткрываться изнутри.И, расталкивая граждан,Устремившихся в подвал,Я тебя в старухе каждой,Не смущаясь, узнавал.Наконец ты появилась,Свет ладонью затеня,И, меняя гнев на милость,Обнаружила меня.Ты шагала в черной юбкеЗа решительной судьбой.Я тащил твои покупки,Улыбаясь, за тобой.Свет таких воспоминаний —Очевидных пустяков —Явный повод для страданийИ завышенных стихов.А стихи ведь только средство,Только средство лишний разОщутить твое соседствоВ одинокий зимний час.

* * *

Какой же дорогой приходит удача?Где нищенка эта скулит под окном?И стонет в лесу, захлебнувшись от плача,От плача по самом земном?Неправда — удача дорогою волиИдет, продвигаясь, вершок за вершком,Крича от тупой, нарастающей боли,Шагая по льду босиком.Неправда — удача дорогою страстиПриходит, и, верно, онаНе хочет дробиться на мелкие частиИ в этом сама не вольна.……………………………………….Столы уж накрыты, и двери открыты,И громко читают рассказ —Зловещий рассказ о разбитом корыте,Пугающий сыздетства нас.

* * *

Удача — комок нарастающей боли.Что долго терпелась тайком,И — снежный, растущий уже поневоле,С пригорка катящийся ком.И вот этот ком заслоняет полмира,И можно его превратить,Покамест зима — в обжитую квартируИль — в солнце его растопить.И то и другое, конечно, удача,Закон, говорят, бытия.Ведь солнцу решать приходилось задачиТрудней, чем задача моя.

* * *[66]

Мечта ученого почтенна —Ведь измеренье и расчетСопровождают непременноЕе величественный ход.Но у мечты недостовернойЕсть преимущество свое,Ее размах, почти безмерный,Ее небесное житье.Ее пленительною силойЛюдская страсть увлечена,Бросая по свету могилыИ забывая имена.Что в том, что нужно строить прочно?Что нет естественных защит?Все, что чрезмерно, что неточно,Все поднимается на щит.И даже то, что так ничтожно,В чем героического нет,Одною этой силой можноВести дорогою побед.И можно ею лишь одноюОстановить солнцеворот —Всей силой сердца запасною,Внезапно пущенною в ход.И все физически не просто,И человек, в согласье с ней,Повыше собственного ростаИ самого себя сильней.Так ищут подвигов без славы,Так просятся в проводникиК вулканам, искрящимся лавой,Через глухие ледники.Так ищут лоцманского места,Пока осенняя вода,Сбивая снег в крутое тесто,Еще не вылепила льда.Мечты прямое назначенье,Нам оживляющее рай,Не только в преувеличеньеВ том, что хватает через край,А в том, что в сердце нашем скрытоИ обнажается сейчас,Чтоб быть единственной защитойОт треска слишком трезвых фраз.И потому любой наукеНе угоняться за мечтой,Когда она — добра порукаИ щеголяет красотой.Но мир вздохнет от облегченья,Когда раскроет тот секрет,Что для ее обозначеньяЕще и формулы-то нет.Что в фосфорическом свеченьеМечтой обещанных временИзвечны поиски значеньяЕе таинственных имен.

СТИХИ В ЧЕСТЬ СОСНЫ[67]

Я откровенней, чем с женой,С лесной красавицей иной.Ты, верно, спросишь, кто она?Обыкновенная сосна.Она не лиственница, нет,Ее зеленый мягкий светМне в сердце светит круглый годВо весь земной круговорот.В жару и дождь, в пургу и знойОна беседует со мной.И шелест хвойный, как стихи —Немножко горьки и сухи.И затаилась теплотаВ иголках хвойного листа,В ее коричневой коре,С отливом бронзы при заре,Где бури юношеских летГлубокий выщербили след,Где свежи меты топора,Как нанесенные вчера.И нет секретов между мнойИ этой бронзовой сосной.И слушать нам не надоестВсе, что волнуется окрест.Конечно, средь ее ветвейНе появлялся соловей.Ей пели песни лишь клесты —Поэты вечной мерзлоты.Зато любой полярный клестТянулся голосом до звезд.Средь всякой нечисти леснойОна одна всегда со мной.И в целом мире лишь онаДо дна души огорченаМоею ранней сединой,Едва замеченной женой.Мы с той сосной одной судьбы:Мы оба бывшие рабы,Кому под солнцем места нет,Кому сошелся клином свет,И лишь оглянемся назад,Один и тот же видим ад.Но нам у мира на краюВдвоем не хуже, чем в раю…И я горжусь, и я хвалюсь,Что я ветвям ее молюсь.Она родилась на скале,На той же сумрачной земле,Где столько лет в борьбе со льдомЯ вспоминал свой старый дом,Уже разрушенный давно,Как было жизнью суждено.Но много лет в моих ночахМне снился тлеющий очаг,Очаг светил, как свет звезды,Идущий медленно во льды.Звезда потухла — только светЕще мерцал немало лет.Но свет померк, в конце концовКоснувшись голых мертвецов.И ясно стало, что звездаДавно погасла навсегда.А я — я был еще живойИ в этой буре снеговой,Стирая кровь и пот с лица,Решился биться до конца.И недалек был тот конец:Нависло небо, как свинец,Над поседевшей головой,И все ж — я был еще живой.Уже зловещая метельСтелила смертную постель,Плясать готовилась пургаНад трупом павшего врага.Но, проливая мягкий светНа этот смертный зимний бред,Мне ветку бросила она —В снегу стоявшая сосна —И наклонилась надо мнойВо имя радости земной.Меня за плечи обнялаИ снова к бою подняла,И новый выточила меч,И возвратила гнев и речь.И, прислонясь к ее стволу,Я поглядел смелей во мглу.И лес, не видевший чудес,Поверил в то, что я — воскрес.Теперь ношу ее цветаВ раскраске шарфа и щита:Сияют ясной простотойЗеленый, серый, золотой.Я полным голосом пою,Пою красавицу свою,Пою ее на всю страну,Обыкновенную сосну.

