Погоня на машинах в кино – всегда дело непростое. Если герой знает, что его преследуют, то зрителя ждут крутые развороты и бешеная езда по переулкам, тряска по бездорожью и полеты, заканчивающиеся лязгом металла, взрывами и пожаром. Если тот, за кем охотятся, в неведении, возникают другие сложности: светофоры не вовремя меняются на красный, грузовики вклиниваются и загораживают обзор.
Мне пока везет, со мной ничего такого не происходит. Я следую на машине за серебристой «ауди» сержанта Зэйлер. Я проехала мимо нее, направляясь к полицейскому участку, как раз на встречу с ней. Она неслась в обратном направлении на приличной скорости. Я развернулась через две полосы, устроив затор на обеих сторонах улицы, и помчалась следом.
Кажется, сержант меня до сих пор не заметила, хотя я сижу у нее на хвосте от самого центра. В Спиллинге грузовики тебя не обгоняют и обзор не загораживают. Большинство водителей, по-моему, тарахтят потихоньку куда-нибудь в антикварную лавку или на ярмарку ремесел. Торопится только сержант Зэйлер.
И я – поскольку не должна ее потерять. Я стараюсь держаться впритык к ней, если она кого-нибудь обгонит, я тоже успею проскочить.
На второй круговой развязке в конце Хайстрит она сворачивает налево. Эта дорога на Силсфорд, длинная и темная из-за нависающих деревьев с обеих сторон. Я кручу ручку радиоприемника, выискивая что-нибудь громкое, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Сержант Зэйлер снова поворачивает, на этот раз вправо. Я не отстаю. Мы едем по улочке с коттеджами из красного кирпича. Все дома чуть в стороне от дороги, с двориком перед террасой. Красивые дома; фасады некоторых покрашены в яркие цвета: изумрудный, желтый, сиреневый.
Вдоль тротуаров стоят машины, свободных мест почти нет. Сержант Зэйлер небрежно паркуется примерно в центре улицы и выскакивает из «ауди». Я вижу ее лицо, она явно плакала. Меня осеняет: Зэйлер приехала сюда не по работе. Она здесь живет, у нее что-то случилось, и она в неурочный час вернулась домой.
Она хлопает дверцей и, не подумав запереть машину, открывает красную деревянную калитку. Я сижу в машине посреди улицы, в нескольких метрах от нее, но она меня не замечает. Кажется, она вообще ничего вокруг не замечает.
И что мне теперь делать? Если у нее что-то серьезное случилось, семейная беда какая-нибудь, то она не станет со мной разговаривать. И к кому мне обращаться? К детективу Уотерхаусу? Он ни за что не отвезет меня к тебе в больницу, какую бы информацию я ни пообещала ему взамен. Его неприязнь я чувствую каждый раз, когда мы оказываемся рядом.
Нелепые мысли. Сержант Зэйлер – офицер полиции, ответственный за твое дело. У меня есть новые факты, которые она наверняка захочет услышать, даже если у нее горе.
Я паркуюсь на свободном пятачке и возвращаюсь к ее калитке. Дом меньше моего. Как ни странно, я чувствую себя виноватой. Мне казалось, у нее должно быть шикарное жилье – как-никак представитель власти. Хотя я и не всегда подчиняюсь ее власти. Сейчас точно не стану – если она откажется везти меня к тебе. Я не меняюсь, Роберт. Мне важен только ты. Как всегда.
Позвонив в дверь, я не получаю ответа. Сержант Зэйлер не знает, что я приехала вслед за ней и видела, как она вошла в дом. Звоню снова и долго не отрываю палец от звонка.
– Убирайтесь к чертям, – вопит она. – Плевать, кто вы! Оставьте меня в покое!
Я опять звоню. Через несколько секунд вижу сквозь матовое стекло двери ее силуэт. Она открывает и, узнав меня, съеживается. Я не тот человек, которого ей сейчас приятно обнаружить на пороге своего дома. А мне все равно. Отныне мне плевать на чувства людей, и я намерена наслаждаться этим ощущением. Как твоя жена. У меня с ней куда больше общего, чем у тебя, верно, Роберт?
– Наоми… Что вы здесь делаете? – Глаза у Чарли опухшие и полны слез, нос красный.
– Я хотела встретиться с вами. Увидела, как вы уезжаете из участка, и поехала следом. – Ее несчастный вид я будто не замечаю и, по-моему, поступаю правильно.
– Я не на работе, – говорит она.
– Вижу.
– Нет. В смысле… Я сейчас не работаю. Так что придется подождать. – Она пытается закрыть дверь, но я выставляю руку.
– Нельзя ждать. Это важно.
– Тогда найдите констебля Уотерхауса и обратитесь к нему. – Она наваливается всем телом на дверь. Я делаю шаг вперед и оказываюсь в прихожей. – Бешеная! Убирайтесь из моего дома!
– Мне необходимо вам кое-что сказать. Я знаю, что увидела в окно гостиной Роберта и почему у меня был приступ паники.
– Скажите Саймону Уотерхаусу.
– Еще я знаю, почему Джульетта так себя ведет, почему ничего вам не говорит, почему ей все равно, обвинят ее в попытке убийства Роберта или нет.
– Наоми… – Сержант Зэйлер отступает от двери. – Когда я вернусь на работу… пока не знаю, когда это произойдет… то отдам дело Роберта Хейворта. Извините и не принимайте на свой счет, но я не могу больше с вами разговаривать. Не хочу больше ни видеть вас, ни слышать. Теперь вы наконец уйдете?
От ужаса у меня сжимается сердце.
– Что случилось? Роберт?… Он жив?
– Он в том же состоянии. Прошу вас, уходите. Саймон Уотерхаус вас…
– Саймон Уотерхаус смотрит на меня как на марсианку! Прогоните меня сейчас – ни слова не скажу ни ему, ни кому другому. И никто не узнает правду.
Зэйлер выталкивает меня на двор и уже готова захлопнуть дверь у меня перед носом.
– Джульетта не имеет отношения к изнасилованиям! – кричу я. – Если это и бизнес, то она ни при чем!
Зэйлер смотрит на меня. Ждет.
– В том театре было окно! – Я задыхаюсь, глотаю слова. – Я его видела, когда лежала привязанная к кровати. И видела, что было снаружи. Окно находилось совсем близко от меня. Мне сегодня приснился кошмар, и я вспомнила, что увидела за окном. То есть, конечно, я знала, что окно было, – но и только. Я не понимала, что еще что-то видела. Наверное, где-то в подсознании…
– Что вы увидели за окном? – спрашивает сержант Зэйлер.
Я чуть не взвыла от облегчения.
– Небольшой домик. Вроде бунгало. – Я делаю паузу, чтобы наполнить легкие.
– В стране тысячи бунгало. Театр может быть где угодно.
– Нет. Этот домик особенный. Но не в этом дело, – тороплюсь я договорить, пока Зэйлер не передумала. – Я еще раз видела это бунгало. В смысле – уже после той ночи, когда на меня напали. Я увидела его через окно гостиной Роберта. В шкафчике со стеклянными дверцами, среди других глиняных домиков Джульетты. Тот же самый. В окне театра я видела именно его. Он сложен из кирпичей, похожих на камни, если вы понимаете… Кирпичи такого же цвета, как природный камень, и не гладкие. Выглядят шероховатыми на ощупь. Трудно объяснить. Деревянные части выкрашены в темно-синий цвет. Голубая входная дверь с арочным верхним краем…
– … и три окошка над дверью, тоже с арочным верхом?
Я киваю. Не спрашиваю, откуда она знает, – все равно не ответит.
Чарли Зэйлер сдергивает куртку с крючка в прихожей и вынимает из кармана ключи.
– Поехали, – говорит она.
Какое-то время мы едем в молчании. Никто не задает вопросов, никто не отвечает. Слишком много надо сказать, с чего начнем? Добрались до Хай-стрит, свернули налево и мимо бара «Старая часовня» выехали на Чепел-лейн.
Я не хочу тут быть. Тебя здесь нет.
– Свозите меня еще раз к Роберту в больницу, – прошу я.
– Забудьте, – говорит сержант Зэйлер.
– У вас неприятности из-за того, что вы меня к нему провели? Вы поэтому расстроены? Проблемы на работе?
Она смеется. Дом номер три по Чепел-лейн по-прежнему повернут спиной к улице. У меня возникла странная мысль: будто минуту-другую назад твой дом, открытый и гостеприимный, смотрел на мир и отвернулся, только увидев меня. Я знаю, кто ты. Оставь меня.
Сержант Зэйлер паркуется скверно, колесо «ауди» втыкается в бордюр.
– Придется вам показать мне этот глиняный домик, – говорит она. – Мы должны знать, действительно он там или вы фантазируете. Уверены, что паника не повторится?
– Да. Я боялась осознать, что вижу, поэтому мозг и противился. Вчера ночью я справилась с паникой. Видели бы вы мое постельное белье, его точно из бассейна достали.
– Что ж, тогда пойдем.
Мы огибаем твой дом. С понедельника ничего не изменилось – все тот же запущенный сад и тот же впечатляющий вид. Как часто ты стоял здесь на жухлой траве, среди обломков своей семейной жизни, и мечтал сбежать туда, в этот прекрасный пейзаж, такой близкий и такой недоступный?
Я направляюсь к окну. Сержант Зэйлер останавливается рядом, и я показываю ей шкафчик у стены. Домик с голубой дверью с полукруглым верхом стоит на второй полке снизу.
– Тот, который рядом со свечой. – Я смотрю на него, потрясенная не меньше, чем если бы его там не оказалось. Должно быть, внезапное осознание, что ты добился чего-то важного, легко спутать с удивлением.
Кивнув, Чарли Зэйлер прислоняется к стене, вынимает из кармана пачку сигарет, закуривает. У нее побелели губы, да и все лицо какое-то серое. Это глиняное бунгало ей о чем-то говорит, но я боюсь спросить.
Я собираюсь повторить просьбу свозить меня к тебе, когда она произносит: «Наоми…» Выражение ее лица сулит мне новое потрясение.
– Я знаю, где находится это… этот дом. Сейчас я собираюсь сесть в машину и отправиться туда. Человек, который вас изнасиловал, будет там, и я добьюсь от него признания, даже если для этого придется клещами выдирать у него ногти один за другим.
Я молчу. Может, она сошла с ума?
– Высажу вас на стоянке такси, – добавляет Зэйлер.
– Но как… Кто?…
Она уже шагает к калитке. И не собирается мне отвечать.
– Подождите! – кричу я, догоняя ее. – Я поеду с вами.
Я стою точно на том месте, где в понедельник стояла Джульетта. А сержант Зэйлер – на моем месте. Спектакль все тот же, действующие лица другие.
– Плохая идея, для нас обеих, – возражает она. – Для вашей безопасности и душевного самочувствия и для моей карьеры.
Если я это сделаю, если поеду туда и увижу этого человека, то что бы потом ни случилось, мне больше не придется считать себя трусихой.
– А мне плевать, – говорю я.
Сержант Зэйлер пожимает плечами:
– Мне тем более.
– Кто-нибудь видел Чарли?
Гиббс и Селлерс находились совсем рядом, но Саймон от беспокойства крикнул на весь коридор.
– Мы как раз собирались тебя искать. – Селлерс остановился у автомата с напитками рядом со входом в буфет и полез в карман за мелочью.
– С ней что-то не так, – сказал Гиббс. – Только что – я без понятия.
– Ты сообщил ей настоящую фамилию Хейворта?
– Ну да, как раз начал рассказывать…
– Черт! – Саймон потер переносицу, раздумывая. Проблема серьезная. Сколько следует сообщить Селлерсу и Гиббсу? Лорел и Харди[22], чтоб им… Однако сказать придется.
– Начал рассказывать, говорю, и только добрался до того, что Хейворт раньше был Робертом Энгилли, как она умчалась, – продолжал Гиббс. – Выскочила из участка, прыгнула в машину – и по газам. Видок у нее был не очень. Что вообще происходит?
– Я не смог ее найти. И вас обоих, кстати, тоже. У Чарли мобильник отключен, а она этого никогда не делает. Вы же знаете Чарли, она всегда на связи и не уезжает, не предупредив меня куда. Пришлось позвонить ее сестре.
– И? – спросил Селлерс.
– И ничего хорошего. Этот ее отпуск, из которого она сорвалась, – они должны были отдыхать в Испании…
– Должны были? – удивился Гиббс, до сих пор уверенный, что там сержант и отдыхала. Оттуда и прилетела обратно из-за сложностей с делом Роберта Хейворта.
– Отель им не понравился, и Чарли с Оливией улетели в Шотландию, в пансионат «Серебряный холм».
Селлерс дернулся, вскинув голову, какао выплеснулось ему на пальцы.
– Как это – «Серебряный холм»? Пансионат родного брата Роберта Хейворта? Я только что записал его имя, буквально десять минут назад.
– Тот самый, – мрачно подтвердил Саймон. – По мнению Оливии, у Чарли с Грэмом Энгилли… э-э-э… связь.
– Да она там не больше суток провела!
– Знаю.
Саймон не видел нужды передавать остальную информацию, которую узнал от Оливии, – о том, как Чарли придумала себе любовника, чтобы вызвать ревность его, Саймона, как, встретив реального Грэма, ухватилась за шанс превратить фантазию в реальность. Все это для него слишком. На досуге поразмыслит.
А пока он пересказал только существенные факты.
– Наоми Дженкинс дала нам карточку пансионата «Серебряный холм» в понедельник, когда пришла с заявлением о пропаже Хейворта. По ошибке дала, вместо своей визитки. Карточка осталась у Чарли, она мне показывала, что-то такое упоминала о специальном предложении. Отель в Испании оказался паршивым, и она, очевидно, вспомнила о шотландском пансионате.
– Погоди-ка, – вставил Гиббс, протягивая руку. Селлерс вздохнул, но отдал стаканчик с какао. – Выходит, у Наоми Дженкинс была визитка брата Хейворта? А настоящее имя Хейворта она знала? С его семьей встречалась?
– Вряд ли. Дженкинс тоже не отвечает на звонки, но я сомневаюсь, что она знала. Слишком уж она переживала за Хейворта, слишком настойчиво требовала разыскать его. Если бы она знала про его семью – да и о том, что он сменил фамилию, – сообщила бы нам сразу, еще в понедельник.
– Что-то не верится, – покачал головой Селлерс. – Таких совпадений не бывает. Чтобы она носила в сумочке визитку родного брата своего любовника, не догадываясь, чья это визитка? Чушь!
Саймон кивнул:
– А это и не совпадение. Отнюдь. Я только что зашел на сайт «Серебряного холма». Догадайтесь, кто разработчик?
– Кто? – спросил Селлерс.
Гиббс соображал быстрее:
– Лучшая подруга Наоми Дженкинс занимается разработкой веб-сайтов.
– В точку, – подтвердил Саймон. – Ивон Котчин. Она сделала веб-сайт пансионата «Серебряный холм». Как и веб-сайт Наоми Дженкинс. – Он подождал, пока до коллег дойдет, но оба пребывали в недоумении. Мозги у Саймона изощреннее, вот в чем дело. – Слушайте, – продолжал он. – Роберт Хейворт изнасиловал Пруденс Келви. Это нам известно, у нас имеются доказательства. Мы также знаем, что он не насиловал ни Наоми Дженкинс, ни Сандру Фригард. Но кто-то это сделал. Возможно, напарник Хейворта, поскольку обстоятельства почти идентичны.
– Хочешь сказать… его брат, Грэм Энгилли? – догадался Селлерс.
Свое какао обратно он не получил.
– Хотел бы я ошибаться, но вряд ли. Если второй насильник – Энгилли, тогда понятно, откуда он столько знал о Наоми Дженкинс. На сайте имеется и личная информация, и адреса – и домашний, и рабочий. Уверен, так он и выбрал ее в жертвы – из списка предыдущих клиентов Ивон Котчин. Если Ивон разрабатывала сайт Наоми раньше, то могла сама предложить Энгилли взглянуть на свою работу. Своеобразная рекомендация.
– Черт, – вырвалось у Селлерса.
– Пруденс Келви и Сандра Фригард… – начал Гиббс.
– Сандра Фригард – писательница, у нее есть собственный веб-сайт, с личной информацией и фотографиями, как и у Дженкинс. А на сайте фирмы, где работала Пруденс Келви, есть страничка каждого сотрудника, с личной и деловой информацией и фотографией. Вот откуда Энгилли и Хейворт столько узнали о женщинах.
– Наоми Дженкинс изнасиловали до Келви и Фригард, – сказал Гиббс.
