Однако сейчас, судя по всему, ее чувствами целиком владел Флавио, ее муж, крепкий, жизнерадостный и довольно привлекательный; сама она, как видно, простила себе прошлые провинности, и у Макарии не было повода поминать о них. Флавио, по-прежнему увлекавшийся стихотворством, попросил разрешения прочесть на прощанье оду, которую он сочинил в честь Макарии и ее близких за те немногие дни, что провел у нее. Многим случалось видеть, как он расхаживает под открытым небом, останавливается, потом, взмахнув руками, бросается вперед, что-то пишет на грифельной доске, задумывается и снова пишет. Теперь он, судя по тому, что передал через Анжелу свою просьбу, считал сочинение завершенным.
Добрая Макария дала согласие, хотя и безо всякой охоты, и ода была выслушана, хотя при этом не узнали ничего нового и не испытали никаких новых чувств. Правда, стиль изложения был легок и приятен, рифмы и слог кое-где необычны, и хотелось только, чтобы все в целом было покороче. Под конец стихи, красиво переписанные на бумагу с узорной каймой, были вручены, и обе стороны расстались, довольные друг другом.
Эта чета возвращалась из долгой и благотворной для обоих поездки на юг, чтобы дать возможность отцу-майору отлучиться из дому, ибо он желал вместе с неотразимой вдовушкой, с недавних пор его супругой, также освежиться глотком райского воздуха.
Они также, в свой черед, побывали у Макарии, которая была особенно милостива к удивительной особе, везде умевшей снискать расположение, и даже приняла ее наедине во внутренних комнатах; потом эта чрезвычайная честь была оказана и майору. Последний заслужил одобрение, проявив себя и образованным военным, и хорошим хозяином, и любителем словесности, и даже дидактическим поэтом, а потому был тепло принят у астронома и у прочих домочадцев.
Особенно отличил его достопочтенный старый дядюшка, который, живя неподалеку, наезжал теперь чаще, чем обыкновенно, хотя всего на несколько часов, так что, несмотря на предложенные удобства, его так ни разу и не убедили переночевать в гостях.
Несмотря на краткость этих визитов, его присутствие было весьма приятно, ибо, будучи человеком светским, он старался явиться покладистым и общительным, причем даже доля аристократического педантства не могла испортить удовольствие. К тому же его благодушие было небеспричинно: он чувствовал себя счастливым, как все мы, когда нам предстоит вести важные дела с людьми разумными и сведущими. Предприятие, начатое очень широко, было на полном ходу и неуклонно двигалось в соответствии с тщательно подготовленным соглашением.
Скажем о нем лишь в главных чертах. За морем у дядюшки есть доставшиеся от предков владения. Что это значит, пусть объяснит своим друзьям тот, кто знает тамошние обстоятельства, а нас это завело бы слишком далеко. Обширные земли были розданы в аренду и, в силу многих неблагоприятных обстоятельств, приносили мало дохода. Известное нам товарищество получает на них право собственности в государстве с совершенным гражданским устройством и, приобретя в нем влияние, может извлекать отсюда выгоду и распространять свои владения за счет невозделанной пустыни. В этом хотят особенно отличиться Ленардо с Фридрихом, ибо им требуется показать, как можно все начать сначала и пойти естественным путем.
Едва отбыли вышеназванные лица, весьма довольные своим визитом, как было доложено о гостях иного рода, принятых, однако, столь же радушно. Мы никак не ожидали увидеть в столь священном месте Филину и Лидию, но тем не менее они явились. Замешкавшийся в горах Монтан должен был заехать за ними и кратчайшей дорогой отвезти к морю. Их радостно встретили домоправительницы, ключницы и прочая женская прислуга. С Филиною было двое очаровательных детишек. Просто, но мило одетая, она всегда носила при себе не очень большие английские ножницы, привешенные на длинной серебряной цепочке к расшитому цветами поясу, и время от времени, словно желая особо подчеркнуть свои слова, начинала кроить и кромсать ими воздух, каковая странная манера весьма потешала зрителей, а затем наводила их на мысль о том, неужели в таком большом доме не найдется ничего для кройки. Конечно, тут же вспомнили о невестах, которым надо было приготовить приданое, так что Филинино усердие пришлось кстати. И вот она посмотрит, как выглядит в этих местах народный костюм, заставит девушку раза два пройтись перед нею — и начинает кроить, причем благодаря уму и вкусу умеет и сохранить особенности местного наряда, и придать ему изящество, сгладив все, что в нем есть дикарского, да так неприметно, что одетые ею девушки всем — и самим себе тоже — нравятся больше прежнего и не робеют, отступая от исконного обычая.
