- Нет, Джордж, ты не должен тратить на меня так много времени. Женись на этой славной Каролин и устраивай свой дом. Не бойся оставить меня одну, я не стану преградой на пути твоего счастья.
Это окончательно добило Джорджа, он разрыдался и дал торжественную клятву, что никогда не покинет мать и проведет с ней весь остаток жизни. Я попытался протестовать и даже возвысил голос:
- Джордж, не поддавайся! Ты должен выстоять! Сейчас или никогда! Если ты останешься в ее комнате, то уже никогда из нее не выйдешь!
Конечно, все это было без толку. Елена лишь нежно вздохнула, а разозленный Джордж выставил меня за дверь. Уже выходя, я предложил ему:
- Приходи ко мне завтра или послезавтра. Он покачал головой.
- Нет, я буду здесь, с матерью, - сказал он упрямым, скучным голосом.
И последнее, что я увидел, - Джордж готовился бодрствовать еще одну ночь у постели матери. Когда он закрывал за мной дверь, я прочитал в его глазах стыд собственного поражения.
Через несколько дней ко мне в полной панике прибежала служанка Елены. Доктор де Круз, видимо, снабдил Джорджа препаратами, которые помогали ему не спать во время ночных бдений. Джордж принял больше, чем предписывалось, и его нашли мертвым на полу ванной.
Елена переехала в удобный дом для престарелых, где ее все очень быстро полюбили и ухаживали за ней в соответствии с ее милыми и неэгоистичными просьбами. Иногда она мягко выражает удивление, что я так и не пришел навестить ее.
НАСЛЕДИЕ
Перевод Н. Капелюшниковой
- Она заявила, что не знает, сумеет ли она прийти! Тоже мне, цаца! Ну, я ей и сказала: "Благодарю, уж лучше оставайся дома и присматривай за своим английским мужем!"
Глаза миссис Розарью презрительно сузились, тонкая нижняя губа отвисла, углы рта опустились, и язвительные складки залегли возле носа.
- Ну а чего же ты ожидала? - протянула старшая дочь, Присцилла. Присцилла, одетая в замшу, была замужем за адвокатом, который ввел ее в высший круг сингапурского евразийского общества. - Стоит такой выйти за англичанина, как она начинает воображать, что слишком хороша, чтобы общаться с евразийцами, как будто этот самый ее муж что-то собой представляет. У себя на родине он был бы простым клерком, а не восседал в конторе, снабженной эр-кондишн, с таким видом, будто находиться там - его неотъемлемое право. Надменные розовые губы поджаты, тонко очерченные ноздри раздуваются, рот насмешливо улыбается.
- А знаешь, на наши танцевальные вечера ходят и азиаты, - сказала Гариетта. - Эта Дженни Ананда, например, я ее там видела. Я чуть было не спросила ее, когда это она успела стать членом Евразийского клуба, но потом подумала, что нехорошо справляться об этом при всех. Не стоит. Но, скажу тебе, эти Ананда даже не евразийцы, они просто индийские католики, вот и все.
Муж Гариетты был всего лишь клерк. Они жили в одном из стандартных домов на Макферсон-роуд, и было похоже, что никогда не выберутся оттуда. Тонкие черты Гариетты и ее увядающий рот приняли выражение постоянного сострадания к себе самой, и ее вечное недовольство изливалось в индусском нытье на евразийский лад.
Младшая дочь миссис Розарью, Луиза, муж которой был китайцем, молча следила за их беседой и пила чай. Теперь старая миссис де Соза, мать их матери, возвысила свой дрожащий голос: она выражала недовольство неучтивостью молодых людей на танцевальных вечерах, которые ежегодно устраивались в Евразийском клубе. Все лицо ее было покрыто глубокими морщинами, свидетельствовавшими не только о жизненных невзгодах, но и о том, что она находила окружающих выскочками с дурными манерами, занятыми только собой и вечно недовольными своим положением. Сморщенные скулы ее выдавались, глубокие складки оттягивали вниз углы рта, фиолетовая нижняя губа отвисла, дряблая и влажная.
Луиза взглянула на мать и сестер: в их лицах угадывались черты тех мерзких рож, в которые они превратятся со временем - станут похожи на милую бабушку. Раздраженная надменная гримаса кривила матовое лицо Присциллы; грубую кожу Гариетты прорезали почти такие же глубокие, как и у матери, недовольные складки.
"Какие же мы все суки, помоги нам бог!" - подумала Луиза, не исключая из этого круга и себя. Она чувствовала, что и сама не может удержаться от презрительной усмешки, рассуждая о евразийцах, которые "тяготеют к белым", и надменно опускает углы рта, говоря об Ананда, которые пытаются незаметно продвинуться по шаткой социальной лестнице. Она понимала, что евразийский кастовый снобизм возник еще в те времена, когда тигры бродили по Серангун-роуд. С бессильной яростью она сознавала, насколько ее мать и сестры напичканы предрассудками, ограниченны, полны самодовольства и высокомерны, и даже в себе она замечала этот живучий атавизм. Эти женщины воспитывали ее двадцать лет, и она невольно переняла их привычки, Их манеру говорить, их образ мыслей, и та же самая манерность и у нее в крови; она не может быть иной.
- А я не видела тебя и Сэн Го на вечере, Луиза, - сказала миссис Розарью, вдруг повернувшись к ней.
- Шеф Сэн Го пригласил нас на обед, и мы не смогли отказаться, ответила Луиза.
