Утром, в арыке, был обнаружен труп пулеметчика, пытавшегося поймать снайпера. У него была порублена спина. Обломки ребер, словно крылья торчали из спины. Половые органы отсутствовали, одежда тоже.
Жизнь, однако, продолжалась и мы из села ушли, оставив его внутренним войскам. Впереди ждало еще много работы.
Дело было летом 1995года, когда бригада наша стояла в районе н.п. Старые Атаги и командовал ею гвардии полковник М. В ту пору, как раз после событий в Буденовске пошла череда массовых увольнений контрактников. Для того чтобы остановить этот отток командование шло на различные меры, подчас и весьма оригинальные. Однажды утром нас построили на плацу ЦБУ бригады. К моменту построения там находился сам командир бригады. Возле него стоял нарытый красной скатертью стол с какими-то бумагами, возле которых возился начальник строевой части. На противоположной стороне плаца стоял ГАЗ-66, приехавший из какого-то мотострелкового батальона. Возле машины стояли двое офицеров из этого батальона и контрактник. Еще неподалеку выстроились солдаты комендантского взвода, с метлами в руках. Мы были в некотором недоумении от ожидавшегося мероприятия. Один из офицеров, приехавших на ГАЗ-66 достал из кузова машины вещмешок и отнес его к столу, покрытому скатертью.
Представление началось. Командир бригады зычным голосом поведал личному составу, что сейчас состоится торжественное увольнение контрактника из третьего мотострелкового батальона, не пожелавшего служить, как положено до конца срока и разорвавшего контракт. Так как данный военнослужащий своим недобросовестным отношением к обязанностям дискредитировал высокое звание Российского военного, поэтому он и не достоин носить форменное обмундирование. После этих слов солдаты комендантского взвода быстро сняли с увольняемого контрактника форму и оставили его на плацу босиком и в одних трусах. После такого стриптиза увольняемый пошел к столу, а двое солдат комендантского взвода метлами мели следом за ним. Командир бригады объяснил это так: "Мы выметаем его из наших рядов, чтобы и следов его здесь не осталось".
Однако на контрактника слова командира должного впечатления не произвели. Он счастливо улыбался, что наконец-то уедет из опостылевшей ему горной республики. Мы же, стоявшие на плацу смеялись и с интересом наблюдали продолжение необычного шоу.
Когда уволенный наконец-то добрался до стола и уже надеялся получить из рук начальника строевой части долгожданные документы, командир бригады продолжил свое выступление. Теперь он взял со стола кусок красной материи и, обратившись к личному составу, произнес, что награждает увольняемого почетной лентой, чтобы дома все знали, как он служил и какими заслугами прославил себя в ходе боевых действий. Комендачи, приняв из рук командира награду, одели ее на награжденного, который видимо из-за природной скромности, вяло сопротивлялся награждению, и уверял в энергичных выражениях, что не достоин такой чести. Наконец награждение состоялось, и все увидели, как грудь героя украсила красная лента, на ней белыми крупными буквами было написано одно единственное слово: «ПЬЯНИЦА». Плац потрясли раскаты смеха. Начальник строевой части наконец-то отдал награжденному его документы. Бывший контрактник взяв бумаги и вещмешок, быстро побежал к ГАЗ-66, матерясь и срывая на ходу почетную ленту. Добежав до машины, он быстро переоделся в гражданскую одежду, что была в вещмешке и вскоре машина увезла его.
Командир бригады в завершении сказал, что так будут увольнять и остальных контрактников, пожелающих досрочно расторгнуть контракт.
Подобный способ увольнения был не единственным в арсенале командования. Примерно с июля 1995 года, после позорных событий в Буденовске, командир бригады стал практиковать увольнение "за оскорбление чеченского народа". Под оскорблением чеченского народа подразумевалось хождение полуголыми на виду у жителей окрестных сел. Странно, что при этом командир не замечал оскорбительных надписей на заборах домов, типа "Смерть российским оккупантам" или "Смерть свиньям, свобода волкам!" Излишне, наверное, упомянуть, что под свиньями подразумевались русские, а под волками, конечно же "гордые сыны гор". При следующем командире бригады гвардии полковнике Ц подобные шоу уже не устраивались, то ли из-за зимнего времени, то ли из-за активизировавшихся боевых действий. Тогда уже увольняемым просто делали запись в военном билете, как правило, наискосок по всему первому листу: "АЛКОГОЛИК, НАРКОМАН, МАРОДЕР". Данная запись удостоверялась подписью начальника штаба и скреплялась гербовой печатью части. Однажды я видел и более оригинальную запись, также во весь разворот военного билета: "УВОЛЕН ЗА СРЫВ МИРНЫХ ПЕРЕГОВОРОВ" и также печать и подпись. Пулеметчик второго батальона, обладатель этой записи чрезвычайно ею гордился и всем показывал свой военный билет, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его боевых заслугах.
Увольнению контрактника, как правило, предшествовала его отсидка в яме, где ему предоставлялась возможность обдумать твердость своих намерений. Замечу, однако, что редко кто из желающих уволиться после ямы менял свое решение.