Потом в дело вступила наилучшая ее помощница Лидия, которая шила так же ловко, быстро и красиво, и можно было надеяться, что с помощью других женщин невесты будут наряжены скорее, чем ожидали. Девушки даже не имели права надолго отлучаться, — Филина, не упуская ни одной мелочи, обращалась с ними как с куклами или театральными статистками. Пучки лент и прочие украшения, принятые в этой местности, были распределены так искусно, что взгляду хоть немного открылись статность тел и тонкость стана, прежде скрытые из-за дикарской приверженности обычаю, а грубоватость сложения, сглаживаясь, казалась даже привлекательной.
Но там, где жизнь течет равномерно, чье угодно излишнее усердие становится всем в тягость. Филина со своими ненасытными ножницами попала в ту комнату, где хранился запас всяческих тканей, чтобы одевать домочадцев. Увидев перед собой возможность все это раскроить, Филина испытала величайшее блаженство, но так как она не ведала ни меры, ни предела, то ее пришлось выставить из кладовой и накрепко замкнуть двери. Анжела только потому не пожелала оказаться в числе наряжаемых невест, что боялась безудержной закройщицы; вообще отношения между ними оставляли желать лучшего, но разговор об этом впереди.
Монтан медлил приездом дольше, чем предполагали, и Филина настояла, чтобы их представили Макарии. Это было сделано, так как все надеялись тем скорей от нее избавиться, и, право, зрелище оказалось примечательное: две грешницы, с двух сторон простертые у ног святой. Филина, между двумя детьми, которых она изящным движением заставила склониться перед Макарией, проговорила с обычным задором:
— Я люблю мужа, люблю детей, мне не лень на них работать и на других тоже, а остальное ты мне простишь!
Макария отпустила Филину с благословением, и та удалилась, благопристойно ей поклонившись.
Лидия простерлась по левую руку от святой и, уткнувшись лицом в ее колени, горько плакала, не в силах произнести ни слова. Макария, желая унять ее слезы, потрепала ее по плечу, потом, полная милосердия, раз и другой горячо поцеловала склоненную голову там, где волосы разделял пробор. Лидия сначала встала на колени, потом поднялась на ноги и взглядом, полным чистой радости, посмотрела на свою благодетельницу.
— Что со мной творится! — сказала она. — С моей головы в один миг сняли тяжкий гнет, который отнимал у меня если не рассудок, то способность думать! Я могу смотреть ввысь и устремляться мыслями ввысь, и, по-моему, — добавила она, глубоко переводя дыхание, — мое сердце стремится им вслед.
В этот миг отворилась дверь, и вошел Монтан, — ибо чаще всего тот, кого ждут слишком долго, появляется внезапно и нежданно. Лидия без смущения пошла ему навстречу, радостно обняла его и подвела к Макарии, восклицая:
— Ты должен знать, чем обязан божественной, и вместе со мной преклонить перед нею колени.
Монтан, который был так изумлен, что вопреки обыкновению немного растерялся, с достоинством поклонился почтенной даме и сказал:
— Мне сдается, я многим ей обязан, ибо я ей обязан тобой. Ты впервые встречаешь меня с открытым сердцем, впервые прижимаешь меня к груди, хотя я давно уже заслужил это.
Здесь мы должны по секрету сообщить, что Монтан любил Лидию с ее ранней юности, что Лотарио, куда более нравившийся женщинам, увел ее у Монтана, но тот остался верен другу и возлюбленной и в конце концов, к немалому удивлению наших прежних читателей, взял ее в жены.
