— Не припомню ночи хуже. Ох! Не выволокли ли на землю весь ад? — продолжал Мельваней.
Порыв раскаленного, обжигающего кожу ветра прорвался сквозь решетчатые ворота, точно морская волна; Орзирис выругался.
— Легче ли тебе, Джек? — спросил он Леройда. — Положи голову между коленями, и через минуту все пройдет.
— Мне все равно; ах, мне было бы все равно, но мое сердце выбивает трель о мои ребра. Дайте мне умереть. Ой, дайте мне умереть, — простонал огромный йоркширец. Будучи мясист, он плохо переносил зной.
Спавший под фонарем на мгновение проснулся и приподнялся на локте.
— Умри же и будь проклят! — сказал он. — Я проклят и не могу умереть.
— Кто это? — прошептал я, так как не знал только что прозвучавшего голоса.
— Прирожденный джентльмен, — ответил Мельваней, — с первого же года — капрал, затем — сержант. До белого каления жаждет офицерского чина, но пьет, как рыба. Еще до наступления холода он отправится на тот свет. Так-то.
Мельваней скинул сапог и голым пальцем дотронулся до спускового крючка своего ружья. Орзирис неправильно истолковал его движение, и в следующую секунду ружье ирландца было отодвинуто.
Орзирис остановился перед ним с глазами, в которых светился упрек.
— Ты! — сказал Орзирис. — Боже мой, это ты-то! Уж если так поступаешь ты, Мельваней, что же нам-то делать?
— Спокойнее, малыш, — ответил ему Мельваней и не очень нежно оттолкнул его, — пока Дина Шад жива, я не сделаю ничего подобного. Я просто хотел показать кое-что.
Леройд, лежа на своей койке, кивнул головой и простонал, а джентльмен-рядовой вздохнул во сне. Орзирис взял протянутый ему кисет Мельванея, и мы, все трое, некоторое время молча курили, а пыльные дьяволы плясали на гласисе[24] и проносились по докрасна раскаленной равнине.
— Стаканчик? — сказал Орзирис, отирая свой влажный лоб.
— Не терзай ты меня разговорами о выпивке; не то я запихаю тебя в казенную часть твоего же собственного ружья и выстрелю тобой, — проворчал Мельваней.
Орзирис засмеялся и через минуту принес из ниши на веранде шесть бутылок имбирного пива.
— Ах ты, пройдоха! Откуда это пиво? — спросил его Мельваней. — Пойло не с базара.
— Откуда ты знаешь, что пьют офицеры? — ответил Орзирис. — Ты ведь не сержант-буфетчик.
— А все-таки, сынок мой, скоро ради тебя соберется областной военный суд, — сказал Мельваней, — но, — он раскупорил бутылку, — на этот раз я не подам на тебя рапорт. Все, что хранится в буфете, предназначено для желудка, особенно же все что касается выпивки. За удачу! Идет ли кровавая война или нет, все равно, стоит такая погода, от которой сохнет горло. Итак, война! — И он качнул бутылкой во все четыре стороны горизонта. — Кровавая война! Север, восток, юг и запад! Эй, Джек, ты, стог сена, подойди выпей!
Но Леройд, полуобезумевший от страха смерти, о которой ему говорили надувшиеся на его шее жилы, молил Создателя послать ему смерть, а в промежутках между обрывками молитвы старался вздохнуть поглубже. Орзирис вторично облил его дрожащее тело водой, и бедный исполин ожил.
— Только подумать! Я когда-то не понимал, что человек не пригоден для жизни и что жить не стоит… Слушайте, ребята. Я устал. У меня размякли кости. Дайте мне умереть спокойно.
Прерывистый шепот Леройда глухо отдавался под сводом ворот.
Мельваней безнадежно взглянул на меня; я же вспомнил, как однажды в один ужасный-ужасный день на берегу реки Кхеми безумное отчаяние охватило Орзириса и как тогда ловкий волшебник Мельваней изгнал уныние и печаль из его души.
— Говорите, Теренс, говорите, — сказал я, — не то Леройд совсем размякнет и станет еще хуже, чем, помните, был Орзирис. Говорите! На ваш голос он отзовется.
Чуть ли не раньше, чем Орзирис проворно и ловко кинул на кровать Мельванея все ружья часовых, ирландец заговорил, точно продолжая какой-то рассказ. Обращаясь ко мне, он сказал:
— Ваша правда, сэр, в бараке ли или на открытом воздухе, ирландский полк — дьявол или еще того хуже. С этими малыми может справиться только человек, хорошо воспитавший свои кулаки. Ода, ирландский полк-орудие истребления; во время войны солдаты-ирландцы беснуются, несутся вихрем, все рвут, разрушают, рассеивают. Я начал свою службу в ирландском полку; были они бунтовщиками до мозга костей, между тем, за «Вдову» бились лучше всех других. Это был полк черных тайронцев. Вы слышали о нем, сэр?
Слышал ли я! Я знал черных тайронцев как самых отъявленных мошенников, собачьих воров, опустошителей куриных насестов, грабителей мирных граждан и безумно храбрых героев. Половина Европы и половина Азии имели причины помнить полк черных тайронцев. И да сопутствует счастье их изорванному знамени, как ему всегда сопутствовала слава!