* * *[68]

Замшелого камня на свежем изломеСверкнувшая вдруг белизна…Пылает заката сухая солома,Ручей откровенен до дна.И дыбятся горы, и кажется страннымЖурчанье подземных ключейИ то, что не все здесь живет безымянным,Что имя имеет ручей.Что он занесен на столичные карты,Что кто-то пораньше, чем я,Склонялся здесь в авторском неком азартеНад черным узором ручья.И что узловатые, желтые горыСлезили глаза и ему,И с ними он вел, как и я, разговорыПро горную Колыму.

* * *

Хочу я света и покоя,Я сам не знаю, почемуГудки так судорожно воютИ разрезают полутьму.Как будто, чтобы резать тучи,Кроить на части облака,Нет силы более могучей,Чем сила хриплого гудка.И я спешу, и лезу в люди,Косноязыча второпях,Твержу, что нынче дня не будет,Что дело вовсе не в гудках…

* * *

Ты не срисовывай картинок,Деталей и так далее.Ведь эта битва — поединок,А вовсе не баталия.И ты не часть чужого плана,Большой войны таинственной.Пусть заурядного романаТы сам герой единственный.Ты не останешься в ответеЗа все те ухищрения,С какими легче жить на свете,Да, легче, без сомнения…

* * *

Да, он оглох от громких споровС людьми и выбежал сюда,Чтобы от этих разговоровНе оставалось и следа.И роща кинулась навстречу,Сквозь синий вечер напролом,И ветви бросила на плечи,Напоминая о былом.И судьбы встали слишком близкоДруг к другу, время хороня,И было слишком много рискаВ употреблении огня.

* * *

Воображенье — вооруженье,И жить нам кажется легко,Когда скала придет в движеньеИ уберется далеко.И у цветов найдется запах,И птицы песни запоют,И мимо нас на задних лапахМедведи медные пройдут.

* * *

Нам время наше грозамНапрасно угрожало,Душило нас морозамиИ в погребе держало.Дождливо было, холодно,И вдруг — такое лето, —Хоть оба мы — немолодыИ песня наша спета.Что пелась за тюремнымиЗатворами-замками,Бессильными и гневнымиУпрямыми стихами,Что творчества изустногоБыла былиной новой,Невольничьего, грустного,Закованного слова.И песни этой искренность,Пропетой полным голосом,Серебряными искрамиПронизывает волосы…

* * *

Не только актом дарственнымРасщедрившейся сказкиТы проступаешь явственно,Как кровь через повязку.И боль суровой кароюОпять ко мне вернулась,Затем, что рана стараяЕще не затянулась.Пока еще мы молодыДушою и годами,Мы лечим раны холодом,Метелями и льдами.Но, видно, в годы зрелыеНе будет облегченьяОт слишком устарелогоТаежного леченья.И смело ночью звездною,Развеяв все туманы,Мы лечим эту грозную,Мучительную рануПовязкой безыскусственной,Пропитанной простою,Горячей и сочувственнойДушевной теплотою.

* * *

Мы имя важное скрываем,Чужою кличкою зовемТу, что мы лучше жизни знаем,Чью песню с юности поем.И от неназванного словаОстрее грусть, больнее боль,Когда мы явственно готовыЗаветный выкрикнуть пароль.Что за подпольщина такая?Зачем уклончивее взорУ наступающего мая,Вступающего в заговор?Что охватил листву предместья,Камней дорожных немоту.И я и ты мы с лесом вместеПережидаем темноту.И в напряженное безмолвье,В предгрозовую духотуУсловный знак ярчайших молнийВнезапно кинут в высоту.И в этом новом освещенье,Пока гроза недалеко,Мы забываем запрещеньяИ выдаем себя легко.

* * *

Есть мир. По миру бродит слово,Не различая у людейНи малого и ни большогоВ масштабах действий и идей.Оно готово все на картуПоставить из-за пустяка,Оно в своем слепом азартеЛегко дорвется до греха.И, меря все единой мерой.На свой изломанный аршин,Не хочет жертвовать пещеройДля одиночества вершин.

* * *

Прочь уходи с моего пути!Мне не нужна опора.Я и один могу добрестиУзкой тропинкой в горы.Дикие розы в горах цветутВ яркости небывалой.Каждая сопка кажется тутБудто от крови — алой.Только лишь я разобрать могуКровь это или розы?Лед ли блестит на плотном снегуИли людские слезы?Видишь — песок у меня в горсти?Это — песок дорожный,Не удивляйся и не грусти —Все сожаленья ложны.Ветер похода щекочет грудь,Сердцу до боли тесно.Залит луной одинокий путь,Мне хорошо известный.

* * *

Все стены словно из стекла,Секретов нет в любой квартире,И я гляжу из-за углаНа все, что делается в мире.Людского сердца кривизнуЯ нынче вымерю лекаломИ до рассвета не уснуВ моем унынье небывалом.И вижу я, что честь и ложьВступили вновь в единоборство.И в спину чести всажен нож,И странно мне ее упорство.Упасть бы наземь ей давно.Тогда сказали б с одобреньем: —Вот что наделало вино, —И отвернулись бы с презреньем.

* * *

С тобой встречаемся в дожде,В какой-то буре, в реве, в громе,И кажется, что мы нигдеИначе не были б знакомы.Нам солнца, видно, и не ждать.Нас не смутишь грозой нимало.И вспышки молний — благодать,Когда нам света не хватало.

* * *

Ты услышишь в птичьем гамеВ этот светлый, легкий час,Что земля с ее снегамиРасступилась под ногами,Но сдержала все же нас.Суть бессилия мороза,Очевидно, только в том,Что мороз не может слезыОбъявить житейской прозойВ рассужденьях о былом.Даже времени бессильеПодтверждается сейчасТем, что крепнут наши крылья,Не раздавленные былью,Вырастая во сто раз.А бессилие пространстваНе полетами ракет —Измеряют постоянством,Несмотря на годы странствий,Без надежд и без побед.Это — власть и сила слова,Оброненного тайком.Это слово — свет былого,Зажигающийся сноваПеред жизнью и стихом.Это слово — песни сколок —Той, что пелась наугад,Не достав до книжных полок,Пелась в лиственницах голых,Шелестя, как листопад.Заглушенная поземкой,Песня, петая негромко,У созвездий на глазахВ разрывающих потемкиОслепительных слезах.