Как бы там не было, но случай увольнения с почетной лентой показался мне наиболее оригинальным и запомнился надолго. Честное слово, если бы мне при увольнении дали бы такую ленту, я бы не стал её выбрасывать, а с гордостью носил бы ее, какая ни какая, а награда.
Был январь 1996 года наша бригада уже несколько месяцев лагерем стояла у н.п. Шали. Лагерь порядочно врос в землю и покрылся снегом. Жизнь относительно обустроилась. Обустроилась жизнь и в химроте, где мне довелось служить. Кроме трех врытых в землю и относительно благоустроенных палаток у нас в роте еще имелась оружейная комната, представлявшая собой глубокую яму, покрытую шифером. Все это ветхое сооружение имело, однако, деревянную дверь с навесным замком. Ключ от этого замка находился у старшины роты. Кроме того, стоял на краю небольшого лагеря крытый брезентом кузов, где лежало вповалку имущество роты: сапоги, форма и прочее.
Как уж старшине роты пришла в голову мысль заняться коммерцией неизвестно. Но однажды, в один из январских дней мы перестали получать тушенку, которую выдавали каждый день одну банку на пятерых человек. Старшина объяснил подобную диету перебоями в снабжении. Однако вскоре после начала вынужденного поста в оружейке появились три ящика с водкой, которые старшина регулярно проверял и пересчитывал, куда более добросовестнее, чем находившееся там же оружие.
Так прошла неделя. В течение этой недели к нам в роту постоянно приходили люди со всей бригады, спрашивали старшину и уходили страшно довольные, унося с собой вожделенную бутылку "огненной воды". Сам старшина и офицеры роты ходили навеселе, и все были довольны, кроме солдат конечно. К вегетарианской диете прибавилось еще и воздержание от курения. А у старшины в оружейке появились новые бутылки спиртного. У наряда, выставляемого на ночь для охраны этой оружейки постоянно чесались руки поживиться сокровищами старшины. И однажды это свершилось.
Стояли в ту ночь на охране двое огнеметчиков Колька и Витька и двое водителей Олег и Мишка. Водители только получили серьезный нагоняй от техника роты и находились в крайнем возбуждении. Олегу пришла в голову мысль, пользуясь мертвецким сном в офицерской палатке, после пьянки происшедшей там, немного поживиться и выпить бутылочку водки из запасов старшины. Олег справедливо рассудил, что старшина и офицеры вряд ли смогут с утра вспомнить, сколько было выпито и отсутствие одной бутылки не заметят. Весь состав наряда единогласно поддержал такое предложение и через пять минут шиферная крыша лежала на снегу, а Мишка с бутылкой водки в руке вылазил из ямы. Крышу тут же водворили на место, и распили бутылочку, употребив на закуску найденный возле нужника окурок. Однако после выпивки в головы бойцам пришла мысль угостить «братву». Крыша была тут же вновь снята и из оружейки достали ящик водки, который Колька и Витек понесли в палатку огнеметчиков. И тут началось….
В палатку огнеметчиков набились все солдаты роты, даже срочники Сашка и Вася приняли участие в пьянке. В застольных беседах, не раз недобрым словом поминался старшина роты, продавший тушенку и курево чехам, а теперь спекулирующий водкой (продавал он её по двадцать пять рублей бутылку). Водители в свою очередь стали вспоминать обиды, причиненные им техником роты. Вскоре был извлечен и второй ящик водки. Пьянка набирала новые обороты. В воздухе запахло стихийным бунтом. И вот он разразился. Первым крышу сорвало Кольке он, передернув затвор автомата, вышел из палатки и дал очередь по прицепу, где хранилось имущество. Следом за ним стали палить в воздух оба срочника. От выстрелов проснулись жители офицерской палатки. Еще не придя в себя от пьянки, они увидели вооруженных людей бродящих по лагерю и стреляющих в воздух. Не знаю, что уж они подумали, но первым верно оценил обстановку старшина роты. Он понял, что сокровища его пропали и теперь наверняка контрактники спросят с него за тушенку и курево. Поэтому старшина не мешкая, как был в одних кальсонах и исподней рубахе, босиком убежал в находившуюся неподалеку роту РЭБ, где у него, кстати, и было больше всего клиентов. Командир роты попытался, было образумить своих подчиненных, но тут автоматная очередь пробила верх палатки и ротный, поспешно одевшись потеплее, решил не искушать судьбу и быстренько убежал в окоп, где его было не видать и не слыхать до самого утра. В офицерской палатке остались еще трое обитателей: начхим — молодой майор с непонятными обязанностями, поэтому существо безвредное, молоденький лейтенант-двухгодичник, замполит роты, существо, напротив, в высшей степени полезное, так как оформлял всем отпуска и увольнения, поэтому к этим двум жителям никто претензий не имел и они спокойно продолжали лежать на шконках, не вмешиваясь в естественный ход событий. А вот третий обитатель палатки — техник роты совершенно напрасно надеялся на собственную неприкосновенность, обеспечиваемую погонами прапорщика. Защита эта как выяснилось, была очень уж иллюзорна. Водители, а в особенности Олег, которого техник роты днем назвал непечатным словом и грозился совершить с ним половой акт, за слитую солярку, решили конкретно разобраться со своим обидчиком. Со словами: "Сейчас мы тебя самого отымеем" Мишка и Олег вытащили злосчастного прапорщика из палатки и повалили его на снег. Всю одежду несчастного составляло нижнее бельё. Ему бы бежать, а техник напротив стал призывать своих мучителей к порядку. Не долго думая, Мишка повернул лежащего на земле прапорщика на живот, а Олег сорвал с него штаны и стал тыкать носком сапога в задницу техника. Прапорщик орал, грозился самыми страшными карами обидчикам, но ничего не помогало. Надругательство продолжалось. Вслед за Олегом такую же гнусную и неприятную для техника роты процедуру проделал и Мишка. Хуже всего было то, что на крики потерпевшего сбежались почти все участники пьянки, но вместо оказания помощи лишь надсмехались над несчастным и давали советы насильникам по части техники полового акта.