И эта чета, и Филина, чувствуя себя в европейском обществе стесненно, с трудом удерживали рвущуюся наружу радость, едва только речь заходила о том, что ожидает их за морем. Филинины ножницы лязгали, а хозяйка их, рассчитывая получить монополию на поставку одежды для всей колонии, красноречиво описывала запасы сукон и полотна и кроила воздух, заранее воображая, по собственным словам, ту обильную ниву, которую ей предстоит жать.
Лидия, в чьей душе счастливое благословение вновь пробудило любовь и участие к людям, видела в мыслях сотни учениц, целое племя домашних хозяек, обученных ею и приученных к порядку и опрятности. Вдумчивый Монтан воочию видел перед собой такие запасы свинца, меди, железа и каменного угля, что порой готов был объявить, будто весь его прежний опыт сводился лишь к робким попыткам наугад, но зато там он будет отважно снимать богатый, щедрый урожай.
Можно было предвидеть, что Монтан быстро сговорится с нашим астрономом. Их беседы в присутствии Макарии были весьма занимательны, но лишь немногие из них мы находим записанными, так как с некоторых пор Анжела стала менее внимательно слушать и менее тщательно заносить их на бумагу. Кроме того, ей могло казаться, что многое в них слишком общо и не вполне понятно для женского ума. Поэтому мы по ходу дела вставим в рассказ только одну из относящихся к тем дням речей, которая дошла до нас записанной не рукою Анжелы.
Занимаясь науками, особенно имеющими своим предметом природу, столь же трудно, сколь и необходимо исследовать, действительно ли то, что завещано нам исстари и принималось нашими предками за истину, достаточно обоснованно и достоверно для того, чтобы служить фундаментом дальнейших построений, или же унаследованные верования окостенели и не способствуют движению, но ведут к застою. Есть и примета, помогающая такому исследованию: остается ли принятое мнение по-прежнему живым, способствует и помогает ли оно деятельному стремлению вперед.
Напротив, все новое надобно испытывать, задавая вопрос: дает ли принятое мнение действительный прибыток или все дело в единомыслии моды; ибо суждение, высказанное людьми настойчивыми, распространяется в толпе подобно поветрию и зовется господствующим, каковое притязание для добросовестного исследователя лишено смысла. Пусть государство и церковь изыскивают всяческие причины провозглашать свое господство: им приходится иметь дело со строптивой людской массой, а для поддержания порядка все средства хороши; но в науке необходима полнейшая свобода, так как в ней работают не для сегодняшнего и не для завтрашнего дня, а для бессчетных веков, безостановочно движущихся вперед.
Пусть даже ложь возьмет в науке верх, — все равно остается меньшинство, стоящее за истину; и пусть истина найдет убежище в уме единственного человека, — это тоже ничего не значит. Такой человек будет непрестанно творить в тиши и в тайне, и придет время, когда его взыщутся и спросят о нем, о его убеждениях, или когда свет распространится настолько, что их можно будет высказать без опасений.
Речь зашла и еще об одном, не столь общем, но непостижимом и странном предмете: Монтан рассказал, как при изысканиях в горах и исследованиях недр ему помогало некое лицо, наделенное удивительным свойством — особого рода связью со всем, что может быть названо каменной породой, минералами, вообще первичными стихиями. Лицо это не только испытывало воздействие подземных вод, металлических жил, пластов каменного угля и прочего, что обычно залегает большими массами, но, что более странно, чувствовало себя по-разному, когда менялась почва. Особое воздействие оказывали на это лицо различные горные породы, о чем сам Монтан мог получить от него разъяснения после того, как выработал странный, но вполне удовлетворявший обоих язык; было проведено несколько испытаний, и названное лицо удивительным образом выдержало их по всем статьям, доказав, что умеет различать и физические и химические элементы и даже на взгляд отличать легкое от тяжелого. Это лицо, — какого оно пола, Монтан не пожелал объяснять, — он отправил вперед вместе с отъезжающими друзьями, надеясь, что оно будет весьма полезно для его целей в новых неисследованных местах.
После этого доверительного сообщения астроном открыл Монтану свое суровое сердце и с позволения Макарии поведал ему тайну ее связи со вселенской системой. Благодаря позднейшим рассказам астронома, мы можем сообщить хотя и немногое, но главное из их бесед об этом важном предмете.