* * *

Мы с ним давно, давно знакомы:Час? Или век? И нет нуждыНам из бревенчатого домаБежать куда-нибудь во льды.И все рассказано, что надо,И нам молчать не надоест —Яснее слов одни лишь взгляды,Яснее взглядов только жест.Нам нет дорог из этой двери,Нам просто некуда идтиВедь даже птицы, даже звериКончают здесь свои пути.Чего я жду? Весны? Обеда?Землетрясенья? Или тойВолны спасительного бредаВ сраженье с вечной мерзлотой?

* * *

Давно мы знаем превосходствоПрироды над душой людской,Ее поверив благородству,Мы в ней отыскиваем сходствоС своей судьбою городской.Мы по ее живем приметам.Мы — мира маленькая часть,Мы остальным всю жизнь согреты,Его ночей, его рассветаВсегда испытывая власть.Чужой напяленною кожейМы смело хвалимся подчас.И мы гордимся сами тоже,Что на бездушное похожиНа слух, на ощупь и на глаз.Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,Тот свищет, точно соловей.А кто не дрогнул перед дыбой,Тому базальтовою глыбойЯвиться было бы верней.Чего же мне недоставало,О чем я вечно тосковал?Я восхищался здесь, бывало,Лишь немотою минералаИли неграмотностью скал.Когда без всякого расчетаВесенней силою дождейТворилась важная работаСмывать и кровь и капли потаСо щек измученных людей.Где единица изнуренья?Где измеренье нищеты?И чем поддерживать гореньеВ душе, где слышен запах тленьяИ недоверчивость тщеты?Не потому цари природы,Что, подчиняясь ей всегда,Мы можем сесть в бюро погодыИ предсказать ее на годыПогода — это ерунда.А потому, что в нас чудесноПовторены ее черты —Земны, подводны, поднебесны,Мы ей до мелочи известныИ с нею навек сведены.И в ней мы черпаем сравненья,И стих наполнен только тем,Чем можно жить в уединеньеС природою в соединеньеСредь нестареющихся тем

* * *

Тупичок, где раньше медникПриучал мечтать людей,Заманив их в заповедникЧайников и лебедей.Есть святые тротуары,Где всегда ходила ты,Где под скоропись гитарыЗашифрованы мечты.Инструмент неосторожныйРаньше, чем виолончель,Поселил в душе тревожнойНепредвиденную цель.Фантастическая проза,Помещенная в стихи. —Укрепляющая дозаЧеловеческой тоски.

* * *

Был песок сухой, как порох,Опасавшийся огня,Что сверкает в разговорахВозле высохшего пня.Чтоб на воздух не взлетели,Достигая до небес,Клочья каменной метели,Звери, жители и лесБыли топкие трясиныВместо твердых площадей,Обращенные в машины,Поглощавшие людей.Средь шатающихся кочекНа болоте, у рекиПод ногами — только строчекНенадежные мостки.

* * *

Свет — порожденье наших глаз,Свет — это боль,Свет — испытание для нас,Для наших воль.Примета света лишь в одномВ сознанье тьмы,И можно бредить белым днем,Как бредим мы.

* * *

Мне не сказать, какой чертоюЯ сдвинут с места — за черту,Где я так мало, мало стою,Что просто жить невмоготу.Здесь — не людское, здесь — Господне,Иначе как, иначе ктоНапишет письма Джиоконде,Засунет ножик под пальто.И на глазах царя ИванаСверкнет наточенным ножом,И те искусственные раныИскусства будут рубежом.И пред лицом моей МадонныЯ плачу, вовсе не стыдясь,Я прячу голову в ладони,Чего не делал отродясь.Я у себя прошу прощеньяЗа то, что понял только тут,Что эти слезы — очищенье,Их также «катарсис» зовут.

* * *

Гроза закорчится в припадке,Взрывая выспренний туман,И океан гудит в распадке,А он — совсем не океан —Ручей, раздутый половодьем,Его мечта не глубока,Хоть он почти из преисподнейЛетел почти под облака.И где искать причин упадка?На даче? В Сочах? Или там —В дырявой бязевой палатке,Где люди верят только льдам.Где им подсчитывают виныИ топчут детские сердца,Где гномы судят исполинов,Не замолчавших до конца.И все стерпеть, и все запомнить,И выйти все-таки детьмиИз серых, склизких, душных комнат,Набитых голыми людьми.И эти комнаты — не баня,Не пляж, где пляшут и поют:Там по ночам скрипят зубамиИ проклинают тот «уют».И быть на жизнь всегда готовым,И силы знать в себе самом —Жить непроизнесенным словомИ неотправленным письмом.

* * *

Какой еще зеленой зорькиТы поутру в чащобе ждешь?Табачный дым глотаешь горький,Пережидая дымный дождь?Ты веришь в ветер? Разве правоНа эту веру ты имел?Оно любой дороже славы,Оно — надежд твоих предел.

* * *[69]

…А лодка билась у причала,И побледневший рулевойГлядел на пляшущие скалыИ забывал, что он — живой.И пальцы в боли небывалой,Не ощущаемой уже,Сливались с деревом штурвалаНа этом смертном рубеже.И человек был частью лодки,Которой правил на причал,И жизнь была, как миг короткий,По счету тех земных начал,Что правят судьбы на планете,И, воскрешая и губя,И лишь до времени в секретеСпособны выдержать себя.И вот, спасая наши души,Они проводят между скалЛишь тех, кто только им послушен,Кто жизни вовсе не искал…

* * *

Что песня? — Та же тишина.Захвачено вниманьеЛишь тем, о чем поет она,Повергнув мир в молчанье.Нет в мире звуков, кроме тех,Каким душой и теломТы предан нынче без помехВ восторге онемелом.Ты песне вовсе не судья,Ты слышал слишком мало,Ты песней просто жил, как я,Пока она звучала.

