Я высунулся по пояс. Черная точка становилась все меньше и меньше, потом она сплющилась. Прохожие, озираясь, обходили ее и шли своей дорогой. Я захлопнул окно.
Вошел офицер, застегивая молнию на брюках.
- Все кончено, - выдохнул я. - Какой он по счету на сегодня?
Офицер что-то записывал в блокнот.
- Шестой. А до конца дня еще целых четыре часа!
Мы пошли к лифту.
- Не прощаюсь, - сказал я. - Похоже, парень, совсем скоро я помогу вам поставить рекорд.
Я еле доплелся до машины - ноги дрожали.
- И это еще только рассвет двадцать первого века! - со скорбью вырвалось у меня.
ДАДЛИ П. де СОУЗА
ХВАТКА
Перевод С. Ромашко
Это был один из тех дорогих баров, которые появились при новых шикарных отелях, растущих по всему городу словно грибы. На темных стенах тускло поблескивали огромные алюминиевые диски, напоминавшие злобные глаза какого-нибудь фантастического чудовища из книги Азимова. Мы сидели под одним таким глазом, неподалеку от освещенной ниши, где трудился пианист. У него был тоскливый вид человека, занимающегося бесполезным делом. Девушка в свитере за соседним столиком вертела в руках пачку дорогих сигарет и искоса поглядывала на входную дверь. Вокруг пианиста расположилась компания японских бизнесменов. Они оживленно о чем-то спорили, не обращая ни малейшего внимания на изливавшиеся на них звуки. Глаза пианиста постоянно блуждали по залу, будто он надеялся, что все-таки найдется кто-то, кто перехватит его взгляд, подойдет к нему, похлопает по плечу и скажет: "Передохни, дружище. Давай-ка я побренчу, а ты выпьешь стаканчик виски с содовой".
Я подумал: вот, должно быть, пытка - играть так каждый вечер. И вспомнил одного приятеля, недавно побывавшего в Лоронг-Ампате {Лоронг-Ампат - квартал веселых домов в Сингапуре.}. Он уже было скинул брюки, как вдруг почувствовал, что женщина, ожидавшая его в постели, не вызывает в нем никакого желания. А та все подгоняла его криками: "Давай, давай!" И чем больше она его подстегивала, тем меньше ему хотелось лезть к ней в постель. В конце концов он заплатил ей и убежал, почувствовав облегчение только на улице.
Себастьян, который на днях вернулся из шестимесячной поездки в Штаты и теперь красовался только что отпущенной бородкой, прервал мои размышления:
- Неплохое местечко, правда? А вон сидит хорошенькая птичка.
Девушка в свитере поспешно закурила, скомкала пустую пачку и раздраженно взглянула в нашу сторону.
- Она напоминает мне одну особу, - проговорил Себастьян, многозначительно растягивая слова, - которую я встретил в Международном центре.
Он покачал в руке стаканчик рома с кока-колой и поднял бровь, как бы предупреждая, что готовится поведать еще одну главу из "Героических деяний Себастьяна Томаса". Мы выслушивали его рассказы - ведь нам ни разу не выпала возможность побывать в таких замечательных местах, где он бывал, и не хватало нам его бесшабашности, чтобы вытворять то, на что только он один был способен.
- Случилось это во Фриско... - начал было Себастьян и запнулся, раздраженный вопросом Чуна, который поинтересовался, где находится это самое Фриско.
Я быстро вмешался:
- Так сокращенно называют Сан-Франциско. Себастьян хмыкнул, как будто говоря: "Есть все же в этой дыре человек, понимающий, что к чему".
- В субботу вечером в этом Международном центре собирается уйма всяких студентов-иностранцев, которые очень даже не прочь поживиться по женской части. Они подпирают стены в танцевальном зале, слоняются по коридорам, толпятся у автоматов с кока-колой. Но в основном пялятся на хорошеньких курочек, с которыми удается потанцевать везучим хлыщам. - Он проглотил остатки рома, поставил пустой стакан на стол и уставился на девушку в свитере - только тут я заметил, что свитер ажурный и сквозь него все видно.
Себастьян всего несколько дней как вернулся домой и был для нас героем. Я считал своим долгом угощать его, раз уж он согласился составить нам компанию. Я заказал еще одну порцию для Себастьяна.