Это было прекрасное алиби, хотя ее немного и мучила совесть, и остальные это заметили. Ведь она, презрев евразийскую кастовую систему, вышла замуж за китайца, который, правда, был довольно светлокожим и считался человеком весьма образованным и влиятельным, но все-таки был "азиатом".
- Вы ведь были приглашены, не так ли? Сэн Го ведь ходатайствовал о приеме в члены Евразийского клуба? - спросила Присцилла, и взгляд ее стал острым, как хирургический зонд.
- Никогда не слыхала, чтобы китаец был членом Евразийского клуба, фыркнула миссис Розарью.
- А ему и не обязательно быть членом, - нашлась Луиза. - Я член клуба, поэтому моего мужа и приглашают.
- О да, вот удача, не правда ли? - промурлыкала Присцилла.
- Никогда не слыхала, чтобы жена приводила мужа на танцевальные вечера, - жеманно улыбнулась Гариетта. - Почему ты не уговоришь своего мужа похлопотать о вступлении в клуб? Быть может, его и примут. Конечно, абсолютной уверенности нет... Вдруг они скажут, что не могут принять к себе азиата, что этот клуб только для евразийцев?..
- Уж во всяком случае, Элис будет членом клуба, когда вырастет, сказала Луиза, как утопающий за соломинку хватаясь за будущее своей дочери и вместе с тем презирая себя за то, что принесла Сэн Го в жертву их снобизму.
- Полагаю, Элис будет считаться евразийкой-китаянкой, - нехотя допустила миссис Розарью,как эти Иммануэли, а они ведь члены клуба.
- Да нет, Элис будет китаянкой-евразийкой, - сказала Присцилла безжалостно. - Вы же знаете, у нее китайская фамилия.
- Да, раз отец - азиат, то и дети должны считаться по отцу, ухмыльнулась Гариетта, и вокруг ее рта обозначились злобные морщинки.
Старая миссис де Соза встрепенулась - она дремала и уловила лишь конец разговора.
- Все китайцы - коммунисты, - заявила она, сердито оглядываясь.
- Я полагаю, Элис говорит только по-китайски, - фыркнула миссис Розарью, делая гримасу чайному подносу.
- Ты уже подумала о том, чтобы определить ее в школу, дорогая? улыбнулась Присцилла. - Я слышала, что Наньянский китайский киндергартен очень хорошая школа.
- Совершенно верно, - отозвалась Луиза, - дети премьера посещают ее, и внуки председателя Верховного суда - тоже. Азиаты, насколько я могу судить, заправляют всем в наше время.
Воцарилось молчание, враждебное и высокомерное. Одинаковые надменно-презрительные усмешки застыли на всех лицах. Луиза поднялась.
- Хо, во твэй чу ла {Ну, я пошла.} - сказала она по-фуцзяньски, сладко улыбаясь, и все вздрогнули от неожиданности. - До свидания, дорогая мама, до свидания, бабушка, Присцилла и Гариетта.
По дороге домой она поклялась избавиться от ограниченности и нетерпимости. Правда, она уже не может искоренить в себе узость представлений и предрассудки, хоть и ненавидит их, но она постарается еще больше сблизиться с мужем и позаботиться о том, чтобы дочь была свободна от предрассудков. "Три поколения стерв - достаточно! - подумала она. - Элис будет играть со своими "простыми" двоюродными братишками и сестренками и вырастет разумной и терпимой".
Придя домой, Луиза помедлила в дверях, глядя на Сэн Го, который читал под лампой газету, и на ребенка, играющего с куклой. Ей радостно было видеть крупные, грубоватые черты лица мужа, его добродушный большой рот, приятную крестьянскую медлительность его движений и ползающую у его ног маленькую Элис, ее гладкую желтоватую кожу, мягкую складку ее розовых губ.
И вдруг мать увидела, как круглое личико ребенка сморщилось. Элис шлепнула куклу и бросила ее в угол, выговаривая ей точно так же, как Луиза обычно выговаривала ей самой. Нижняя губа девочки надменно выпятилась, углы рта раздраженно поползли вниз.
ВЕЧЕРНЯЯ СКАЗКА
Перевод Н. Степановой
Ребенок сел на постели. Из-за прикрытой двери сочился желтый свет. Внизу в гостиной веселились взрослые. За стеной няня, уложив его спать, громыхала утюгом.
Он тихонько слез на пол, прошлепал босыми ногами в ванную, стянул с крючка большое полотенце, обмотался им, изобразив саронг поверх полотняной пижамы. Потом раскопал на письменном столе, заваленном всякой всячиной, крохотную малайскую шапочку, нахлобучил ее и присел на край кровати.
"И призвал султан храброго Джасаха" {В рассказе обыгрывается эпизод, встречающийся в крупнейших памятниках малайской классической литературы эпической "Повести о Ханге Туахе" (XVII в.) и "Малайских родословиях" (XVI в.).}, - произнес он про себя. Затем почтительно кивнул, сделал три шага вперед и, сложив руки на груди, поклонился.
"Ханг Джасах, ты самый верный мой слуга, - молвил султан Малакки. - Ты отважен и силен. Ты надежный воин, даже имя твое означает "преданный". Сослужи мне службу".
Снизу донесся дружный хохот, и ребенок порадовался, что гостям весело. Он не знал, что там, внизу, отец смеется с особой радостью и шепчет маме: "Замечательно! Теперь малышу будет с кем играть".
"Я готов, - отвечал Ханг Джасах. - Что прикажет мой повелитель?"