Окончив свое богомерзкое дело, Мишка предложил всем желающим воспользоваться прапорщиком, пока тот добрый. Среди огнеметчиков содомитов, однако, не нашлось и техник роты, натянув кальсоны, поспешно скрылся в темноте.
Колька, решив справить естественную нужду, в окопе обнаружил там свернувшегося калачиком командира роты. Они оба сделали вид, что не заметили друг друга. К ротному Колька претензий особых не имел, поэтому не стал выдавать собутыльникам его местонахождения.
Часа через два, расстреляв по рожку в воздух и окружающие палатки, войско успокоилось и пошло допивать водку, которой осталось еще довольно-таки много. К счастью большинство людей было на операции, поэтому события ограничились только расположением роты. До самого рассвета пьяные контрактники ругались, смеялись и занимались всякой ерундой. Никто из офицеров в роте не показывался.
Утром, часов примерно в девять, когда все контрактники спали вповалку в палатках беспробудным сном, офицеры потихоньку разоружили их и объявили построение.
Помятые и толком, не пришедшие в себя контрактники, нехотя покидали свои промерзшие за ночь палатки и неровной качающейся шеренгой строились на снегу. Офицеры и прапорщики роты, воспрянувшие духом подбоченясь и высоко подняв головы, прохаживались перед строем. Так же с гордым и суровым видом стоял техник роты. Контрактникам был устроен словесный разгон. Распалившись ротный не жалел крепких выражений в адрес своих подчиненных. Ему в унисон вторил и техник. Старшина, замполит и начхим молчали с каменными лицами. Из контрактников вместе с хмелем вышла и вчерашняя удаль молодецкая. Они стояли, понурившись и опустив головы. Олег и Мишка подобострастно елейными голосами утверждали, что больше не будут. Окончив свою нравоучительную речь, ротный распустил войско.
Результатом бурной ночи явилось выведение из строя электрической проводки в палатке огнеметчиков, многочисленный дырки в палатках и порванный в клочья брезент на прицепе с имуществом. Старшина, лишившийся в одночасье своих сокровищ, удалился в прицеп для инвентаризации оставшегося добра. Техник роты с энтузиазмом принялся осматривать машины, при этом, на чем свет стоит крыл Мишку с Олегом и те покорно сносили оскорбления и с энтузиазмом копались в моторах. Огнеметчики разошлись в палатки в ожидании дальнейших действий. В общем все окончилось довольно благополучно.
Однако не бывает, худа без добра. Теперь все недостачи в вещевом имуществе старшина списывал на "известные события". Даже отсчет времени в роте стал идти так: " До известных событий " и после "Известных событий". Сами "известные события" покрылись легендами и мифами и с присовокуплением невероятных подробностей рассказывались всем новичкам.
Тридцать первое марта 1996 года. День этот запомнился мне наверное на всю жизнь. В те дни мотострелковая бригада, в которой я служил, успешно продолжала операцию по зачистке Веденского района на предмет подписания мирных договоров с администрацией сел, осчастливленных нашим пришествием. Как выглядело подписание мирных договоров, я толком не могу объяснить. Села, где находились боевики, брались с боями. Жителей там уже не было и кто, с кем что подписывал я затрудняюсь сказать. Те же села где боевики не обнаруживались, проходились войсками без остановок.