– Именно. – Несколько минут назад Саймон пошел тем же дедуктивным путем. – По-видимому, она стала поворотным моментом в бизнесе Энгилли и Хейворта. Они продавали билеты на изнасилование в реале как минимум с 2001 года. Это известно из письма жертвы номер тридцать один. Неясно, каким образом они вначале выбирали жертв, но этот их способ изменился, когда Энгилли заказал веб-сайт своего пансионата. Если Ивон Котчин действительно предложила ему взглянуть на свои работы, включая сайт Наоми Дженкинс…
– Серьезное такое «если», – вставил Селлерс. – А вдруг сайт «Серебряного холма» был сделан раньше, чем сайт Дженкинс?
– Я проверю, – согласился Саймон. – Но думаю, что нет. Грэм Энгилли узнал про Наоми Дженкинс, и ему пришло в голову поискать в Интернете и других потенциальных жертв. Но он не мог нападать только на клиенток Ивон Котчин. Слишком очевидно, а значит, рискованно.
Поэтому они с братом и расширили поиски. Заходили на сайты успешных деловых женщин…
– С фотографиями, чтобы выбрать хорошеньких, – добавил Гиббс. – Твари.
Саймон кивнул.
– Сайт Сандры Фригард разработан «Пегасом». А фирма, где работала Пруденс Келви, нанимала другую компанию – я только что переговорил с секретаршей по телефону.
– И как во все это вписывается сержант?
Селлерс шарил в кармане, искал еще мелочь, но не нашел. Гиббс допил какао, доказательством чему служили пузырчатые коричневые усики.
– К этому еще подойдем. – Саймон предпочел бы оттягивать ответ до бесконечности. – Карточку «Серебряного холма» Наоми Дженкинс получила от Ивон Котчин. Ей и в голову не могло прийти, что владелец пансионата имеет отношение к Роберту Хейворту.
Во взглядах Селлерса и Гиббса читалось недоверие.
– Сами подумайте. Котчин успешно работала с Грэмом Энгилли. Почему бы ему не вручить ей карточки, чтобы она раздавала знакомым и клиентам? Наоми тоже взяла, посчитав (как любой другой на ее месте), что «Серебряный холм» – всего лишь пансионат, сайт которого сделала ее подруга. Откуда ей знать, что родной брат ее женатого любовника – владелец, управляющий и… – Саймон умолк.
– … и тот самый ублюдок, который ее похитил и изнасиловал, – закончил Гиббс.
– Точно. Никаких совпадений. Ни единого. Каждая часть разгадки связана с другой частью: Дженкинс, Хейворт, Энгилли, Котчин, визитка…
– А теперь еще и наш босс. – У Селлерса был встревоженный вид.
– М-да… – Саймон протяжно выдохнул. Казалось, грудь набили песком. – Чарли получила карточку пансионата от Наоми Дженкинс. Она не знала, что Грэм Энгилли как-то связан с Робертом Хейвортом, пока ты не назвал ей настоящего имени Хейворта. – Он посмотрел на Гиббса.
– Твою мать… Как только она услышала, пришла к тому же выводу, что и ты: Энгилли может оказаться вторым насильником. А она с ним спала…
– Поэтому и умчалась. Представляю, в каком она была состоянии.
– Чувствую себя распоследним подонком, – пробормотал Гиббс. – Я ее здорово достал.
– Не только ее. – Селлерс вскинул брови, глядя на Саймона.
– Ну да. Только вы заслуживаете, а она нет.
– Какого черта! Что я тебе сделал? – возмутился Селлерс.
Саймон не страдал отсутствием совести. Многие даже сказали бы, он страдал ее избытком. Он знал, когда виноват. У него за душой не было грехов с именем Криса Гиббса. Зато имелась толстая папка грехов с именем Чарли Зэйлер.
– Я женюсь в июне. Вы оба приглашены. Он, – Гиббс кивком указал на Селлерса, – мой шафер. Который за неделю до моей свадьбы уматывает с любовницей в кругосветку. И кстати, что-то я ничего не слышал о мальчишнике. Видно, просижу один последнюю ночь свободного человека. Буду пялиться в телик, пока мой шафер вытряхивает из чемодана пустые пакетики от презервативов…
– Дай мне шанс, – сконфуженно буркнул Селлерс. – Я не забыл про твой мальчишник. Дел было по самое не могу, сам знаешь, вот и все. – Он покраснел.
– У хера твоего дел по самое не могу, – огрызнулся Гиббс.
– Это подождет, – оборвал их Саймон. – В данный момент нам некогда заказывать стриптизерш и привязывать тебя к фонарному столбу в чем мать родила. Есть заботы посерьезней.
– Короче, что делать-то? – спросил Селлерс. – Куда сержант исчезла?
– Оливия говорит, Чарли оставила ей сообщение на автоответчике с просьбой приехать вечером. Значит, она собиралась быть дома. Я перехвачу ее и поговорю. А пока… – Саймон помолчал, собираясь с духом. Они могут послать его куда подальше. И в этом случае он не стал бы их винить. – Знаю, что не имею права просить вас о таком, но… не подождете с докладом Снеговику?
Селлерс округлил глаза:
– Пруст потолок прошибет, когда узнает… Черт! Наш босс и главный подозреваемый…
– Дело у нее заберут, – сказал Саймон. – Попробую уговорить ее лично сообщить обо всем Прусту. Сложностей не будет, Чарли ведь не дура, – добавил он скорее для собственного спокойствия. – Сейчас она наверняка в шоке, хочет одна побыть, все взвесить.
Ему не хотелось думать, что случится, если до Пруста дойдет раньше, чем он узнает все от Чарли.
– И как, по-твоему, нам ее отмазать? – поинтересовался Гиббс. – Снеговик требует сержанта каждые пять минут. Что отвечать?
– Ничего, потому что вы уже на пути в Шотландию. – К изумлению Саймона, ни один из коллег не усомнился в его праве отдавать приказы. – Тащите сюда Грэма Энгилли и Стефани, его жену. С Прустом я сам разберусь. Скажу, что Чарли уехала в Йоркшир для встречи с Сандрой Фригард. У нас ведь теперь есть ДНК возможного насильника. Сегодня Пруста это устроит. Вы его знаете – за поиски виноватых он берется с утра пораньше. – Глядя на лица Гиббса и Селлерса, он вздохнул: – Есть план получше? Если доложим, что Чарли в самоволке, ей будет только хуже. Ей это надо сейчас?
– Ну а ты чем займешься, – подозрительно спросил Гиббс, – пока мы будем мотаться за подозреваемым по стране телячьего рубца с потрошками?
– Поговорю с Ивон Котчин, а потом с Наоми Дженкинс, если найду.
Селлерс покачал головой:
– Если Снеговик разнюхает, то учить нам детишек противопожарной безопасности в средних школах. Как пить дать.
– Не каркай, – отрезал Саймон. – Чарли знает, во что мы из-за нее вляпались. Через час вернется, вот увидите. По пути в пансионат загляните в «Рыжую корову». Если она там – позвоните мне.
– Слушаюсь, сержант, – ядовито отозвался Гиббс.
– Не до шуток!
Опустив голову, Саймон уставился на свои ботинки. Мысль о романе Чарли с Грэмом Энгилли – возможно, настоящим чудовищем, садистом, насильником – терзала Саймона сильнее, чем он мог себе представить. Словно это случилось с ним, словно это он сам попал в ловушку к Энгилли. Если ему так плохо, то каково Чарли?
По коридору к ним направлялся констебль Мейкин. Все трое замолчали, точно заговорщики.
– Прошу прощения, что помешал, – извинился Мейкин. – Пришла некая Ивон Котчин. Желает поговорить с вами или сержантом Зэйлер. Я отправил ее во вторую допросную.
– Еще одно совпадение, – заметил Гиббс. – Ехать не придется.
– Чего она хочет, сказала? – спросил Саймон у Мейкина. За спиной он услышал голос Селлерса: «Да не забыл я про твой мальчишник. Собирался все устроить. Собираюсь».
– У нее пропала подруга. Она волнуется, потому что, когда видела ее в последний раз, подруга была сильно расстроена. Больше ничего не знаю.
– Спасибо, Мейкин, – кивнул Саймон. – Буду через минуту.
Проводив глазами молодого констебля, он повернулся к Селлерсу и Гиббсу:
– «Пропала, расстроена». Ну, что скажете?
– В смысле?
– Нет, ничего.
Первая мысль Саймона после сообщения Мейкина была настолько нелепа, что повторять ее не имело смысла. Селлерс и Гиббс сочтут его параноиком. Лучше не рисковать.
– Сам не знаю. Но будь я игроком – жалованье поставил бы на то, что это очередное не совпадение.
– Почему она не сказала мне, куда поехала? – Ивон Котчин всхлипнула. – Мы со всем разобрались, она на меня больше не злилась, я точно знаю…
– Вряд ли вы имеете к этому какое-то отношение, – сказал Саймон.
Они и трех минут не беседовали, а он уже устал от того, как Котчин беспрестанно ломала пальцы и кусала губы. Похоже, ее больше волновало, как отсутствие подруги скажется на ней самой. О том, что Наоми может попасть в беду, она вроде бы и не задумывалась.
Саймон только что выслушал от Ивон теорию Наоми Дженкинс о том, что угощение для зрителей театра изнасилований готовил Роберт Хейворт. Саймон готов был согласиться. Это вполне возможно. И реальная причина для Хейворта скрывать от Дженкинс, что он был поваром.
Чего Саймон не мог понять, как ни старался, это с чего бы Хейворту завязывать отношения с Сандрой Фригард и Наоми Дженкинс, если он был в курсе преступлений родного брата. Саймон припомнил записи бесед Наоми и Джульетты – пару часов назад он снова прослушал их вместе с Чарли. Он не видится ни с кем из родных. Роберт был для них черной овцой. Но семейка состоит из серийного насильника, шлюхи, зарабатывающей сексом по телефону, и головореза-расиста…
Саймон боялся спугнуть идею. Если Роберт Хейворт – черная овца среди этих уродов, то не делает ли это его белой овцой? Иными словами – единственным порядочным членом насквозь гнилого семейства?
Он изнывал от желания немедленно поговорить с Чарли. Ее скептицизм – как лакмус для всех его теорий. Нет Чарли – и он будто без половины мозгов остался. Так что ошибка не исключена, но все-таки… вдруг Роберт Хейворт решил разыскать хотя бы кого-то из женщин и попробовать исправить то, что натворил брат?
Чарли спросила бы, почему он просто не обратился в полицию.
Потому что некоторые ни за что на это не пойдут. Сдать брата полиции и опозорить себя на всю страну?
Чем упорнее пытался Саймон стреножить свою идею, тем упорнее рвалась она на волю. Если Роберт знал об изнасилованиях, но не мог сообщить полиции, то наверняка чувствовал себя еще более виноватым. Возможно ли, что он взял на себя миссию утешения жертв Грэма – на свой лад, конечно?
Нет, полный идиотизм. Роберт Хейворт изнасиловал Пруденс Келви. Никаких сомнений.
– Наоми сейчас сама не своя. Может глупостей натворить.
Голос Ивон Котчин вернул Саймона в реальность.
– Ваша подруга оставила записку, – напомнил он. (В отличие от Чарли.) – Хороший знак. Если в ближайшее время она не появится – посмотрим, что можно предпринять.
– Вы примете меня за сумасшедшую, но, боюсь, она поехала в деревню, где вырос Роберт.
– В Оксенхоуп?
Ивон кивнула:
– Ей наверняка хотелось там побывать. Просто так – потому что это место связано с Робертом.
– Наоми знала, что Хейворт – не настоящая фамилия Роберта?
– Что? Нет! Конечно, нет. А как… его раньше звали?
Пора сменить тему.
– Ивон, мне нужно задать несколько вопросов о вашей работе. Не против?
– О работе? Зачем? Как моя работа связана с Наоми или Робертом?
– Извините, я не имею права с вами это обсуждать. Но поверьте мне на слово – ваша информация очень нам поможет.
– Ладно, – после паузы согласилась Ивон.
– Вы создали веб-сайт фирмы Наоми?
– Да.
– Когда?
– Ну… Точно не скажу. – Она заерзала на стуле. – Ах да. В сентябре две тысячи первого. Я запомнила, потому что как раз когда начала заниматься ее сайтом, услышала о самолетах, которые врезались в башни Всемирного торгового центра. Страшный день. – Ее передернуло.
– И когда закончили?
– В октябре. Быстро управилась.
– Вы также разработали веб-сайт пансионата «Серебряный холм», что в Шотландии?
Ивон удивленно распахнула глаза, губы дрогнули – явно хотела снова поинтересоваться, к чему все эти вопросы.
– Да.
– Вы знакомы с владельцем, Грэмом Энгилли? И поэтому получили заказ?
– Лично не знакома. Он друг моего отца. А что?… У Грэма проблемы?
– Уверен, он в полном порядке, – ответил Саймон, не заботясь о том, что Котчин уловит угрозу в его тоне. – Помните, когда делали ему сайт? («Может, случилась другая трагедия мирового масштаба»?) До сайта Наоми или после?
– До, – ни секунды не колебалась Ивон. – Задолго до того, как занялась сайтом Наоми. За год или даже два… Примерно так.
Саймон разочарованно поморщился. Прощай версия, что Грэм Энгилли зашел на сайт Наоми Дженкинс, чтобы оценить работу Ивон. В этом Саймон ошибся. В чем еще?
– Уверены? Наоборот не могло быть – сначала сайт Наоми, а позже – Энгилли?
– Нет. Веб-сайт Наоми я сделала гораздо позже, чем сайт Грэма. У меня сохранились старые ежедневники, они дома… то есть в доме Наоми. Если хотите, могу найти точные даты.
– Очень обяжете, – сказал Саймон. – Кроме того, нам необходим полный список всех разработанных вами веб-сайтов.
– Я не имею отношения к тому, что случилось! – не выдержала Ивон.
– Мы вас ни в чем не обвиняем. Но список необходим.
– Ладно. Мне нечего скрывать…
– Знаю. Имя Пруденс Келви вам что-нибудь говорит?
– Нет. Кто это?
– А Сандра Фригард?
– Нет.
«Очень похоже, что это чистая правда».
– Ясно. Нас в особенности интересуют деловые женщины, владелицы собственных фирм – как Наоми Дженкинс, – для которых вы создавали веб-сайты. Кого-нибудь припоминаете?
– Пожалуй… – Ивон задумалась. – Мэри Стакнивски. Донна Бейли.
– Певица?
– Да. О других вы вряд ли слышали. Была одна клиентка – владелица брачного агентства. Еще одна занималась лепкой, она дочь моей…
– Джульетта Хейворт?! – У Саймона волосы зашевелились.
– Это жена Роберта! – возмутилась Ивон. – Что вы такое говорите! Я никогда не стала бы с ней связываться. Наоми вздернула бы меня на ближайшем фонарном столбе и пристрелила как предательницу…
– Как насчет Хэзлхерст? Джульетта Хэзлхерст? – оборвал ее Саймон. – Делала глиняные домики?
Ивон вытаращила глаза.
– Да… – простонала она. – Она лепила домики. Ее сайт был моим первым. Она как-то?… Ее тоже звали Джульетта. Это?…
– Вопросы задаю я, Ивон. Как вы познакомились с Джульеттой Хэзлхерст?
– Вообще-то я с ней не знакома. Ее мама, Джоан, нянчила меня, пока сама дочку не родила. Мы с ней все эти годы связи не теряли. Джоан как-то обмолвилась при моей маме, что ее дочери нужно сделать веб-сайт…
– Итак, сайт Джульетты – ваш первый? Вы создали его до сайта Грэма Энгилли?
– Да.
– А вы случайно не предлагали мистеру Энгилли зайти на сайт Джульетты, чтобы он оценил ваши возможности?
Ивон покраснела, над верхней губой проступили капли пота.
– Да…
«Наоми вздернула бы меня на ближайшем фонарном столбе…» Второй раз всплывает этот фонарный столб. Первый раз он сам его помянул – в связи с мальчишником Гиббса, о котором забыл Селлерс. С какой, спрашивается, стати Гиббс так раскипятился? Нормальный мужик вряд ли захочет, чтобы его привязывали голым, как бывает на этих самых…
Сердце Саймона остановилось с визгом тормозов и тут же с толчком завелось вновь. Проклятье!
Извинившись, он вышел из комнаты, на ходу вынимая мобильник. Кое-что стало до ужаса очевидно. Первое, хотя и наименее важное: весь отдел отныне должен в ноги Крису Гиббсу кланяться за его обидчивость, как бы тот ни доводил их все последние недели.
– Заверну на следующую станцию техобслуживания, – говорит Чарли Зэйлер. И добавляет быстро: – Вы не против? – Голос у нее сдавленный.
На меня она не смотрит, ни разу не посмотрела с тех пор, как тронулись. Разговаривает, уставившись вперед, будто по мобильнику с гарнитурой общается с далеким собеседником.
