Догадался сбросить с рук перчатки, и голыми, еще не очень липкими от масла руками удалось немного протереть глаза. Самолет с большим креном шел на снижение. Выправляя его и защищаясь от масла, я приподнялся над кабиной. Встречный поток обдал лицо. Голова, оказавшаяся выше козырька, обдувалась чистым воздухом, масло уже не било в глаза.
А мотор все чихал. И у меня не было другого выхода, кроме ожидания. И я ждал. Беспомощно ждал. Подо мной медленно, ужасно медленно плыли ощетинившиеся в страшном спокойствии горы Большого Хингана. Глядя па них, я только сейчас догадался, что, если бы и выпрыгнул с парашютом, из этих гор все равно бы не выбрался.
Минута полета. Пять… Семь… Вечность…
Мой спаситель — мотор с жалобным стоном, плача гарью и маслом, тянул и тянул, пока в низу не показалась равнина, не появился родной аэродром.
Твердо стою на земле и смотрю на багрово-красную зарю.
Хорошо бы завтра ненастье — отдохну!
К началу августа наша авиация значительно усилилась количественно и качественно. Все устаревшие машины были заменены. Появились истребители новой марки — «чайки».
В нашу эскадрилью прилетела пятерка И-16 с реактивным вооружением, которого не было в то время ни в одной зарубежной армии. Активно начала действовать ночная группа тяжелых бомбардировщиков ТБ-3.
Войска, сосредоточенные в районе Халхин-Гола, были сведены в армейскую группу под, командованием комкора Г.К. Жукова.
Для более тщательного наблюдения за действиями противника формировалась отдельна я разведывательная истребительная эскадрилья. У нас в Союзе это была первая истребительная авиационно-разведывательная часть. Я был назначен в нее комиссаром.
Ясным августовским утром лечу к новому месту службы на новеньком И-16 с четырьмя пулеметами. Пушечный истребитель не подходит для разведки: тяжеловат.
Вот и аэродром. Посадка разрешена. Горючего в запасе еще много. Надо ознакомиться с районом нового пристанища.
Беру курс в сторону линии фронта. Не успел отлететь, а уже заметна темная полоса Халхин-Гола и желтые песчаные барханы противоположного берега. Фронт так близко, что до нашего аэродрома может достать и артиллерия японцев.
В такой близости к переднему краю сидят только истребители-перехватчики. Что ж, будем, значит, летать и на перехват! Какой же истребитель усидит па земле, когда виден враг!
Возвращаюсь.
На аэродроме только один И-16. Приземляюсь и подруливаю к нему. Меня встречает длинный, худой лейтенант в выгоревшем шлеме и изрядно поношенном реглане. Кожанка ему явно коротка, отчего лейтенант кажется еще более нескладным, долговязым. Губы большие и от сухости потрескались. Я представился.
— А-а! Значит, комиссар ко мне? — с приветливой и по-детски непосредственной веселостью отозвался он, подавая руку. — Гринев Николай Васильевич.
Знакомясь, я уточнил, что назначен, собственно, комиссаром эскадрильи. Чернущие глаза Гринева настороженно скользнули по моему новому реглану, сухое лицо потускнело. Я заметил, что у него при этом нервно подергиваются верхняя губа и ноздри.
— Что, только прибыл в Монголию? Еще не воевал? После моего ответа он успокоился и не без гордости заявил:
— А я здесь с первых стычек с самураями. Сбивать сбивали, но судьба миловала — ни разу не был ранен.
Мы перешли к деловому разговору. Выяснилось, что назначенный начальником штаба эскадрильи капитан Борзяк уже вызван в штаб группы за получением задания. К обеду должны прилететь все летчики. С завтрашнего дня начинается работа по плану.
К середине дня все стало на свои места. Аэродром принял обычный вид. Самолеты, расположившись полукругом на расстоянии ста — двухсот метров друг от друга, находились, в боевой готовности. Посередине стоянки — палатка командного пункта эскадрильи. Летчики, собравшиеся из трех истребительных полков, в ожидании совещания сидели возле палатки и вели между собой разговор, словно давнишние знакомые.
Женя Шинкаренко, кряжистый, низкорослый крепыш, «держал банчок», как в авиации называют такие вольные беседы. Его крупное смуглое лицо с темной синевой от чисто выбритой бороды, с густыми, сросшимися бровями на первый взгляд могло показаться угрюмым и злым. Но стоило ему открыть белозубый рот, произнести хотя бы два слова, как оно становилось на редкость симпатичным.
— Я говорю своему командиру полка, — продолжал Шинкаренко, — сжальтесь надо мной, не посылайте в разведчики. Я хочу драться с самураями в небе. А он: «Разведчики сталкиваются с противником еще больше, чем мы!..»
