- Ну и что же? Не интересует тебя положение нашей армии, Ефрем? Нисколько не интересует?
- Интересует. Жду, когда знающие мне скажут. Когда они приехали сказать, а не скрывать.
- Ну вот и дождался. Сообщаю - твой бывший так называемый комиссар Куличенко увел два полка в Заеланскую степь! Точнее, они его увели за собой, заеланцы, а он - изменил нашему делу, дезертир революции! Интересно, да?
Мещеряков поднял брови, рука у него остановилась над сковородкой с карасями, но ненадолго.
- Давай вот этого еще покушаем, - предложил он Петровичу. - Напополам? Ты рыбьи головы хорошо ли глодать можешь? Там внутри имеется очень вкусное. - И стал это место зубами прокусывать, а сам представил себе Куличенко...
С бородой, с круглым брюшком и сутуловатой спиной. Из кавалеристов. Всю войну провел на коне, а вернулся в Верстово - и года не минуло, выросло на нем брюхо. Он как-то сильно загрустил, все рвался на коня обратно и с радостью пошел в партизанскую конную разведку. Гонял по степи, рубился лихо, шел все выше, уже был в армии верстовской вторым лицом после Мещерякова. До объединения. А когда верстовская и соленопадская армии объединились, он сник, запросился на самостоятельные действия. Обещал с двумя полками сильно бить противника на Моряшихинской дороге. Что обещал, а что сделал?! У него и семья осталась в Верстове - куча ребятишек, жена в положении, свои и женины старики родители, не говоря уже обо всем прочем, о политике хотя бы. Куличенко главнее всего на свете - командовать и быть командиром. Он им и стал - главнокомандующим заеланской армией. Что не он повел людей, а они повели его за собой - он этого не замечает. "Ведь сколько жил с Куличенко рядом, - подумал Мещеряков, - с самого ребячества, потом больше года воевали вместе в партизанах, а так и не увидел его. Он ушел - тогда увидел. Понял, почему и как ушел!"
Вино ударяло в голову, кружило. Не пьяный, но жадный делаешься до всего - еще есть и пить желание и всех понять. Кто и что. Понять же было не просто.
- Известно ли тебе, товарищ главнокомандующий, - опять говорил Петрович, - отряд Глухова тоже ушел с нашей территории? Обратно к себе, в Карасуковскую волость?
Этому сообщению Мещеряков уже и в самом деле ничуть не удивился, на карасуковцев он никогда надежд не возлагал, один раз они выступили, налет на белых сделали - большего от них и ждать нечего. Это уже другое дело, что армия Соленой Пади не сумела их выступлением как следует воспользоваться... Вслух он сказал:
- Вот шельмец, Глухов этот, Петро Петрович... Шельмец!
- Хотя белые отошли от Соленой Пади, но собираются с силами в Знаменской, - говорил и дальше Петрович. - Будут вскоре наносить свой решительный удар.
- А что, они нанесут! - согласился Мещеряков. - С них хватит! Силенки есть!
- Не сегодня-завтра! - подтвердил Петрович.
- Я бы на ихнем месте сегодня сделал. Откладывать не стал бы... Вздохнул и еще сказал: - А грехов наша армия действительно допустила нынче порядочно... И даже слишком порядочно. На кого-то все эти грехи необходимо зачислить. Так я тебя понимаю, Петрович? Либо не так?
- Отчасти - так...
Это "отчасти" Мещерякова насторожило: не торопился Петрович объяснять общее положение и даже свой приезд. И Мещеряков не стал его торопить, стал дальше ждать и смотреть вокруг себя.
Старики представители в соседней комнате уже покрикивали в честь главнокомандующего; то одна, то другая борода появлялась в дверях, провозглашала ему здоровья и новых побед.
Евдокия Анисимовна примеривалась к песне, пробовала голос. За окном народ тоже гулял. Заводилась гармошка, и не одна - сразу несколько.
Прямо в горницу, к столу, ввалился мужик - не то гражданский, не то армейский, в одних мокрых подштанниках да крест на груди.
Ремешка он аккуратнее не мог найти для святого креста - ремень толщиною в палец, коричневый, сыромятный. Таким стегать кого или взнуздывать уросливого коня. В руках у него была мордушка, снизу подвязанная тряпицей, в мордушке - караси, с пуд, как не больше. Караси - золотые. Мещеряков просто удивился карасиной расцветке.
