И он это не зря сказал.
Некто, как Жгун, был самым настойчивым сторонником объединения армий.
Некто, как Жгун, был за переход верстовских вооруженных сил в Соленую Падь.
Армия это знала, лучше других знал Куличенко. И чем больше за это время каратели совершили в Заелани - выпороли, убили, сожгли, ограбили, - тем труднее было представить себе, как Жгун явится к заеланцам? Лично к главкому Куличенко?
Отчаянно храбрый и будто бы добродушный, будто даже с ленцой, Куличенко страшен в злобе: глаза наливаются кровью, на бороду обильно течет слюна.
Видел однажды Мещеряков, довелось увидеть, что тот - кровоглазый, мокробородый - сделал с пленными карателями!
Остановить Куличенко могли только ужасные мольбы - когда падает перед ним человек ниц, хватает за ноги, с земли молит о пощаде. Но ведь Жгун на землю не падет!..
Панковский, начальник РРШ, нагнувшись к Тасе Черненко, вполголоса спрашивал:
- А детки есть? Товарищ женщина, есть у товарища Жгуна детки?
Тася повела плечом, отвернулась. А Мещеряков опять знал: детей у Жгуна двое. Еще жена и мать. Все на белой территории. В Забайкалье. Под атаманами Семеновым и Калмыковым...
- Поманивает к своим-то? К своим - поманивает, а нас обходишь маневром? - И еще что-то хотел сказать Брусенков Жгуну, но остановился.
Проголосовали. Жгун опять сказал:
- Спасибо... У меня - все, - и сел.
- Да... - сказал Кондратьев. - Да-а... Вот так. Армия что же, будет без начальника штаба?
Жгун ответил ему:
- Главкому нынче необходим не столько начштабарм, сколько настоящий комиссар. Комиссар есть - это товарищ Петрович. Поскольку не все полностью в курсе дела, прочти, товарищ Мещеряков, последний приказ по армии. Прочти весь - от начала до конца.
- "Славной крестьянской Красной Армии главнокомандующий товарищ Мещеряков со штабом шлют сердечное приветствие..." - стал читать Мещеряков. Он читал, Жгун на него смотрел, а он читал все громче и громче... Приказ снова оживал перед ним, снова он этому приказу подчинялся с тем необыкновенным желанием, которое было пережито им нынче утром.
О сапожниках очень громко прочел.
О ротах спасения революции, об окончательном назначении комиссаром армии товарища Петровича.
Петрович, когда о нем читалось, встал, тоже руки по швам... И Жгун опять почему-то встал в это время, и Кондратьев с матросиком Говоровым.
А Брусенков сидел, молчал со странным каким-то и не сразу понятным ожиданием. Но потом Мещеряков понял: Брусенков ждал, нет ли в приказе чего-нибудь и о нем. Не упоминается ли он? Нет, Брусенков не упоминался. Ни хорошо, ни плохо - никак.
- "Наша победа - неизбежна! Светлый день соединения с непобедимой Красной Армией - неизбежен!" - закончил Мещеряков. Подошел к Жгуну, протянул приказ: - Передашь заеланцам.
- Будет сделано.
Они четко козырнули друг другу, стоя "смирно", и Мещеряков вышел в ограду, тотчас направился к Гришке Лыткину.
- Ну, Гриша, какая жизнь? - спросил строго и как будто все еще глядя в лицо Жгуна.
- Распрягать? Распрягать, Ефрем Николаевич? - вместо ответа спросил Гришка и тут же тронул коней. А супонь на кореннике так и не затянул, дуга болталась в гужах туда-сюда. Подъехал к побеленной конюшне.
- Ай-ай, Гриша! Ай-ай! - пристыдил Гришку Мещеряков. - Супонь-то! Дуга-то!
Распрягали вместе, поставили гнедого обратно в конюшню, под беленый потолок... "Что за хозяин жил? - почему-то спрашивал себя Мещеряков, распрягая. - У себя дома над головой так только один белый крест и поставил, а в конюшне на два, а то и на три слоя потолок покрыл известью, даже будто бы с синькой? Что за кони жили под белым потолком?"
Опять похлопал гнедого по теплым губам и сказал ему:
- Ты гляди, негодяй, гляди, гнедой, что мы с тобой едва не сделали? После доказывали бы, что мы - не Куличенки!
Вышли в ограду Довгаль и Петрович.
- Слушай, Мещеряков, - сказал Петрович, уже снова шутка природы, не строгий, не похожий на судью, удивленно помаргивая желтыми ресницами, слушай, а урманный-то главком просит у тебя бумагу!
- Какую?
- Что его армия - это твоя армия. Что назначаешь его командующим северной группой своих войск.
- И все еще за кольт держится?
- Представь.
- Пустая ведь кобура-то... А что ты в ответ?
- Сказал - вряд ли он такую бумагу получит.
- Постеснялся? Больше сказать постеснялся?
- А ты? - вдруг снова осердившись, спросил Петрович. - А ты?
- Я?
- Просидел все чрезвычайное совещание, проморгал. Будто дело тебя не касается, будто не о тебе речь! Ушел в себя, да? А выхватил бы пистолет, в потолок - раз, два! - пальнул. По-партизански! Поставил бы вопрос: либо ты, либо Брусенков! Поставил, вот мы бы все и задумались. Понимаешь ты Брусенкова, знаешь его. Но нету тебя против него! Почему?
- Это потому, что не умею я на подсудимой скамье сидеть, Петрович. Не получается.
Тут вмешался Гришка Лыткин:
- Он-то, Ефрем-то Николаевич, выходил ко мне со штабу, велел запря...
- Гришка! - перебил его Мещеряков. - Мигом в штаб, принеси мне трубку. На подоконнике лежит.
Гришка кинулся, Мещеряков его вернул.
- Отставить, Гришутка! Трубка-то вот она, в кармане оказалась!
Довгаль сказал: