— Ты делаешь меня счастливейшим из людей во всей подлунной! — вскричал майор и упал к ее ногам. — Хочешь быть моею?
— Ради бога, встаньте! Я твоя навеки.
Тут вошла баронесса и, хотя не была ошеломлена, замерла на месте.
— Если случилось несчастье, — сказал майор, — то вина твоя, сестрица! А счастьем мы навеки обязаны тебе.
Баронесса с юных лет так любила брата, что отдавала ему предпочтение перед всеми мужчинами, и, быть может, сама склонность Гиларии если и не произошла от материнского пристрастия, то, во всяком случае, им укреплялась. Теперь всех троих связали воедино одна любовь, одно блаженство, и дальнейшие часы протекли для них в полном счастии. Но в конце концов им пришлось снова обратить взгляд на окружающий мир, а он редко пребывает в гармонии с такими чувствами.
Вспомнили о сыне майора. Гилария предназначалась ему в жены, и он отлично об этом знал. По заключении сделки с обер-маршалом майор должен был отправиться к сыну в гарнизон, обо всем с ним договориться и счастливо покончить дело. А теперь неожиданное событие перевернуло все вверх дном, отношения, которые раньше слаживались так дружелюбно, теперь грозили стать враждебными, и трудно было предугадать, какой оборот примут события и каково будет настроение духа в семье.
Между тем майору предстояло решиться и нанести сыну визит, о котором тот уже был извещен. После долгих промедлении майор нехотя пустился в дорогу, полный странных предчувствий, горюя, что пришлось хотя бы ненадолго покинуть Гиларию. Стремянный и лошади были оставлены у сестры, а майор в сопровождении камердинера, без чьих омолаживающих услуг он уже не мог обойтись, поехал в город, где стоял сын.
Отец и сын сердечно поздоровались и обнялись после долгой разлуки. Хотя обоим предстояло многое поведать друг другу, они не сразу высказали, что у них на сердце. Сын распространялся о надеждах на скорое повышение в чине, отец, в свою очередь, дал ему подробный отчет о переговорах между старшими членами семьи и о решениях насчет владений в целом и каждого поместья в отдельности.
Разговор начал было понемногу иссякать, когда сын собрался с духом и, улыбаясь, сказал отцу:
— Я благодарен вам, батюшка, за вашу деликатность: вы рассказываете мне о семейных владениях и состоянии, но не упоминаете об условии, под которым они должны, хотя бы частью, достаться мне: вы не произнесли имени Гиларии, вы ждете, пока я сам его назову и скажу, как мне не терпится поскорее соединиться с этим милым ребенком.
Майора такая речь привела в великое замешательство; но так как он, отчасти по природе, отчасти по привычке, склонен был раньше вызнавать мысли тех, с кем имел дело, то и сейчас он промолчал и только глядел на сына с загадочной улыбкой.
— Вы ни за что не угадаете, батюшка, что я вам собираюсь поведать, — продолжал поручик, — а я хочу все высказать и покончить дело раз навсегда. Я могу положиться на вашу доброту, которая во всем меня опекает и, без сомнения, имеет в виду мое истинное счастье. Раз уж это должно быть сказано, пусть будет сказано сейчас же: Гилария не может сделать меня счастливым. О ней я вспоминаю как о милой кузине, дружбу с которой хотел бы сохранить на всю жизнь; но другая пробудила во мне страсть и приковала мои чувства! Это влечение неодолимо, и вы не захотите сделать меня несчастным.
Майор с трудом скрыл радость, готовую выразиться у него на лице, и мягко, но серьезно осведомился, кто же та особа, которой удалось целиком завладеть его сердцем.
— Вы должны увидеть ее, батюшка, ибо описать ее так же невозможно, как и понять. Я только боюсь, что и вы увлечетесь ею, как все, кто к ней приближается. Боже мой, я уже сейчас чувствую ревность, видя в вас соперника собственного сына!
— Кто же она? — спросил майор. — Коль скоро ты не способен описать ее, так расскажи хоть о ее внешних обстоятельствах: их-то легче изобразить словами!
— Разумеется, батюшка, — отвечал сын, — хотя и эти внешние обстоятельства у другой были бы другими и по-другому подействовали бы на нее. Она — молодая вдова, наследница недавно скончавшегося мужа, старого богача; она независима и достойна быть независимой, вокруг нее множество людей, множество влюбленных и домогающихся ее руки, но, если я не обманываюсь, сердцем она преданна мне.
Так как отец молчал и не выказывал неудовольствия, сын почувствовал себя вольно и стал расписывать отношение к нему прекрасной вдовицы, превознося ее прелесть и похваляясь каждым знаком ее благосклонности, в которых отец, однако, мог усмотреть лишь мимолетные любезности привыкшей ко всеобщим домогательствам женщины, когда она, хотя и отдает известное предпочтение одному из многих, все же не решила окончательно в его пользу. При других обстоятельствах майор не преминул бы обратить внимание не только сына, но и приятеля на самообман, который скорей всего имел здесь место, однако сейчас ему самому слишком хотелось, чтобы сын не ошибался, чтобы вдова действительно его любила и приняла благоприятное для него решение, поэтому у отца либо и впрямь не возникло никаких опасений, либо же он отогнал сомнение, а может быть, и просто не высказал его. Помолчав немного, он начал так:
— Ты ставишь меня в большое затруднение. Договоренность между мною и остальными членами семейства основана на условии, что ты женишься на Гиларии. Выйди она замуж за чужого, все усилия, призванные искусно соединить в одно немалые богатства, окажутся напрасны, и ты больше всех рискуешь остаться в убытке. Правда, есть одно средство, но выглядит оно довольно странно, да и ты немного от этого выиграешь: я должен был бы на старости лет взять Гиларию в жены, что, по-моему, не доставило бы тебе особой радости.
— Нет, великую радость! — вскричал поручик. — Кто же, испытывая сердечную склонность, наслаждаясь или надеясь насладиться счастьем любви, не пожелает этого наивысшего счастья всем друзьям, всем, кто ему дорог! Вы, батюшка, совсем не стары, а Гилария так прелестна! Сама мимолетная мысль просить руки Гиларии свидетельствует о том, что вы молоды душой и бодры сердцем. Давайте поразмыслим и обдумаем это предложение, что так внезапно пришло вам в голову! Я буду по-настоящему счастлив, только зная, что и вы счастливы; я буду по-настоящему рад, только видя, что за вашу предусмотрительную заботу о моей судьбе вы сами получили такую прекрасную награду. Только теперь я смело, с полным довернем и открытым сердцем поведу вас к моей красавице. Вы одобрите мои чувства, ибо сами способны на такие же: вы не преградите сыну дорогу к счастью, ибо сами идете навстречу счастью.
Хотя майор и собирался высказать немалые сомнения, сын, настойчиво твердя свое, не дал ему вставить ни слова и поспешил с ним к прекрасной вдовице, которую они застали в ее просторном, изысканно убранном жилище за веселой беседой с немногочисленными, но избранными гостями. Вдова была из тех женщин, от чар которых не уходит ни один мужчина. С небывалым искусством она сумела сделать майора героем нынешнего вечера. Казалось, из всех собравшихся один майор у нее в гостях, а остальные — только члены ее семейства. Она была неплохо осведомлена о его делах, но умела так расспрашивать о них, словно ей хотелось все узнать непременно от него самого, и поэтому каждый из присутствующих принужден был выказать интерес к новоприбывшему. Один знал его брата, другой — его владения, третий — еще что-нибудь, так что все время майор чувствовал себя средоточием оживленного разговора. К тому же он сидел ближе всех к красавице; ее взгляд был устремлен к нему, ее улыбка предназначалась ему; одним словом, он чувствовал себя до того вольно, что почти позабыл о причине своего прихода. К тому же она ни словом не обмолвилась о его сыне, хотя молодой человек живо участвовал в беседе; казалось, что он, как и все прочие, нынче находится здесь только ради майора.
Рукоделье, которым дамы занимаются и среди гостей, продолжая его как будто бы машинально, у женщины умной и привлекательной может сказать о многом. Работая усердно и непринужденно, красотка делает вид, будто ей нет дела до окружающих, чем возбуждает в них молчаливое неудовольствие. Потом она словно пробуждается, и какое-нибудь слово, взгляд возвращают собравшимся отсутствующую как новую желанную гостью; а уж если она опустит работу на колени, выказывая сугубое внимание к рассказу или назидательному рассуждению, в которые так охотно пускаются мужчины, то удостоенный такой милости чувствует себя польщенным сверх меры.
Таким именно образом и наша прекрасная вдовушка занималась вышиванием бювара, пышно, но со вкусом украшенного и к тому же отличавшегося большими размерами. Бювар этот, став предметом обсуждения собравшихся, был взят у ней из рук ближайшим соседом и, пущенный по кругу, стяжал немалые похвалы, меж тем как сама мастерица была занята серьезной беседой с майором. Старый друг дома преувеличенно расхвалил почти готовую работу, когда же она дошла до майора, вдова, казалось, хотела отвлечь его от такой не заслуживающей внимания мелочи, но он, напротив того, сумел наилюбезнейшим образом воздать должное достоинствам бювара, между тем как друг дома усматривал в работе вдовицы медленность Пенелопина тканья.
Гости стали расхаживать по комнатам, объединяясь в случайные кружки. Поручик подошел к красавице и спросил:
— Что вы скажете об отце?
Она отвечала с улыбкой:
— Мне сдается, вы могли бы брать с него пример. Поглядите, как он одет! И держится он едва ли не лучше, чем его сынок! — Так она расхваливала и превозносила отца в ущерб сыну, вызвав в сердце юноши смешанное чувство удовлетворения и ревности.
Спустя недолгое время сын подошел к отцу и во всех подробностях пересказал ему разговор. Это еще более расположило отца ко вдовице, а она, оживленно с ним беседуя, перешла на совсем уж доверительный тон. Короче, майор к моменту прощания стал, можно сказать, таким же ее присным, как и все прочие в кружке.
Неожиданный ливень помешал гостям воротиться домой, как они пришли. Явившиеся пешком уселись по нескольку человек в проезжавшие мимо экипажи, и поручик под тем предлогом, что в них и так тесно, отправил отца, а сам остался.
Майор, как только вошел в свою комнату, почувствовал такую неуверенность в себе, что голова у него пошла кругом, как это бывает с людьми, резко переходящими из одного состояния в противоположное. Земля колеблется под ногами у сошедших с судна, свет мерцает перед глазами неожиданно вошедшего во мрак. Так и майор все еще ощущал рядом присутствие прелестной женщины. Ему хотелось видеть и слышать ее снова, видеть и слышать ее непрестанно; и по недолгом размышленье он простил сына и даже счел его счастливцем, коль скоро он вправе притязать, чтобы такие достоинства ему принадлежали.
От этих переживаний его отвлек сын, который влетел в дверь и в порыве восторга обнял отца.
— Я самый счастливый человек на свете! — вскричал он.
После еще нескольких восклицаний в том же роде они наконец объяснились. Отец заметил, что красавица в разговоре с ним ни словом не обмолвилась о сыне.
— Это обычная ее манера: деликатно молчать, о чем-то промолчать, на что-то намекнуть. Так можно узнать ее желания, но окончательно избавиться от сомнений нельзя. Она и со мной до сего дня так обращалась, но ваше присутствие, батюшка, совершило чудо. Не скрою, что я остался там, желая еще разок ее увидеть. Я застал ее расхаживающей по освещенным комнатам; мне известна эта ее привычка — не гасить свет, когда гости разойдутся. Она ходит одна по волшебным чертогам, когда отпускает духов, вызванных ее чарами. Предлог, под которым я вернулся, сошел мне с рук, заговорила она со мною приветливо, но о вещах безразличных. Двери не были затворены, и мы ходили взад и вперед по всей анфиладе комнат. Несколько раз добирались мы до крайней из них — тесного кабинета, освещенного только тусклой лампой. Как ни хороша была она, когда проходила в сиянии люстр, но в мягком свете лампы она казалась еще прекрасней. Мы снова достигли кабинета и, прежде чем повернуть обратно, на миг остановились. Не знаю сам, что заставило меня отважиться, не знаю, как я мог посметь посреди безразличного разговора вдруг схватить ее за руку, расцеловать эту нежную ручку и прижать ее к сердцу. И у меня ее не отняли. «Небесное создание, — воскликнул я, — не таись от меня больше! Если в твоем сердце есть склонность к счастливцу, что стоит сейчас перед тобой, то не скрывай ее больше, выскажись, признайся в ней! Сейчас самая пора, самое время! Прогони меня или прими в объятия!»