* * *

Сирень сегодня поутруНеторопливоОтряхивалась на ветруБрезгливо.Ей было, верно, за глазаДовольноДождя, что в ночь лила грозаНевольно.И пятипалым лепесткомТрясла в ненастье,Сирень задумалась тайкомО счастье,Не нужном людям до утра,До света,Хотя знакома и стараПримета.

* * *

Опять застенчиво, стыдливоЛуной в квартиру введенаТа ночь, что роется в архивахИ ворошит всю жизнь до дна.У ней и навыка-то нетуПеребирать клочки бумаг,Она торопится к рассветуИ ненавидит свой же мрак.Она почти что поневолеПугать обязана меня,Сама порой кричит от боли,Коснувшись лунного огня.Да ей бы выгодней сторицейПо саду шляться вслед за мной,И ей не в комнате бы рыться,Ее пространство — шар земной.Но при такой ее методе,Как ясно совести моей,Она нуждается в природе,В подсказке лиц и тополей.

* * *

А мы? — Мы пишем протоколы,Склонясь над письменным столом,Ее язык, простой и голый,На наш язык переведем.И видим — в ней бушуют страстиКуда сильней, чем наша страсть,Мы сами здесь в ее же власти,Но нам не сгинуть, не пропасть,Пока не выскажется явноЕе душа, ее строка,Пока рассказ о самом главномМы не услышим от стиха.Пускай она срывает голосПорой почти до хрипоты,Она за жизнь свою боролась,А не искала красоты.Ей не впервой терпеть лишенья,Изнемогать от маеты,И чистота произношеньяНе след душевной чистоты.И время быть ее допросу:Ее свидетельская речьСлышна сквозь снежные заносыИ может нас предостеречь.От легкомысленности песни,От балагурства невпопадМир до сих пор для сердца тесенИ тесен также для баллад.

* * *

Слова — плохие семена,В них силы слишком мало,Чтобы бесплодная странаТотчас же зацветала.Но рядом с песней есть примерЖивого поведенья,Что не вмешается в размер,Не лезет в отступленье,Тогда короче будет срокДо урожайной жатвы,Чему никто помочь не могМолитвой или клятвой.И можно выжить среди льда,И быть других чудесней,Но лишь тогда, тогда, тогда,Когда и жизнь — как песня.

В ЗАЩИТУ ФОРМАЛИЗМА

Не упрекай их в формализме,В любви к уловкам ремесла.Двояковыпуклая линзаЧудес немало принесла.И их игрушечные стекла,Ребячий тот калейдоскоп —Соединял в одном биноклеИ телескоп и микроскоп.И их юродство — не уродство,А только сердца прямота,И на родство и на господствоРассвирепевшая мечта.Отлично знает вся отчизна,Что ни один еще поэтНе умирал от формализма —Таких примеров вовсе нет.То просто ветряная оспаИ струп болезни коревой.Она не сдерживает роста:Живым останется живой.Зато другие есть примеры,Примеры мщенья высших силТем, кто без совести и верыЧужому Богу послужил.Кто, пораженный немотою,Хватался вдруг за пистолет,Чтоб доказать, чего б он стоил,Когда б он был еще поэт.Тот, кто хотел на путь поэтаСебя вернуть в конце концов,Бегун кровавой эстафетыИзвестных русских мертвецов.Но рассудительные БогиНе принимают смерть таких.И им нужна не кровь двуногих,А лишь с живою кровью стих…

СИНТАКСИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ

Немало надобно вниманья,Чтобы постичь накороткеЗначенье знаков препинаньяВ великом русском языке.Любая птичка-невеличкаУмела истово, впопадСажать привычные кавычкиВокруг зазубренных цитат.И нас сажали в одиночки,И на местах, почти пустых,Нас заставляли ставить точкиВзамен наивных запятых.И, не моргнув подбитым глазом,Не веря дедам и отцам,Мы рвали слог короткой фразойПо европейским образцам.Как ни чужда такая формаСудьбе родного языка,В нее влюбились непритворноИ вознесли за облака.Бедна, должно быть, наша вераИль просто память коротка,Когда флоберовская мераНам оказалась велика.Тогда слова дышали в строчкеЗапасом воздуха в груди,Тогда естественная точкаНас ожидала впереди.И был период двухсотлетний,Когда периодов длинуЛюбили вовсе не за сплетни,За чувств и мыслей глубину.Но страстный слог витиеватыйДавно уж нам не по нутру,Слова пророков бесноватыхДавно мы предали костру.Скучна, скучна нам речь Толстого,Где двоеточий и не счесть,Где позади любого словаЗнак препинанья может влезть.Любой из нас был слишком робок,Чтоб повести такую речь,Где, обойдясь совсем без скобок,Он мог бы всех предостеречь,Чтобы в российской речи топкойНе поскользнуться, не упасть,Не очутиться бы за скобкой,Под двоеточье не попасть.Ехидно сеющий сомненьяЗнак вопросительный таков,Что вызывает размышленьяУ мудрецов и дураков.Зато в обилье восклицанийВся наша доблесть, наша честь.Мы не заслужим порицанийЗа восклицательную лесть.И вот без страха и сомненьяМы возвели глаза гореИ заменили разъясненьяМногозначительным тире.По указующему знакуИмперативного перстаМы повели слова в атаку,И это было неспроста.Нам лишь бы думать покороче,Нам лишь бы в святочный рассказНе высыпались многоточьяНа полдороге наших фраз.А что касается подтекстаИ лицемерных прочих штук,То мы от них пускались в бегство,Теряя перышки из рук.А как же быть в двадцатом векеС архивной «точкой с запятой»?Ведь не найдется человека,Кому она не «звук пустой».Ведь дидактическая прозаНе любит «точки с запятой»,Ею заученная позаВсегда кичится простотой,Той простотой, что, как известно,Бывает хуже воровства,Что оскопила даже песнюВо имя дружбы и родства.И ни к чему ей философский,Живущий двойственностью знак,И в современный слог московскийНам не ввести его никак…Литературного сознаньяОсуществленный идеалНаходит в знаках препинаньяКонсервативный материал.