- Слушайте, а эта девочка, может, ждет, чтобы кто-нибудь начал к ней клеиться? - предположил он, указывая на девушку за соседним столом. Но прежде чем мы осмелились высказаться по этому поводу, он продолжил рассказ: - В этот раз я немного опоздал. И вот что я сделал. Идти в танцевальный зал глазеть, как эти самодовольные парнишки выделывают свои па, смысла не было, и я пристроился у входа. Занял, так сказать, стратегически важный пункт. Смотрю - поднимается по лестнице этакая хипиня: волосы нечесаные, обтрепанная кофта до колен, потертые джинсы - и тащит здоровую кожаную сумку, с которой не на танцы, а куда-нибудь на пикник в самый раз идти. - Он кивнул в сторону девушки в свитере.Лицо у нее было как у этой: задумчивые глаза, волосы до плеч под Джоан Баэз, полные губы... Я повернулся к ней и бросил небрежно: "Можно подумать, что вы собрались в путешествие автостопом, а не на танцы" - и показываю на сумку. "Да, мне много чего приходится нести". - "Ха! И что же это?" - "Книги по дзэну, например". Надо сказать, я не очень-то балдею от всех этих дел с религией, знаете, переселение душ, карма, женское первоначало и прочая чепуха. Но я понял, что за это можно зацепиться, и говорю: "Уйдем отсюда и побеседуем о дзэне. Там в саду обстановка очень располагает к размышлению - кто знает, может быть, нам повезет, и мы будем сидеть под деревом Бодхи {Бодхи - в буддийской мифологии дерево, под которым будда Шакьямуни достиг духовного просветления.}. Во всяком случае, все эти танцы-манцы не очень-то подходят для духовного бдения". И мы пошли в сад.
В этот момент принесли ром для Себастьяна. Он сгреб стакан в толстый кулак, поднес его ко рту, и губы у него задвигались, как у золотой рыбки. Я с тоской смотрел на пустеющий стакан и думал: еще два пятьдесят.
Он чмокнул и продолжал:
- Эта девочка оказалась порядочной балдой. Принялась мне рассказывать, чему у кого из мудрецов она научилась и как прошла через все ступени транса. Потом речь зашла об одном корейце, который знал какое-то священное слово, именно то, что было ей нужно. Кореец назначил ей встречу в каком-то там месте, ночью. У парня хватка что надо. Он обставил все так, словно это была встреча с самим Буддой... Вам, ребята, есть чему поучиться у него, у этого корейца. Пока она мне все это рассказывала, я положил ей руку на плечо и нежно так целую ее в щечку. А она все долдонит свое, будто ничего и не замечает. Похоже было, что собеседник ей вовсе не нужен... Так вот, встреча была назначена где-то в пригороде. Кореец жил в мансарде, в одном из домиков общежития университетского городка. Дом был старый, вокруг темно и тихо, у дома - заросший сад. Пока она шла наверх, ей казалось, что в доме никого нет. Но дверь мансарды сразу открылась, только она постучала. Первое, чем поразила ее комната, которую она увидела, - огромное окно в дальнем конце. В углу стояла узкая кровать, небрежно прикрытая одеялом. Как только она вошла, этот парень схватил ее и бросил на кровать. Она начала сопротивляться, отскочила в другой конец комнаты и разбила окно. Принялась звать на помощь, но бесполезно. Кореец твердил ей, что все уехали на каникулы и поэтому на мили вокруг нет ни души. "Вот так меня изнасиловали, - сказала она простодушно. - Но, посоветовавшись со своими духовными наставниками, я решила никуда не заявлять, ведь зло остается в совершившем его, а не переходит на жертву, которой зло причинили, так что само преступление и есть наказание для преступника. Я осознала, что нужно преодолеть случившееся внутренними силами, обрести нарушенную гармонию души". - "Такая, значит, с вами приключилась история, - говорю я, подбираясь к медным кнопкам, но она меня останавливает. - И какие же он вам дал объяснения?" - "Он вообще ничего не объяснил..."
Себастьян прервал рассказ, медленно оглядел нас и задумчиво покачал головой.
