На следующее утро пароход попал в качку в Бискайском море, и пассажиры страдали; но когда Джорджи пришел к завтраку выбритый, вымытый и пахнувший мылом, многие взглянули на него: так блестели его глаза и так бодр был его вид.
— Ну, у вас чертовски хороший вид, — отрывисто сказал один из его соседей. — Уж не получили ли вы наследства здесь, посреди моря?
Джорджи потянулся за соей с ангельской улыбкой.
— Я думаю, это потому, что приближаешься к дому, и все такое. Я чувствую себя несколько празднично настроенным сегодня. Качает немного, не правда ли?
Миссис Зулейка оставалась в своей каюте до конца путешествия и ушла, не простясь с ним. На палубе она страстно плакала от радости, что встретилась со своими детьми, так похожими, как часто говорила она, на их отца.
Джорджи направился в свое графство, в диком восторге от первого отпуска после долгих лет. Ничто не переменилось в спокойной жизни его родного дома, начиная с кучера, который встретил его на станции, до белого павлина, яростно кричавшего на экипаж с каменной стены, окружавшей подстриженные лужайки. Дом встретил его согласно обычным правилам — сначала мать, потом отец; потом экономка, которая плакала и возносила хвалы Богу; потом дворецкий, и так дальше до сторожа, который во время юности Джорджи смотрел за собаками и называл его и теперь «мастер Джорджи», за что и получил выговор от грума, который учил Джорджи верховой езде.
— Ничто не изменилось, — с довольным вздохом сказал он, когда они втроем сели обедать при лучах позднего солнца; кролики выползли из-под кедра на лужайку, а большие форели в прудах высунулись из воды, ожидая своего ужина.
— Наши перемены уже дело прошлое, милый, — нежно сказала мать, — а теперь, когда я привыкла к твоему росту и загару (ты очень смугл, Джорджи), я вижу, что ты нисколько не изменился. Ты очень похож на своего «патера».
Отец радостно улыбался, глядя на сына — человека вполне по его вкусу. Самый молодой майор в армии и должен был бы получить орден Виктории. Дворецкий слушал, забыв о своей профессиональной маске, как мастер Джорджи рассказывал о современной войне и как отец расспрашивал его.
Они вышли на террасу покурить среди роз, и тень старого дома легла на удивительную английскую листву — единственную живую зелень в мире.
— Чудесно! Клянусь Юпитером, чудесно! — Джорджи смотрел на лес за оградой дома, где были расставлены вольеры для фазанов; золотой воздух был полон сотнями священных запахов и звуков. Джорджи почувствовал, как рука отца крепче сжала его руку.
— Ведь не так дурно, а? Я предполагаю, что в один прекрасный день ты явишься под руку с какой-нибудь молодой девушкой; а, может быть, у тебя уже есть такая, а?
— Можете успокоиться, сэр. У меня никого нет.
— За все эти годы? — спросила мать.
— Не было времени, мамочка. В настоящее время на службе много дел и большинство из моих товарищей по полку люди холостые.
— Но ведь в обществе ты должен был встречать сотни молодых девушек, на балах и т. п.?
— Я настоящий армейский офицер. Я не танцую.
— Не танцуешь? Что же ты тогда делал? Устраивал сердечные дела друзей? — спросил отец.
— О, да, немножко занимался и этим, но, видите, по теперешнему времени военному надо много работать, чтобы держаться на высоте своей профессии, и дни мои были слишком наполнены, чтобы забавляться половину ночи.
— Гм!.. Подозрительно!..
— Никогда не поздно научиться. Нам нужно будет собрать знакомых по случаю твоего возвращения. Может быть, впрочем, ты хочешь поехать прямо в город, милый?
— Нет. Мне ничего не надо. Будем наслаждаться покоем. Я думаю, найдется, если поискать, что-нибудь для верховой езды?
— Судя по тому, что меня в продолжение шести недель держали на паре старых гнедых, потому что все остальные готовились для мастера Джорджи, вероятно, что-нибудь найдется, — со смехом сказал отец. — Мне напоминают сотнями способов, что я должен занять теперь второе место.
— Ах, скоты!..
— Отец говорит это только так, милый; но все старались, чтобы возвращение домой было приятно тебе, и, мне кажется, это удалось, не правда ли?
— Вполне! Вполне! Нет места лучше Англии, когда исполнил свой долг.
— Так и следует смотреть на это, сын мой.