* * *

Любой бы кинулся в ГомерыИли в Шекспирово родство,Но там не выручат размерыИ не поможет мастерство.За лиру платят чистой кровью,И, задыхаясь в хрипоте,Гомеры жертвуют здоровьемВ своем служении мечте.Они, как жизнь, всегда слепыеИ сочиняют наугад,Ведя сказания любыеБез поощрений и наград.И разве зренье — поощренье,Когда открылся горний мир?Когда вселенная в движеньиНа струнах этих старых лир?Высокопарность этой фразыГомерам нашим не под стать —Им ни единого алмазаИз темной шахты не достать.Алмазы там еще не блещут,Не излучают лунный свет,И кайла попусту скрежещут,Не добиваются побед.Дрожи г рука, немеет тело,И кровь колотится в виски,Когда старательское делоГотово вылиться в стихи.И побегут слова навстречу,И отогнать их не успеть,И надо многих искалечить,Чтобы одно заставить петь.И суть не в том, что наш старательС лотком поэзии в руках —Обыкновенный обывательИ только служит в горняках.В руках-то он не может развеЛоток как следует держать?Он просто золота от грязиНе научился отличав.Ведь это просто неуместно,Недопустимо наконец,Когда лирическую песнюНам о любви поет скопец.И разве это не нелепость,Что приглашаются юнцыВести тетрадь с названьем «Эпос»,Где пишут только мудрецы.

* * *

Мне жизнь с лицом ее подвижнымБывает больше дорога,Чем косность речи этой книжной,Ее бумажная пурга.И я гляжу в черты живыеИздалека, издалекаГлухие дали снеговыеМеня лишили языка.Я из семейства теплокровных,Я не амфибия, не гад,Мои рефлексы — безусловны,Когда меня уводят в ад.Ни вдохновительный звоночек,Ни лицемерный метрономНе извлекут слюны из строчек,Привыкших думать о живом.

МАРТ

То притворится январем,Звеня, шурша, хрустя,И льдом заклеивает дом,Нисколько не шутя.То он в обличье февраля,Закутанный в пургу,Свистя, выходит на поля,И вся земля в снегу.То вдруг зазвякает капельСреди коньков и лыжКак будто падает апрель,Соскальзывая с крыш.Нет, нам не открывает картИгра календаря.Таким ли здесь встречала мартМосковская заря?

* * *

Я падаю — канатоходец,С небес сорвавшийся циркач,Безвестный публике уродец,Уже не сдерживая плач.Но смерть на сцене — случай редкий,Меня спасет и оттолкнетПредохранительная сеткаМеридианов и широт.И до земли не доставаяИ твердо веря в чудеса,Моя судьба, еще живая,Взлетает снова в небеса.

* * *[70]

Она никогда не случайна —Речная полночная речь.Тебе доверяется тайна,Которую надо сберечь.Укрыть ее в склепе бумажном,В рассказы, заметки, стихи,Хранящие тайну отважноДо самой последней строки.Но это еще не открытье,Оно драгоценно тогда,Когда им взрывают событья,Как вешняя злая вода.Когда из-под льда, из-под спуда,Меняя рельеф берегов,Вода набегает, как чудоРасплавленных солнцем снегов.

* * *

Кто верит правде горных далей,Уже укрывшихся во мгле,Он видит были до деталейВ увеличительном стекле.И в смертных датах, в грустных числахСквозь камень, будто сквозь стекло,Он ищет хоть бы каплю смысла,Каким оправдывалось зло.И щеголяет отщепенством,Прикрыв полою пиджакаТетрадку, где с таким блаженствомЕго свирепствует тоска.

* * *

Зачем я рвал меридианы?К какой стремился широте?Тесны полуночные страныОкрепшей в холоде мечте.Я снова здесь. Но нет охотыТому, кто видел горный край,Считать московские долготыЗа чье-то счастье, чей-то рай…

* * *

От солнца рукою глаза затеня,Седые поэты читают меня.Ну что же — теперь отступать невозможно.Я строки, как струны, настроил тревожно.И тонут в лирическом грозном потоке,И тянут на дно эти темные строки…И, кажется, не было сердцу милейСожженных моих кораблей…