В Верстове, да и в других местностях вокруг рыбы по озерам, по речушкам всегда было невпроворот - и линя и окуня, а карася - особенно. Жарили ее, вялили, готовили впрок. Не то что сетью, или мордушкой, или еще какой снастью ловили - на мелких местах и просто в лужах ребятишки брали ее руками. Говорили так: была бы тина - карась найдется!
Правда, тинный карась уже припахивает, всегда лучше карась из глубокой воды - нежнее, на цвет красивее.
Но такого карасиного золота Мещерякову видеть еще не приходилось сверкало! Караси то и дело лениво подпрыгивали в мордушке, один выскочил на пол, и мужик отпихнул его босой ногой под стол, он там принялся прыгать еще сильнее, а мужик объявил, что принес рыбки лично главнокомандующему - желает его угостить.
Ему, конечно, не столько нужно было угостить, сколько самому угоститься.
Хозяйка, Евдокия Анисимовна, от этого вида почти что голого мужика который уже нынче раз - была в замешательстве, но другие гости даже развеселились, а Мещеряков с мужичком чокнулся и отдельно - с его мордушкой. Велел запустить в мордушку руку и вынуть оттуда, из самой глубины, еще одного карася, потому что подумал: мужик этот шельмец, только сверху золотых, отборных карасиков положил, для виду. Но карась, вынутый на авось из самой середки, такой же золотой оказался.
Ну и Моряшиха! Не потому ли и названа так, что карась тут водится необыкновенный?
- А за стол я тебя не сильно приглашаю! - сказал Мещеряков незваному гостю. - Все ж таки невозможно!
Ну, он все равно был довольный, мужик: чокнулся с главнокомандующим. И у гостей аппетит от карасиного золота еще больше разыгрался.
Один только Петрович оставался серьезным.
- Ефрем, ты мне веришь?
- Покуда не уговариваешь, верю.
- Помнишь, ночью, под Малышкиным Яром, в кошаре хотел я тебя схватить?
- Недавно было, помню.
- Жалею, что не сделал.
- Не понимаешь ты! - сказал Мещеряков. - Это же нужно было - выполнить приказ подчиненного мне Крекотеня, а свои планы и приказы бесчеловечно забыть. Без этого нельзя было. Нет, нельзя было без этого и дальше мне воевать.
- О Крекотене не вспоминай, Ефрем. Ни к чему...
- Убитый?
- Расстрелян.
- Уж не по моему ли устному приказу? Который я тебе все тогда же, под Малышкиным Яром, сказал?
- По этому самому приказу. Да.
Мещеряков глотнул из стакана, вынул платок, вытер лицо... Рассмотрел Петровича заново - буроватого, небольшого, живого... Вспомнил про него, как в бою, в темной улице селения Малышкин Яр, он отчаянно-храбро пострелял двух или трех беляков, хитро их обманув. Вспомнил, что Петрович нынче - чуть ли уже не комиссар при нем самом. Спросил:
- Ты сделал?
- Нет, не я. Я только о твоем приказе сообщил. Правильно ли или неправильно сделал, но только сообщил.
- Он сделал? - кивнул Мещеряков в сторону Брусенкова. - Товарищ Брусенков?
- Он.
Брусенков разговор не слушал, все, что говорил Петрович, ему давно было известно, но тут понял, о чем речь, обернулся, ткнул себя в ворот черной расстегнутой рубахи, кивнул: он и сделал.
- Интересно... - ответил кивком же Мещеряков Брусенкову. - Интересно! Стал негромко рассуждать: - А если - по-человечьи: он же тебе дружок был, Крекотень, он же по твоему настоянию оставался в ненужной должности командующего фронтом. Для чего же ты Крекотеня в этой самой должности оставлял - чтобы его фигурой повседневно грозить другим? Или чтобы при случае самому же стрельнуть в него? Списать на него какие хочешь грехи, поскольку должность ненужная? Сможешь ответить, товарищ Брусенков?
- Конечно, смогу, - тихо, как-то очень скромно ответил Брусенков. Нету того вопроса, на который в здравом уме человек вовсе не может ответить. Конечно!
- Так я слушаю!