- Ничего.
- Ну будет тебе. Нельзя так вешать нос!
- Хорошо, дядя.
Куан Мэн любил Чеонга - дядю с материнской стороны. И восхищался им. Дядей Чеонгом было легко восхищаться. Не потому, что он преуспел в жизни, не потому, что у него много денег, а потому, что он мягкий и добрый. А еще больше восхищало Куан Мэна, как дядя славно вступал в старость. Он старел, как все, но старостью не тяготился, и Куан Мэн не уставал удивляться этому все другие старики, которых он знал, старели подругому. Они тащили на себе бремя своих лет, они выставляли напоказ все шрамы, которыми наградила их жизнь, они были искалечены жизнью. Куан Мэн так надеялся, что когда и он достигнет преклонного возраста, то сумеет быть таким, как дядя Чеонг. А теперь, проработав всего несколько месяцев, он начал понимать, до чего это трудно, и с еще большей любовью всматривался в беспечальное лицо.
Дяде Чеонгу было под шестьдесят, но он попрежнему много работал, приглядывая за своими многочисленными предприятиями. Начинал он с малого. Однажды, когда Куан Мэн прямо спросил его, в чем секрет счастья, старик обезоруживающе улыбнулся и ответил, что он всегда верил в человеческий дар приспособления. Не то чтобы, быстро пояснил он, соглашаться со всем, а научиться применяться ко всему, к любой ситуации. В этом заключалось учение древних китайских мудрецов, уверял дядя Чеонг, Лао Цзы и других. Он начал рассказывать о принципах инь и ян, о срединном пути. Но, возразил Куан Мэн, ведь очень мало кто из китайцев следует древней мудрости. Дядя Чеонг только улыбнулся. В другой раз, узнав, что дядя когда-то чуть не потерял все свои деньги, когда лопнуло предприятие, Куан Мэн стал расспрашивать его, что он чувствовал тогда. Примирился с потерей, сказал дядя и опять начал объяснять, что человеку нужно научиться примиряться почти со всем, что человек должен жить, вбирая в себя обстоятельства или сживаясь с ними, и тогда он станет частицей всего, что происходит.
Куан Мэну было лет двенадцать, когда он узнал, что у дяди две жены. У него было шестеро детей от первой жены - от той, которую Куан Мэн звал тетя. А выяснилось, что есть еще одна жена и у нее тоже шестеро детей. Две совершенно одинаковые семьи. Жизненная неосторожность, ответил дядя на расспросы Куан Мэна.
- Мэн, а может, поедешь со мной в Сабах? Я собираюсь туда в конце месяца заключать сделку на древесину. Поехали, сменишь обстановку. В Сабахе много таких мест, куда, можно сказать, не ступала нога человеческая. Тебе полезно будет уехать ненадолго из Сингапура.
- Спасибо, дядя. Я бы с радостью, но кто меня отпустит с работы? У меня ж испытательный срок.
- Никуда он не поедет, - вмешался отец. - Мне сказали, что он и так сегодня на полдня удрал с работы и купаться отправился.
Дядя Чеонг засмеялся.
Нехоженые места. Все эти густые зеленые заросли, все эти чужие маленькие городки - как во времена географических открытий, про которые он читал. И все так не похоже на суету и толчею, на теснотищу Сингапура. Как бы здорово, думал Куан Мэн, уехать, удрать. Вскоре после дядиного ухода Куан Мэн зашагал в ранний вечер.
ГЛАВА 3
Начал накрапывать дождь. Крохотные капельки легко и мягко ложились на лицо и руки. Дождевые пряди, нежные, как длинные волосы Люси. Скоро на улице почти не осталось народу. Мимо проносились машины, влажно целуя шинами мерцающий асфальт. Темная, беззвездная ночь. Узкий лунный серп выскальзывал в разрывы между туч и светился тускло и размыто. Надо бы выключить, соображал Куан Мэн. А то намокнет. Или напьется, хихикнул он. Как я. Несколько бутылок пива - и нет меня. Куан Мэн стоял на автобусной остановке. Больше никого, он один.
Посмотрел на часы. Восемь двадцать. Порция будет ждать в половине девятого. Порция только что возвратился из очередной поездки в Серембан. Сабах. Хорошо бы, если бы отыскалась вдруг какаянибудь родня в Сабахе. Ну, скажем, явился бы какой-нибудь четвероюродный брат, начался бы семейный праздник. А впрочем - не надо. Никакой родни. Никого не надо. Так лучше.