Стихотворение написано на Колыме в 1950 году.
Стихотворение написано в 1950 году на ключе Дусканья на Дальнем Севере.
Это стихотворение написано в 1950 году на ключе Дусканья и передано Пастернаку почтой. Входит в «Колымские тетради». Одно из тех стихотворений, которые нравились Пастернаку.
Написано в 1950 году на ключе Дусканья. Одна из самых ранних моих записей в стихах на Колыме и о Колыме.
Написано в 1950 году на ключе Дусканья. Снег, камень — вот самое первое, что стремишься удержать в памяти на Дальнем Севере.
Написано в 1959 году близ Оймякона. Это — описание якутской Томторской, Барагонской школы самое точное. Описание вблизи, рядом, «сиюминутное» описание.
Написано на Колыме в 1949 году. Описывает истинное происшествие, случившееся несколько лет ранее.
Написано в поселке Барагон, близ Оймякона зимой 1951–1952 года в шестидесятиградусный мороз. Моя железная печка никак не могла нагреть помещения, ветер выдувал тепло, руки стыли, и я никак не мог записать это стихотворение на бумагу, в тетрадку. Полное одиночество, скала на другом берегу горной речонки, долгое отсутствие писем с «материка» — создали благоприятные условия для появления «Камеи».Всякий поэт описывает мир заново, преодолевая подсказку. Так и писалась «Камея». «Камея» имеет сто вариантов, как все мои колымские стихи, ибо по обстоятельствам жизни было крайне важно укрепить хотя бы несколько строк, если не строф, и немедленно к ним вернуться — в тот же день или назавтра, чтоб не утерять настроения, напора чувства, ощущения важности своего труда. Для себя или для других — это все равно. Приходилось ничего не доверять памяти. О том, что такое память, я написал особое стихотворение, но во времена «Камеи» это стихотворение еще не было написано.«Камея» — не пейзаж по памяти. Это стихотворение написано «на плейере», как говорят художники. В любезном и лестном для меня письме по поводу сборника «Огниво» В. М. Инбер оценивает «Камею» меньшим баллом из-за якобы искусственности, ложной красивости. Ошибка эта возникла потому, что в «Огниве» «Камея» напечатана неполным текстом, исключены самые важные строки:В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщетыЯ написал письмо Вере Михайловне, и в ее рецензии на мой сборник «Шелест листьев», где «Камея» была опубликована полностью, увидел, что мое письмо дошло. (В. М. Инбер. «Вторая книга поэта». — «Литературная газета».)«Камея» очень нравилась Б. Л. Пастернаку. По рекомендации Пастернака «Камея» должна была печататься в первом «Дне поэзии» (1956 г.), но я жил тогда не в Москве и не успел реализовать резолюцию тогдашнего председателя секции поэзии. А резолюция, которую я бережно храню, была такой типичной для тех бюрократических лет: «Надо встретиться с автором. Если это человек перспективный — можно напечатать «Камею» и еще что-нибудь». С автором было встретиться непросто, и «Камея» не попала в «День поэзии».
Написано на Колыме в 1949 году. Входит в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в декабре 1953 года в поселке Туркмен Калининской области. Это — август средней полосы России. «Август» — одно из первых моих стихотворений, написанных на «материке» и о материке, сохраняющее всю северную психологическую напряженность.
Мной написано несколько маленьких поэм: «Фортинбрас», «Аввакум в Пустозерске», «Гомер», «Атомная поэма», «Седьмая поэма». «Хрустели кости у кустов…», первое стихотворение, — вступление к «Атомной поэме». Стихи имеют и самостоятельное значение. Написано стихотворение в 1954 году.
Написано в 1954 году в Калининской области, в поселке Туркмен. Одна из моих важных поэтических формул.
Написано в 1950 году на Колыме, на ключе Дуеканья «на плейере».
Написано на Колыме, на ключе Дусканья, летом 1949 года.Одно из первых записанных мной тогда стихотворений. Вместе с «Боярыней Морозовой», «Данте» — это поиски аналогии к историческим образам прошлого, выражение симпатий и антипатий на историческом материале и в то же время проверка на себе: годятся ли те герои для меня? Или для меня годятся только деревья, скалы, река?Я получил диплом фельдшера, получил право лечить и, что еще более важно, получил право на одиночество. Я стал записывать стихи. Каждый грамотный человек держит в памяти большое количество стихотворений, чужих стихов самого разного тона. В зависимости от потребности, от состояния души, память поднимает в сознании то одну строфу, то другую. И дело ограничивается чтением наизусть знакомых отрывков, которые понадобились настроению. Пушкин ли это, Фет, Пастернак или Некрасов — это все равно. Если же чувство не находит отклика в чужих стихах, не находит выхода в чужих стихах — пишутся свои… Это — один из элементарных законов творчества.«Утро стрелецкой казни» — одно из первых записанных мной тогда стихотворений. Я отправлял «Стрельцов» — и в письмах и включил его в «Первую колымскую тетрадь», «Синюю тетрадь», которая была вручена мной Пастернаку 13 ноября 1953 года в Лаврушинском переулке в Москве.Есть развернутый вариант этого стихотворения (он есть в «Синей тетради»). Но для «Огнива» я давал первоначальный колымский текст. В «Огниво» это стихотворение не попало. Мне был предложен выбор: «Боярыня Морозова» или «Утро стрелецкой казни», и я остановился на «Боярыне Морозовой».«Утро стрелецкой казни» вошло только в сборник «Дорота и судьба» в своем первоначальном варианте.
Стихотворение написано в 1950 году на Колыме, как и «Утро стрелецкой казни», попавшее в сборник «Дорога и судьба».Кроме северных пейзажей, кроме многоцветного и многоформенного разнообразия камня, серебристых русских рек, багровых болот, внимание автора моей биографии обращается на русскую историю. В русской истории наибольшую твердость, наибольший героизм показали старообрядцы, раскольники. Вот о них-то и написана «Боярыня Морозова», о них-то и написано «Утро стрелецкой казни» и моя маленькая поэма «Аввакум в Пустозерске».Входит в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в 1950 году. Входит в мои допотопные, до-тетрадные записи вместе с «Картографом», «Стлаником», «Боярыней Морозовой», «Стрельцами».Попытка указать на какие-то необходимые для меня исторические и поэтические аналогии.Описывает истинное происшествие биографии Данте.
Написано в 1952 году в Барагоне, близ Оймяконского аэропорта и почтового отделения Том-тор Об этом времени мной написано еще одно большое стихотворение «Почта Том гора» — «парное» стихотворение к «Сотому разу».
Написано в 1950 году на Колыме.
Написано на ручье Дусканья в 1950 году. Это стихотворение энергично переделывалось мной в 1954 году, но как всегда из переделки ничего не вышло. Удержано на грани полного разрушения. Еще бы шаг, еще бы один вариант, и я бы потерял к стихотворению всякий интерес. В печатаемом варианте считаю это стихотворение — одним из лучших тех лет.Опубликовано в журнале «Юность», в самой моей значительной журнальной публикации.