– Я подожду в машине.
Мне бы сейчас залезть в металлический ящик, чтобы не видел никто. Я совершила ошибку. Здесь мне делать нечего. Откуда мне знать, что она говорит правду о том человеке и о месте, куда мы едем?
Если я снова его увижу, то это должно произойти не на его территории, а в полицейском участке.
В глубине сознания зарождается паника. Все неправильно. Надо сказать сержанту Зэйлер, чтобы остановила машину и высадила меня прямо сейчас, на обочине шоссе. Выехали мы ясным днем, но прошел час, и небо стало светлосерым, с темно-серыми мазками. Ветер свистит, швыряя косые струи дождя в лобовое стекло.
Я представляю, как мокну и мерзну на обочине, – и ни о чем не прошу Зэйлер.
Слышу тихий ритм разметки-указателя под колесами и поднимаю голову. Мы проезжаем синие знаки с белыми полосами: три, две, одна. Язык автострады. Ты как-то сказал, что расслабляешься на дорогах, даже в плотном потоке машин.
– У шоссе особый ритм, – сказал ты. – Все они куда-то ведут. – Твой напряженный взгляд спрашивал, осознаю ли я то, что для тебя так важно. – Они волшебные, как дорога из желтого кирпича для взрослых. И они прекрасны.
Я возразила, что большинство с тобой не согласится.
– Глупцы, – сказал ты. – Нет зрелища более впечатляющего, чем длинная серая полоса автострады, уходящая вдаль. Нет такого места, где я хотел бы быть больше, чем на шоссе. Только здесь, с тобой.
Я встряхиваю головой, отбрасывая воспоминания.
На непозволительной скорости сержант Зэйлер влетает на парковку станции техобслуживания. Я не отрываю взгляда от своих коленей. В окно смотреть боюсь – вдруг увижу красный грузовик, похожий на твой? Заходить внутрь боюсь – вдруг кафе здесь такое же, как в Роундесли-Ист-Сервис? Я поперхнулась на вдохе от мысли, что здесь может быть и «Трэвелтел».
– Выйдите, – угрюмо предлагает сержант Зэйлер, выбираясь из машины. – Вам не помешает размять ноги, глотнуть кофе. В туалет сходить, наконец. – Последние слова относит ветер.
– Вы кто, моя мамочка?
Зэйлер пожимает плечами и хлопает дверцей. Я закрываю глаза. Жду. Думать не могу. Пытаюсь найти светлое пятно в мозгу, но батарейка села. Через несколько минут слышу, как открывается дверь машины. Меня тошнит от запаха кофе и сигарет. Голос Чарли Зэйлер произносит:
– Человека, который вас изнасиловал, зовут Грэм Энгилли. Он родной брат Роберта.
Комок желчи поднимается к горлу. Грэм Энгилли. Где я слышала это имя?… Точно!
– «Серебряный холм». – Не знаю, как мне удалось выдавить эти слова.
– Тот театр… со зрителями за столом… не театр, а одно из шале.
Я открываю глаза:
– Уверена, что театр. Сцена, занавес…
– Главная спальня шале расположена в мезонине. Это нечто вроде комнаты без стен. Помост квадратный, который легко принять за театральную сцену. Мезонин огражден с трех сторон, и занавеску можно задернуть, если хочешь уединиться.
Она говорит, и перед моими глазами встает картинка. Чарли Зэйлер права. Вот что я никак не могла вспомнить о занавесе. Он не с потолка свисал, а был прикреплен к перилам. Если бы я не была привязана к кровати, если поднялась бы, то смогла бы заглянуть поверх его края.
«Серебряный холм». Пансионат в Шотландии. Реальный пансионат, где люди отдыхают, развлекаются. Куда я хотела поехать с тобой, Роберт. Неудивительно, что ты ужаснулся, когда я забронировала там шале.
– Моя подруга Ивон разработала их вебсайт, – говорю я. – Знаете, между мной и зрителями деревянного ограждения не было. Только горизонтальная металлическая рейка, огибающая сцену с трех сторон.
– Возможно, шале немного отличаются друг от друга. Или же тот дом не достроили.
– Именно. На окне не было занавески, и плинтус был не покрашен. – Почему мне это до сих пор не приходило в голову?
– Что еще можете рассказать? – спрашивает сержант Зэйлер. – Я знаю, Наоми, вы чего-то недоговариваете.
Я снова опускаю голову, снова смотрю на колени. Нет, я не готова. Откуда она знает Грэма Энгилли? Она была в пансионате «Серебряный холм»? Что-то здесь не так…
– Прекрасно. Тогда давайте поговорим о погоде. Мерзкая, не правда ли? Странно, как вы в нашей стране зарабатываете на жизнь солнечными часами. Изобретатель дождевых часов станет миллиардером.
– Дождевых часов быть не может.
– Знаю. Несу всякую чушь. – Чарли Зэйлер закуривает, приоткрывает окно. В щелочку врывается холодный ветер, плюет мне в лицо влагой. – А что вы думаете о декоративных солнечных часах?
– Я против них. Не так уж сложно сделать настоящие. Солнечные часы, которые не показывают время, – не часы. Просто мусор.
– Зато дешевле настоящих.
– Потому и дешевле, что мусор.
– Мой шеф мечтает завести солнечные часы во дворе участка. Но начальство не желает раскошелиться.
– Я для него сделаю, – слышу собственный ответ. – Заплатит сколько сможет.
Чарли Зэйлер удивляется:
– Зачем? И не говорите, что из любезности ко мне, – не поверю.
– Сама не знаю. – Может, если пообещаю сделать что-нибудь для ее шефа, то останусь в живых после этой поездки? А если буду верить, что останусь в живых, – может, так и выйдет? – Какие часы он хочет?
– На стену.
– Я сделаю бесплатно, если вы отвезете меня в больницу к Роберту. Мне обязательно нужно его увидеть, а без вас не пропускают.
– Он же вас прогнал. И он насильник. Зачем вам его видеть?
Она никогда не поймет. Никто не поймет правды. Только я. Потому что я тебя знаю, Роберт. Как бы ты ко мне ни относился, я очень хорошо тебя знаю.
– Джульетта Хейворт не связана с изнасилованиями, – говорю я вместо ответа на ее вопрос. – Неважно, для чего их совершали – ради извращенного удовольствия или ради денег, – но Джульетта ни при чем.
– Откуда вам знать? – Взгляд Чарли Зэйлер, оторвавшись от дороги, впивается в меня.
– Ничего, что вы сочли бы доказательством, у меня нет. Но я уверена.
– Ну да, – скептически тянет она. – Джульетта просто догадалась, как выглядело шале, которое вы видели в окно? Догадалась – и слепила копию, верно? Наитие свыше. Она вовсе не устраивала реалити-шоу с помощью Грэма Энгилли и своего мужа и вовсе не поэтому точно знает, где происходили изнасилования.
– Я сказала, что она не причастна к изнасилованиям, но не говорила, что она не видела самого шале.
– То есть… по-вашему, Грэм Энгилли попросил Джульетту сделать копию шале, не объясняя, что там происходило? – Яростно затягиваясь, Чарли пытается разбить мою теорию. – Господи, да она ведь в точности описала нам, что с вами случилось! Она догадалась, что вы обвинили Роберта в изнасиловании, и пересказала все детали! Откуда ей знать, если она не завязана?
Поверить не могу, что до сержанта до сих пор не дошло. Кто из нас детектив? Но она не знает тебя, Роберт, потому и не догадалась до сих пор. Со мной было то же самое, когда я в первый раз говорила с Джульеттой в комнате для допросов. Тогда твоя жена знала тебя лучше, чем я.
Тогда. Но не теперь.
– Джульетта описала вам в деталях, что произошло со мной, потому что с ней тоже это произошло. – Я это вслух произнесла? Похоже, да. – Тот человек… Грэм Энгилли… он и ее изнасиловал.
– Что?
Чарли Зэйлер сворачивает к обочине, я зажмуриваюсь от визга тормозов.
– Сами подумайте, сержант. У всех женщин, которых изнасиловал Грэм Энгилли, был успешный бизнес. У Джульетты тоже – до нервного срыва. Собственно, причиной срыва и стало изнасилование. Ее привязывали к той же кровати на той же сцене… или мезонине, неважно. Зрители тоже были, тоже ели и пили. С той кровати, в то самое окно она увидела шале. И слепила копию. Поставила в шкафчик в своей гостиной.
– Продолжайте, – говорит Чарли Зэйлер.
– Она не знала, что Роберту известно о произошедшем с ней, поэтому и не боялась, что домик с голубой арочной дверью покажется ему знакомым… Как и я, Джульетта никому не рассказала об изнасиловании. Ей было стыдно. Кому хочется из успешной женщины, которой многие завидуют, превратиться в объект жалости? Поверьте, на это нелегко решиться.
– Однако Роберт все знал с самого начала, верно? И встреча в видеомагазине не была случайной.
– Нет. Как и наша с ним встреча в Ист-Сервис. Должно быть, он неделями за нами следил, если не месяцами. И за Сандрой Фригард. Вы ведь сказали, что она стукнула его машину? Он оказался так близко, потому что следил за ней. Та к у них сложилось: Грэм насиловал нас, а Роберт выслеживал, пока не устраивал так называемое случайное знакомство.
– Зачем? – Чарли Зэйлер наклоняется ко мне, словно надеется, оказавшись ближе, выжать из меня ответ. – Зачем ему отношения с жертвами брата?
Я молчу.
– Наоми, вы должны сказать. Я могу предъявить вам обвинение в препятствовании следствию.
– Да хоть в государственной измене. Плевать мне.
Чарли Зэйлер вздыхает.
– Что скажете насчет Пруденс Келви? Она не вписывается в схему. Роберт изнасиловал ее, и она его видела, до того как он надел на нее маску. Ее он выслеживать не мог. С ней завязать роман он не мог.
– Джульетта пыталась убить Роберта, потому что обнаружила, что он знал об изнасиловании с самого начала. Думаю, она смогла выйти за него – и вообще общаться с ним – по одной-единственной причине: она была уверена, что он ничего не знает и никогда не узнает. В его глазах ее не… осквернили. Она была чиста, она была прежней. Но Роберт знал. Обнаружив это, Джульетта поняла, что он лгал ей все эти годы, заставил думать, что она хранит свое унижение в секрете, а на самом деле… – Я сглатываю, пытаюсь унять дрожь в груди. – Она решила, что он насмехался над ней за ее спиной, что их отношения были издевательством. Благодаря ее тайне Роберт получил власть над женой. Власть, которой мог в любую минуту воспользоваться – или придерживать, сколько ему захочется. Он мог сказать ей о том, что знает, в удобный для него момент. А мог вообще не говорить.
Чарли Зэйлер сдвигает брови.
– Так было – или так показалось Джульетте?
– Я объясняю, почему Джульетта хотела убить Роберта.
Она кивает.
– Больше я с ней говорить не стану, – добавляю я. – С Джульеттой. Никаких бесед больше не будет.
Твоя жена не в себе, Роберт. Впрочем, ты и так знаешь, верно? До сих пор она своими намеками, точно хлыстом, гнала меня к правде. Если продолжать наши встречи, она даст волю откровенности и ненависти. Начнет рассказывать о том, как… а я этого не хочу. Когда я снова увижу тебя, то поведаю, что открылось моей душе и сердцу, а не то, что мне сообщили. В этом большая разница. Разница между силой и бессилием. Ты понял бы, я знаю, даже если сержант Зэйлер не поймет.
– А как Джульетта обнаружила, что Роберт знает? – спрашивает она. – Это вам тоже известно?
Салон машины полнится неуютным молчанием, которое я не собираюсь нарушать.
– Хватит скрытничать, Наоми! Господи! Откуда она узнала? Зачем Роберту встречаться с женщинами, которых изнасиловал его брат? Зачем? – Она постукивает ногтями по приборной доске. – Между прочим, все, что вы мне только что рассказали о Джульетте, точно так же может относиться и к вам. Вы не подозревали, что Роберт знал о вашем изнасиловании, верно? Однако он знал. Быть может, это вы чувствуете, что он насмехался над вами, наслаждался ощущением своей власти, манипулировал вами. Возможно, вы хотите отомстить, потому и просите меня отвезти вас в больницу – завершить начатое Джульеттой.
– Роберта я хочу увидеть, потому что мне нужно с ним поговорить. Объяснить кое-что. Это личное, только между ним и мной.
Только мы с тобой, Роберт, и никого больше. Только этого я всегда хотела.
Они приехали, когда день уже угасал. Не остановившись на пятачке для гостевых машин, Чарли рванула дальше, по траве, прислушиваясь к шуршанию и толчкам под днищем. Ногу с педали газа она не снимала. Сейчас она знала только одно: надо двигаться вперед, смотреть вперед – и никаких посторонних мыслей. Сколько раз она изумлялась и жертвам, и преступникам: как им удалось?… Теперь она поняла. Фокус в том, чтобы любыми средствами не увидеть полной картины. Увернуться от очевидного.
Чарли нажала на тормоз, только оказавшись перед голубой дверью с закругленным верхом – входной дверью шале, которое она снимала с Оливией. Не так давно, прислонившись к стене дома, она затягивалась сигаретой и по мобильнику говорила с Саймоном. А Грэм ждал ее в постели. Легко было бы подумать: «А теперь…» Но Чарли в эту ловушку не попадет. Начнет думать о прошлом в связи с настоящим и будущим – развалится на части, а такого допустить нельзя. Она приехала, чтобы вытрясти правду из Грэма и Стеф. Вот на этом и надо сосредоточиться.
Неровное дыхание рядом напомнило Чарли, что она в машине не одна.
– Это он, – сказала Наоми. – Тот самый дом, который я видела в окно. А здесь все… случилось. – Она показала на соседнее шале, побольше, чем то, где останавливались Оливия с Чарли, с прямоугольной дверью фисташкового цвета и такими же оконными рамами.
Спрашивать, уверена ли она, не имело смысла: Наоми оглядывалась, цепляя все вокруг пристальным взглядом, словно старалась запомнить каждую деталь для какой-то неведомой цели в будущем. Что испытывала бы сейчас Чарли, если бы Грэм ее изнасиловал? Если бы все не произошло так, как произошло, и она не лезла бы из кожи вон, чтобы соблазнить его…
Чарли вздрогнула от громкого стука в стекло. Костяшки пальцев, несколько браслетов, ярко-розовые ногти. Стеф.
– Кто это? – Похоже, Наоми была близка к панике.
Приехать сюда – большая ошибка. Еще одна. Не в том сейчас Чарли состоянии, чтобы допрашивать Стеф или поддерживать Наоми. Надо позвонить Саймону, решила она, и тут же: нет, не могу. Он наверняка знает. Быть того не может, чтобы до сих пор не знал. Чарли опустила окно, и холодный воздух ворвался в салон. Наоми вжалась в сиденье, обхватив себя руками.
– Какого черта ты делаешь? – заорала Стеф. – Здесь нельзя ставить машину. И ездить по траве нельзя!
– Отвали! – рявкнула в ответ Чарли.
Стеф пожевала щедро намазанную блеском верхнюю губу и процедила:
– Где Грэм?
– Об этом я тебя хочу спросить.
– Не строй из себя дурочку. Он у тебя! Я думала, вы с ним весело проводите уик-энд вдвоем. По крайней мере, так он мне сказал. Неужели по дороге еще на кого-то запал? Очень в его духе. – Она скрестила на груди руки.
«Похоже, не врет».
– Так его здесь нет? – уточнила Чарли.
– Лично я думаю, что он в твоем доме. Короче – чего надо?
Полный ужаса взгляд Наоми прожигал кожу Чарли. Чтобы не смотреть на нее, Чарли не отрывала глаз от Стеф. Конечно, надо было рассказать Наоми о своих отношениях с Грэмом, – ясно же, что Стеф проговорится. Но мыслить вперед даже Чарли, с ее талантом саморазрушения, сейчас не могла.
Открыв дверцу, она выбралась на холод. Дождь закончился, но трава и крыши машин на парковке были мокрыми, а стены шале в темных разводах. Воздух, казалось, напитался влагой.
– Поговорим в офисе, – предложила Чарли. – Чтобы ваших гостей не тревожить.
– Не о чем мне с тобой разговаривать, – огрызнулась Стеф.
Наоми тоже вышла из машины, бледная и мрачная. Под пристальным взглядом Чарли ярость на лице Стеф сменилась очевидным потрясением.
– Узнала?
– Нет.
«Слишком быстрый ответ».
– Узнала, узнала. Грэм ее изнасиловал, вот в этом шале. – Чарли махнула рукой в сторону дома. – При зрителях. Они еще и поужинали. Держу пари, ты и готовила свои знаменитые домашние блюда.