В тот достопамятный день, разведгруппа в состав которой я был включен командиром роты за вольнодумство, утром выдвинулась пешком прокладывать путь колонне к горному селу Центорой. Как обычно разведчики разделились на две группы по десять человек и стали прочесывать лес с обеих сторон от горной дороги. Все складывалось очень удачно. День был теплый и солнечный. Уже прошло часа три, как мы вышли, и никаких людей и жилищ на пути не встречалось. Солнце порядочно поднялось над горизонтом и становилось жарко. Наконец мы увидели в низине по правую сторону дороги небольшое село. Командир долго смотрел на карту, но никак не мог найти там этот населенный пункт. Плюнув на все и спрятав карту обратно в наколенный карман брюк, командир разведроты решает пройти село. Мы спускаемся по довольно-таки крутому склону вниз. Село как вымерло. Домов совсем мало. Они расположены в один ряд по обе стороны дороги. Нестройной толпой мы идем по сельской улице и глазеем по сторонам. Нет, село не вымерло. Вот кто-то копается в огороде. Это две старухи возятся в земле. На крылечке, опершись о клюку, сидит седобородый аксакал и куря сигаретку, наблюдает за ходом работ. Командир подходит к нему и уточняет название села, после чего с удивлением смотрит на карту. Там это село вообще отсутствует.
Убедившись в отсутствии боевиков, выкарабкиваемся обратно на дорогу. Теперь наш путь извивается по склону горы. Дорога делает поворот и открывается чудесный вид. С правой стороны глубокое ущелье, дорога походит по его краю. На противоположной стороне ущелья — гора, с редкими деревцами. Слева дорога ограничивается отвесной стеной. Разведрота разделилась на две группы. Первая, в которой я находился, вышла на поворот. На открытое место. Вторая группа, та, куда был придан Туркмен, осталась перед поворотом. Они залегли за пригорком. На вершине горы, что по ту сторону ущелья, между деревьями видны четыре маленьких человеческих фигурки. Расстояние большое и они видятся отсюда величиной со спичечный коробок. Мы останавливаемся, садимся на землю спиной к стене и лицом в сторону горы. Командир пускает зеленую сигнальную ракету. Он полагает, что люди на горе — наши и дает им сигнал, что и мы тоже свои. Человечки на горе, увидев ракету, засуетились. Командир ждет ответного сигнала с их стороны. Его нет. Командир запускает вторую ракету. Ответа нет. Пошарив в разгрузке и не найдя больше ракет, командир говорит зам комвзводу, чтобы тот просигналил. Человечки на горе однако, прекратили суету и попрятались между деревьев. Замок достав ракетницу поднимает ее вверх. Хлопок. И тут я понимаю, что это не выстрел ракетницы. Со стороны горы в нашу сторону медленно летит черный предмет. Люди на горе произвели по нам выстрел, и именно этот хлопок я и слышал. Летящий предмет приобретает очертания. Видна головная часть предмета конусообразной формы и большие хвосты оперения. Я с ужасом понимаю, что предмет летит прямо на меня. Это ПТУРС (противотанковый управляемый реактивный снаряд) он наводится по проводам и поэтому скорость его относительно невелика. Время для меня замедляет свой бег. Доли секунды полета снаряда кажутся минутами. Я отчетливо вижу его приближение. Сейчас, сейчас он взорвется, и от меня останутся клочки. Понимаю, что с двумя огнеметами за спиной я представляю лакомую мишень для стрелков, тем более видно их за версту. В безнадежной попытке избежать гибели падаю лицом на землю, прикрыв голову руками. В момент падения вижу и ощущаю как хвостовое оперение снаряда проносится в сантиметрах десяти от правого уха. Время останавливается. Лежа, вжавшись в землю, жду взрыва, после которого смерть. В голове только молитва "Господи! Прими меня к Себе!" Оглушительный хлопок рядом позади меня и мысль: "П…ц". Сразу же после взрыва чувствую теплую кровь на левой щеке и звон в голове. Теперь ясно, что жив. Мгновенно вскакиваю на ноги. Тут приходит понимание того, что после взрыва снаряда прошло уже порядочно времени, а не доля секунды как мне казалось. Первое что бросилось в глаза — то, что наших нет. Хотя не совсем, вот метрах в десяти лицом вниз лежит Серега, срочник. Да и я сам, оказывается, лежал лицом в противоположную сторону. Взрыв развернул меня. В метре от того места, где я лежал, в отвесной глиняной стене воронка, глубиной около метра, проделанная снарядом. Снаряд летел с правой стороны, а кровь течет из левого уха и левой щеки. Автомат, огнеметы и «лифчик» с магазинами раскиданы вокруг, на голове не обнаруживаю вязаную шапочку. Да хрен с ними. Хватаю автомат и «лифчик» и секунду колеблюсь, брать ли огнеметы, они тяжелые и будут мешать бегу. А я собираюсь уносить от сюда ноги. Тем более что люди на горе опять что-то зашевелились, не иначе опять будут стрелять. Все-таки взяв огнеметы, убегаю со всех ног к холмику, за которым как я вижу, залегла разведгруппа. Они словно забыли про меня и Серегу, который до сих пор не подал признаков жизни. Пробегая мимо Сереги, толкаю его ногой в туловище. Он поднимает голову.
— Серега! Живой! — кричу ему. Он поднимает голову и безразличным голосом дает утвердительный ответ. — Бежим Серег, наши уже все убежали.