Не помню, как я все это вымолвил, не помню, что при этом делал. Она не отстранилась, не сопротивлялась, не отвечала. Я осмелился заключить ее в объятия и спросить, хочет ли она быть моею. Я стал неистово целовать ее, она меня оттолкнула, а сама, как будто в растерянности, повторяла: «Ну да, да», — или что-то в этом роде. Я бросился прочь, восклицая: «Я пошлю к вам отца, пусть он просит за меня!» — «Ни слова ему об этом! — отвечала она, провожая меня. — Ступайте прочь и забудьте то, что произошло».
Мы не будем распространяться о том, что думал майор. Сыну же он сказал:
— Как по-твоему, что теперь делать? Я думаю, что начало, хотя и внезапное, положено удачно и теперь мы можем приступить к делу по всей форме. Приличней всего, верно, будет мне завтра отправиться туда с визитом и за тебя попросить ее руки.
— Ради бога, не надо, батюшка! — воскликнул поручик. — Ведь это значит погубить все дело. При таких отношениях, при таком тоне формальности невозможны — они только все осложнят и расстроят. Довольно и того, батюшка, что вы, не сказав ни слова, одним своим присутствием ускорили наш союз. Да, вам я обязан счастьем! Уважение к вам устранило из сердца моей возлюбленной все колебания, и никогда сын не дожил бы до столь счастливой минуты, если бы отец не подготовил почвы.
Так беседовали они вплоть до глубокой ночи и обоюдно договорились о дальнейших планах. Майор намеревался лишь из вежливости нанести вдове прощальный визит и отправиться домой, чтобы вступить в брак с Гиларией, а сын должен был по возможности способствовать собственному скорейшему бракосочетанию.
Утром наш майор нанес визит прекрасной вдовушке, чтобы попрощаться с нею и по возможности искусно содействовать намерениям сына. Он застал ее в изящном утреннем туалете, в обществе дамы средних лет, чья благовоспитанная приветливость сразу же пленила его. Прелестная живость младшей из дам уравновешивалась степенностью старшей, и поведение обеих явственно говорило о взаимной преданности этой достойной четы.
Младшая, судя по всему, только что закончила виденный нами вчера бювар, над которым усердно трудилась, так как после обычных приветствий и вежливых слов о том, как рада она гостю, вдова обернулась к подруге, протянула ей свое искусное произведение и сказала, словно возобновляя прерванный разговор:
— Вот видите, я все-таки кончила, хотя так медлила и отлынивала от работы, что ей, казалось, конца не будет.
— Вы пришли кстати, господин майор, — сказала старшая, — и сможете решить наш спор или хотя бы встать на чью-либо сторону. Я утверждаю, что невозможно браться за такую многотрудную работу, не имея в мыслях определенное лицо, которому она предназначена: без этого ее ни за что не кончить. Взгляните сами на это произведение искусства, как я его по справедливости называю: можно ли взяться за такое, не имея определенной цели?
Наш майор не мог не отозваться с высочайшей похвалой о работе вдовицы. Частью вязаный, частью вышитый бювар вызывал не только восхищение, но и живейшее желание узнать, как он сделан. Преобладал разноцветный шелк, но и золото не было в пренебреженье, так что невозможно было решить, чем следует восхищаться больше — роскошью отделки или вкусом.