– Не понимаю, о чем речь.
Стеф раскраснелась. Лгунья из нее неважная, уже кое-что, расколоть будет нетрудно, решила Чарли.
– Она меня не видела, – сказала Наоми. – И я ее не видела. Как она может меня узнать?
– По фотографиям, которые Грэм снял на ваш мобильник и переслал на свой, – ответила Чарли.
Стеф моргнула. Возможно, хотела забыть эту деталь, отметила про себя Чарли.
– Я права, Стеф? Уверена, у вас тут найдется немало снимков. Тебе хватит дури оставлять сувениры на память, а Грэму уж точно хватит самонадеянности. Отвечай, где фото Наоми и других женщин? В офисе? Посмотрим?
– Ничего ты не посмотришь! Без ордера не имеешь права! Убирайся! Больше мне делать нечего, как болтать со шлюхой. У него таких знаешь сколько?
Ударом Чарли сбила Стеф с ног. Та привстала на четвереньки, попыталась завопить, но Чарли сжала ей шею.
– Вы можете ее убить, – прошептала сзади Наоми.
Наверное, это было предупреждение, хотя и как совет сгодилось бы.
– Ты знаешь, что за тварь твой муж, не так ли? – Чарли склонилась к самому лицу Стеф. – Ты знаешь об изнасилованиях. Это ты готовила еду для зрителей, да и билеты, наверное, ты продавала. Возможно, ты всем управляла, включая пансионат, официальную часть вашего бизнеса.
– Нет, – прохрипела Стеф, хватая ртом воздух.
– Почему вы сменили шале на грузовик Роберта Хейворта? Боялись, что кто-нибудь из жертв узнает пансионат? Или кто-то из гостей услышал крики среди ночи и начал задавать вопросы? – Чарли с наслаждением вонзила ногти в шею Стеф.
– Отпусти! Отпусти меня! Больно! Я не знаю, о чем ты говоришь.
– А ты знала, что Роберт сменил фамилию с Энгилли на Хейворт? – Губы Чарли почти касались уха Стеф. – Знала? – проорала она. Как же приятно выпустить пар.
– Да. Я дышать не могу…
– Почему он сменил фамилию?
– Чарли, ради всего святого, вы и вправду ее задушите!
Чарли не обратила внимания на Наоми. Ей не нужны были ничьи советы. Слишком запоздали они.
– Почему Роберт сменил фамилию? – повторила она, чувствуя под пальцами лихорадочный пульс.
– Они… с Грэмом… поругались. Больше не разговаривали. Роберт… Я не могу дышать! – прохрипела Стеф. Чарли ослабила хватку, но лишь чуть-чуть. – Роберт не хотел иметь ничего общего со своей семьей.
– Из-за чего они поругались?
– Не знаю, – прокашляла Стеф. – Это их дела. Я не влезала.
Чарли воткнула ей кулак в живот.
– Ты-то не влезала? Черта с два! Хочешь, забью тебя до смерти на глазах у зрителей? Каково это, по-твоему? Почем билеты продавала бы на такое шоу? Сандру Фригард помнишь? Вижу, что помнишь. А Джульетту Хэзлхерст? Пруденс Келви? Хотя Пруденс изнасиловал Роберт, а не Грэм. Почему? Ведь остальных насиловал Грэм?
Схватившись за живот, Стеф со стоном повалилась на бок.
– Ничего не скажу, пока не поговорю с мужем.
– Не придется тебе с ним поговорить, гадина. Ни сегодня, ни в ближайшее время. Думаешь, мы вам меблированную камеру на двоих приготовили, чтоб вы поиграли в счастливое семейство?
– Я ничего не сделала. Я ничего не знаю. Я ничего плохого не сделала! Ничего!
Чарли достала из машины сумку, оттуда сигареты, закурила.
– Да ну! Какое это, должно быть, замечательное чувство – знать, что ты ничего плохого не сделала.
Стеф не пыталась встать на ноги.
– Что со мной будет? Я не виновата! Ты сама видела, как Грэм со мной обращается.
– Ты не виновата?
Чарли жадно затянулась, никотин ее успокаивал.
Стеф ткнулась лицом в ладони.
У Чарли возникло желание пнуть ее хорошенько, и она не стала противиться.
– Хочешь гнить остаток жизни в тюрьме? На здоровье. Продолжай все отрицать. Но если хочешь пожить на свободе – есть варианты.
Ну да, как же, раскатай губу. Вот только эта бестолочь Стеф может купиться на обещание вытащить ее из подобной пакости. Если она замешана в организации изнасилований, если наживалась на них, то отправится за решетку надолго. Чарли не сомневалась, что в офисе пансионата и дома у Грэма и Стеф полным-полно доказательств их преступлений. В самых страшных кошмарах им не могло привидеться, что их схватят, – Чарли поняла это по глазам Стеф, по тому, как она себя вела. Наверняка Грэм клялся, что опасности никакой, что у него все под контролем.
Что ж ты за стерва безмозглая, если поверила ему?
Стеф обратила к ней лицо, перемазанное соплями вперемешку со слезами.
– Какие варианты?
– Мне нужно фото Грэма. И ключи от этого шале, – она кивнула на дом с фисташковой дверью. – Наоми должна опознать насильника и место происшествия. Когда опознает, пойдем с тобой в офис и ты ответишь на все мои вопросы. Соврешь хоть самую малость – и я постараюсь, чтобы ты угодила в самую хреновую тюрьму.
Чарли блефовала напропалую. На деле полиция не имеет никакого касательства к выбору места заключения. Стеф вполне могла попасть на новый шикарный курорт категории D в Комбингэме. Весь отдел называл эту тюрьму курортом, потому что вместо камер там уютные, прекрасно обставленные комнаты и кормежка, по слухам, приличная.
Стеф поплелась, спотыкаясь, к хибаре, где размещался офис. Ее юбка насквозь промокла сзади. И дело не в том, что она лежала на мокрой траве. Чарли не сомневалась, что Стеф еще и обмочилась. Но жалости она не чувствовала. Не было в ней и следа сострадания к Стеф.
– Может, Грэм ее заставил? – пролепетала Наоми. – Может, она действительно ничего не знает?
– Знает. И никто ее не заставлял. Разве вы не чувствуете, когда вам врут?
Наоми потерла ладони, подышала на пальцы.
– Вы с Грэмом… – осторожно начала она.
– Об этом мы говорить не будем, – оборвала ее Чарли. При всем желании Наоми не могла выбрать сейчас худших слов.
Дверь сторожки открылась, вышла Стеф, двинулась к ним уже более уверенным шагом.
Она переоделась в спортивные штаны и кроссовки. В руках она держала фото. Наоми съежилась.
– Это всего лишь снимок, – сказала Чарли. – Он вас не тронет.
– А теперь вы – психоаналитик? – огрызнулась Наоми. – Обойдусь без вашего вздора. Думаете, мне приятно видеть его лицо, даже после стольких лет? А вдруг он вернется? Не уверена, что вынесу все это. Давайте уедем.
Чарли покачала головой.
– Мы уже здесь, – ответила она, словно это было необратимо. Собственно, так она себя и ощущала: что застрянет здесь навсегда, в пансионате «Серебряный холм», по щиколотку в мокрой траве, что колет ноги сквозь колготки.
На лице Стеф был по-прежнему написан ужас. Не успев подойти, она уже сыпала словами:
– Я не знала, что они насиловали женщин! Грэм говорил, что это актрисы и просто изображают напуганных жертв. Как и я когда-то.
– Как и ты?!
Чарли выдернула снимок из пальцев Стеф и протянула Наоми. Та взяла, посмотрела и быстро сунула назад. Чарли безуспешно пыталась поймать ее взгляд. Наоми смотрела вдаль, на лес. Чарли спрятала фото в сумку и швырнула ее на переднее сиденье машины. Находиться рядом с Грэмом, пусть даже это всего лишь фотография, ей было невмоготу. Но почему молчит Наоми? Узнала она в Грэме своего насильника или нет?
– Чаще всего я играла жертву, – задыхаясь, частила Стеф. – Грэм привязывал меня к кровати, я должна была плакать и вырываться. Знаете, так утомительно, я ведь еще кучу всего делала – в шале убиралась, принимала гостей, отвечала…
– Заткнись. – Чарли протянула руку: – Ключ. Жди нас в офисе. И больше ничего, уяснила? Даже не пробуй звонить Грэму на мобильник. Хоть кому-нибудь позвонишь – я узнаю у оператора. Мне это раз плюнуть. Одно неверное движение – и следующие двадцать лет ты проведешь в грязной вонючей камере. Выйдешь старухой, да и тогда тебя кто-нибудь на улице прирежет. («Если бы. Но пусть дрожит от страха».) Пособниц насильников, знаешь ли, никто не любит.
Стеф отдала ей ключ и, шмыгая носом, потащилась обратно к сторожке.
– Это он? – обратилась Чарли к Наоми.
– Да.
– Откуда мне знать, что сейчас вы говорите правду?
«Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что лжешь».
Наоми повернулась, и Чарли увидела, что лицо у нее белое до прозрачности.
– Не хочу, чтобы это был он, – едва слышно сказала Наоми. – Не хочу говорить «да». В каком-то смысле не знать было легче. Но… это он. Этот человек меня изнасиловал.
– Тогда давайте разберемся с шале.
Чарли зашагала к дому, зажав ключ между большим и указательным пальцем, готовая проткнуть любого, кто посмеет встать на ее пути. Резко остановилась: Наоми не сделала ни шага.
– Ну?
Наоми посмотрела на маленькое окошко.
– Зачем мне туда идти? Я уверена, что это то самое место.
– Вы, может, и уверены, а я нет. Извините, но в своем заявлении вы сообщили, что не видели дома снаружи. Та к что придется зайти внутрь.
Она открыла замок, ступила в темноту и нащупала на стене панель с выключателями. Вспыхнули лампы. Шале оказалось копией домика, в котором ночевали они с Оливией, разве что чуть побольше. Сейчас здесь никто не жил – ни одежды, ни чемоданов. Ничего лишнего, и безукоризненная чистота. Темно-красный занавес на перилах, ограждающих мезонин, был отдернут, и Чарли увидела деревянную кровать с резным желудем на верхушке каждого из столбиков по углам.
Из-за спины донеслось хриплое дыхание. Чарли обернулась. Наоми трясло точно в лихорадке. Чарли поднялась по ступеням, думая о том, что Грэм, вероятно, и выбрал именно эту кровать, поскольку к ней проще привязывать жертву. К горлу подступила тошнота.
– Давайте уйдем отсюда, – раздался снизу молящий голос Наоми.
Чарли хотела ответить, и в этот миг свет погас.
– Кто здесь? – крикнула она одновременно с воплем Наоми:
– Чарли!!!
Щелкнула, закрываясь, входная дверь.
Нас окружает темнота, страшнее которой ничего не может быть. Темнота такая, что в душе мигом поселяется уверенность, что тебе из нее никогда не выбраться.
Но длится это какие-то секунды. Раздается легкий гул, и в следующий миг я снова вижу интерьер шале. Но смутно: все вокруг серое. «Черт!» – раздается мужской голос. Я различаю две фигуры. Одна массивная и высокая, вторая помельче и пониже. Силуэт покрупнее мог бы принадлежать тебе, Роберт. На миг я убеждаю себя, что это ты, и сердце мое замирает от счастья. Я больше не помню ни о ДНК, ни о твоей лжи, ни о том, что ты сменил фамилию, ни о твоем брате-насильнике. Во всяком случае, я не сразу об этом вспоминаю. Зато твои поцелуи, прикосновения твоих губ – они здесь, со мной. Как и твои безжалостные слова, отсылающие меня прочь. Я гляжу на твой силуэт и думаю о том, что потеряла тебя.
В комнате становится светлее. Гул издавал реостат регулировки яркости. В шале нет ни тебя, ни Грэма Энгилли. Ноги у меня дрожат, плечи словно придавлены тяжестью. Передо мной констебли Селлерс и Гиббс.
– Что за мать вашу?! – орет Чарли Зэйлер. – У меня чуть сердце не выскочило!
Я жду, что Гиббс, по своему обыкновению, окрысится, но он словно растерял всю свою свирепость.
– Извините, – говорит он. – Случайно задел выключатель.
Зато Селлерс сегодня не в настроении.
– Что ты вытворяешь? – рычит он. – Умотала без единого слова. А как нам перед Прустом отчитываться, подумала?
Чарли не отвечает.
– Включи мобильник и позвони Уотерхаусу, – говорит Селлерс. – Он там как на сковородке. Весь извелся из-за тебя, а еще ему придется что-то наврать Снеговику. Даже муж, у которого любимую жену похитили, так не переживал бы. Я даже не представляю, каких дров он там наломает, если ты не объявишься в ближайшее время.
Чарли издает странный звук, будто слова Селлерса удивили ее. Или разозлили.
– Где Энгилли? – спрашивает Гиббс.
Чарли смотрит на меня, потом на коллег.
– Обсудим это наедине. Наоми, подождите нас здесь. – На полпути к двери она останавливается: – Или вам будет комфортнее снаружи?
Три пары глаз смотрят на меня. Я не хочу находиться здесь, где меня истязали, тем более в одиночестве, но кто защитит меня снаружи, если вдруг вернется Энгилли? Вернется – и наткнется на меня. Да, но Стеф уверена, что ее муж сейчас в доме Чарли…
– Как мог Грэм Энгилли оказаться у вас дома? – спрашиваю я.
У Селлерса и Гиббса вид не менее смущенный, чем у сержанта Зэйлер. Они явно что-то знают.
– Что происходит? Вы с Грэмом… встречались? Вы с ним спите? – Звучит чудовищно, но другого объяснения я не нахожу. – Как?! – Я срываюсь на крик. – Как такое возможно? Вы знали его до встречи со мной? Когда я дала вам его визитку…
– Это подождет, – вмешивается Селлерс. – Сержант! На пару слов.
Чарли запускает пятерню в короткие волосы.
– Дайте нам несколько минут, Наоми. А потом поговорим, обещаю.
Ни один из них не трогается с места, и я понимаю, что они предлагают выйти мне. Почти бегу к выходу и, оказавшись снаружи, закрываю дверь и приникаю к ней. Подслушивать бессмысленно, стены слишком толстые, дом построен на совесть. Изнутри ничего не просачивается, не дом, а наглухо закупоренный контейнер.
Уже совсем стемнело, но на стене одного из домов висит фонарь. Кажется, он прожектором светит прямо на меня. Если Грэм Энгилли объявится, мне от него не скрыться. Я сажусь на корточки, обхватываю колени. Чувствую себя зверем, на которого идет охота.
Как-то все неправильно сложилось, так не должно быть. Ты не должен быть родным братом человека, который меня изнасиловал. Ивон не должна была делать сайт для Энгилли. Чарли не должна с ним спать, но спит наверняка.
Селлерс и Гиббс не знали, что она в Шотландии. Не знали, что она приехала сюда со мной. Почему она сбежала, ничего не сказав коллегам? Зачем взяла меня с собой? В качестве приманки? В глазах Селлерса, устремленных на нее, стоял ужас. Будто он не предполагал, что она способна на поступок, который совершила. Что бы это ни было.
Я приехала туда, где меня изнасиловали, с женщиной, которая лгала в глаза и мне, и своим коллегам. Я вскакиваю на ноги. Надо бежать. Надо заменить мысли действием, пока мои подозрения не превратились в смертельный страх.
Сумка Чарли лежит на водительском сиденье. Дверь закрыта, но не заперта. Я открываю ее и расстегиваю сумку. Ищу ключи. Будь я смелее, ушла бы пешком, но бегун из меня неважный, а пансионат в такой глуши, что не скоро куда-нибудь доберешься.
Ключей нет ни в кармашке, ни в одном из отделений сумки. В замке зажигания ключи Чарли оставить не могла – это было бы слишком большой удачей. Заглядываю внутрь салона, и мне приходится несколько раз моргнуть: боюсь, что страх и стресс сыграли со мной злую шутку. Но это не галлюцинация, ключи действительно в замке, целая связка. От дома, от работы, от машины. Вероятно, даже соседский ключ.
Я смотрю на связку, удивляясь, как это Чарли не раздражает звон металла во время езды. На ее месте я бы держала ключ от машины отдельно.
Бросив сумку на пассажирское сиденье, забираюсь в салон и завожу машину. Мотор работает почти бесшумно. Машина скользит по траве, выкатывается на гравий, и вот я уже еду по узкой проселочной дороге прочь от «Серебряного холма». Прекрасное ощущение. Куда лучше, чем стоять под фонарем в этом страшном месте и ждать, когда Грэм поймает меня.