- Единственное, что она получила от корейца, - не объяснения, а счет за разбитое окно. Как вам это нравится: этот тип насилует девчонку и еще предъявляет ей иск за ущерб, нанесенный его жилищу. Ну и кто он после этого?.. Да, так вот она и продолжает: "Нет, я совсем не против сексуального экстаза. Но он мог бы попросить меня, ведь правда? В конце концов, мы познаем истину через наши чувства. Танец, например, тоже ступенька на пути к экстазу. Но он, кажется, нуждался в насилии... Не знаю..." Тут я понял, что с этой малюткой можно попроще, нечего особенно выламываться. Потанцуем, а там и до экстаза будет недалеко. Так что я ни о чем уже больше не беспокоился и потащил ее в танцевальный зал. Там она принялась скакать, дрыгаться и барахтаться так, будто тонула в этом море движущихся тел и отчаянно пыталась выплыть. "Как вам моя хореографическая импровизация?" спрашивает, но я сделал вид, что не расслышал.
К этому времени Себастьян прикончил уже седьмую порцию рома с колой и, похоже, готов был осилить еще столько же. Даже с пятьюдесятью долларами в кармане я чувствовал себя не слишком уверенно и поэтому, взглянув на таинственный глаз, таращившийся на нас из-за спины Себастьяна, как бы невзначай спросил:
- Может быть, ты дорасскажешь по пути домой?
Была еще причина, почему я не хотел больше задерживаться. Все рассказы Себастьяна неизбежно заканчивались описанием любовной победы со всеми техническими подробностями по "Кама-сутре", которые должны были наглядно представить его достоинства. Все это, конечно, интересно, но он впадал при этом в раж, начинал представлять все в таких лицах, что наверняка привлек бы внимание к нашему столику по меньшей мере половины зала.
Себастьян уходить не торопился. Девушка за соседним столом все еще сидела одна. Себастьян вытащил пачку сигарет и пустил ее по кругу, сказав, как мне показалось, громче, чем было нужно:
- Закурим перед уходом.
Мы взяли по сигарете, а он неожиданно повернулся и запросто заговорил с девушкой в ажурном свитере:
- А вы, мисс? Не хотите закурить?
Девушка улыбнулась, помедлила, слегка встряхнула головой и взяла сигарету. Это, сообразил я, было началом еще одного из героических деяний. Мы постарались убраться как можно незаметнее - было ясно, что наше присутствие будет только мешать.
Когда мы выходили из зала, Чун тихонько толкнул меня локтем. Я обернулся. Себастьян сидел рядом с ней, делая пассы сигаретой, как будто это была волшебная палочка. Она бессмысленно улыбалась, держа стакан. Эта рассеянная улыбка, казалось, отражалась в тусклом блеске огромного алюминиевого глаза, выступавшего из темноты.
ВОН ХОНЛУН
ДУХ КАМНЯ
Перевод Е. Новицкой
Кадон был сирота. Его отец умер три года назад, когда Кадону было шестнадцать лет. А мать - еще раньше. Она умерла в тот день, когда родился Кадон. Отец Кадона часто напоминал ему, что он очень любил свою жену и что прожили они вместе очень недолго - и все из-за Кадона. Роды были трудные.
Отец Кадона старался, растил сына, как мог, но Кадон чувствовал особенно по вечерам, когда умирающее солнце бросало мягкий золотистый свет на их деревянную хижину, - что порой отец желал, чтобы Кадон и вовсе не рождался. Тогда его жена была бы рядом и он, наверное, был бы немножко счастливее. И всякий раз, когда Кадону казалось, что стареющий отец думает об этом, он любил и уважал его чуточку меньше.
Отец Кадона мог бы научить его всему, что должен знать молодой человек, но не научил. Так что Кадон скоро совсем разлюбил отца. Он привык заботиться только о себе самом да о своем желудке, так как понял: забота о ближних пустая трата времени.
Когда умер отец Кадона, вся деревня пришла утешать его в этом горе. Но Кадон не очень горевал и позволил людям помочь ему лишь потому, что так было удобнее. Зато потом он редко встречался с ними - только когда чувствовал, что действительно нуждается в их обществе.
Он жил сам по себе. У него был маленький огородик и несколько цыплят. Однако вскоре ему стало не хватать еды и денег. Поэтому он устроился садовником в городе, который был совсем недалеко от его деревушки.
Впрочем, работа в городе Кадону не нравилась. Ему, конечно, платили, но недостаточно. Да и работать приходилось весь день.
Однажды, возвращаясь в деревню, Кадон вспомнил, что дома кончились дрова. А без дров обеда не сваришь. Он надумал собрать сухих веток. Но как назло попадались только большие.