Нельзя не удивляться сходству приведенных случаев, хотя они и весьма различны. Один из друзей, чтобы не превратиться в Тимона, опустился в глубочайшие бездны земли и обнаружил там, что в человеческой природе есть нечто аналогичное самой косной и грубой из стихий; другому дух Макарии явил на живом примере, что особо одаренным натурам присуща способность не только пребывать на месте, как в первом случае, но и уноситься вдаль и что нам нет нужды ни пробиваться к центру земли, ни удаляться за пределы нашей солнечной системы, — довольно не оставаться праздным и, отдав все внимание деянью, почувствовать себя призванным к нему. Земля и ее недра — это мир, где имеется все необходимое для самых высоких земных потребностей, тот сырой материал, обработка которого есть дело высших человеческих способностей; избрав этот духовный путь, мы непременно обретем любовь, и участие, придем к свободному и целесообразному труду. Кто заставил эти миры сблизиться и обнаружить присущие обоим свойства в преходящем феномене жизни — тот воплотил в себе высший образ человека, к какому должен стремиться каждый.
Согласившись в этом, друзья заключили союз и решили не делать тайны из своих наблюдений, ибо даже тот, кто с усмешкой признает их сказками, уместными разве что в романе, может все-таки увидеть в них иносказательное изображение того, к чему следует стремиться.
Вскоре Монтан уехал вместе с обеими своими спутницами, причем если его с Лидией охотно задержали бы еще, то беспокойная Филина стала совсем уж в тягость привыкшим к покою и порядку обитательницам дома, особенно благородной Анжеле, чье неудовольствие было усугублено особыми обстоятельствами.
Мы уже заметили выше, что Анжела, занятая, судя по всему, чем-то посторонним, стала хуже, чем раньше, исполнять свою обязанность внимательно слушать и записывать все разговоры. Чтобы объяснить такую аномалию в поведении столь преданной порядку особы, привыкшей обращаться в кругу людей самых нравственных, нам придется под конец этого объемистого сочинения вывесть на сцену еще одно действующее лицо.
Наш старый, испытанный компаньон в торговых делах — Вернер, чьи негоции умножались и расширялись до бесконечности, должен был постоянно искать новых помощников, которых брал к себе только после предварительного испытания. И вот одного из них он посылает к Макарии, для переговоров о выплате значительных сумм, которые эта дама решила и обещала уделить от своих богатств новому предприятию — главным образом ради своего любимца Ленардо. Рассудительный молодой человек, недавно ставший помощником и младшим компаньоном Вернера, был в своем роде чудом, его талант — необычайное умение считать в уме — привлекает к нему интерес как везде, так особенно среди участников предприятия, которым приходится вести счета товарищества и справляться со всяческой цифирью. Да и в повседневном общении, где даже в толках и перетолках о делах света речь то и дело заходит о цифрах, денежных суммах и расчетах, такой человек непременно оказывается желанным собеседником. К тому же он очаровательно играет на фортепиано, в чем ему помогает способность к счету в сочетании с приятными природными задатками. Звуки легко сливаются у него под пальцами в аккорды, к тому же ом порой дает понять, что ему доступны и бо́льшие глубины, и все это прибавляет ему привлекательности, хотя он и скуп на слова, а в том, что он говорит, мало прочувствованного им самим. Во всяком случае он выглядит моложе своих лет, в нем даже можно заметить что-то детское. Как бы то ни было, он завоевал благосклонность Анжелы, а она — его благосклонность, чем Макария осталась весьма довольна, ибо давно уже мечтала увидеть благородную девушку замужем.
Прежде Анжела, вечно одержимая сомнениями и чувствовавшая, как трудно найти ей заместительницу, уже неоднократно отвергала предложения влюбленных женихов, а может быть, и подавляла в себе невысказанную склонность; но теперь, когда стало возможно не только подумать о преемнице, но и почти что определить ее, наша девица, застигнутая врасплох тем, что гость ей понравился, позволяет первому впечатлению углубиться и перейти в страсть.
Мы же теперь можем открыть читателю самое важное; ведь то, о чем мы давно уже ведем речь, успело постепенно образоваться, потом прийти в расстройство, потом опять наладиться.