Когда Куан Мэн вошел в молочный бар "КолдСторидж", Порция уже дожидался его, поедая бутерброды с сыром. Худое темное лицо, сухопарая, долговязая фигура. Куан Мэн сел за столик напротив Порции. Бар был охлажден до температуры рефрижератора, и Куан Мэн непроизвольно поежился, только сейчас ощутив свою промокшую рубашку.
- Ну как ты можешь есть эту дрянь? - спросил он.
Порция молча подтолкнул к нему тарелку.
- Нет, спасибо. Я уже поел. Порция, ну как можно есть такую гадость? Я один раз попробовал сыр, так чуть не стошнило.
- Ерунда. А потом мне сказали, что в сыре много белка, а белок прибавляет энергии. Я все время ел сыр, когда бегал на длинные дистанции. Мне знаешь, кто это сказал? Родственник один, он доктор в Куала-Лумпуре. И все точно.
- Я вот все думаю - что бы ты делал без своей родни?
- А чего? Я свою родню люблю, всех их люблю.
Заговорили о другом.
Будущее Порции устроилось. Порция поедет в Англию. Серембанские родственники решили сложиться и собрать ему денег на дорогу. Еще какой-то дядя, адвокат и профсоюзный деятель в Ипохе, присмотрел ему место в Лондоне. Ехать надо через шесть недель, пароходом, который заходит в Коломбо. Там Порция сделает остановку, чтобы повидать и цейлонскую родню.
- А что Хок Лай? Нравятся ему его страховые дела? - спросил Порция.
- Он в них как рыба в воде. Только что продал первый страховой полис на сумму в пятизначную цифру, представляешь? Теперь получит хороший процент с этого. Ух, какую гигантскую пьянку мы устроим в "Райском баре" по этому случаю!
- Он будет с нами сегодня?
- Ага. Собирайся. Кончай есть свой вонючий сыр и давай вытряхиваться из этого стильного холодильника. Вообще не понимаю, чего ты меня тащил в эту дыру. Первый класс, первый класс!
Порция, единственный из них троих, умудрился остаться прежним после окончания школы. Наверное, потому, что родня прикрывала его от прямого воздействия внешнего мира. Интересно бы побыть на месте Порции! Как это? Из всей своей родни Куан Мэн любил одного дядю Чеонга. Он жалел дядю Чеая младшего отцова брата, который играл во все азартные игры и вечно был в проигрыше. А еще говорят - полоса невезения. У дяди Чеая эта полоса продолжалась всю жизнь - не везло ему ни в чем, и с таким постоянством, что он даже прославился этим. Доходило до смешного - все знали, что дяде нельзя давать деньги в руки, деньги держала у себя его жена и выдавала ему каждый день на мелкие расходы. Но в дни скачек дядю невозможно было удержать - он бегал по городу и клянчил в долг у кого только мог. Один раз он буквально валялся в ногах у матери Куан Мэна, выпрашивая взаймы. Мать дала ему двадцать долларов. Дядя захлебнулся от благодарности, он клялся и божился, что через несколько дней отдаст. Двадцатку он сразу проиграл на ипподроме БукитТимах и прибежал опять - у него было отчетливое предчувствие, что он выиграет в четвертом заезде. Вот невезун, думал Куан Мэн. Дядю Чеая презирали его собственные взрослые дети. В дни скачек дядя пробовал перехватить даже у них, хотя очень не любил, когда ему потом напоминали об этом.
- Никакого почтения к старшим, никакого уважения к родителям, - бурчал дядя.
В автобусе Куан Мэн смотрел на Порцию и завидовал. Не быть в Сингапуре. Он представлял себе Порцию в Лондоне, по-зимнему одетого, пробирающегося сквозь снегопад. Куан Мэн привел когда-то в недоумение друзей своим, заявлением, что никакого Лондона на самом деле нет. Одни выдумки школьников и тех, что книги сочиняют. Шутки, сказал он тогда. А на самом деле - нету.
Ну потому, что все далекое - или неправда, или невозможность: чужие наречия, чужие небеса, сверкание чужих городов. Единственный другой мир, который действительно существует, - это его безмолвный лазурный морской мир. Но в нем нет чужих нарядных людей. Куан Мэн смутно воображал глянцевые журнальные страницы с фотографиями элегантных, всему миру известных людей. Красивых людей. Говорят, будто такие люди тоже бывают несчастными. Трудно поверить. Люди из совсем другого мира. Где-то далеко, невероятно далеко.
