— Я много раз говорил, кажется, в храме, что, если будет нужно, река откроется прямо у наших ног. Поэтому мы пойдем на север, — сказал, вставая, лама. — Я помню приятное место с фруктовыми деревьями, где можно расхаживать, погружаясь в размышления, и воздух там прохладнее от близости гор и от снега с гор.
— Как называется это место? — спросил Ким.
— Как я могу знать? Разве ты не… — нет, то было после того как армия явилась из-под земли и увела тебя. Я оставался там, погруженный в размышления, в комнате напротив голубятни — за исключением того времени, когда она говорила, а говорила она вечно.
— Ого! Женщина из Кулу. Это вблизи Сахаруппора. — Ким расхохотался.
— Как дух заставляет двигаться твоего учителя? Ходит он пешком ради прежних своих грехов? — осторожно спросил фермер. — Отсюда до Дели очень далеко.
— Нет, — сказал Ким. — Я выпрошу на билет по железной дороге. — В Индии не признаются, что имеют деньги.
— Тогда, во имя всех богов, поедем в огненном экипаже. Моему сыну лучше всего на руках матери. Правительство обложило нас многими налогами, но дает нам одну хорошую вещь — железную дорогу, которая соединяет друзей и людей, охваченных страхом или душевной тревогой. Удивительная эта вещь.
Два часа спустя все они набились в вагон и проспали все жаркое время дня. Фермер осыпал Кима тысячами вопросов о путешествии ламы, о том, что он делает в жизни, и получил несколько интересных ответов. Ким был доволен, что очутился тут. Он смотрел на плоский северо-западный пейзаж и разговаривал с толпой постоянно менявшихся пассажиров. Даже в настоящее время билеты и пробивание их контролерами кажутся индийскому простонародью страшным притеснением. Оно не понимает, почему, раз заплатив за волшебный кусочек бумаги, они должны позволять чужим выхватывать большие куски из этого талисмана. Поэтому между путешественниками и контролерами происходят длинные, яростные дебаты. Ким помог в двух-трех случаях серьезным советом с целью доказать неправильность советов, данных до него, и продемонстрировал свою мудрость перед ламой и восхищенным фермером. Но на одной из станций судьба заставила его несколько призадуматься. В то мгновение, как поезд тронулся, в купе ввалился жалкий, худой человек, марат, насколько Ким мог судить по отвороту на туго повязанном тюрбане. На лице его были видны порезы; кисейная верхняя одежда разорвана; одна нога забинтована. Он рассказал, что он выпал и чуть не был раздавлен деревенской тележкой. Он отправляется в Дели, где живет его сын. Ким пристально разглядывал его. Если, как он уверял, ему пришлось кататься по земле, то на коже остались бы следы песка. Но все его ранения казались нанесенными каким-то орудием, а простое падение из тележки не могло вызвать такого испуга. Застегивая дрожащими пальцами разодранную одежду, он обнажил на шее амулет, известный под названием «поддерживающий мужество». Амулеты — вещь довольно обыкновенная, но они не всегда висят на плетеной медной проволоке и еще меньшее число амулетов бывает из серебра с черной эмалью. Кроме фермера и ламы в купе — к счастью, старого типа, с прочными перегородками — никого не было. Ким сделал вид, что почесался за пазухой, и при этом приподнял свой амулет. Лицо Марата совершенно изменилось, и он тоже выставил на вид свой амулет.
— Да, — продолжал он рассказывать фермеру, — я торопился, и повозка, управляемая негодяем, попала колесом в канаву, и, кроме другого вреда, принесенного мне, тут пропало целое блюдо таркиана. Я не был «счастливым человеком» (Сыном чар) в этот день.
— Это была значительная потеря, — сказал фермер, как бы потеряв интерес. Знакомство с Бенаресом сделало его подозрительным.
— Кто готовил это блюдо? — сказал Ким.
— Одна женщина. — Марат поднял глаза.
— Не все женщины умеют приготовить таркиан, — сказал фермер. — Насколько я знаю, это хорошая соя.
— О да, это хорошая соя, — сказал марат.
— И дешевая, — сказал Ким. — Ну а как насчет касты?
— О касте нет речи там, где люди — ищут таркиан, — ответил марат, произнося слова с определенной расстановкой. — У кого ты на службе?
— На службе у этого святого человека. — Ким указал на дремавшего с довольным видом ламу. Услышав любимое слово, он проснулся.
— Ах, он был послан с неба, чтобы помочь мне. Его называют Всеобщим Другом. Зовут его также и Другом Звезд. Он теперь врач, так как его время пришло. Велика его мудрость.
— И «счастливый человек», — шепотом проговорил Ким, между тем как фермер поспешно стал набивать трубку, боясь, чтобы марат не попросил у него милостыни.
— А кто этот? — спросил марат, нервно поглядывая на фермера.
— Человек, у которого я, мы вылечили ребенка, очень обязанный нам. Садись у окна, человек из Джаландара. Это больной.
— Гм! Я вовсе не желаю общаться со случайно встреченными бездельниками. У меня уши не длинные. Я — не женщина, желающая подслушать секреты. — Джат тяжело отодвинулся в дальний угол.
— Ты не врач ли? Я увяз в бедствии на десять миль! — вскрикнул марат, подхватывая намек.
— Он весь избит и изранен. Я хочу полечить его, — возразил Ким. — Никто не становится между твоим ребенком и мною.