Отныне принято решение, что Прекрасная и Добрая, прежде именовавшаяся Смуглолицей, становится компаньонкой Макарии. Этот вкратце изложенный прожект, одобренный также Ленардо, близок к осуществлению, так как все, кого он касается, пришли к согласию. Сусанна уступает все имущество помощнику, тот женится на младшей дочери упомянутого трудолюбивого семейства и становится свояком наладчика. Это дает возможность установить в новых, годных для совместного труда помещениях более совершенное оборудованье и производить ткани по-новому, так что дела у трудолюбивых жителей долин пойдут отныне намного бойчее.
По этой причине любезная нам особа освобождается и поступает к Макарии на место Анжелы, уже обручившейся со своим избранником. Таким образом, покамест все устроилось, остается нерешенным только то, чего нельзя решить.
Но Прекрасная и Добрая требует, чтобы за нею приехал Вильгельм: есть дела, которые предстоит еще уладить, и для нее очень важно, чтобы именно он завершил то, чему, в сущности, положил начало. Он первым нашел ее, а потом удивительный рок повел Ленардо по его следам, и теперь она желает, чтобы он непременно облегчил ей прощание с привычными местами и сам испытал радость и успокоение от того, что хотя бы отчасти вновь взял в руки и связал запутавшиеся нити судьбы.
Теперь, однако, ради вящей полноты, мы должны посвятить читателя в тайны духовной и душевной жизни наших героев и сообщить вот что: Ленардо ни словом не обмолвился о своем желании теснее связать себя с Прекрасной и Доброй, но покуда велись переговоры и в обе стороны летели письма, у нее постарались деликатно выпытать, как она отнеслась бы к такому союзу и к чему бы склонилась, если о том зайдет речь. Из ее ответа можно было заключить следующее: она полагает, что недостойна вознаградить благородного друга за столь сильную привязанность, отдав ему только часть души, — такое чувство требует, чтобы женщина отдала все богатства своего существа, она же не может предложить такого дара. Воспоминание о женихе, о муже и о связывавших их узах еще живет в ней, поглощая все ее существо, не оставляя места для новой любви и страсти, так что она не может и помыслить ни о чем, кроме чистой дружбы и глубочайшей благодарности. На том и успокоились, а так как Ленардо сам не касался этого вопроса, то и не было необходимости ни о чем ставить его в известность.
Тут, как мы надеемся, уместно будет вставить некоторые общие замечания. Все прошедшие перед нами лица относились к Макарии с доверием, но и с благоговением, ощущая присутствие высшего существа, что, однако, никого не сковывало и позволяло каждому оставаться таким, каким создала его природа. Все являлись перед ней в своем подлинном облике без опасений, как не показываются ни родителям, ни друзьям, ибо каждому хотелось и от каждого требовалось обнаружить самое доброе, самое лучшее, что в нем было, — и это становилось источником всеобщего удовлетворения.
Мы не можем умолчать, что при всех этих рассеивающих внимание обстоятельствах Макария по-прежнему пеклась о Ленардо и не раз беседовала о его положении со своими присными: Анжелой и астрономом. Им казалось, что душа Ленардо лежит перед ними как на ладони: сейчас он спокоен, так как предмет его забот нашел счастье, а о будущем на все случаи жизни позаботилась Макария. Теперь он должен решительно приступить к своему великому делу, предоставив все остальное ходу событий и судьбе. При этом можно было предполагать, что силы для великого предприятия дает Ленардо мысль о том, что позже, прочно обосновавшись за морем, он призовет или даже сам заберет ее туда.
Нельзя было не сделать общих замечаний и по этому поводу, ибо явилась возможность подробно наблюдать редкий случай: страсть, порожденную угрызениями совести. Припоминались другие примеры чудесного преображения однажды полученных впечатлений, таинственного развития врожденной склонности и долгой тоски. С сожалением говорилось о том, что в таких случаях советы бесполезны, хотя польза и требует по возможности сохранять ясность ума и целиком не подчиняться страсти.
