Я все еще ни о чем не догадывалась. И когда Борис ужинал, я пристала к нему – просто из любопытства… Я видела, что Борис обрадовался звонку брата. Значит, все же что-то произошло? И вообще, что еще за секреты?..
Борис мычал что-то неопределенное, закрывался от меня газетой, делая вид, что погружен в чтение. Я отняла у него газету.
– Потерпи до завтра, – сказал он. – Завтра будешь иметь полный отчет!..
Витьки не было дома. Он пошел «прошвырнуться с Зельцем». Зельц сам ему позвонил и предложил встретиться. Я была довольна, что инициатива исходит от Зельца. Может быть, становясь взрослее, они снова вспомнят детскую дружбу?.. И Витька перестанет дурить, а будет тянуться за Зельцем…
Я была так растрогана, что даже ассигновала Витьке трояк – на тот случай, если они захотят где-нибудь посидеть. Все же на улице минус двадцать один!..
Я как-то успокоилась. Мне было немного стыдно за вчерашний допрос и мою ночную истерику… Когда позвонила Нонна, я ей сказала, что Новый год мы встречали вместе – я с Борисом, Тетя и Витька. Мне показалось, что она разочарована. Ничего, моя рыбочка! Как говорится, продолжение в следующем номере…
За стеной мучили пианино – гаммы вперемежку с «собачьим вальсом». Появилось и нечто новое, робко по складам исполняемое одним пальцем: «Жили у бабуси два веселых гуся». В этом месте мелодия обрывается, и опять сначала: «Жили у бабуси»…
У Колесниковых окна слабо освещены, там движутся какие-то фигуры, кто-то в белом на фоне окна. Почему-то мне кажется, что это Леха в белой рубашке. Стоит и задумчиво смотрит на освещенные окна нашего дома. И гадает, какое из них мое…
Я ничего не сказала Борису о своем разговоре с Лехой. Я не хочу из этого делать какую-то тайну, но мы должны встретиться и поговорить. Вдвоем, с глазу на глаз. Просто поговорить о жизни!.. Ведь он человек Оттуда, из нашего с Колей детства… Мы должны встретиться наедине.
Витька пришел раньше, чем я ожидала. Он был мрачен. На мой вопрос, не повздорил ли он с Зельцем, ничего не ответил. И начал сразу стелить. Но бросил на половине и заперся в ванной. Вода страшно шумела – он открыл оба крана. Потом все стихло – ни звука, ни плеска. Я даже испугалась. Постучала ему.
– Ну что? – сказал он.
– Ты скоро? – спросила я.
– Скоро…
И опять тишина. В детстве он запирался в ванной, обижаясь на нас: не хотел, чтобы мы видели, как он плачет…
Господи, почему нет спокойной жизни?..
Я даже представить себе не могу, что между ними произошло. Смотрю вопросительно на Бориса, но он пожимает плечами… Это все Зельц! Подумаешь, гений! Если он на четвертом курсе, а Витька еще не нашел себя… Зато он был в армии! Он прыгал с парашютом! Он был старшим экипажа. Если бы этот Зельц посмотрел на Витьку, когда он в кителе с голубыми петлицами, при всех значках! А мой дурачок! Не умеет себя подать!..
Витька выходит из ванной, гасит свет в своей проходной комнате и плюхается на тахту. Начало двенадцатого, даже Борис еще не лег.
– Что с тобой? – спрашиваю я. – Ты поссорился с Зельцем?..
Он не отвечает.
– Ну и шут с ним! – говорю я. – Что вам осталось? Вздыхать о прошлом еще рано, а будущего у вашей дружбы нет!.. И в этом не ты виноват, а Зельц! Дружбу не консервируют, она действует каждый день, постоянно… Даже в разлуке, да!.. Отсутствие друга, невозможность увидеться, поговорить – как кислородное голодание!.. Твой гениальный Зельц этого не усек!..
Он лежал, отвернувшись к стене. Казалось, что он внимательно слушает, хотя и укрыт с головой. Я ощутила прилив вдохновения.
– А ваша дружба в консервной банке – ей грош цена!.. Можешь так ему и сказать!.. И если он позвонит опять, твой любимый Зельц…
– При чем тут Зельц?!! – завопил он, отбросив одеяло и повернув ко мне бородатое, детское заплаканное лицо. – При чем тут Зельц?!
Он вопил, как подстреленный. Да, именно как подстреленный молодой зверь. Я испугалась до смерти. И когда он снова брякнулся на тахту, натянув одеяло, я тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
– Что с ним? – спросил Борис.
– Не знаю…
– Бедная Талочка, – Борис погладил меня по голове. – Не волнуйся! Все будет нормально, увидишь! Это естественная реакция…
– Реакция? На что? – спросила я. Меня вдруг осенило.
– Не делай большие глаза! Я же сказал: завтра ты будешь иметь полный отчет!..
– На что реакция? – повторила я.
У Бориса шкодливый вид. Но я и сама уже все поняла. Звонок Мики: «…У меня все в порядке», реакция Витьки…
– Ведь я же просила тебя! Просила!..
Борис виновато молчит. Я кричу на него шепотом. Чтобы не слышал Витька…
– Я же просила!.. Ни в коем случае без меня!
– Подождем до завтра, – говорит он.
– Никаких завтра, – снова кричу я шепотом. – Сейчас же!..
– Я позвонил Мике, – говорит он. – Я больше не мог! Слышать, как ты плачешь по ночам…
– Позвонил Мике – и что?..
Я почти ненавижу его в эту минуту. И Борис это чувствует. Он перестает меня жалеть.
– И все, – говорит он. – Делу дан законный ход!.. Он смотрит на меня с вызовом.
– Вот и все сведения, мадам, которыми я располагаю на сегодняшний день. А сейчас мы ложимся спать.
Слово «мадам» в обращении ко мне выказывает крайнюю степень его раздражения. Возможно, он недоволен собой. Тем, что поторопился. И поэтому валит все на меня, на мои «слезы по ночам»…
Мы лежим, погасив свет. Как чужие люди, как два человека, оказавшиеся волею судьбы ночью в одном купе… Но мы думаем об одном и том же – о Витьке.
– Не могу понять, как он узнал, – говорит Борис после долгого молчания. – Все так быстро произошло…
Я не отзываюсь.
– Любая операция болезненна, – говорит Борис. – Но есть боль во спасение…
Его мучит совесть. Конечно, теперь ему жаль Витьку. И досадно, что эксперимент Кибернетика дал такой результат.
А Светик хороша! Побежала за первым встречным!.. Как Мика тогда сказал: «Отбивать ее не придется, он просто возьмет ее за руку»…
– Тут нет ничего преступного, – говорит Борис – Мы просто использовали катализатор для ускорения процесса распада. Мы ускорили то, что вре равно бы случилось. Не сегодня, так завтра!.. Стоило другому поманить ее пальцем – и Витька выпал в осадок!..