Хок Лай уже ожидал их в "Райском баре" за их обычным столиком. Украдкой поискав глазами Люси, Куан Мэн увидел, что она с другими посетителями. После той ночи, когда они первый раз были вместе, Куан Мэн поразился, увидев, что на другой вечер Люси сидит и хохочет в какой-то компании. Он не то что не ожидал этого - ему просто в голову не пришла такая возможность. Но Люси улыбнулась ему особой, только двоим понятной улыбкой, теплой, ласковой улыбкой, и он опомнился. Оказалось, это нетрудно - Куан Мэн вообще не знал, что значит притязать на другого человека - какое-то нелепое собственничество. Нельзя же заявить свое право на человека, будто это земельный участок или какая-то там недвижимость. Строго говоря, Куан Мэн даже и этого не знал - он никогда ничем не владел, а уж земля или недвижимость... Пока что у него даже желания владеть не было. Но почему все-таки в популярных песенках всегда поется: "Она моя и только мне принадлежит" - и так далее?
На столике появилось пиво. Куан Мэн наблюдал, как стакан наполняется золотистой жидкостью, напитком, который может унести человека далеко-далеко. Полдюйма пены сверху. Какая сила растворена в этой жидкости! Способность творить чудеса. Вот если бы море было не соленой водой, а пивом... Но тогда оно должно быть золотым, а не лазурным. Куан Мэн подумал и решил оставить море лазурным: этот цвет спокойней.
Каскад заливистого смеха заставил его повернуть голову к столику, за которым сидела Люси: так могла смеяться одна она. Смех менял ее лицо - оно казалось совсем другим.
- Жлобы ей похабщину рассказывают, - предположил Хок Лай.
- Здорово! - неизвестно чему обрадовался Порция, расхрабрившийся от стакана пива.
Не умеют индусы пить, подумал Куан Мэн. Все эти рабочие-поденщики, что работают в порту или убирают улицы, каждый вечер пьяные от пальмового тодди, по три года не спавшие со своими женами, живущими в Индии, куда они каждый месяц отсылают деньги. Нельзя их осуждать. Им, должно быть, нелегко дается добровольное воздержание и монашеская жизнь. Их мягкие жены, от волос которых возбуждающе пахнет кокосовым маслом, так далеко, за две тысячи миль от них. Поденщики терпят годами, держатся и стареют в мыслях о женах и детях, потом не выдерживают и каждый вечер возмещают все, что недодала им жизнь, тодди, сладким пальмовым вином. Они выстраиваются в длинные очереди у государственных винных магазинов, а поздно ночью спотыкаются на улицах, и в глазах у них дикие звезды. Куан Мэн часто видел на Букит-Тимах пьяного старика индуса. Он ругался, орал похабные тамильские слова, а мимо него плавно скользили машины.
- Здорово! - повторил Порция. - Она потом расскажет нам.
Люси перебралась за их столик, села рядом с Куан Мэном, коснувшись его всем телом. Теплым обещающим телом. Радость от женского тела. Раньше она была просто одной из девушек "Райского бара". Куан Мэн думал, что она здесь самая молоденькая. Позднее Люси сказала, что ей двадцать один.
- Я теперь голосовать могу, - заявила она, будто это было ей так важно.
Куан Мэну было всего восемнадцать, и он даже права голоса не имел.
Люси сделалась его девушкой в баре. Всякий раз, когда он приходил, она принимала у него первый заказ, а если у нее в это время были другие посетители, старалась незаметно отделаться от них. Потом ей иногда приходилось уходить к другим столикам, но она всегда возвращалась к Куан Мэну и садилась рядом, на миг прижимаясь к нему. Куан Мэн привык ощущать тепло ее тела, оно стало ласково-удобным, как прикосновение ступни к разношенной обуви. Или как влажность рубашки от моросящего дождя. Или как вечерние корабли. Часть его жизни, часть его самого. Слиться с тем, что тебя окружает, хотя Куан Мэну думалось, что окружающее сливается с ним.
А потом она привела его к себе.
- Ты вправду первый раз? - не спросила, а скорей сказала она.
- Да, - ответил он, глядя, как она расчесывает длинные волосы перед зеркалом.
Ему нравились ее волосы. Стекают, как вода, по гибкой шее на плечи. В них можно было плавать, как в его море. Можно, решил он.
Куан Мэн достал пачку из кармана, протянул Люси сигарету. Она отрицательно качнула головой. Он закурил и сел на кровать.
- Не надо нервничать, - сказала она, поворачиваясь от зеркала. - Не надо. Это легко. Вот увидишь.
Подошла к нему.