До нас донеслась суховатая, точно разрыв крепкого полотна, стрельба авиационных пулеметов. Послышался отдаленный рокот моторов. В стороне фронта, словно пчелиный рой, клубились самолеты.
Гринев вскочил и, застегивая шлем, крикнул в палатку:
— Капитан Борзяк! Связь со штабом группы установлена?
— Штаб группы на проводе!
— Передайте: вылетаем!
Начальник штаба поспешно выскочил из палатки:
— Товарищ командир! Отставить вылет! Сегодня нам дай день на организацию.
— Какая там организация?! — гневно перебил его Гринев. — А если нас будут сейчас штурмовать, мы тоже будем организацией заниматься?
— Товарищ командир, — продолжал невозмутимо-спокойно Василий Николаевич, — нам приказано с завтрашнего дня, как только заметим самолеты противника, подниматься в воздух, не дожидаясь разрешения.
— Это другое дело! — Гринев улыбнулся и, сняв с головы шлемофон, приказал Борзяку: — А теперь доложи план нашей работы.
Ведь район разведки — двести километров по фронту и до ста — ста пятидесяти километров в глубину — делится на участки. Каждый участок предназначался для звена, которое должно изучить его до последнего кустика, до самой маленькой ямки и держать под постоянным наблюдением, просматривая ежедневно не менее трех рак. Все дороги были взяты под особый контроль. Такая организация воздушной разведки совместно с другими средствами позволит нашему командованию с большей точностью знать расположение противника.
Никто не мог себе представить, что нам придется так много работать. Мы вылетали не только как разведчики, но и как перехватчики, и как постоянный резерв командования. Воздушные бои часто происходили над нашим аэродромом.
Но эскадрилья имела существенное преимущество в сравнении со всеми другими. Ожидая вылета, мы не дежурили в кабинах самолетов. Это помогало сохранять силы. У меня даже спина стала заживать. Во всяком случае, я уже мог переносить порядочные перегрузки, не испытывая острых болей.
Ведя постоянное наблюдение за противником, мы замечали, как с каждым днем прибывают его силы. Сосредоточение наших войск тоже не могло ускользнуть от взора разведчиков. Мы понимали — назревают большие события.
В один из воскресных августовских дней нас разбудили раньше обычного.
— Наверно, японцы перешли в наступление, — проворчал кто-то.
— Нет, — раздался в двери юрты ровный голос Борзяка… — Получен приказ о нашем наступлении. Сегодня…
Василий Николаевич не договорил: радостные возгласы заглушили его.
Первыми из эскадрильи взлетели Шинкаренко и я. Нам было приказано с появлением нашей авиации над фронтом просмотреть, какие изменения произошли у противника за ночь. При этом нас строго-настрого предупредили, чтобы мы ни в коем случае не появлялись над передовой прежде, чем к ней подойдут первые эшелоны нашей авиации. Нельзя раньше времени поднимать врага. Пусть его разбудят вой и взрывы бомб.
Ночной туман халхингольской поймы испарился, и предстоящее поле битвы было видно с воздуха как на ладони. В нескольких местах наведенные за ночь нашими войсками переправы тонкими нитями перерезали реку. На сизых берегах реки привычный глаз без труда различал паутину окопов и ходов сообщения, но ни людей, ни техники не было видно.
На стороне японцев все было тихо, и никаких изменений я не заметил. Но вот над передовой, широко расплывшись по небу, появилась хорошо знакомая мне пушечная эскадрилья. Ниже нее, окаймленные истребителями, шли небольшие группы бомбардировщиков СБ.
Японцы не догадывались, что эта волна советских самолетов специально была послана для подавления огня зенитной артиллерии. И зенитки сразу заговорили, тем самым обнаружив себя. Бомбы, снаряды, артиллерия и штурмующие пушечные истребители заставили замолчать зенитные батареи врага.
Не успели еще развеяться черные хлопья разрывов японских зениток, как показалась вторая, главная волна советских бомбардировщиков под охраной множества истребителей И-16. Над этой волной в утренней синеве начинающегося ясного дня шли девятки «чаек». Из более чем трехсот японских самолетов, сосредоточенных у Халхин-Гола, в небе не было ни одного.
Такого одновременного массированного авиационного налета, с участием около четырехсот самолетов, в то время еще не знали. Сверху казалось, какая-то черно-серая лава вырвалась из глубин земли и, расплываясь, поглощала японские окопы, а вместе с ними и людей и технику.
Для противника это наступление было настолько неожиданным, что в первые полтора часа он не мог послать ни одного ответного снаряда, ни одной бомбы. Хотя японцы имели артиллерии столько же, сколько и мы. Японское командование не могло предположить, что советско-монгольские войска опередят его в намеченном наступлении. Для этого оно сосредоточило 75-тысячную отборную армию. Советско-монгольские войска имели же всего 57 тысяч человек. Зато у нас было преимущество в танках, бронемашинах и самолетах.