Но поймаю его я. Он ждет Чарли у нее дома. А ключи от дома у меня. Я могу поехать к нему. Он не в курсе, что я знаю, где он и кто он такой.
У меня перехватывает дыхание от мысли, что наконец-то я получила перед ним преимущество. И я это преимущество не упущу. Не должна, не имею права. Я достаточно потеряла. Самое время припомнить, в мельчайших подробностях, фантазии о мести, которые я прокручивала в голове каждый день, пока не познакомилась с тобой. Что выбрать? Зарезать его, застрелить, отравить? Связать и проделать с ним то, что он проделал со мной?
От машины Чарли надо избавиться. Оставлю на обочине, как только доберусь до шоссе, и поймаю попутку. Иначе меня очень скоро остановит полиция. Поверь, Роберт, на этот раз мне ничто не помешает. С Чарли или без нее, в больницу к тебе я попаду. И плевать, если ты снова меня прогонишь.
Потому что теперь я понимаю. Я знаю, почему ты прогнал меня, почему велел оставить тебя в покое. Ты думал, что я говорила с Джульеттой, верно? Что она выдала свою версию событий, все разрушила, открыв мне то, чего я знать не должна была. И ты сдался.
В больнице я сказала, что люблю тебя. По моим глазам, по лицу ты наверняка видел, что я говорю искренне, от сердца. Но ты все равно сдался. И полагал, что я тоже сдамся – и просто уйду. Пока я не попаду в больницу, ты будешь уверен, что я не вернусь.
Как ты мог такое подумать, Роберт? Неужели ты совсем меня не знаешь?
– Вот сука! Она украла мою машину! – завопила Чарли в темноту.
– Надеюсь, ты не оставила внутри ключи? – Селлерс бежал вслед за ней.
– Ключи, сумку, мобильник, кредитки. Боже! Ничего не говорите, я не хочу слышать, что не надо было привозить ее сюда, тем более оставлять сумку в машине, а машину открытой. Не смейте учить меня, что делать, а чего не делать. Пока еще я ваш начальник.
Чарли хотелось спросить, что известно Прусту, но тем самым она бы продемонстрировала слабость. Экстремальные ситуации требуют возвращения к тактике жесткой игры, благодаря которой она выжила в школе. Никогда не показывай своих чувств.
– Селлерс, доставай мобильник. Мне нужна моя машина.
– Вряд ли тебе повезет, сержант. Сама знаешь, что такое шотландская полиция.
– В Шотландии она не задержится. Она двинула в больницу Калвер-Вэлли, к своему обожаемому психопату. Направь туда кого-нибудь из наших парней. Гиббс, мы с тобой пообщаемся с миссис Грэм Энгилли.
Появление Селлерса и Гиббса встряхнуло Чарли, она стала похожей на себя прежнюю. По крайней мере, настолько, чтобы создать впечатление.
Стеф сидела в офисе, перед столом с рулоном розовой туалетной бумаги и жидкостью для снятия лака. Куском бумаги она терла ноготь указательного пальца. На шее у нее проступили красные пятна. Стеф сделала вид, что не заметила появления полицейских, даже глаз не подняла. Ее лицо – как и задница, если словам ее мужа можно верить – загорело до густо-оранжевого цвета, кроме участков вокруг глаз. Сова чертова.
– Мальчишники! – громко сказала Чарли, хлопнув ладонями по столу.
Стеф перекосило:
– Как вы узнали? Кто вам сказал? Он? – мотнув головой в сторону Гиббса, выкрикнула она.
– Это правда?
– Нет.
– Ты только что спросила, как мы узнали. Будь это неправда, ты спросила бы «с чего мы взяли». Или ты слишком тупа, чтобы уловить разницу?
– Мой муж решил тебя трахнуть только из-за твоей работы, – мстительно заявила Стеф. – Ты ему не нравишься. Просто он любит рисковать, вот и все. Потому и разрешил пользоваться нашим компьютером той ночью, хотя и знал, что ты из полиции. Покопалась бы – много чего нашла. Я говорила Грэму, что он псих, но он ничего не может с собой поделать. Мол, кайф ловит. – Стеф фыркнула: – Знаешь, как он тебя обозвал? Жердь-с-полной-пазухой. Потому что ты тощая, а сиськи здоровенные.
«Не думай об этом. Не думай о Грэме. Не думай о Саймоне».
– Что я могла найти в вашем компьютере нежелательного для Грэма? Если не ошибаюсь, ты сказала, что все женщины были актрисами, все было честно и справедливо? А тогда Грэму нечего было бы бояться. Признай, Стеф. Тебе мозгов не хватит убедительно врать. Ты противоречишь сама себе – уже два раза меньше чем за минуту. И я не единственный человек, способный тебя надуть. Тебе не кажется, что Грэм с большой охотой свалит всю вину на тебя? Такую историю выдаст – заслушаешься, куда тебе с твоими байками. Как-никак в Оксфорде блистал. А ты кто? Псинка его, и только.
У Стеф был загнанный вид, взгляд бесцельно метался по комнате, в глазах застыл страх.
Ее глаза. Кожа вокруг них была значительно бледнее, потому что Стеф загорала с маской – такой же, какие надевали жертвам изнасилований. В отличие от Сэма Комботекры, никогда не заходившего в «Бутс», Стеф знала, где можно оптом покупать такие маски. Грэм, наверное, время от времени отправлял ее пополнять запас. Чарли смахнула со стола туалетную бумагу вместе с флаконом жидкости для снятия лака.
– Спрашиваю еще раз, – ледяным тоном произнесла она. – Вы зарабатываете, устраивая мальчишники?
– Да, – после паузы признала Стеф. – Только у Грэма не получится на меня все свалить. Я женщина и никого не могу изнасиловать.
– Он скажет, что ты организатор. Что ты заставила его. Непременно скажет, не сомневайся. Так что твое слово против его. А ты ведь вела все дела, бухгалтерию и прочее, верно?
– Но… это нечестно, если он так скажет!
За годы работы в полиции Чарли убедилась, что справедливости требуют все – в том числе и самые жестокие психопаты и извращенцы. Стеф, как многих преступников, с которыми приходилось сталкиваться Чарли, ужасала мысль, что с ней могут обойтись несправедливо. Насколько легче попирать законы – юридические и моральные, – если другие их соблюдают.
– Итак, кто придумал устраивать холостяцкие вечеринки с реальными изнасилованиями? Классная идея. Воображаю, какой популярностью пользовались ваши шоу.
– Это все Грэм. Только он.
– А не Роберт Хейворт? – спросил Гиббс.
Стеф тряхнула головой:
– Мне это не нравилось. Я знала, что так нельзя.
– То есть ты прекрасно знала, что женщины не были актрисами, – уверенно заявила Чарли. – Знала, что их насилуют.
– Нет! Я думала, они актрисы.
– Тогда почему «нельзя»?
– Даже если женщины этого хотели, все равно неправильно.
– Неужели? И почему?
Стеф силилась найти ответ. Чарли буквально видела, как в этой крашеной-перекрашеной голове крутятся шестеренки – медленно, со скрипом.
– Ну, мужики… в смысле… мужчины, которые смотрели наши шоу… в смысле… шоу Грэма… они могли подумать, что с женщинами так можно поступать.
– Правду говори, тварь! – Чарли ухватила ее за разноцветные патлы. – Ты всегда знала, сука, что женщин насилуют!
– Отпусти!.. Ладно, знала!
В кулаке у Чарли остался клок волос, на голове Стеф проступила кровь. Гиббс наблюдал бесстрастно; с тем же выражением лица он мог бы смотреть скучный матч по регби.
– Я ни при чем, – захныкала Стеф. – Я жертва, как и те женщины. Я не хотела этого делать, но Грэм заставил. Сказал, что не может слишком часто хватать женщин на улицах, это большой риск. Поэтому чаще всего жертвой была я. То, что он делал с другими женщинами один или два раза, со мной делал сотни раз. Иногда у меня все так болело, что я сидеть не могла. Ты себе не представляешь. Ты понятия не имеешь, как мне было плохо, и не надо…
– Да что ты говоришь? – оборвала ее Чарли. – Грэм – твой муж, ты с ним спишь, так или иначе. Почему бы и не перед зрителями?
Почему бы немного деньжат не срубить? А еще лучше – много.
– Грэм насиловал меня точно так же, как и других, – упорствовала Стеф.
– Полчаса назад ты назвала свою роль в ваших шоу «утомительной». Не страшной, мерзкой, не унизительной. Нет – утомительной! Забавно ты описываешь, как тебя насиловали на глазах у жующих зрителей. Лично для меня твои слова звучат как доказательство, что ты добровольно, ночь за ночью, принимала участие в спектаклях. Вот что и впрямь утомительно.
– Не добровольно! Я это ненавидела! Говорила Грэму, что лучше сортиры чистить каждый день, чем делать такое.
– Почему же не вызвала полицию? Один звонок положил бы всему этому конец.
Стеф заморгала – до того нелепой показалась ей идея.
– Я не хотела проблем для Грэма.
– Неужели? Большинство женщин с радостью устроили бы проблемы человеку, который их один раз изнасиловал, не говоря уж о сотнях.
– Только не мужу! – Стеф вытерла мокрое лицо ладонями.
Чарли вынуждена была признать, что определенный смысл в ее словах есть. Возможно ли, что Стеф – преступница поневоле? И Роберт Хейворт тоже? Мог ли Грэм принудить брата к похищению и изнасилованию Пруденс Келви?
– Грэм неплохой человек, – сказала Стеф. – Он просто… видит мир по-другому, вот и все. По-своему. Все женщины фантазируют про изнасилование, правда? Так Грэм говорит. И он им никакого физического вреда не причиняет.
– Дрянь безмозглая, – процедил Гиббс. – Думаешь, изнасилование не считается причинением физического вреда?
– Не всегда! – возмущенно отозвалась Стеф. – Необязательно. Это просто секс, верно? Грэм никого никогда не бил. Никто даже в больницу не попал. – Она с обидой уставилась на Чарли: – Знаешь, какое у Грэма было ужасное детство? Мамаша – потаскуха и стерва долбаная, а отцу все по фигу. Семьи беднее в деревне не было. Но для Грэма это был хороший старт. Люди, которые ничего плохого в жизни не перенесли, – они как раз несчастные, а не счастливые. Им не узнать, на что они в действительности способны в трудную минуту.
– Муженька цитируешь? – спросила Чарли.
– Просто я его понимаю, а ты нет. Когда отец их бросил, мать встряхнулась и открыла свое дело…
– Ну да, секс по телефону, – кивнула Чарли. – Предприимчивая дамочка.
– Грэм говорит, она из шлюхи-любительницы превратилась в шлюху-профессионала. Он ее стыдился. Но ее бизнесом был доволен, потому что деньги появились, и он смог оттуда удрать. Получил образование, стал человеком.
– Похитителем и насильником, – подсказал Гиббс.
– Грэм – успешный бизнесмен! – с гордостью заявила Стеф. – В прошлом году он купил мне индивидуальный номер на машину, за пять тысяч. – Она вздохнула. – Мало у кого бизнес совсем законный. У многих за закрытыми дверями такое делается, что если б кто узнал…
Гиббс прервал ее жалкие потуги оправдаться:
– Как вы рекламировали свои мальчишники? Как привлекали клиентов?
– В чатах предлагали. Ну и так… слух пускали. Это забота Грэма. Он называет «вербовка».
– Групповые заказы были?
Чарли кивнула: Гиббс задал важный вопрос. Она позволила Гиббсу перехватить инициативу. Для нее дело слишком личное, а Гиббс способен уловить главное.
– Редко. Однажды была компания, с женщинами. Но это исключение. А обычно заказывают по одному, и баб Грэм не пускает – другим зрителям это не понравится.
– Конкретно – как все происходит? – спросил Гиббс. – Человек собирается жениться. Обращается к Грэму, чтобы тот устроил крутую холостяцкую вечеринку. Дальше что?
– Грэм находит других клиентов, чтобы на вечеринке было человек десять-пятнадцать.
– Каким образом находит?
– Я уже говорила. В основном в Интернете. Он участник всех… как их… порнокиберсообществ. Контактов у него куча.
– Друзья в высших сферах, – пробормотала Чарли.
– То есть будущие мужья проводят мальчишники с совершенно незнакомыми людьми? – уточнил Гиббс.
– Ну да, – подтвердила Стеф как нечто само собой разумеющееся. – Приятелей-то они своих пригласить не могут, точно? Приятели, скорее всего, на такое не пойдут, ну вот наши клиенты и не хотят, чтоб они вообще знали. Понимаете?
Чарли кивнула. Отвращение ядом растекалось по жилам.
– Нормальные мужики устраивают холостяцкие вечеринки именно с самыми близкими друзьями, – возразил Гиббс. – В этом суть мальчишников. А не в том, чтобы в компании чужих людей любоваться изнасилованием.
– Значит, Грэм набирает десять-пятнадцать извращенцев. Дальше что происходит? – спросила Чарли. – Они встречаются заранее, знакомятся?
– Конечно, нет. Зачем им знакомиться? Им надо только провести несколько часов с людьми, которые хотят того же шоу и которых в жизни больше не увидят. Они даже настоящими именами не называются. Оформив заказ, Грэм дает каждому новое имя на один вечер. Эй, послушайте! А вы учтете мою помощь? Я ж теперь сотрудничаю с полицией, правда?
Погруженная в мысли Чарли вдруг вздрогнула от неожиданной догадки.
– А не ты ли говорила, что из твоего мужа администратор неважный, что он вечно где-то витает?
Стеф нахмурилась.
– Да, но я про обычных гостей говорила, с ними-то как раз я занимаюсь. Грэму скучно.
Зато клиенты вечеринок – тут он всегда сам. А когда он за дело по-настоящему переживает, то выполняет его на все сто процентов.
– Восхитительное качество, – сощурившись, сказала Чарли.
Сарказм прошел мимо Стеф.
– Точно! – согласилась она. – Он никогда не подвергает клиентов риску. Они в полной безопасности, Грэм за этим следит. Это его главное правило. Всегда угождай клиенту, не кусай руку, которая тебя кормит.
– Жду не дождусь, когда сообщу ему, что всем его клиентам будет предъявлено обвинение в соучастии.
Стеф замотала головой:
– Не получится. – Делая вид, что предоставляет объективную информацию, она пыталась притушить триумф в голосе, но Чарли уловила торжествующую нотку. – То, что я вам сказала про женщин, – ну, что они актрисы, – это наш официальный курс. Грэм предупреждал клиентов, что если какая буча заварится, чтобы стояли на своем: изнасилование не настоящее, просто игра. Поэтому только Грэм занимался сексом, а остальные не участвовали. Чтобы их не за что было привлечь. Вы не докажете, что наши клиенты знали про изнасилования.
– Да ты сама нам только что сообщила. – Гиббса ее логика не впечатлила. – И мы с сержантом отлично тебя слышали. Больше ничего не требуется.
– Но… у вас нет доказательств! Нигде ничего не записано. – Стеф побледнела.
– Неужели ты веришь, что мы ваших клиентов не расколем? Надеешься, они будут молчать? – Чарли перегнулась к ней через стол: – Их слишком много, Стеф. От страха кто-нибудь да проговорится. Попадутся на ту же удочку, что и ты: мы пообещаем им свободу, если скажут правду.
Нижняя губа Стеф задрожала.
– Грэм меня убьет… Он меня обвинит, а это нечестно! Мы обслуживали клиентов, вот и все! Развлекали. Зрители ничего такого не делали. Они не трогали женщин.
– Ужины ты готовила? – вновь включился Гиббс. – Шикарные, из нескольких блюд? Или Роберт Хейворт? Мы в курсе, что он связан с изнасилованиями и что он какое-то время работал поваром.
Чарли едва успела скрыть удивление. Роберт Хейворт – повар?
– Готовила я, – призналась Стеф.
– Очередное вранье?
– Пытается выгородить Роберта, потому что он брат Грэма, – сказала Чарли. – Если Грэм разводит сантименты по отношению к клиентам, то представь, какой он с братом.
– А вот тут ты и не права! – злорадно ухмыльнулась Стеф. – Грэм с Робертом вообще не разговаривают! Уже много лет!
– Почему? – спросил Гиббс.
– Да поцапались. Роберт начал встречаться с… одной из тех женщин. Сказал Грэму, что женится на ней. И женился, козел.
Чарли сузила глаза:
– На Джульетте Хэзлхерст?
Стеф кивнула.
– Грэм бесился только от того, что Роберту пришло в голову познакомиться с ней после… ну, вы знаете. Такой риск для бизнеса. Грэм мог оказаться за решеткой, а Роберту насрать. Взял и женился. – Она злобно стиснула губы. – Уж больно Грэм добренький с братцем. Я ему постоянно твержу – был бы Роберт моим братом, я бы ему до могилы слова не сказала.