Серега, однако, продолжает лежать. Пинками пытаюсь поднять его, но безрезультатно. Время дорого, человечки наверху горы активизировались. А наши? Наши спокойно лежат на холмике, заняв безопасную позицию и не приходят на помощь. До них каких-то сотня метров. Но как её пройти с Серегой, который видимо, контужен и сам не пойдет. Хватаю его за воротник бушлата одной рукой и за ремень другой и волоку по земле. Он стонет. Тут где-то сверху раздается хлопок. Это выстрелян еще один ПТУРС. Все страх берет свое. Бросаю Серегу и бегу под прикрытие холмика к нашим. В это время раздается еще один взрыв ПТУРСа. Подбежав к лейтенанту, говорю ему, что Серега остался лежать и надо его забрать. Лейтенант удивлен, что Серега жив и дает команду забрать его. Первым подрывается Туркмен, вместе с ним еще двое — снайпер Сашка и зам комвзвода Женек. Четвертым побежал и я бросив огнеметы лейтенанту. Серегу вытащили удачно, без происшествий. Ясно, что он серьезно ранен в почки. Видно как его бушлат в поясе пропитывается кровью. Он не может двигаться. Только говорить, но говорит мало. Санинструктор вкалывает ему прамидол. Кто-то тащит жерди и делает импровизированные носилки. Раненого уносят на них в сторону подъехавшей бронетехники.
Теперь я ощущаю, как сильно звенит моя голова. Я почти перестаю слышать. Ощупываю голову. Так и есть, в левой щеке под кожей застрял осколок величиной с дробину, на затылке тоже вздулся нарыв, там тоже маленький осколочек. Еще лопнула барабанная перепонка в левом ухе. Больше кажется, ничего не пострадало. Становится ясно, какой опасности я избежал и от осознания этого закатываюсь истерическим смехом. Возле кружится Туркмен. От него узнаю, что нас сочли убитыми и бросили. Пролежал я оказывается около десяти минут без сознания. А мне казалось, что я вообще его не терял. Для меня от взрыва и до настоящего момента не прошло и минуты. Ко мне подходит санинструктор и что-то говорит, что я не слышу. Он смотрит на ухо и на места, куда попали осколки. Лейтенант в это время по рации пытается выяснить, кто же нас все-таки обстрелял. До сих пор все полагают, что это были наши, т. е. какой-то соседний полк или бригада, принявшие нас за чехов. Выяснилось что это не наши, а чехи, поэтому вызван танк. С третей попытки танку удается заехать на холмик, за которым недавно лежали разведчики и сделать несколько выстрелов. Командиры совещаются между собой, как и куда дальше идти. Ко мне вместе с Туркменом подходит санинструктор. Они долго объясняют мне, что сейчас я поеду на базу, а там возможно в мед роту или госпиталь. В данный момент я плохо соображаю и почти ничего не слышу. Туркмен забирает мои магазины, и я сажусь на БМП идущее в сторону лагеря. По дороге движется много бронетехники. Я рад, что не пойду сегодня дальше, так как на меня напал дикий страх. Я все время вспоминаю этот снаряд летящий прямо в меня. Перед глазами стоит хвостовое оперение так четко видимое мною. Я чувствую, что не смогу идти дальше. Голова звенит все сильнее. Мы проезжаем через какой-то поселок и останавливаемся возле командирского БТРа. Дальше БМП не пойдет. Командир бригады полковник Ц спрашивает меня, откуда я и что случилось. Объясняю, что попали под обстрел и меня как раненого отправили назад. Командир бригады о чем-то говорит с окружающими его офицерами. У меня сложилось впечатление, что они не в курсе что происходит. После недолгого разговора командир продолжает прерванное занятие — стрельбу по птицам из пистолета с глушителем. Вскоре командир на БТРе уезжает в лагерь. Я тоже еду с ними. Меня начинает трясти и мутить. По приезду в лагерь, осматривавший меня врач, спросил, полечу ли я «вертушкой» в бригаду. Соблазн велик, но почему-то кажется, что если сейчас я улечу, то так и останусь навсегда один на один с этим животным страхом. Я отказываюсь и лежу в палатке, мне поставили капельницу с какой-то жидкостью. Я в палатке один. В голове прокручиваются подробности последнего часа. Все больше и больше осознаю, как близко я был от гибели. Если бы снаряд был фугасный, а не кумулятивный, то меня бы разорвало в клочья. А так только контузило и поранило осколками корпуса, которые и застряли в левой щеке и затылке. Серега, похоже, не выжил, в тяжелом и бессознательном состоянии он «вертушкой» был отправлен в госпиталь, а долетит ли, то Богу ведомо. Осколками этого же снаряда ему сильно пробило почки. Где-то рядом раздаются громкие хлопки, и чувствуется вибрация земли. Меня бросает в дрожь, неужели опять обстрел? Хватаю автомат и вжимаюсь в пол палатке. Вошедший в это время санитар, успокаивает меня. Оказывается, это рядом с палаткой стреляло наше БМП. На склоне горы заметили чехов, вот их и накрыли.
