- Сем дён отслужу - на два дни домой, в отпуск! - И Звягинцев еще козырнул Петровичу, взяв под красный лоскуток, пришитый к папахе. - А какие нонче новостя, товарищи командиры?
- Новости - у разведчиков! - ответил Петрович, тронув поводья.
- Разведка, сказывают, узнает от баушки Лукерьи. Когда баушке стает известно - от ее и мы знакомимся. Ну, что говорят-то?.. Говорят: нонче бомбу бросили в главный штаб...
- Бомбу? Какую? Кто?
- Нашу, партизанскую. Сказать, даже эскадронную, таких больше ни у кого и нету, как у мещеряковских эскадронцев. По фигуре - бутылочную, только без капсюля.
- Озоровал кто?
- Когда без капсуля - ясно, озоровал. Поглядеть, как главный штаб в окошки прыгать будет.
- А кто в штабе был в тот момент?
- Много было. Мещеряков были, Брусенков. Вся прочая служба.
- Что же - Мещерякова и хотели испугать?
- Ну, навряд ли. Тот не сильно из пужливых. Они у бати у нашего на квартире стоят - товарищ Мещеряков. Когда не в отлучке - батя с его глаз не спускает, ровно с малого ребенка. Удивительно даже. Нет, на главкома - кто на его замахнется? Жить каждому охота. Вернее всего, на Брусенкова из армейских кто-то хотел поглядеть, ну и мадамой интересовались, как мадама через окошки прыгать будет? Не близко прыгать - два етажа!
- Какая еще "мадама"?
- Одна у их. Черненькая. По обличию и по фамилии. Либо не знаете?
- Ну, а белые наступают?
- А что им делать? Может, они и не сильно хочут, солдаты, так офицерство их гонют. Рабы!
Звягинцев хлестнул коня, задымил по дороге пыльным следом.
Версты две оставалось до Сузунцевской заимки - встретился Довгаль...
Петрович еще издали его узнал - у того особенная была посадка в седле, ни с кем не спутаешь: правым боком вперед, всем корпусом назад... Руки при этом Довгаль держал на груди, в одной - повод, в другой - шапка. Он любил подставлять простоволосую голову под ветер и солнце.
Этой своей посадки Довгаль стеснялся на людях, проезжая деревней усаживался прямо, как все люди, но покуда бывал один, где-нибудь в поле, его можно было из тысячи проезжих отличить.
Поравнялись. Андраши заулыбался, тоже сбросил картуз с головы:
- Хороший дни, товарищ Довгаль! Хороший здоровья! Хороший обед! Да?
Довгаль в ответ вынул из-за пазухи газету.
- Еще - вот!
- А как же! Слушай, Довгаль, это не ты ли нынче собираешь нас? спросил Петрович.
Довгаль повернулся к нему лицом - открытым, веселым:
- Я! Я и собираю!
- По какому случаю?
- То есть?
- Какие решать вопросы? Кто вопросы ставит?
Довгаль подумал и сказал:
- Вопросов - их множество! Есть очень серьезные. - Проехав еще несколько шагов, он прикрыл глаза и стал говорить громко, в такт словам поднимая правую руку с шапкой: - "В жизни человечества наступают времена, когда революция становится необходимостью. Народное сознание, народная совесть восстают! Буря очищает мир от плесени, вдыхает жизнь в оцепеневшие сердца, приносит человеку благородство и героизм, без которых человек разлагается!" Когда хотишь - я и дальше, и дальше, и дальше могу все сказать. До слова! До единого! Всю газету, как есть - всю!
Петрович удивился:
- Не может быть?
- Заучивать нисколь не надо, а будто бы я сам все, до слова, написал! Вот она - общая и великая идея: один сказал, а другой уже за собственное принимает! Тысячи и мильоны принимают. - И Довгаль резко обернулся в седле: - Скажи, товарищ Петрович, скажи, пожалуйста, вообще-то годный ли я к идейной работе? К самой к высокой политике?
Петрович усмехнулся и сказал:
- Ну, как же, Лука, дорогой товарищ, тебе ответить? Я думаю - годный...
- И совершенно правильно ты говоришь, Петрович! Я нынче страшно как переживаю идею, как овладела она мною! И всех других я тоже хочу заставить проникнуться до конца!
- Слушай, Лука, - всех ли ты собрал нынче? Будет ли главный штаб, Брусенков? И товарищ главком?
- Они обои должны быть обязательно и во что бы то ни стало. Потому что у их случилось разногласие. Но только не может быть, не может получиться, чтобы они не нашли между собой общее. Как это может, когда они одной идеи? Тысячи, мильоны друг друга понимают, а двое нет?
- Что за недоразумение?
- Не будем в этом деле покуда ворошиться. Боязно не так что-нибудь сказать! Выслушаем их обоих - это лучше всего. И ни одного чужого, безыдейного при этом на их глядеть не будет, только истинно свои люди!
И тут Довгаль стал приглядываться к дороге, проходившей в стороне, самой кромкой бора. Стал беспокоиться.
- Кого заметил? - спросил Петрович.
- Вон-он там коробок видишь, да? Коробок, в серого запряженный, и тоже - куда? Тоже на Сузунцевскую заимку держит!
- Чужой?
- Хуже чужого - Никишка Болезин. Один, а все-таки к нам проникает. Может всю среду попортить.
Солнце опускалось к горизонту, озаряя небо ясным, прозрачным светом, выпукло проступали перед глазами бревна заимочных амбаров, угловые врубки, пеньковые жгуты между бревнами...
И сосны вокруг заимки - огромные, столетние, и сосновый подрост, едва достигавший нижних ветвей материнских деревьев, тоже были омыты тем же светом... Между этими соснами и жердяной изгородью и расположилось собрание.
Сидели на земле по-татарски. Стояли, прислонившись к соснам. На пеньках устроились.