– Ты только что заявила, что Грэм с ним и не разговаривает, – напомнила Чарли.
– Угу. Только все старается помириться. Я у них посредница, и мне осточертело уже передавать сообщения туда-сюда. Мой муж давно пошел бы на мировую, а Роберт уперся. Грэм говорит, что все равно не может его бросить. Роберт – его младший братик, он всегда за ним приглядывал. Побольше, во всяком случае, чем их долбаные предки.
– То есть Грэм был готов простить брата за то, что Роберт подверг бизнес опасности? – сказал Гиббс.
– Ну типа того. Для Грэма родня есть родня, что бы они ни сделали. С матерью и отцом он таким же был. Зато Роберт от обоих отказался. Ни словом с ними не перемолвился, когда стал жить отдельно. Мол, предали они его. Вообще-то он прав, но… потом он то же самое заявил про Грэма. Ну, когда они поссорились из-за того, что Роберт стал встречаться с… Джульеттой. Как будто это одно и то же!
– Значит, Грэм любит брата, а ты поэтому обеляешь Роберта, так? – стояла на своем Чарли.
Стеф нахмурилась:
– Не стану я про Роберта говорить.
– Он изнасиловал Пруденс Келви, – буквально выплюнул Гиббс.
– Понятия не имею, о чем вы. Я не слыхала такого имени. Слушайте, я мало каких женщин помню по именам. У меня и на кухне дел по горло.
– Пруденс Келви изнасиловали в грузовике Роберта, – сообщила Чарли.
– А-а. Тогда я и знать ничего не могу. Если готовить не надо было, я в стороне держалась. Если, конечно, не… играла жертву.
– Почему вы перебрались в грузовик? – спросил Гиббс.
Стеф молчала, изучая ногти.
– Ну?
Она шумно вздохнула: дескать, достали со своими вопросами.
– В пансионате дела шли все лучше и лучше. Гости почти всегда были. Ну, Грэм и подумал, что это риск большой – вдруг кто услышит что-то или увидит. А грузовик, он же… ездит туда-сюда. Удобно. А для меня особенно. Надоело жратву готовить, и без того кручусь как заведенная. Одно плохо: пришлось меньше брать с клиентов, потому как вечеринка без ужина. Зато выпивка осталась! – с вызовом объявила Стеф, будто отстаивая свое честное имя. – Мы отличное шампанское подавали, не жульничали.
Чарли решила, что была бы рада увидеть, как Стеф Энгилли умирает от непредвиденного, но в высшей степени болезненного сердечного приступа. Судя по лицу Гиббса, он думал о том же.
– Ненавижу Роберта! – взвизгнула Стеф. Ее как прорвало. – Фамилию сменил, козел. Только чтобы Грэму нагадить. И сработало, Грэм был сам не свой. Он вообще в ужасном состоянии с тех пор, как ты сообщила ему про то, что Роберт в больнице.
Она только что не плюнула в Чарли. Та окаменела, вспоминая, как при Грэме говорила по мобильнику с Саймоном. «Ну и что там случилось с этим вашим парнем, Хейвортом?» – небрежно поинтересовался Грэм. Чарли ответила, что Роберт вряд ли выживет. Грэм тогда и впрямь расстроился, Чарли еще подумала, что у него доброе сердце, если его печалит судьба чужого человека.
– Грэм по-настоящему любит родных, а они у него все уроды как один, – продолжала Стеф. – Даже младший брат вырос предателем. Кого из себя корчит Роберт? Это просто нечестно с его стороны! Все знают, что нельзя мешать бизнес с чувствами, тем более нельзя рушить бизнес родного брата. А он это снова сделал.
– Что?
– Наоми эта… с которой ты приехала… Роберт наверняка с ней спал, потому что она хотела шале снять для них двоих. Назвалась Хейворт, но я сразу поняла, кто это, когда имя Наоми услышала. Грэм тогда просто взбесился.
Чарли чувствовала, как в голове все словно затягивается туманом. Чтобы заработать клаустрофобию в мозгах, нет способа легче общения с дебилом.
– Грэм и Роберт в ссоре, однако вы устраивали мальчишники в его грузовике.
– И что? Грэм себе ключ сделал.
– Хочешь сказать, – с недоверием произнес Гиббс, – что Роберт Хейворт не знает про ваши делишки в его грузовике? Не мог он не заметить, что иногда грузовик по ночам исчезает. Или Грэм делал вид, будто для других целей машину использует?
Чарли не понравилось, куда клонит Гиббс. С какой стати он пытается найти лазейку для Хейворта? Полиции известно, что Хейворт изнасиловал Пруденс Келви, – доказательства неопровержимы.
Стеф насторожилась, закусив губу.
Гиббс повторил попытку:
– Если Роберт не желает иметь ничего общего с братом, то зачем разрешил пользоваться грузовиком? Ему были нужны деньги? Грэм брал у него машину напрокат?
– Про Роберта больше ничего не скажу, поняли? – Стеф скрестила руки. – Меня и без того Грэм убьет, а стану говорить про Роберта – точно на куски покромсает. Он за своего братца долбанутого любому сердце вырвет.
До своего дома я добираюсь после полуночи. На шоссе остановила грузовик с болтливым юным шофером по имени Терри и благополучно доехала до города. Я совершенно не чувствовала страха в чужой машине, наедине с незнакомым парнем. Все самое худшее со мной уже случилось, теперь я защищена от опасности.
Автомобиля Ивон у дома нет. Наверное, подруга уехала к Бену, в Кембридж. Я еще вчера знала, что так и произойдет. Ивон не выносит одиночества. Ей необходимо чье-то присутствие, нужен рядом человек, на которого можно положиться, а я в последние дни слишком непредсказуема. Ивон думает, что с Беном будет надежнее.
Я бы изменила клише «любовь слепа» на «любовь бессознательна». Как ты сейчас, Роберт, прости уж за подлую остроту. Ивон видит, что творит Бен, но не в состоянии сделать правильные выводы. У нее в порядке зрение, но не мозги.
Я направляюсь прямиком в мастерскую, отпираю дверь. Взяв с полки самый большой молоток, взвешиваю его в ладони, провожу пальцем по поблескивающей голове. Мне всегда нравилось, как молоток ложится в руку, нравились его плавные линии. Форма у моего молотка особая, он напоминает пестик, которым хозяйки растирают в ступке специи, только сделан из дерева и бронзы. Такой штукой я могу нанести серьезное увечье. На что и расчет.
Достаю из-под рабочего стола кусок веревки, нагибаюсь еще за одним. Хватит или нет? Понятия не имею – я привыкла использовать веревку для упаковки солнечных часов, а не для связывания мужчин. В конце концов беру всю, что у меня есть, плюс большие ножницы. Закрыв мастерскую, иду в гараж, сажусь в машину и снова еду к дому Чарли.
Обвинения в том, что собираюсь сделать, я не принимаю. Я выполняю то, что должна. Иного пути у меня нет. Слишком давно Грэм Энгилли напал на нас – на Джульетту, меня, Сандру Фригард. Саймон Уотерхаус объяснил мне, что за давнишние изнасилования дают небольшой срок. А Чарли сказала, что ДНК насильника у Сандры не взяли, только у Пруденс Келви, а ее Энгилли не трогал. Та к что на суде его слово будет против моего.
Окна в доме Чарли темные, как и три четверти часа назад, когда шофер Терри – мне приятно думать о нем как о твоем коллеге – высадил меня рядом с моей машиной. Тогда я была безоружна и не решилась войти.
Дом кажется пустым, от него веет холодным безмолвием. Если Грэм Энгилли там, то наверняка спит. Я достаю ключи Чарли и, стараясь не звенеть, подбираю к замку один за другим. Третий подходит. Очень медленно поворачиваю ключ и осторожно, дюйм за дюймом, открываю дверь.
Сжимая в руке молоток, я жду, пока глаза привыкнут к темноте, и только тогда поднимаюсь по лестнице. Одна из ступенек скрипит под моей ногой, но не так громко, чтобы разбудить спящего человека. На верхнюю площадку выходят три двери. Полагаю, они ведут в спальни и ванную. Я на цыпочках подхожу к одной спальне, затем к другой. Никого. Заглядываю в ванную: пусто.
Я не так сильно боюсь, как должна бы, пожалуй. Вернулся мой настрой «я на все способна». В последний раз в таком состоянии я отправилась в полицию и заявила, что ты меня изнасиловал. Какое счастье, что я на это решилась: ты не умер от удара Джульетты.
Возвращаюсь вниз, держа оружие наготове, чтобы в любой момент нанести удар. Кольцо веревки висит у меня на локте, сумку я повесила на шею. За единственной дверью в передней я вижу длинную узкую гостиную, а дальше еще одна стеклянная дверь ведет в неприбранную кухню с горой грязной посуды на краю раковины.
Убедившись, что дом пуст, я задвигаю шторы на окне, и у двери нащупываю выключатель. Если Грэм Энгилли придет, то увидит свет и решит, что Чарли вернулась. Он позвонит в дверь, я приоткрою, но так, чтобы он меня не видел. Сама спрячусь за дверью, он ее толкнет и переступит через порог, а я жахну колотилом по его голове.
Я зажмуриваюсь, ослепленная неожиданно ярким светом. Потом быстро включаю ночник вместо верхних ламп. На столике рядом с ночником лежит записка: «Ты где?! Ключей на месте нет. Поеду купить что-нибудь из еды и выпивки покрепче. Скоро вернусь. Позвони мне на мобильник, когда получишь смс: Я оч. переживаю. Надеюсь, ты не делаешь чего-то безумного и/или смертельного опасного».
Прочитав, я тут же бросаю листок. Не хочу держать в руке записку твоего брата, не хочу, чтобы она касалась меня. Но ее содержание озадачивает. Зачем Энгилли понадобился ключ? Он ведь был в доме, раз положил записку на стол. Наверное, он где-то рядом, звонит ежеминутно, проверяя, дома ли Чарли. Но при мне ее телефон не звонил. Почему Энгилли не пробует дозвониться до Чарли?
К тому же входная дверь была заперта. Кто ее запер, если у Энгилли нет ключа?
Я достаю из сумочки мобильник Чарли. Он выключен. Я бы включила, но не знаю пин-кода. Значит, получить сообщение Энгилли не удастся.
Я оч. переживаю. Надеюсь, ты не делаешь чего-то безумного и/или смертельного опасного.
Он волнуется за нее. Боль и горечь поднимаются внутри меня шквальной волной. Нет ничего хуже доказательства, что человек, который едва не уничтожил тебя, может быть к кому-то добр.
Меня бьет дрожь, я твержу себе, что роман между Чарли Зэйлер и Энгилли невозможен. В понедельник я могла обратиться с заявлением о твоей пропаже к любому другому сотруднику, а карточку «Серебряного холма» я дала Зэйлер по ошибке. И она, совершенно случайно, оказывается любовницей твоего брата?
Я не верю в совпадения.
Я слышу, как снаружи хлопает дверь машины. Потом тишина. Должно быть, он вернулся. Бегу в прихожую, занимаю пост у двери. Уронив веревку на пол, хватаюсь за ручку, чтобы повернуть ее, как только раздастся звонок. Достаточно самого легкого движения.
Вдруг слышу звук, словно я уже открыла дверь. Нет, мне не почудилось, я его услышала, только раздался он у меня за спиной, где никого нет. Вздрогнув, я роняю молоток на пол. Не знаю, как мне удалось не закричать от ужаса. Хочу поднять молоток, но не вижу его. Руки запутываются в веревке.
В передней темнее, чем было минуту назад. Что произошло? Может, лампочка перегорела и именно этот звук я услышала? Нет, просто дверь в гостиную почти закрыта. Успокойся, приказываю я себе, но сердце не слушается, колотится все сильнее.
На дорожке раздаются шаги, приближаются к дому. Я опускаюсь на колени, шарю ладонями по полу. «Ну, где он?» – шепчу в отчаянии. Звонок. Женский голос произносит: «Чарли! Чарли?…» Я перестаю дышать. Это не твой брат. Что мне делать, не представляю. Кто еще мог оказаться здесь посреди ночи?
Голос за дверью бормочет: «Ну ни фига себе гостеприимство». Я боюсь открыть дверь. Пальцы наконец сжимаются вокруг рукоятки молотка. Ответить женщине за дверью? «Чарли, да открой же!»
Ночная гостья, похоже, в тревоге. Видимо, это ее записку я нашла в гостиной, а не Грэма Энгилли. Но листок лежал на столе, а если она бросила его в щель для почты, то ему полагалось быть на коврике у двери…
Женщина стучит по стеклу входной двери. Оставив молоток в прихожей, я ползу на четвереньках к гостиной, толкаю дверь головой… И вижу его. Расставив ноги, он стоит посреди комнаты. Улыбается.
– Наоми Дженкинс собственной персоной!
Меня охватывает паника, я хочу встать, но он дергает меня к себе и зажимает мне рот ладонью. От него пахнет мылом.
– Ш-ш-ш. Прислушайся. Слышишь? Шаги. Все дальше и дальше… Есть! Сестренка нашей Чарли втискивает толстый зад в машину.
Раздается гул мотора.
Его прикосновения разъедают мне кожу. Я пытаюсь выскользнуть из собственного тела.
– Вот и уехала. Счастливого пути, стерва Похудейка. – Не отрывая ладони от моего рта, он наклоняется к моему уху. И шепчет: – Привет тебе.
Впервые за все время работы в полиции Саймон был рад видеть Пруста. Он сам позвонил инспектору и попросил приехать в участок. Можно сказать, умолял. Саймон был готов на все, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.
«Что-то в моей жизни не так, если in extremis[23] я обращаюсь к Снеговику».
К кому еще он мог обратиться? Чарли пропала, а никто другой не поможет. Родителям не позвонишь: стоит им учуять хотя бы намек на проблемы в жизни сына, как в телефонную трубку начинает выплескиваться паника, и Саймону приходится задвигать собственные тревоги, чтобы успокоить стариков.
Чарли пропала. Он все еще думал именно так, хотя Селлерс сообщил, что они ее нашли. Саймон знал, где она, знал, что рядом с ней Гиббс, что она в безопасности. А еще знал, что она была в постели с Грэмом Энгилли. Серийным насильником. Не догадываясь о том, кто он такой, что он такое. Саймон холодел от этой мысли. Чарли вряд ли останется прежней. Что он скажет ей, когда увидит?
Если увидит. Чарли умчалась, не сказав ему ни слова. И даже зная, что Саймон в курсе ее местонахождения, не позвонила ему. Правда, мобильник ее остался в сумке, которую увезла Наоми Дженкинс, но могла бы воспользоваться телефоном Гиббса.
«С Селлерсом и Гиббсом она общается. Только с тобой не хочет говорить».
А откуда взяться такому желанию? Что хорошего сделал для нее Саймон? Пару месяцев назад, когда они ехали в его машине на совещание в участке Силсфорда, она обратила внимание Саймона на песню, которую передавали по радио. Саймон запомнил слова: что-то о человеке, который не приносит другому ничего, кроме боли. «Не знала, что ты фанат группы „Кайзер Чифс“, – сказала Чарли. – Или у тебя были особые причины поставить это?» Ее презрительная гримаса сменилась разочарованием, когда Саймон объяснил, что играет радио, а не CD. Он не выбирал песню, вообще ее раньше не слышал.
Какую песню он выбрал бы сейчас?… Его раздумья прервало появление Пруста. Инспектор приехал, даже не побрившись, глаза у него были красные.
– Два часа ночи, Уотерхаус! – с порога зарычал он. – Ты оборвал мой сон. Теперь я не узнаю, чем он закончился.
– Хороший сон или плохой? – Саймон тянул время. Отодвигай взбучку насколько возможно – таково правило.
– Не знаю. Мы с Лиззи купили новый дом и переехали. Он был гораздо больше нашего нынешнего. Мы устали, сразу легли спать. Продолжения благодаря тебе не последовало.
– Плохой сон. Я знаю, чем он заканчивается. Вы понимаете, что совершили большую ошибку, купив новый дом. Но старый уже продан, там живут другие люди, которым дом очень нравится. Вернуться нельзя, вы будете жалеть до конца своих дней. Та к что это был кошмар.
– Мило, – проворчал Пруст. – Большое спасибо. Я гляжу, ты поболтать не прочь. В таком случае не объяснишь ли, зачем разбудил меня среди ночи и сообщил то, о чем легко мог рассказать еще днем?
– Днем я еще не знал, что Чарли поехала в Шотландию вместе с Наоми Дженкинс.
Пруст недоуменно нахмурился:
– Как это – не знал? Почему?
– Я… должно быть, пропустил мимо ушей, когда Чарли сказала.