— Я заслужил порицание, — покорно сказал фермер. — Я твой должник за жизнь моего сына. Ты — чудотворец, я знаю это.
— Покажи мне раны. — Ким нагнулся над шеей Марата. Сердце у него замирало, потому что игра была действительно большая. — Ну, рассказывай скорее, брат, пока я буду читать заговор.
— Я еду с юга, где у меня была работа. Одного из нас убили при дороге. Ты слышал? — Ким покачал головой. Он, конечно, ничего не знал о предшественнике Е. 23, убитом на юге в одежде купца-араба. — Найдя письмо, за которым был послан, я отправился назад, скрылся из города и побежал в Мго. Я был вполне уверен, что никто не знает меня, и потому не изменил лица. В Мго какая-то женщина подала на меня в суд за кражу драгоценностей в покинутом мною городе. Тогда я увидел, что узнан. Я бежал ночью из Мго, подкупив полицию, которая уже раньше была подкуплена и должна была выдать меня моим врагам на юге. Я пролежал неделю в старинном храме города Читора под видом кающегося, но не мог отделаться от письма, которое обязан был доставить. Я спрятал его под «Камнем королевы» в Читоре, в месте, известном всем нам.
Ким не знал этого места, но ни за что на свете не хотел прерывать нити рассказа.
— В Читоре я был в стране, находящейся под властью индийского властителя, потому что Кота к востоку лежит вне закона королевы, а на востоке находятся Джейпур и Гвалиор. Тут нигде не любят шпионов и нет правильного суда. Меня преследовали, как мокрого шакала. Но я вырвался в Бандакуи, где, как я слышал, в суд на меня подана жалоба, в которой я обвинялся в убийстве мальчика в городе, где я был раньше. Там представлены и труп и свидетели.
— Но разве правительство не может защитить?
— Мы, принимающие участие в Игре, стоим вне защиты. Если мы умираем, то и дело с концом. Наши имена вычеркиваются из книг. Вот и все. В Бандакуи, где живет один из нас, я думал замести след, изменив лицо, и, таким образом, сделался маратом. Потом я пришел в Агру и хотел вернуться в Читор за письмом. Я был уверен, что улизнул от них. Поэтому я не дал телеграммы о том, где лежит письмо. Я хотел, чтобы заслуга принадлежала мне.
Ким кивнул головой. Он хорошо понимал это чувство.
— Но, когда я шел по улице в Агре, меня окликнул какой-то человек, сказал, что я должен ему, и, подойдя с несколькими людьми, хотел немедленно отвести меня в суд. О, на юге люди умны! Он признал во мне своего агента по хлопковому делу. Да горит он в аду за это!
— А ты был агентом?
— О, глупец! Я был человек, которого они искали из-за письма. Я побежал в квартал мясников и вышел через дом еврея, который испугался шума и вытолкал меня. Я пошел пешком до станции — денег у меня было только на билет до Дели — и, когда я лежал в лихорадке в канаве, из кустов выскочил какой-то человек, избил и изранил меня и обыскал с головы до ног. Это было совсем близко от железной дороги.
— Почему он не убил тебя?
— Они не так глупы. Если меня арестуют в Дели по требованию адвокатов по доказанному обвинению в убийстве, то меня передадут правительству по его требованию. Я возвращаюсь назад под стражей и потом медленно умираю, служа примером для остальных наших. Юг — не моя страна. Я бегаю кругами, словно одноглазая коза. Я не ел уже два дня. Я отмечен, — он показал на грязную повязку на ноге, — так что меня узнают в Дели.
— По крайней мере, в вагоне ты в безопасности.
— Поживи годок, занимаясь Большой Игрой, и посмотрим, что ты тогда скажешь! В Дели будут получены телеграммы, в которых подробно описывается моя наружность и одежда. Двадцать — если нужно будет сто — человек покажут, что видели, как я убил этого мальчика. А ты не можешь быть полезен!
Ким достаточно хорошо знал местные нравы, чтобы не сомневаться, что дело будет доведено до конца — включительно до смертного исхода. Марат временами ломал пальцы от боли. Фермер в своем углу смотрел угрюмым взглядом, лама сосредоточенно перебирал четки, а Ким с докторским видом возился у шеи больного и обдумывал план действий между заклинаниями.
— Нет ли у тебя каких-нибудь чар, чтобы придать мне иной вид? Иначе я все равно что уже мертвый человек. Только пять—десять минут наедине, если бы у меня не было так мало времени, и я мог бы…
— Ну что же, излечен он, чудотворец? — проникнутый ревностью, сказал фермер. — Ты пел достаточно долго.
— Нет. Как я вижу, для его ранений нет другого средства, как просидеть три дня в одежде байраги. — Это обычная кара, часто налагаемая на какого-нибудь толстого купца его духовным учителем.
— Жрец всегда старается и другого обратить в жреца, — возразил фермер. Как большинство грубых религиозных людей, он не мог удержаться от насмешек над своей церковью.
— Так, значит, твой сын будет жрецом? Ему пора принять мой хинин.
— Мы, джаты, — буйволы, — сказал, смягчаясь, фермер. Ким потер пальцем с горьким лекарством доверчивые губки.
— Я ничего не просил, кроме еды, — строго сказал он отцу ребенка. — Тебе жаль, что ты дал мне? Я хочу полечить другого человека. Дашь ты мне разрешение, князек?
Громадные лапы фермера с мольбой взлетели в воздухе.
— Нет, нет. Не насмехайся так надо мной.