Написано в поселке Туркмен Калининской области в 1954 году. Это было время, когда я писал беспрерывно, каждую свободную минуту, и думал, что этот поток никогда не иссякнет.Попытка выразить в такой сложной форме мое тогдашнее душевное состояние, ибо жизнь хранила немало ловушек, и эти ловушки надо было, во-первых, угадать, почувствовать, предвидеть, во-вторых, избежать, а в-третьих, воспеть, определить в стихи. «Птицелов» — важная страница моего поэтического дневника. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1954 году в поселке Туркмен Калининской области. Напечатано впервые в первом цикле моих стихов, первой моей стихотворной публикации.
Написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Лучшая строфа — вторая. «Гроза» входила в цикл «Стихи о Севере» — напечатанные в журнале «Знамя».
Написано в 1949 году на ключе Ду-сканья. Входит в «Колымские тетради». Впервые опубликовано журналом «Знамя» в самом первом моем стихотворном цикле. Стихотворение чуть многословно, как почти все с ключа Дуска-нья, но содержит в себе полную «модель», как теперь говорят, моих художественных принципов. Для публикации журнал «Знамя» привлекла новизна решения темы
Одно из главных, опорных стихотворений сборника. У меня много стихотворений о соснах, хотя сосен на Колыме почти нет. Дерево Колымы — лиственница даурская. Написано в 1953 году на Колыме. В сборнике «Огниво» дан неполный, урезанный текст по сравнению с журнальным. Но и журнальный текст неполон. Сейчас печатается истинный текст одного из главных моих стихотворений. «Сосны срубленные» — одно из самых характерных для моей поэтики.
Написано в декабре 1953 года в поселке Туркмен Калининской области. Входит в цикл «Стихи к Пастернаку». Опубликовано впервые журналом «Юность» как первое стихотворение цикла «Поэту».
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».Опубликовано с сокращениями под назв. «Скрипка, как желтая птица…».
Стихотворение написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Написано из-за последней строфы.
Написано в 1949 году на Колыме, на ключе Дусканья. Это — самое колымское мое стихотворение. Я помню, где оно писалось в ноябре сорок девятого года на замерзшем ключе Дусканья. Я шел по зимнему льду — а до больницы, где я работал, было километров пятнадцать. Помню скалу, полынью, от которой валил белый пар, и как я едва отогрел руки, чтобы нацарапать на клочке бумаги, стирая выступивший иней, это самое стихотворение.
Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Это стихотворение, входящее в «Колымские тетради», я считаю одним из лучших.
Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Одно из самых любимых моих стихотворений. Думается, мне удалось придать новое значение этой старой теме — такой же старой, как сама поэзия.
Написано в поселке Туркмен в 1954 году, прямо «на плейере». Все происшедшее тут же описывалось, и следовал философский вывод. Одно из моих самых любимых стихотворений.
Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Очень хорошо помню, как это стихотворение писалось. Написано оно на станции Решетникове Калининской области, пока я ждал поезда на Москву. Все стихотворение с первого до последнего слова уложилось в эти сорок минут, пока я ждал поезда. Поезд подошел, я сел в вагон, и больше к этому стихотворению никогда в жизни не возвращался. Написано в 1955 году.
Написано в 1954 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1955 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Печатается полностью. Восстанавливается первая, важная для меня строфа.
Стихотворение «Велики ручья утраты…» не имело названия и не должно его иметь. Написано в 1954 году в Туркмене. Входит в «Колымские тетради». Вполне в духе моей поэтики.
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1953 году на Колыме. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1955 году в поселке Туркмен Калининской области. Одно из главных моих стихотворений. Формула Аввакума здесь отличается от канонической. Стихотворение мне особенно дорогое, ибо исторический образ соединен и с пейзажем и с особенностями авторской биографии.Стихотворение это, маленькая поэма, дорого мне и тем, что в нем убедительно опровергнута необязательность взгляда Маяковского («Как делать стихи») на короткую строку в русской поэзии.
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради».
Эти шесть строк написаны в Туркмене Калининской области в 1956 году. Входят в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в 1953 году в Калининской области. Отражает мое давнее наблюдение, что никакой музыкальности в небесах нет.
Написано в 1955 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Опубликовано впервые журналом «Юность», № 9, 1966. Очень ответственное стихотворение, важная запись моего дневника.
Одно из первых записанных мной стихотворений в 1950 году. Исправлено в 1956 г. и включено в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в 1955 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в 1949 году на ключе Дусканья на Колыме, на лесной командировке, где я был фельдшером и получил возможность записывать в рецептурные книги не только йод и физиологический раствор, но и стихи. У меня есть подлинные колымские тетради с записью этого стихотворения, где остался след работы над текстом. Как все мои стихи, «Стланик» имеет сто вариантов. В 1956 году отправлен в журнальное плавание последний вариант, последний текст. В это время московские журналы принимают у меня очень много стихов — более сотни должно было быть опубликовано. Но к концу 1956 года я стал получать отказы, задержки. Кончилась эта история тем, что только в одном журнале «Знамя», по консультации Л. Скорино, В. Инбер, Б. Сучкова и Е. Суркова, напечатали не двенадцать, как обещали и принимали, — а всего лишь шесть. Эти шесть стихотворений под названием «Стихи о Севере» и были напечатаны в «Знамени» в 1957 году.Цикл открывается стихотворением «Стланик». Это значило, что «Стланик» — мое первое напечатанное стихотворение. Дело в том, что я пишу с детства. Печатаются с 1932 года, но только рассказы и очерки. Стихов я не печатал раньше. И первое стихотворение напечатали, когда мне было ровно пятьдесят лет. Это стихотворение и есть «Стланик».Текст в «Знамени» меньше на одну строфу, чем надо. Это строфа — «И черные, грязные руки!». В «Огниве» же, вышедшем в 1961 году, текст еще короче, чем в «Знамени» 1957 года. Я дорожу этим стихотворением. Полный текст его опубликован в сборнике «Дорога и судьба».«Стланик» — одно из главных моих стихотворений, как по «техническим достоинствам», так и удаче в новизне темы, в находке, а также сущности моего понимания взаимоотношений человека, природы и искусства. У меня есть и рассказ с этим названием, напечатанный в журнале «Сельская молодежь», в № 3 1965 года.