– Так, так. Слышишь едва прикрытый скептицизм, Уотерхаус? Вы с сержантом Зэйлер – все равно что сиамские близнецы. Ты всегда в курсе, где она, с кем и что ела на завтрак. Почему вдруг вчера ты был в неведении?
Саймон промолчал. Странное дело – ему стало лучше от разноса Снеговика. Возникло чувство, будто он избавился от чего-то крайне тягостного.
– Ладно. Давай разберемся. Новость о том, что Зэйлер увезла Дженкинс в Шотландию, тебе сообщил Селлерс по телефону. Я тебя правильно понял?
– Да, сэр.
– Когда он позвонил?
– Ближе к вечеру.
– Почему сразу не доложил мне? Избавил бы от необходимости надевать пижаму.
Саймон разглядывал свои ботинки. На тот момент он верил, что сможет разрулить ситуацию. Но минуты шли, Чарли не звонила, и Саймон все сильнее дергался. Он ждал ее звонка сразу после разговора с Селлерсом. Ждал совета или приказа, что ему делать. Чарли с ним не связывалась, и он понял, что намеренно. Пришлось подстраховаться и сообщить обо всем Прусту.
Инспектор прищурился, готовясь отразить очередную ложь Саймона.
– Если сержант отправилась в Шотландию, чтобы арестовать хозяина пансионата и его жену, то почему не взяла с собой тебя и пару наших ребят? Зачем ей Наоми Дженкинс – потерпевшая в лучшем случае, а в худшем – подозреваемая?
– Наверное, она хотела, чтобы Дженкинс опознала в Энгилли человека, который ее изнасиловал.
– Это не способ проводить опознание! – вспылил Пруст. – Это способ остаться без машины и без сумки. Что и случилось. От сержанта я такой глупости не ожидал. Подвергла опасности себя и Дженкинс, всю вашу работу поставила под угрозу…
– Мне только что позвонили из полиции Шотландии… – прервал его Саймон.
– Неужели? Верится даже меньше, чем во все только что услышанное. Там сплошь бездельники.
– Они нашли машину Чарли.
– Где?
– Недалеко от «Серебряного холма». Однако сумка исчезла.
Пруст с тяжелым вздохом потер подбородок.
– Сколько в этом деле тумана, Уотерхаус. Почему Наоми Дженкинс, согласившись поехать в Шотландию, чтобы опознать насильника, неожиданно решила превратиться в преступницу, украсть машину и сбежать?
– Не знаю, сэр, – соврал Саймон. Не мог он передать инспектору слова Селлерса: Наоми перестала доверять Чарли, узнав о ее связи с Грэмом.
– Звони! – Пруст терял терпение. – Что-то там случилось, верно? В «Серебряном холме». Сержант Зэйлер наверняка в курсе, что именно, а к этой минуте и тебе следовало бы знать. Когда ты с ней беседовал?
– До ее отъезда, – признался Саймон.
– Чего ты мне недоговариваешь, Уотерхаус?
– Ничего, сэр.
– Если Зэйлер отправилась в Шотландию, чтобы арестовать семейство Энгилли, то зачем Селлерсу и Гиббсу ехать следом? Взяла бы кого-то чином помладше, вдвоем прекрасно справились бы.
– Не уверен, сэр.
Пруст обошел вокруг Саймона.
– Уотерхаус, ты меня хорошо знаешь. Согласен? И тогда обязан понимать: единственное, чего я не терплю больше лжи, – это ложь в два часа ночи.
Опять пришлось промолчать – ничего другого не оставалось. Или лучше позволить Прусту расколоть его, вытащить всю правду? Чарли и Грэм Энгилли. Найдутся ли у Снеговика слова утешения для Саймона?
– Я бы, пожалуй, у Наоми Дженкинс спросил. От нее будет больше проку, чем от тебя. Что делается для ее розыска?
Наконец-то вопрос, на который у Саймона был правдивый ответ.
– Несколько парней дежурят у больницы. По словам Селлерса, Чарли уверена, что Дженкинс отправится к Роберту Хейворту.
– То есть вы с сержантом общаетесь через Селлерса. Любопытно. – Инспектор сделал еще один круг около подчиненного. – А с чего бы Дженкинс рваться к Хейворту? Она знает, что он изнасиловал Пруденс Келви? Сержант поставила ее в известность?
– Да. Причина мне неизвестна, но Дженкинс очень хочет его увидеть.
– Уотерхаус, уже два часа ночи! – напомнил Пруст, постучав по своим часам. – Она была бы там, если бы захотела. Видно, Зэйлер ошиблась. К дому Дженкинс кого-нибудь послали?
Проклятье.
– Нет, сэр.
– Само собой. Нечего было и спрашивать. – Пруст метал в Саймона слова точно дротики. – Немедленно отправить кого-нибудь. Если там ее нет, попытать счастья в доме бывшего мужа Ивон Котчин. И у родителей Дженкинс. Мне самого себя противно слушать, Уотерхаус! – И словно опасаясь, что иначе до Саймона не дойдет, Пруст заорал: – Что с тобой такое? Почему тебя должен учить азам сонный старик вроде меня?
– Я был очень занят, сэр. («Потому что весь отдел торчит в Шотландии, чтоб ей провалиться. Сэр».) Чарли сказала, что Дженкинс отправится прямиком в больницу. Поскольку она последней общалась с Наоми Дженкинс, я решил, что ей лучше знать.
– Найти Дженкинс, и быстро! Я хочу знать, почему она скрылась. Лично меня никогда не устраивало ее алиби на то время, когда пытались убить Хейворта. У нас ничего нет, кроме утверждения ее лучшей подруги, которая, между прочим, разработала сайт Грэма Энгилли!
– Вы не говорили, что сомневаетесь в ее алиби, сэр, – пробормотал Саймон.
– Сейчас говорю! Надоела мне вся эта катавасия, Уотерхаус! Мы ловим собственный хвост! И чего добились? Смотри сюда, на эту громадную черную кляксу! – Он ткнул в доску, где Чарли черным маркером написала имена всех участников дела, а возможные связи отметила стрелочками между ними. Пруст был прав: связей оказалось немыслимо много, и схема Чарли напоминала патологически жирного паука: сплетение линий, стрелок, кружков, петель. Абрис хаоса. – Видел ты когда-нибудь настолько безрадостное зрелище? Утешь меня, потому что я не видел!
Кстати, о безрадостном.
– Джульетта Хейворт замолчала, сэр.
– А когда она заговорила?
– Нет, вообще замолчала. Я два раза ее вызывал, но ни слова не добился. Я знал, что так произойдет. Чем ближе мы, по ее мнению, к истине, тем меньше она готова сказать. Доказательств, чтобы ее посадить, у нас хватает, но…
– Но этого недостаточно, – закончил Пруст. – Как бы мне ни хотелось отрапортовать начальству, я желаю абсолютно точно знать, что произошло. Мне нужна ясная картина, Уотерхаус.
– Мне тоже, сэр. Картина уже проясняется. Мы уверены, что Энгилли выбирал своих жертв по веб-сайтам. Двум из них сайты разрабатывала Ивон Котчин.
– Как насчет Тани, официантки из Кардиффа, которая писала с трудом? У нее тоже был собственный веб-сайт?
– Таня – исключение, – признал Саймон. – Мы также можем объяснить присутствие зрителей. Энгилли устраивал платные холостяцкие вечеринки с изнасилованием. Я обнаружил следы его деятельности в Интернете. Собственно, этим я и занимался…
– Вместо того чтобы поговорить с сержантом или попытаться отыскать Наоми Дженкинс, – с нажимом произнес Пруст. – Или рассказать мне правду о том, что в действительности происходит в твоих оригинальных мозгах и твоей еще более оригинальной жизни, Уотерхаус. Уж извини за прямоту.
Саймон оцепенел. Инспектор впервые за много лет намеренно его обидел. «Для Снеговика, – сказала бы Чарли, – оригинал – любой, у кого нет жены, которая печет булки и штопает носки». Саймон отчетливо услышал ее голос, но лучше бы она была рядом.
Жизнь его и впрямь нормальной не назовешь. Подруги нет, друзей настоящих нет… Кроме Чарли.
– Селлерс добыл массу улик в «Серебряном холме», – продолжил он. – Энгилли аккуратно вел документацию, будто это легальный бизнес. Там есть контактные телефоны десятков мужчин, список из двадцати трех фамилий женщин – судя по всему, прошлых и будущих жертв. Рядом с одними именами стоят даты и галочки, рядом с другими ничего нет. Селлерс всех женщин с помощью Google проверил – у всех либо собственные веб-сайты, либо личная страничка на сайте фирмы. Все они деловые…
На столе перед Саймоном зазвонил телефон. Он взял трубку и произнес автоматически:
– Констебль Уотерхаус.
Это не могла быть Чарли, она позвонила бы ему на мобильник.
– Саймон? Господи, какое счастье!
У него радостно екнуло сердце. Не Чарли, но голос очень похож.
– Оливия?
– Номер твоего сотового я потеряла, и последний час меня мурыжил сначала электронный кретин, а потом живой. Ладно, неважно. Слушай, я страшно волнуюсь за Чарли. Можешь послать вашу мигалку к ее дому?
С трудом унимая нервную дрожь, Саймон сказал Прусту:
– Машину к дому Чарли.
До сих пор ему не приходилось отдавать приказы Снеговику.
Пруст развернулся к телефону на соседнем столе.
– Что случилось? – произнес Саймон в трубку.
– Сегодня Чарли оставила мне сообщение на автоответчике. Фактически вчера, только я не ложилась. Короче, она попросила меня приехать, обещала оставить ключ на обычном месте, чтобы я вошла, если ее не будет.
Саймон знал, что Чарли имеет обыкновение оставлять ключ под мусорным контейнером. Воспользовавшись пару раз, он даже отчитал Чарли: негоже следователю класть ключ туда, где его найдет первый же домушник. «Фантазии не хватает, чтобы придумать место получше», – отмахнулась Чарли.
– Я приехала около восьми. Чарли не было, ключа тоже. Я написала записку с просьбой перезвонить, а сама пошла в бар, перекусила и выпила, книжку почитала. Чарли все молчала. Я занервничала, вернулась к ее дому. Там опять пусто. Я сидела в машине и ждала. В любой другой ситуации плюнула бы и поехала домой, но то сообщение… Чарли была дико расстроена. Почти открытым текстом сказала, что у нее стряслось что-то ужасное…
– И? – как можно спокойнее произнес Саймон. «Не тяни, давай к делу!»
– Я заснула в машине. Когда проснулась, в гостиной горел свет и шторы были задернуты. Раньше они были открыты. Понятно, я решила, что она вернулась, и позвонила в дверь, собираясь первым делом закатить скандал за то, что она не перезвонила мне, как только увидела мою записку. Представь, дверь мне не открыли. Но там кто-то есть. Я через стекло заметила движение в прихожей. Должно быть, Чарли и еще кто-то, но почему она не открыла дверь? Можешь считать меня истеричкой, но я не сомневаюсь – у моей сестры что-то произошло.
– Чарли в Шотландии, – сообщил Саймон. «Зато Грэма Энгилли там нет». – Она не может быть у себя дома.
– Ты уверен?
– Абсолютно. У нее там срочное дело.
– Снова поехала в «Серебряный холм»? – В Оливии проснулась журналистка. – Ты мне звонил, расспрашивал о Грэме Энгилли… Какого дьявола Чарли не сказала мне, что едет к нему?! Я бы не торчала у ее дома как долбаная идиотка! – Оливия запнулась. – А ты не в курсе, чем она так расстроена?
– Извини, мне пора. – Саймон не мог больше висеть на телефоне.
Пруст уже успел надеть пальто.
– Саймон, не клади трубку! Если там, в доме, не моя сестра, то кто?!
– Оливия…
– Я могу вернуться и разбить стекло. Я все равно узнаю! Я в пяти минутах…
– Ни в коем случае, слышишь, Оливия? Сейчас я ничего не могу объяснить, но думаю, что там находится очень опасный человек. Держись подальше от дома Чарли. Обещай! – Если он не сумел защитить Чарли, то ее сестру защитить обязан. – Обещай, Оливия.
Она вздохнула.
– Ладно. Только позвони мне сразу же, как сможешь. Я хочу знать, что происходит.
Пруст тоже хотел знать, что происходит. Вздернув брови, он проследил, как Саймон кладет трубку.
– Значит, в доме сержанта очень опасный человек?
Саймон кивнул. Щеки у него горели.
– Грэм Энгилли, сэр.
Он уже шагал к двери, хлопая по карманам пиджака в поисках ключей от машины. Пруст – следом. Саймон с удивлением обнаружил, что обычно такой обстоятельный, медлительный инспектор способен обогнать его.
Оба думали об одном и том же: у Наоми Дженкинс сумка Чарли, а в сумке – ключи от дома. Надо спешить.
Только в машине, когда они уже мчались в сторону дома Чарли, минимум в два раз превышая допустимую скорость, Снеговик сказал:
– Это, конечно, мелочь, ничтожная деталь, но каким образом Грэм Энгилли оказался в доме сержанта Зэйлер? Откуда он знает, где она живет?
Саймон не отрывал взгляда от дороги. И молчал.
Когда Пруст снова заговорил, тон его был подчеркнуто вежлив:
– Хотел бы я знать, сколько людей, когда все это закончится, получат приказ об увольнении.
Саймон стиснул руль, словно у него в жизни больше ничего не осталось.
Грэм Энгилли стоит надо мной с ножницами, которые я привезла из дома, и щелкает в воздухе у моего лица. Лезвия оглушительно клацают. В другой руке он держит мой молоток.
– Какая умница, все продумала. Явилась оснащенная.
У меня в голове бьется одна-единственная мысль: он не может победить. Не может быть у истории такого конца – что я по собственной глупости угодила прямо к нему в лапы, да еще прихватила с собой все, что нужно для собственного убийства. Должно быть, я обезумела, если надеялась взять над ним верх. Нет, только не думать о своем безрассудстве. Три года назад я позволила беспомощности одолеть себя. На этот раз надо сделать все по-другому.
Прежде всего – не показывать страха. Я не стану корчиться и умолять. До сих пор мне это удавалось, даже когда он грозил ножницами, чуть ли не втыкая их мне в горло, и когда привязывал к деревянному стулу с высокой прямой спинкой. Я молчала, стараясь сохранять каменное лицо, не выражать никаких эмоций.
– Совсем как в старые добрые времена, верно? – сказал он. – Только сейчас ты одета. Но это ненадолго.
Мои руки сцеплены за спинкой стула, лодыжки привязаны к задним ножкам. Напряжение в бедрах с каждой минутой все сильнее. Энгилли кладет ножницы на стол, вертит молоток в руках.
– Так, так, так. Что мы имеем? Длинный предмет конической формы с тупым круглым концом. Сдаюсь. Это что, новая секс-игрушка? Искусственный член из бронзы?
– А ты сядь на него, попробуй. – Надеюсь, он поверит, что я не боюсь его.
Мерзавец ухмыляется:
– На этот раз зубки показываем, да? Ты в своем праве, как говорим мы, йоркширские ребята. Иногда люблю разнообразие.
– Потому и повторяешь одно и то же снова и снова – связываешь женщин и насилуешь? Даже говоришь одно и то же: «Не желаешь немного разогреться перед шоу?» До чего нелепая фраза.
Мне удается рассмеяться. Что бы я ему ни сказала, как бы ни вела себя, вызывающе или робко, он сделает со мной, что задумал. Он знает, какой ему нужен конец истории. Мои слова ничего не изменят, не тронут его, потому что он ничего не впускает в свое сердце. Эта мысль неожиданно придает мне сил. Раз уж терять нечего, я могу говорить свободно.
– Считаешь себя авантюристом? Да ты ни на что не способен без своего дурацкого шаблона, неизменного с любой женщиной. Со мной, Джульеттой, Сандрой Фригард…
От углов его глаз разбегаются морщинки, губы изгибаются в кривой улыбке:
– Откуда знаешь про Сандру Фригард? Не иначе как от сержанта Зэйлер.
– Или от Роберта.
– Отличная попытка. Готов спорить, тебе рассказала Чарли. – Он поводит носом: – Ага, чую явственный запах женской солидарности и взаимовыручки. Лоскутные одеяла на досуге в четыре руки не мастерите? Подружками стали, раз она дала тебе ключи от дома? Я бы сказал, непрофессионально со стороны сержанта. Впрочем, грех не столь велик, как прелюбодеяние с твоим покорным слугой. На данный момент это самый тяжкий проступок нашего сержанта.
Я пытаюсь изменить позу, чтобы ногам было хоть чуточку удобнее. Не получается. Ноги уже в мурашках, скоро затекут.
– Очень сексуально извиваешься. Ну-ка повтори.
– Пошел ты.