Вместе с жидкостью в капельнице закончилось и лечение. Сижу возле палатки и курю сигаретку. Мысли ни о чем, только звон в голове, из-за него почти не слышу музыки, раздающейся из приемника. Тут появился Толик, мой старый знакомый, личный повар командира бригады. В руках у него два котелка. Он ставит их передо мною и говорит, что командир сказал ему накормить меня обедом из его кухни. Вот это воистину праздничный обед. В одном котелке чудесный борщ с мясом, от которого я так отвык. В другом — вермишель с тушенкой. Белый мягкий хлеб. Еще Толик достает из карманов пачку чая, сахар и печенье. С радостью и диким аппетитом накидываюсь на этот праздничный для меня обед. Как вкусно. Наверное таким радостным и счастливым я не чувствовал себя ни на одном застолье. Ем один. Не обращаю внимания на окружающих сослуживцев. Да пошли они. Могу же устроить себе праздник. По приемнику передают новости. Оказывается, сегодня закончилось подписание мирных договоров и в Чечне воцарил мир и конституционный порядок. Как бы для иллюстрации этого сообщения над нами пролетела пара штурмовиков бомбить горы. Душа моя ликует. Я счастлив как никогда и искренне благодарен полковнику Ц за обед. Вкуснее я наверное ничего в своей жизни не ел.
После обеда вместе с ребятами заварили душистого, ароматного чая. Я почти счастлив, если бы только не страх, страх перед летящим снарядом, запавший в душу.
Все проходит, прошел и страх и боль. Спустя несколько дней осколки вылезли из нарывов. Барабанная перепонка заросла, многое забылось, а вот этот праздничный обед помню уже несколько и наверное буду помнить всю оставшуюся жизнь.
Хмурым дождливым утром разведка рассаживалась на броню. Предстояло опять идти впереди колонны, которая тронется несколькими часами позже. Выезжаем как обычно двумя машинами. БМП стоят наготове. Сейчас, наверное, тронемся. Откуда ни возьмись, появляется Юрка — срочник и с ехидной улыбкой на грязном лице сообщает, что с нами в разведку пойдут три прапорщика, которые сидят в яме. И якобы
Командир бригады приказал никакого оружия кроме гранаты и «мухи» им не выдавать. А наказаны они так за то, что по пьянке издевались над срочниками, своими подчиненными. А сами прапорщики с ПХД (кухни).
История эта выглядела малоправдоподобной, хотя, да пьянка прапорщиков с последующим беспределом имела места и вроде бы виновные действительно сидели в яме, но что бы вот так их отправят с разведкой почти без оружия выглядело фантастичным. Не сорок первый год же в конце концов.
Однако слова Юрки подтвердились буквально через мгновение. В сторону нас нестройной колонной, с трудом передвигаясь по вязкой глине, двигались трое небритых прапорщиков с сизыми носами, ведомые
конвоиром из комендантского взвода. Грешники поеживались и кутались в бушлаты. Конвоир подвел своих подопечных к командиру разведроты, и тот распределил внезапно свалившееся на его голову подкрепление по машинам. Прапорщикам действительно было выдано по «мухе» и две гранате. Двое прапорщиков разместились на первой машине, а третий сел на нашу машину. В "падшем ангеле" я с удивлением узнал своего бывшего командира огнеметного взвода. Он командовал нами несколько дней, после чего был переведен начальником столовой. Вот так встреча. Бывший командир подтвердил сказанное Юркой, при этом подчеркивал, что он лично попал в яму случайно, а били срочников и стреляли над их головами из автомата те двое других прапорщиков. Думается, что те двое рассказывали и про него нечто подобное. Каким-то образом про их пьяные забавы узнал командир бригады и вот итог — после трех суток в яме они отправлены на такое исправление. В качестве альтернативы им было предложено возбуждение уголовного дела за злоупотребление служебным положением и превышение власти. Прапорщики единодушно выбрали первое.
Когда БМП подъехали к нужному место, и мы спешились, командир разведроты распределяя группы и ставя задачи, дал указание поставить прапорщиков впереди, сразу же за сапером. Патроны всем дослать в патронник, саперу и разведчику идущему следом за прапорщиком снять предохранитель и с ехидной усмешкой пояснил: в случае чего мочите сразу прапорщиков. Кандидаты на мочение угрюмо поплелись пешком впереди разведгрупп.
Ходили прапорщики-залетчики с разведкой где-то около недели. Ничем особым себя не проявили, да и боев больших не было, а в тех мелких перестрелках постоянно прятались. На третий день, когда появились раненые, прапорщикам, как твёрдо вставшим на путь исправления, выдали автоматы. А через четыре дня после этого сочли их исправление оконченным и грешники были вновь допущены в свой рай, то есть кухонное и складское хозяйство.
Солдатская мудрость рекомендует держаться подальше от начальства и поближе к кухне. А мне вот случилось попасть на кухню и при этом ближе некуда к начальству — на личную кухню командира бригады полковника М., слывшего большим бабником и самодуром.