— Горячие это были малые, огненные. Раз в юности я рассек своим поясом голову одного человека глубже, чем хотел, и после некоторых неприятностей (умолчу о них) попал в старый полк; со мной пришел и слух, что я малый, у которого и руки, и ноги на месте. Вот мне довелось снова столкнуться с тайронцами, да как раз в такое время, когда наш полк смертельно нуждался в них. Орзирис, сынок мой, скажи-ка название того места, куда послали одну нашу роту и одну роту тайронцев, чтобы научить патанцев кое-чему, чего они не знали до тех пор? Это было после Гхузни.
— Не помню, как его называли проклятые патаны, но, по-нашему, это был Театр Сильвера. Но ты, конечно, сам помнишь?
— Театр Сильвера! Да, да. Верно. Ущелье между двумя горами, темное, как колодец, и узкое, как талия девушки. В нем собралось патанов больше, чем нам было удобно, и они — по природе бесстыжие — называли себя резервом. Помнится, наши шотландцы и несколько отрядов гурков теснили патанский полк. Шотландцы и гурки вечно вместе, сущие близнецы, именно потому, что они так мало похожи друг на друга; когда Богу угодно допустить это, они сообща напиваются. Ну-с, как я уже сказал, одной роте старого полка и одной роте тайронцев велели обойти гору и рассеять патанский резерв. В те времена офицеров было маловато: свирепствовала дизентерия; они же мало заботились о себе; вот потому-то нас послали всего с одним офицером. Но он был настоящий молодец, со здоровыми ногами и с полным зубов ртом.
— Кто это был? — спросил я.
— Капитан О'Нейль, старый Крюк — тот, об истории с которым в Бирме я рассказывал вам. О!.. Молодчина это был! С тайронцами шел юный офицерик, но дьявольски хорошим командиром оказался он, и вы это сейчас сами увидите… Мы и они встретились на горе; оба отряда пришли с различных сторон, а этот скверный резерв ожидал внизу; патаны были, точно крысы, в колодце.
— Держитесь, молодцы! — сказал Крюк, который всегда заботился о нас, как мать о детях. — Сбросьте-ка на них несколько глыб, знаете, в виде визитных карточек.
Не успели мы сбросить чуть больше двадцати камней, как патаны стали сыпать страшными проклятьями; вдруг приносится офицерик тайронцев.
— Что вы делаете? — кричит. — Зачем портите удовольствие моим людям? Разве вы не видите, что они будут сопротивляться?
— Честное слово, он редкий храбрец, — говорит Крюк, — оставьте камни в покое, ребята; спустимся, сразимся с ними.
— Ну, это не сахарный сироп, — проворчал один из моих товарищей в заднем ряду, а Крюк и услышал.
— Разве у каждого из вас нет ложки? — со смехом спросил он, и мы быстро спустились с горы. Леройд лежал больной, и, конечно, его не было с нами.
— Вранье, — сказал Леройд и пододвинул к нам свои козлы. — Я был в ущелье, как тебе отлично известно, и там заполучил вот это. — Он поднял свои руки: из-под левой сверху вниз, по груди, тянулась тонкая белая полоса, кончавшаяся близ четвертого правого ребра.
— Ну, я выживаю из ума, — не смущаясь, сказал Мельваней. — Да, ты был с нами; о чем только я думал?
Лежал другой. Ну, Джек, значит, ты помнишь, как мы с тайронцами сошли вниз, и патаны сжали нас до того, что мы не могли двинуться.
— О, в жестокие тиски попали мы! Меня так теснили, что мне казалось, я сейчас лопну, — заметил Орзирис, задумчиво потирая себе желудок.
— Там не место было маленькому человеку, но один коротышка, — Мельваней положил руку на плечо Орзириса, — спас меня от смерти. Дрались молодецки; патаны держались чертовски долго; мы смело теснили их, ведь шел рукопашный бой, и долгое время никто не стрелял. Действовали только ножи да штыки, да и теми было не очень-то ловко орудовать, потому что мы и наши противники стояли вплотную друг к другу; тайронцы ожесточенно кричали позади нас; долгое время я не понимал, чего они беснуются, и только позже уразумел причину их ожесточения; поняли и патаны.
— Обхватывай их ногами! — смеясь, крикнул Крюк, когда мы остановились и он сам обхватил рослого косматого патана и точно прирос к земле; ни он, ни его противник не могли причинить друг другу вреда, хотя обоим хотелось этого.
— Хватай в охапку! — сказал он, когда тайронцы стали сильнее прежнего напирать на нас.
— И бей через плечо! — крикнул стоявший позади сержант. На моих глазах мимо уха Крюка промелькнул тесак, и патан получил рану в горло, — точь-в-точь свинья на ярмарке.
— Спасибо, брат! — крикнул Крюк, спокойный, как непосоленный огурец. — Мне нужно было место.
И он продвинулся вперед; упавшее тело патана дало ему возможность сделать один шаг.
— Вперед! — крикнул Крюк. — Вперед вы, чертовы перечницы! Мне, что ли, тащить вас за собой?