Добравшись до этого пункта, мы не можем противостоять искушению привести тут листок из нашего архива, где речь идет о Макарии и об особом свойстве ее духа. К сожалению, написана эта бумага по памяти, спустя много времени после того, как содержащиеся в ней сведения были нам сообщены, и потому не может быть признана подлинным документом, как то было бы желательно в столь важном случае. Но на нет и суда нет, мы же надеемся, что и сказанное здесь насторожит читателя и заставит его задуматься, не замечал ли он где-нибудь то же самое или хотя бы нечто подобное, и не встречал ли записей об этом.
Между Макарией и нашей солнечной системой существует некая связь, которую мы едва осмеливаемся определить словами. Дело не только в том, что дух, душа и воображение Макарии заключают в себе солнечную систему, которую она постоянно созерцает, — сама Макария есть как бы часть этой системы, она зримо для себя особым образом движется по небесным кругам, вращаясь с самого детства вокруг Солнца, причем, как открыли недавно, по спиральной орбите, которая несет ее все дальше от средоточия к внешним сферам.
Если допустить, что всякое существо как существо телесное стремится к центру, а как существо духовное — к внешней окружности, то Макарию должно отнести к числу самых духовных натур: она кажется рожденной лишь для того, чтобы сбросить земную оболочку и проникнуть во все ближние и дальние области бытия. Это свойство, сколь оно ни дивно, сама Макария с малых лет воспринимала как возложенный на нее тяжкий долг. Как она помнит, ее внутреннее «я» всегда было пронизано некоей светящейся субстанцией, озарено светом, не уступавшим яркостью солнечному сиянью. Часто она созерцала два Солнца — одно внутри себя и одно на небе — и две Луны, причем Луна вне ее во всех фазах сохраняла одинаковую величину, а Луна внутри непрестанно уменьшалась.
Этот дар отвлекал Макарию от безразличной ей обыденности, однако ее родители, люди незаурядные, сделали все для ее воспитания, так что ни одна ее способность не осталась втуне, ни одно уменье — праздным, и хотя сердце и дух у ней были полны неземными видениями, она имела довольно сил, чтобы справляться с внешними обстоятельствами, а все ее дела и поступки неизменно отвечали требованиям самой возвышенной нравственности. Так она и росла, безотказная в помощи, готовая служить ближним в большом и в малом, подобная ангелу господню на земле, между тем как духовное ее существо, вращаясь вокруг освещающего наш мир Солнца, двигалось по все расширяющимся кругам к надмирным пределам.
Это состояние отчасти умерялось и смягчалось тем, что и в ней, по-видимому, происходила смена дня и ночи, и когда внутренний свет мерк, она старалась неукоснительно выполнять внешние обязанности, а когда внутри у ней вновь разгоралось сияние, она предавалась блаженному покою. По ее словам, она заметила, что порой вокруг нее сгущается некое подобье облаков, которые на время мешают ей видеть свет ее небесных спутников: такие периоды она всегда умела использовать на благо и на радость своим близким.
Пока она таила свои прозрения, ей было нелегко переносить их, а то, что она о них рассказывала, не получало веры либо неверно истолковывалось, поэтому всю свою долгую жизнь она соглашалась на то, чтобы посторонние считали ее состояние болезнью, как в семействе говорят о нем и поныне. Но в конце концов счастливый случай свел ее с человеком, которого вы уже встречали здесь; равно искушенный в медицине, математике и астрономии, к тому же отличавшийся высоким благородством, он сначала сблизился с ней только ради любопытства. Но когда она, проникнувшись доверием, постепенно описала ему свои состояния, связала настоящее с прошедшим и показала взаимозависимость событий, необычайное явление настолько его увлекло, что он уже не мог с нею расстаться и день за днем старался глубже проникнуть в эту тайну.
Он сам недвусмысленно дал понять, что вначале считал все лишь самообманом, так как Макария не отрицала, что с юности звездословие всегда занимало ее и она, став весьма в нем сведущей, все же не упускала возможности с помощью книг и приборов еще наглядней представить себе строение Вселенной. Поэтому его никак нельзя было убедить, что все это отнюдь не просто затвержено. Он упорно предполагал здесь влияние памяти и ни на что другое не отвлекаемого воображения, которым содействует сильный ум и особенно скрытые способности к счислению.