— Здесь нужно сделать еще кое-что, — сказала красавица, распустив охватывавшую бювар ленту и занявшись подкладкой. — Мне не хочется вступать в спор, — продолжала она, — но я готова рассказать, что испытываю за такой работой. Мы еще девочками приучаемся к тому, что пальцы наши ловко снуют, а мысли носятся далеко; и то и другое остается при нас, даже когда мы научаемся самым трудным и тонким работам, и я не отрицаю, что с каждой связываю мысли о лицах и обстоятельствах, о радостях и горестях. Потому любая работа с самого начала становится мне дорога, а законченная, можно сказать, цены не имеет. По этой причине любой пустяк перестает быть для меня пустяком, самая легкая работа приобретает цену, а самая трудная ценится дороже только потому, что связанные с нею воспоминания богаче и полнее. Вот почему я считаю себя вправе преподносить мои изделия любящим и друзьям, почтенным и высокопоставленным лицам, и они признавали за мной это право, зная, что я оделяю их частицей меня самой, что приятный подарок вобрал в себя многое, невыразимое на словах, а потому его можно принять благосклонно, как самый сердечный привет.
Возражать на такое милое признание едва ли было возможно, но подруга вдовушки сумела присовокупить к сказанному несколько удачных слов. Со своей стороны, майор, привыкший ценить изящную мудрость римских поэтов и писателей и удерживать в памяти их блистательные изречения, вспомнил несколько подходящих к случаю строк, но, боясь показаться педантом, остерегся не только их прочесть, но и упомянуть о них; все же, чтобы не выглядеть немым тупицею, он попытался перефразировать их прозой, но экспромт не вполне ему удался, из-за чего разговор стал запинаться.
По этой причине старшая дама взяла отложенную из-за прихода друга книгу — сборник стихов, перед тем занимавший внимание подруг; это дало повод заговорить о поэзии вообще, но разговор об отвлеченных предметах был недолог, ибо обе дамы признались, что наслышаны о поэтическом даре майора. Сын, который сам не скрывал притязаний на почетный титул поэта, успел рассказать им об отцовых стихах и даже прочесть некоторые, — в сущности, только затем, чтобы похвалиться поэтическим происхождением и, как то свойственно молодым, скромно представить себя юношей, совершенствующим и умножающим таланты родителя. Но майор, желавший слыть лишь любителем словесности, старался ретироваться, а когда все пути ему были отрезаны, постарался уклониться и представить поэтический род, которым занимался, второстепенным и почти что чуждым искусству; он, мол, не может отрицать, что сделал несколько попыток, однако лишь в той области, которую именуют описательной или, в известном смысле слова, дидактической поэзией.
Но дамы, особенно младшая, не отвергали этого рода. Вдова сказала:
— Если хочешь жить разумно и спокойно, — а ведь таково в конечном счете желание каждого человека, — то к чему нам взволнованность, которая произвольно заражает нас, ничего нам не давая, и отнимает у нас покой, оставляя нас потом наедине с собою? Коль скоро я люблю поэзию и не могу обойтись без стихов, то все же мне приятнее такие, которые переносят меня в какую-нибудь красивую местность, где я вновь узнаю самое себя и поневоле вспоминаю цену сельской простоты, которые ведут меня через заросли кустарника в лес, незаметно выводят на вершину, откуда видно озеро на равнине, за ним — возделанные склоны холмов, увенчанные лесом хребты, а вдали — синие горы, что замыкают этот умиротворяющий ландшафт. Пусть мне изобразят все это в стройных ритмах и звучных рифмах, и я буду со своего дивана благодарить поэта, вызвавшего в моей фантазии эту картину, которой я могу наслаждаться спокойнее, чем если бы увидала ее воочию после утомительного странствия и, может быть, при менее благоприятных обстоятельствах.
Майор, который видел в завязавшемся разговоре только средство приблизиться к своей цели, попытался свернуть его на поэзию лирическую, в которой его сын поистине добился успехов. Прямо ему не противоречили, но старались сбить с избранного пути шутками, особенно когда он стал намекать на страстные стихи, в которых его сын — не без силы и умения — тщился поведать некоей несравненной даме о решительной склонности своего сердца.