Случилось это знаменательное событие летом 1995 года. Это было время после Буденовска, и активность наши войска не проявляли. Наступило очередное непонятное и одностороннее перемирие. Огнеметный взвод, в котором я служил, за ненадобностью убрали с блокпоста у Гикаловского, где мы неплохо, в общем-то, проводили время, охраняя тылы бригады и сопровождая колонны в Грозный. Теперь началась рутинная служба в хим. роте, состоявшая из караулов и работ. Уборок и окапывания и прочего армейского время провождения. Через пару недель от такой жизни я дико заскучал, не могла развеять тоску и водка, которую иногда привозили водители водовозки. Однажды, будучи в угрюмом расположении духа, я обратился к командиру роты с просьбой перевести меня в пехоту. Ротный конкретно ничего не пообещал, но и не отказал в моей просьбе.
Прошло несколько дней. Однажды утром придя с совещания, командир роты повел меня на ЦБУ (центр боевого управления). На вопрос, зачем мы туда идем, ротный сказал, что я же сам хотел перевестись из роты, вот и дождался. На ЦБУ мы подошли к коменданту, возле которого уже стоял солдат-срочник и какой-то дядя — контрактник алкогольной внешности. Ротный без всяких объяснений передал меня коменданту и быстро удалился. И тут выяснилось, что перевели меня не в пехоту, как я просился, а на кухню к командиру бригады. Известие сие повергло меня в уныние. Я тогда только начинал службу и жаждал романтики, а тут на тебе — кухонным работником. Мысли эти высказывать вслух я не стал, но твердо решил при первом же случае вырваться оттуда.
Тем временем комендант отвел нас к палатке, из которой чадил солярочный дым. Из недр палатки вылез сухонький, старенький контрактник со сморщенным загорелым личиком. Он был голый по пояс, сильно загоревший и покрытый сажей. Теперь наше войско комендант передал этому кухонному мастеру. Он представился Толиком — поваром командира бригады. С ним вместе на кухне ковырялся срочник Леха, с отсутствующим взором он машинально мыл тарелки в грязном чане. Второй срочник, пришедший со мной оказался Женька из третьего батальона, а контрактника звали Олег, он был поваром второго батальона. Обязанности наши состояли в обслуживании командирской кухни и столовой. Срочника Женьку сразу же поставили официантом, он должен был подносить тарелки командиру и его приближенным, я напросился на посудомойку, так как больше все равно делать ничего не умел, а таскать тарелки командиру это уж слишком. Олег понятно стал помогать Толику по стряпне. Толик из какого-то мешка достал нам белые нижние рубахи и объяснил, что теперь это будет наша униформа и если полковник М увидит нас без нее, то посадит в яму, как наших предшественников. Пришлось надеть исподнюю рубаху и идти на помощь Лехе. Леха по-прежнему стоял прямо, как лом проглотивший, и методично протирал тарелки. Из разговора с ним я узнал его удивительную судьбу. Оказалось, что он второй раз уже попал сюда на кухню. Здесь он начал свою службу в Чечне. Однако, через некоторое время у полковника М случился сильнейший понос, мучивший его несколько дней подряд. Угрюмо сидел в столовой грозный командир, размышляя над причинами подобного недуга. Женька же в это время расставлял на его столе тарелки с обедом. К его несчастью взгляд полковника упал на ногти Женьки с траурной каемкой. В болезненном мозгу командира вмиг сложилась логическая цепочка умозаключений. В траурных ногтях Женьки он увидел причину расстройства желудка. Тарелки полетели в горе вредителя, так коварно подорвавшего здоровье командира мотострелковой бригады выполняющей ответственную боевую задачу. Что последовало дальше нетрудно догадаться. Женька тут же был водворен в яму, откуда дня два спустя переведен в минометную батарею. А там судьба его сделала крутой вираж. Десантникам, которые должны были высадиться в горах, на усиление придали минометный расчет, в который входил Женька. В горах вертолет разбился. Причины толком никто не знал, Женька тоже ничего путного пояснить по этому поводу не мог, хотя из всех находившихся в вертолете живым остался он один. Причиной своего чудесного спасения он считал одетый бронежилет. При падении Женька все-таки повредил позвоночник. Отлежав некоторое время в госпитале Женька, несмотря на то что с трудом сгибался и не мог поднимать тяжести, комиссован не был, а снова попал на командирскую кухню. Теперь держали его на посудомойке, подальше от высочайшего взора. Моя задача заключалась в помощи Женьке в тяжелых работах, то есть я таскал ему воду. Всю грязную, но легкую работу Женька добровольно взвалил на себя.