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в Калининской области, незадолго до возвращения в Москву. Писалось очень легко — каждый день по стихотворению этого цикла. Поправки, исправления вносились тоже очень легко. Главным стихотворением этого цикла, этого собрания стихов было второе — «Пусть не душой в заветной лире, а телом тленья убегу». При окончательной подготовке именно это стихотворение было снято. «Цикл» не очень удачное слово для собрания стихотворений подобного рода, но в русском языке, как ни хвалил его Тургенев, подходящего слова нет.Цикл «О песне» написан весной 1956 года, летом читан у Пастернака в Переделкине. Это — мой поэтический дневник того времени. Впервые напечатан в «Литературной газете» в подборке «Северные стихи».
Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Вполне в духе моей поэтики.
Написано весной 1956 года в поселке Туркмен и входит в «Колымские тетради». Читалось Пастернаком. Для меня работа над «Хрусталем» была доказательством плодотворности моих художественных идей — я уходил от горного северного пейзажа и чувствовал себя еще увереннее. В то же время это страница моего дневника. «Хрусталь» имеет несколько вариантов. Этот — лучший. Входит в «Колымские тетради» на правах «итогового» стихотворения. Художественные принципы, которые так легко находили соответствия в горном пейзаже и в событиях русской истории, здесь выдержали пробу на большее. Печатается по полному тексту, опубликованному в сборнике «Дорога и судьба».
Написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Написано ради первой строфы.
Немудреное это стихотворение написано в 1949 году летом на Колыме. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1954 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради» и описывает истинное происшествие со мной, когда я работал в 1939 году в угольной разведке Дальстроя.
Это стихотворение, написанное в 1956 году в Калининской области, — предмет моего детского тщеславия. Мне казалось, что я достиг совершенства в лаконизме, новизне, остроте лирической темы, поставил и решил вопросы происхождения искусства. В своем детском тщеславии я полагал, что эти восемь строк — оптимальный, по мнению Пастернака, размер для русского лирического стихотворения — не уступают пушкинскому «Я вас любил». Стихотворение было опубликовано журналом «Юность» и осталось вовсе незамеченным.
Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Новое в разрешении этой темы.
Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Печатается по журнальному тексту — «Стихи о Севере», «Знамя», № 5, 1957. Этот цикл был первым в жизни моим выступлением в стихах. Прозу я печатал и раньше.
Стихотворение написано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Меня неоднократно спрашивали: посвящена ли «Роща» Пастернаку? Отвечаю: нет. Просто «Роща», и все».
Написано в 1954 году в Туркмене Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Одна из формул бытия.
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Написано в 1956 году в Калининской области и входит в «Колымские тетради». Одна из формул бытия. С технической стороны отличается особым ритмическим узором. Дело в том, что стихи — это не проза. С легкой руки Белинского к стихам подходили как к прозе: «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни», «Характер Татьяны», и так далее. На самом деле стихи имеют особенность, тонкость. Сам творческий поиск ведется не на путях прозы, а другим способом.Открытие звуковых повторов, конфигурация согласных букв в «Медном всаднике», напоминающая химические формулы белка, — поэтическая реальность, которую не объяснишь формулами школьного учебника. Поэтическая интонация становится паспортом поэта. Публикуются частотные словари, и мир русской лирики открывается читателям с неожиданной стороны. Эта сторона поэтического творчества всегда была важна для поэта.Я верю, что с помощью кибернетики обязательно будет найдено что-то очень важное для стиха, для поэзии, для литературы, для искусства. Что-то будет открыто вроде нового грамматического закона, не упрощающего русскую грамматику и правописание, а наоборот, усложняющего, обогащающего понимание русской литературы. Все поэты, начиная с Пушкина, добивались результатов лишь эмпирическим опытным путем. Оказалось, что для науки работы тут непочатый край. Все это предвидел гений Белого.Каждое мое стихотворение — и «Раковина» в том числе — представляет собой поиск, вооруженный самыми последними достижениями русской лирики XX века.
Написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Нам слишком много прощено».
Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Это — большое стихотворение, называвшееся «Недостоверная мечта»: то, что напечатано в «Шелесте листьев», — пятая часть стихотворения. Я сожалел сначала об этой хирургической операции, а потом пригляделся, чуть привык и холодно рассудил, что оставлено — лучшее, что в стихотворении было.Многословие многих колымских моих стихов объясняется тем, что стихи сочинялись в самой неподходящей обстановке, а возникновение, появление требовало немедленной фиксации, пусть в несовершенном, неожиданном виде, лишь бы это все закрепилось, и я смог бы к этим стихам, к этой работе вернуться. Я должен был освободить мозг немедленно.Я делал попытки вернуться к работе над колымскими черновиками. Эти попытки кончились ничем. Вернуться оказалось невозможно. Лучше, проще, легче было написать новое стихотворение, чем превращать этот колымский черновик в материковский беловик. Чем дальше, тем яснее было сознание, что запас новизны — безграничен, и колымские черновики никогда не будут черновиками. Впрочем, есть стихи, работ над текстом которых привела к положительным результатам. Это — «Стланик». Но в большинстве случаев все кончалось ничем — потерей времени и ненужным нервным напряжением, крайним напряжением — ибо ведь нужно было вернуться памятью, чувством, волей назад, в ту жизнь. Оказалось, что нельзя, не под силу. Без этого нравственного, чувственного возвращения оказалось невозможным не только написать новое по материалу черновика, но и править хранимое в папках, в бумагах времен до «Колымских тетрадей». Будет ли возможность вернуться к этому материалу? Нет, не будет.В стихотворении «Мечта ученого почтенна» утверждается некая новая поэтическая истина. Именно: стремление к высоким целям в творчестве делает человека выше самого себя. Пример — не только Некрасов, Гейне, но и любой акт большой поэзии. Высокая цель в искусстве увеличивает силу одиночки, поэта, делает его способным повернуть общество или удержать от гибельного поворота. Это — задача всякого поэта. У поэта должна быть постоянно мысль о своей собственной огромной силе.
Написано в 1956 году в Калининской области в поселке Туркмен. Одно из стихотворений, где наиболее полно выражены мои поэтические идеи, художественная система.
Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
Стихотворение написано в 1956 году в Калининской области. Одно из важных стихотворений, обобщающих мой северный опыт и мою формулу искусства. Печатается по истинному тексту.
Стихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».