Они гуляли по дорожке, пока тени их не удлинились при свете луны; мать вошла в дом и стала играть те песни, которые требовал некогда маленький мальчик; принесли низенькие, толстые серебряные подсвечники, и Джорджи поднялся в две комнаты в западном конце дома; одна из них была в былое время его спальней, а в другой он играл. И кто же пришел укладывать его на ночь, как не мать? И она села к нему на кровать, и они говорили целый час, как следовало матери и сыну, о будущем нашей империи. Со скрытым лукавством простой женщины она предлагала вопросы и подсказывала ответы, долженствовавшие вызвать какое-либо изменение в лице, лежавшем на подушке, но не было ни дрожания век, ни учащенного дыхания, ни уклонения, ни заминки в ответах. Поэтому она благословила его и поцеловала в уста, которые не всегда бывают собственностью матери; впоследствии она сказала мужу что-то, заставившее его рассмеяться нечестивым и недоверчивым смехом.
На следующее утро вся конюшня была к услугам Джорджи, начиная с самой высокой шестилетки «со ртом словно лайковая перчатка, мастер Джорджи», до лошади, которую беспечно прохаживал младший конюх с любимым хлыстом Джорджи в руках.
— Вот так лошадь! Взгляните-ка, сэр. Таких нет у вас в Индии, маст-майор Джорджи.
Все было так прекрасно, что и высказать нельзя, хотя мать настояла на том, чтобы возить его в ландо (оно пахло кожей, как в жаркие летние дни его юности) и показывать своим друзьям во всех домах на шесть миль вокруг; а отец увез его в город и свел в клуб, где небрежно представил его не менее чем тридцати старым воинам, сыновья которых не были самыми молодыми майорами в армии и не представлены к отличию. После этого наступила очередь Джорджи; и, вспомнив своих друзей, он наполнил дом офицерами того сорта, что живут в дешевых помещениях в Соутси или Монпелье на севере, в Бромптоне — хорошими людьми, но незажиточными. Мать заметила, что им нужны молодые девушки, с которыми они могли бы играть в теннис; а так как недостатка в них не было, то дом жужжал, словно голубятня весной. Они перевернули все вверх дном, приготовляясь к спектаклю; они исчезали в садах, когда должны были являться на репетицию; они пользовались всякой пригодной лошадью, всяким годным экипажем, они падали в пруд с форелями. Гости устраивали пикники, играли в теннис; они сидели парочками за калитками в сумерки: и Джорджи увидел, что они вовсе не нуждаются в том, чтобы он занимал их.
— Ну, — сказал он, когда в последний раз увидел их. — Они сказали, что очень веселились, но не сделали и половины того, что собирались сделать.
— Я знаю, что они веселились страшно, — сказала мать. — Ты — душа общества, милый.
— Теперь мы можем зажить спокойно, не правда ли?
— О, да, совершенно спокойно. У меня есть большой друг, с которым я хочу познакомить тебя. Она не могла приехать, когда у нас было так много народа, потому что она слаба здоровьем и ее не было здесь, когда ты только что приехал. Это — миссис Ласи.
— Ласи! Я не помню этой фамилии.
— Они приехали после твоего отъезда в Индию из Оксфорда. Ее муж умер там, и она, кажется, лишилась состояния. Они купили «Сосны» на Гассетской дороге. Она очень милая женщина, и мы очень любим их.
— Ведь она вдова, говорили вы?
— У нее есть дочь. Разве я не сказала, милый?
— Что же, и она падает в пруды с форелями, и хихикает, и «О, майор Коттар!», и все тому подобное?
— Нет, право. Она очень спокойная молодая девушка и очень музыкальная. Она всегда приезжала сюда с нотами. Знаешь, она композиторша: и обыкновенно занимается целый день, так, что ты…
— Говорите о Мириам? — сказал, подходя, отец. Мать подвинулась к нему настолько, что могла коснуться его локтем. В отце Джорджи не было хитрости.
— О, Мириам милая девушка. Играет прекрасно. Ездит верхом тоже прекрасно. Она общая любимица в доме. Называла меня…
Локоть попал куда следовало, и отец, ничего не понимавший, но всегда послушный, закрыл рот.
— Как она вас называла, сэр?
— Всякими ласковыми именами. Я очень люблю Мириам.
— Звучит по-еврейски — Мириам.
— Еврейка!.. Скоро ты себя самого станешь называть евреем. Она из херфордшайрских Ласи. Когда умрет ее тетка… Снова локоть.
— О, ты совсем не будешь видеть ее, Джорджи. Она целый день занимается музыкой, всегда бывает с матерью. Кроме того, ты ведь завтра едешь в город. Ведь ты говорил мне о каком-то митинге, не правда ли? — сказала мать.