Леха был человеком еще более занимательной судьбы. Он представлял из себя экземпляр грамотного, но несколько наивного молодого человека. Его родители умудрились приехать к нему и остановиться жить в чеченской семье в Гикаловском. Дальше все развернулось в духе того времени и реалий непонятной войны. Леха несколько раз наведывался в гости в дом, где находились родители, познакомился с хозяевами — чеченами и те стали склонять его к дезертирству. Надо заметить, что в ту пору дезертиры с чеченской войны объявлялись, чуть ли не национальными героями. Престижнее считалось бросить своих товарищей, чем честно выполнять настоящую мужскую работу. Кто не верит мне, почитайте свободную и демократическую прессу тех дней. Одним словом Леха решил стать очередным "национальным героем" и поддался на уговоры чеченов. Они обещали ему и его родителям устроить быструю и надежную доставку домой. Договорились, что Женька в уплату за их услуги оставит им свой автомат. В назначенный день он, взяв с собой автомат, и под покровом ночи пришел к гостеприимному дому. А там ждал его весьма неприятный сюрприз в виде поджидавших его боевиков. Родители были взяты заложниками, и быть бы Лехе и его легкомысленным предкам, поддавшимся уговорам "мирных чеченцев" вкупе со «свободной» прессой очередными рабами. К его счастью, за ним с самого начала следили «особисты», они то и арестовали всю гостеприимную семью и боевиков. Как часто было в то время, боевики и хозяева, вскоре разошлись, одни в горы, другие домой. Родители несостоявшегося дезертира, на чем свет стоит, кляня «правдивых» журналистов, вещающих о зверствах военных в Чечне и благородстве боевиков, уехали на родину, а сам Леха, прошедший в яме курс лечения от пацифизма, попал на кухню. Нет, худа без добра.
Олег просто был пьяницей, неоднократно и безуспешно кодированным дома от своего недуга. На кухню его отправил командир батальона, так как военная служба не смогла заставить Олега избавиться от пагубной привычки.
Наш начальник Толик оказался почти, что моим земляком, что нас как-то сразу сблизило. Он с самого начала начал службу личным поваром командира бригады. Был он уже стареньким для солдата — сорок лет. Мужичком он оказался добрым, склонным, как многие алкоголики, а на гражданке он им и был к философии и самоанализу.
Жить поселились мы вместе с Толиком в огромной яме покрытой большим куском брезента. Ложем нам служили ящики со всевозможной провизией. При виде этого добра, мое дурное и унылое настроение стало потихоньку улетучиваться. Обед окончательно развеял его. На обед командиру поданы были жареные котлеты. Конечно же они достались и нам. После скудной солдатской пищи — пшенки, сечки да перловки это было настоящее яство.
Я смирился с участью кухонного работника и в общем-то был вполне доволен. Дня через два мои недавно спадавшие брюки с трудом застегивались в поясе. Во время трапез полковника М я благоразумно прятался в яме, где жил и вылазил оттуда после его ухода.
Однако через неделю фортуна повернулась к нам другим боком. У полковника М, было правило: еда должна подаваться без промедления и горячей. А прийти есть, полковник М мог в любое время. Распорядка для него не существовало. Толик, зная о привычках командира, всегда держал порцию в духовке. В тот злополучный день после обеда, на котором командира не было, так как он был где-то на выезде, Толик и Олег уехали получать продукты. Мы, с Лехой курили на солнышке, а Женька как обычно мыл тарелки. Громом небесным показался нам шелест колес БТРа, на котором приехал командир. Он решительным шагом направился в столовую. Вскоре оттуда раздался начальственный рык. Я, смекнув, что дело неладно и голодный командир подобен голодному льву, поспешно ретировался в густые кусты, окружавшие кухню, и оттуда стал наблюдать за дальнейшим развитием событий. А события развивались более чем драматично. Никто из нас не знал, где именно Толик хранил командирскую еду, да и желания попадать на глаза разъяренному М ни у кого не возникало. Когда в столовой стали переворачиваться столы и стулья, Леха подбежал к плите и стал лихорадочно искать тайник с едой. За этим занятием и застал его М. На беспутную голову Лехи, тут же подобно каске была одета пластмассовая миска. Затем командир решительным шагом прошел на посудомойку и тут, увидев своего «отравителя» моющего посуду остолбенел. Дальше М разразился гневным монологом, после чего пришли солдаты с комендантского взвода и оба кухонных работника тут же были водворены в яму, которая, кстати, находилась в нескольких метрах от кухни. Я встретил приехавших с продуктами Олега и Толика и поведал им о происшедших бурных событиях. Через несколько часов комендант отправил меня и Олега обратно в свои подразделения. Туда же, спустя несколько дней из ямы отправились и Леха с Женькой. Толик, по-прежнему продолжал кормить командование.
С Толиком мы вновь встретились полгода спустя и опять на кухне. Тогда мы стояли на территории одного из Уральских полков, готовясь идти на зачистку Веденского района. От нашей роты на кухню к командиру бригады, теперь уже полковнику Ц, должен быть выделен один человек. Новый командир роты, зная от старого о моем кухонном прошлом, отправил меня туда. Я уже к тому времени хлебнувший военного лиха и избавившийся от ложной романтики, с радостью согласился. Через пару часов я с гордостью носил поверх бушлата белую исподнюю рубаху. В этот раз я продержался в столь хлебном месте всего лишь два дня. За это время я отъелся, ужасно возгордился. Стал дерзить командиру роты, что и привело меня в конечном итоге к попаданию в разведку.