- Бе-ежал бродяга с Сахали-ина-а-а-а...
И голос Ефрема вступил живо и звонко:
- Звери-и-ной у-зко-о-ю тропой.
А дальше Дора уже не слышала... Плакала.
Голоса она испугалась прасолихиного: голос тогда слишком громко, радостно и счастливо запел...
Мужчины - те от страха убивают. Испугается один другого, что тот его сильнее либо счастливее, - и убьет. Легкая жизнь! А женщине как быть?
Прасолиха пела, а Мещеряков в амбарушке слушал. Кончится это пение или никогда не кончится? Тронул Петровича за плечо, спросил:
- Ты вот что, товарищ Петрович, ты в разных бывал государствах, знаешь чужие наречия. Как сравниваешь: сильно мы дикие, мужики? Все-то нам можно да?
Петрович удивился:
- К чему это тебе - нынче, в таком виде?
- Об этом в таком виде только и спрашивают.
- Разные мы. Слишком разные. Мы с тобой и то разные. Ты - и то.
- Ничуть не удивляюсь, - сказал Мещеряков, - не телята пришли в командиры, в главные и прочие штабы. Пришли те мужики, которые с норовом. Каждый со своим. Каждый устраивает самодельную Советскую власть. Хотя она и побыла уже, и дала пример, но еще далеко не достаточный. Еще не настоящая у нас, не фабричная работа, а каждый делает на свой лад. Уже сейчас не жалко кое-что побросать как негодное. Вот так... - Вдруг совсем неожиданно спросил: - Слушай, а ведь я в Протяжном товарища Черненко заарестовал. Что с ней после было? Ты ее случайно не освобождал?
- Освобождал.
- Спрашивал об чем?
- Спрашивал.
- Так, может, тебе стало известно - зачем она на Протяжный ехала? И кто ее украл?
- Это пока еще непонятно. До конца.
- Вся она непонятная - эта товарищ. Вся!
- Она - мешает тебе?
- Кто ее знает...
Мещеряков все время будто о чем-то думал, что-то соображал, а Петрович следил за ним. Потом Петрович и еще спросил:
- Ладно. Про Черненко Таисию ты ничего не знаешь. Все может быть. А про Брусенкова?
"Нет, шельма, не купишь! - ласково подумал Мещеряков. - Сперва ты сам должен мне сказать... Когда хочешь быть моим комиссаром, а я тоже хочу быть под твоим идейным руководством!.." И он усмехнулся, погладил Петровича по лохматой бурой головке, теплой и толковой. Толковость эту почувствовал на ощупь...
- Про Брусенкова я вчерась все сказал. Как заменил он Крекотеня, что и как у него из этого получилось. Или мало тебе, комиссар?
- А еще? Дальше?
- Дальше, я начальнику главного штаба не судья.
- И дурак! - сказал Петрович. - Точно - дурак! Не пришло в твою голову - в трезвую и пьяную, - что я за этим за судом, по крайней мере за арестом, Брусенкова к тебе и привозил? Когда он сам взял на себя обязанности Крекотеня. И тем самым полностью стал тебе подчинен, полностью перед тобою ответственным и - подсудным.
- Ты скажи - интересно-то как! - воскликнул тут Мещеряков, обеими руками хлопнув себя по кожаным наколенникам галифе. - Ей-богу, интересно! И ведь было дело - догадывался я об этом! Только не до самого конца. Не веришь, что догадывался? Нет?
- Догадывался и отпустил Брусенкова живого-невредимого. И он уже снова - не военный человек, а полноправный начальник главного штаба. Как таковой имеет теперь все, чтобы тебя судить. И будет судить.
- Это очень интересно! - согласился Мещеряков. - Очень! - Спустя время вздохнул и спросил: - Что за умолчание еще существует, товарищ Петрович? С твоей стороны.
- Нету такового.
- Под Малышкиным Яром хотел ты меня заарестовать?
- Нельзя было. Хотя и жалко, что нельзя.
- Почему бы это?
- А толк? Расстрелять тебя - армия останется без настоящего и любимого главкома. Арестовать временно - после этого ты уйдешь с должности сам. И получается - результат один и тот же, плачевный... Вот ведь как получается.
- Рассудил.
- Кроме этого, я тебя люблю, Ефрем. Без умолчаний.
- Почему же сразу и не объявил, зачем привез ко мне Брусенкова?
- Ты сгоряча тут же его бы и хлопнул. Мог бы?
- Сгоряча - все может быть.
- А нужен ревтрибунал. Нужен революционный порядок. Нужно, чтобы ты сам размыслил, пришел к необходимому выводу, осознал обстановку.
Тут Мещеряков протянул руку, еще потрепал Петровича по голове, подождал и слегка обнял его за плечи.
- Сильнейший товарищ! - сказал он тихо и доверительно, а потом крикнул в голос: - Ребята! Выпьем за вновь произведенного комиссара всей нашей армии! За настоящего! А то до сей поры было - одни только разговоры, а ничего такого настоящего не было!
Сильно пьяные ребята выпили еще. Которые вчера хотели вывести Петровича за амбарушку, те пили с особым старанием.
Мещеряков спросил:
- Еще вопрос, товарищ Петрович. Самый последний.
- Слушаю, Ефрем.
- Почему ты прибыл ко мне далеко не один? С цельной ротой спасения революции? Почему?