Он кладет молоток на стол и обещает:
– У нас с тобой еще будет время пустить в ход эту штучку.
У меня падает сердце. Надо продолжать заговаривать ему зубы.
– Расскажи о Пруденс Келви, – прошу я.
Он берет ножницы и медленно идет ко мне. Мне нужна вся сила воли, чтобы сдержать крик. Если выкажу хоть малейший страх, больше не смогу притворяться. Я не имею права расслабиться, надо играть непрерывно. Он поднимает воротник моей рубашки и велит мне наклонить голову. Чувствую на шее холод металла.
Отрезанный воротник он бросает мне на колени.
– Давай-ка сначала ты ответишь на мои вопросы. Каким образом мой брат оказался при смерти в больнице? Наш добрый сержант не слишком много рассказала. Кто отправил туда Роберта – ты или Джульетта? – Голос звучит так, будто Роберт ему дорог.
Я смотрю ему в глаза. Здесь какой-то подвох? Показать, что он любит брата, – значит дать мне в руки оружие. Хотя возможно, он уверен, что ничем не рискует, потому что я не воспользуюсь этим знанием. Разве не для того он привязал меня к стулу?
– Долгая история, – отвечаю я. – Ногам очень больно, ступни совсем онемели. Может, развяжешь меня?
– А я всегда развязываю, рано или поздно, помнишь? – глумится он. – К чему спешить? Должен предупредить, что если брат мой умрет, а я обнаружу, что это твоих рук дело, я тебя убью. – Он срезает верхнюю пуговицу на моей рубашке.
– Давай сразу перейдем к сексу и разбежимся? – Сердце колотится в самом горле. – Обойдемся без прелюдий.
По его лицу пробегает тень раздражения, но вкрадчивая улыбка быстро возвращается.
– Роберт не умрет, – говорю я.
Он кладет ножницы на стол.
– Откуда ты знаешь?
– Я была у него в больнице.
– Ну? – после недолгой паузы подгоняет он. – Со мной загадочность ни к чему, Наоми. Не забывай, я тебя изнутри знаю. – Он подмигивает. – Ты была в больнице. Дальше что?
– Ты не хочешь, чтобы Роберт умер, и я не хочу, чтобы Роберт умер. Мы на одной стороне, независимо от прошлого. Может, все-таки развяжешь?
– Не пойдет, старушка. А кто тогда хочет, чтобы Роберт умер? Кто-то ведь хочет его смерти.
– Джульетта.
– Почему? Узнала, что он к тебе нырял у нее за спиной?
Я качаю головой:
– Она об этом давно знает.
Он снова берется за ножницы.
– Ты испытываешь мое терпение. От него мало что осталось. Будь хорошей девочкой и отвечай на вопрос. – С рубашки слетает еще одна пуговица.
– Оставь в покое мою одежду! – Мне все труднее справляться с паникой. – Развяжи меня, и я проведу тебя в больницу к Роберту.
– Ты меня проведешь? О, благодарю тебя, сказочная фея!
– Тебя только со мной пропустят. Посещения запрещены, но меня там знают и пропустят. Видели меня с Чарли.
– Прекрати хвастать, пока не опозорилась. К твоему сведению, я был у Роберта несколько часов назад. – Он смеется над моим удивлением, которое мне не удалось скрыть. – Да, представь себе. Я сам прошел в реанимацию, как большой мальчик. Плевое дело. Там на двери панель с буквами и цифрами на кнопках. Всего-то и надо было, что подглядеть за двумя докторами, которые очень любезно набирали код у меня перед носом. Обхохотаться. – Он снова откладывает ножницы, вытаскивает второй стул из-за стола и садится напротив меня. – Все эти коды и сигнализации только усыпляют бдительность. Раньше медсестры и доктора орлиным глазом следили бы за нежелательными элементами вроде moi. А сейчас такая необходимость отпала. Поскольку имеется кодовый замок – кодовый, ни больше ни меньше! – персонал может гулять, как овцы на валиуме, в расчете, что какое-то жалкое устройство обеспечивает всеобщую безопасность. Я пальцем тук-тук-тук – и проскользнул. Охранная система мне только ушами вслед захлопала.
– Что с Робертом?
Твой брат хмыкает.
– Любишь его, да? Это то самое – великая любовь?
– Как он?
– Ну… Выражусь тактично: он прекрасный слушатель.
– Но он жив?
– О да. Собственно, ему лучше. Сестричка доложила, с которой я немного пофлиртовал. Его больше не… термин такой… не интубируют. Объясняю для выпускников яслей: это значит, все трубки из него убрали. Дышит самостоятельно. И сердечко пыхтит. Я смотрел на монитор: зеленая линия вверх-вниз, вверх-вниз… Знаешь, что я тебе скажу? Больницы из медицинских сериалов не имеют ничего общего с реальностью. Я был разочарован. Минут десять просидел в палате у Роберта, и нам с братиком ни врач не помешал, ни нянечка. Хоть бы какая-нибудь горластая медсестра приказала мне убираться восвояси, так нет же. Меня просто игнорировали. Обидно.
Кажется, он на время забывает о ножницах. Я решаю этим воспользоваться.
– Грэм, я хочу увидеть Роберта. Он твой брат, и я точно знаю, что ты за него волнуешься, хоть и не показываешь виду. Пожалуйста, развяжи меня. Я поеду в больницу.
– Я больше за себя волнуюсь, чем за тебя и Роберта, – с извиняющейся улыбкой говорит он. – Что со мной будет? По-видимому, меня арестуют, а ты сообщишь полиции, что я творил с тобой всякие невообразимые вещи. Ведь сообщишь?
– Нет, – лгу я. – Послушай, мне известно наверняка, что судебная экспертиза не нашла против тебя улик – совпадения ДНК и всякого такого.
– Превосходно. – Он потирает руки и улыбается, будто приглашая меня присоединиться к его радости.
– Если ты меня отпустишь – клянусь, я не опознаю в тебе человека, который меня похитил. Тебя ни в чем не смогут обвинить.
– Хм. – Он задумчиво трет подбородок. – А как насчет сержанта Чарли? Что ты ей успела наговорить? Женщины не умеют держать язык за зубами. Ну?
Мозги скрипят от усилия: я пытаюсь соображать быстрее, чем умею от природы. Он точно не общался со Стеф, иначе знал бы, что Чарли известно гораздо больше о его участии в изнасилованиях, чем я могла бы ей рассказать.
– Она тебе верит, Грэм. Думает, ты ее возлюбленный.
– Мило. Увы, как всем великим романам, нашему отпущен недолгий век. Он обречен. Не сегодня завтра Чарли узнает настоящую фамилию Роберта и вычислит, что он мой брат. И тут она ужас как удивится, почему я ей не сказал. Собственно, когда ты сюда вошла, я подумал, что игра закончена. Решил, что это Чарли, и спрятался за дверью гостиной. Но ты принялась все обшаривать, вот я и выглянул потихоньку. И узнал тебя. Если бы наш добрый сержант обнаружила, что я пожаловал к ней незваным, мне бы несдобровать.
– А что ты тут делал без Чарли?
– Решил глянуть, не взяла ли она работу на дом – что-нибудь касательно попытки убийства моего брата. Хотел знать, кого винить.
Я совершенно не чувствую ног, боль в бедрах и спине невыносима.
– Если я скажу, что ты не тот человек, который меня изнасиловал, полиция тебя не тронет.
Энгилли хмурится:
– Изнасиловал? Не сильно ли сказано?
– Развяжи меня, пожалуйста!
– А как же Сандра Фригард?
– Она не знает, кто ты, и я ей не скажу. Развяжешь?
– Возможно. Если объяснишь, почему Джульетта пыталась убить Роберта.
Я колеблюсь. Наконец говорю:
– Он ей сказал, что бросает ее и уходит ко мне. – В подробностях нет необходимости. Я не собираюсь пересказывать, в каких именно словах ты сообщил ей новость. Должно быть, ты потратил немало времени. Но твоему брату хватает краткой версии. – Теперь ты расскажи мне о Пруденс Келви.
– А что о ней? Келви – моя прима, как и ты. – Вспомнив о ножницах, он отрезает две оставшиеся пуговицы. Рубашка распахивается. – В таком виде в больницу не поедешь. Неприлично, когда сиськи наружу. Откуда ты знаешь о Пруденс Келви? – неожиданно жестко спрашивает он и медленно сдвигает лезвия. Бретелька лифчика распадается на две части.
– Ты не… занимался с ней сексом. Это был Роберт. Почему? Ты его заставил?
– «Заставил» – чересчур сильно сказано. Я его подтолкнул. Точнее, велел жене передать сообщение, которое его подтолкнуло. Мы с Робертом были в контрах, а мне хотелось помириться. Пруденс Келви – мое предложение заключить мировую. Роберт принял, я был в восторге. Думал, ему понравится, но он не оценил. Я пожалел о своей щедрости. Отношения окончательно разладились. – Энгилли вздыхает. – Роберт – мой маленький братик. Мне хотелось привлечь его к бизнесу. Роберт у истоков стоял, когда на моем мальчишнике меня впервые посетила идея этого бизнеса. На выходные мы поехали в Уэльс, в Кардифф. Только я и Роберт. Здорово набрались в мерзком индийском ресторанчике, и я бы совсем пал духом в той дыре, если бы не вдохновился идеей подарить мышке-официантке незабываемое воспоминание. На дворе почти ночь, в зале остались только мы и она, я пьян, – расклад очевиден. Роберту, само собой, тоже перепало. Из этого желудя и вырос гигантский дуб успешного бизнеса. Я лично совершил революцию в холостяцких вечеринках по всей стране.
– Холостяцкие вечеринки… – Я будто в тумане. Слово «желудь» звенит в ушах. Деревянные столбики с резными желудями сверху. В глазах плывет как перед обмороком.
Энгилли доволен.
– Знал, что ты поймешь. У тебя ведь деловая хватка. Как и у меня. Как и у моей дорогой мамочки. Она состояние заработала, просто оставшись самой собой – потаскухой. Бесподобная женщина. Как же я люблю успешных дам.
Он принимается кромсать мои брюки. Начинает с дыры на колене.
– Ку-ку! – ухмыляется он. – Привет, коленка.
– Ты должен меня развязать. У меня сейчас спина переломится.
– Мамочка и поделилась со мной вашим большим секретом.
– Каким секретом?
– Вашим, женским. Все вы фантазируете о сексуальном насилии. Я позволяю вам осуществлять ваши фантазии. Даю то, в чем вы боитесь себе признаться. Нет, я не альтруист, притворяться не стану. Мне повезло. Немногие любят свою работу, как я. Хотя пришлось вкалывать до седьмого пота, в основном благодаря Роберту. После нашей официанточки из Кардиффа, когда надо было ставить дело на профессиональную основу, Роберт не пожелал впрягаться. Я постоянно все тащил на себе. Если у Роберта к чему-то душа не лежит, его хрен заставишь. Только разглагольствовать горазд. Ни на что не соглашался, кроме как отвезти приму домой после шоу. Тебя тоже. – Следя за моим лицом, Энгилли расплывается в улыбке. – Не знала? Да-да, домой тебя Роберт отвез. Разумеется, ты его не видела, поскольку была в маске.
– А ты хотел, чтобы он по-настоящему участвовал, и заставил изнасиловать Пруденс Келви, верно? Ты шантажировал его?
Энгилли улыбается, качая головой:
– Похоже, ты меня за тирана принимаешь. А у меня душа мягкая, верно тебе говорю. Роберту не понравилась ночь с мисс Келви. Я жалел, что поспособствовал. С той ночи мы с ним ни словом не обмолвились. – Он все качает головой. – Роберт эту мисс продержал в маске весь спектакль, а клиентам такое зачем? Некоторые жаловаться стали, женихи в том числе, пришлось часть денег возвращать. Все хотят видеть глаза – зеркало души и прочее.
– Почему он не снял с нее маску?
– А черт его знает. – Энгилли вспарывает другую брючину. – Обычный ответ, когда дело касается Роберта. Может, испугался, что она его узнает? Роберт у нас пессимист. Запаниковал, должно быть, что однажды на нее наткнется.
Твой брат не догадывается, это хорошо.
– А зачем выбирать женщин с собственными веб-сайтами? Почему не схватить первую попавшуюся на улице?
– Потому что, дорогая моя любопытная Наоми, женщины гораздо сильнее боятся, если чувствуют, что их выбрали специально. Ты разве не гадала – почему именно ты? Откуда я все про тебя знаю? Зловещее чувство. Куда страшнее, чем если бы просто схватили на улице. О нет, ужас в глазах появляется, только когда есть личный аспект. А ужас в глазах, как неоднократно говорили мне клиенты, – это самое интересное.
Я холодно улыбаюсь.
– «Личный аспект». Красиво звучит. Ты прав, это куда страшнее. Держу пари, ты многое отдал бы, чтобы самому до такого додуматься?
Энгилли цепенеет.
– Довольно болтать. – Присев на корточки рядом с моим стулом, он разрезает штанину снизу вверх.
– Да ты плагиатор. Не слишком красиво, а? Воровать чужие идеи и выдавать за свои.
– Как скажешь. Не забыть бы нам о коническом предмете, который ты так любезно захватила, и обо всех возможных способах его использования… Есть!
Куски одной штанины лежат на полу. Я не в силах ни звука произнести, ни вдохнуть.
– Что бы там ни говорил тебе Роберт, ему на тебя плевать. – Энгилли доволен собой. – Роберта никто не заботит, только я. Как по-твоему, почему он из себя выпрыгивает, чтобы познакомиться с моими примами и влюбить их в себя?
– А по-твоему, почему? – Не представляю, каким чудом мне удалось это произнести.
– Очень просто: надеется переплюнуть. Я добился успеха, а Роберт неудачник. Та к было и будет всегда. Цитата из сентиментальных радиопостановок Би-би-си. Роберту от мамочки нашей досталось, когда отец слинял. Отец Роберта не жаловал, ну и мамочка сквозь него смотрела, будто он привидение. Зато я всегда был прав, потому что я – Золотой мальчик. Роберт втайне всегда мечтал доказать, что он лучше. И нашел способ: он знакомится с женщинами, которые… скажем, не горели желанием спать со мной, и очаровывает их – или манипулирует ими – до тех пор, пока они сами не прыгают к нему в постель.
Его самонадеянность поражает и устрашает.
– Ты сам-то в это веришь?
С улыбкой он начинает резать остатки брюк от пояса вниз.
– Если ты не врешь и если убить Роберта пыталась Джульетта, то, боюсь, у тебя нет шансов. Теперь он точно ее предпочтет. Мой младший братик – мазохист. Всегда неровно дышал к женщинам, которые с ним обращались как с грязью. Полагаю, наследство нашей дорогой матушки. Чем сильнее она его гнобила, тем больше он ее любил. Сумел напрочь ее отсечь – гордость помогла и все такое, – но с тех пор искал замену, хотя вряд ли сознательно. Лично я все это вычитал в кретинских журналах жены.
Кожу внизу живота холодит гладкий металл. В глазах темнеет, сознание отказывает, отступая перед инстинктом. Собрав все силы, я бросаю тело влево вместе со стулом. Все происходит в какие-то доли секунды. Твой брат поднимает голову в тот момент, когда я падаю на него, а лезвия ножниц готовы перерезать резинку моих трусов. Он инстинктивно дергает руку на себя. Я падаю и вижу его глаза, устремленные на острие ножниц. Слышу отвратительный треск – это стул падает на его руку, толкая ладонь с ножницами навстречу лицу.
Он вопит. Кровь брызжет на меня, но я не вижу откуда. Я лежу вместе со стулом на боку, на вздрагивающем теле твоего брата. Слышу его крик, но лица не могу разглядеть, даже вывернув шею до предела. Надо позвать на помощь, но я задыхаюсь.
Внезапно я вижу кровь. Красные кляксы на линолеуме в голубую клетку. Сделав глубокий вдох, я кричу и кричу, пока хватает воздуха в легких. Слова сменяются воем, яростным выплеском боли.
Я слышу оглушительный треск, топот ног, но продолжаю кричать. Вижу Саймона Уотерхауса, а позади него – лысого пожилого мужчину. Но я все кричу. Потому что никто и никогда мне не поможет. Ни полицейские, которые ворвались в дом, ни Ивон, ни Чарли. Никто. Меня никто не спасет. Поэтому я продолжаю кричать.
Я не уйду. Никогда не оставлю тебя в покое. За дверью отделения реанимации я ощущаю твое присутствие, как близость грозы в воздухе. Я почти готова поверить, что именно из-за нас сегодня в больнице царит атмосфера торжественной тишины. Персонал, посетители, пациенты проходят мимо меня, склонив головы.
Я и вчера здесь была, но меня к тебе не пустили. Со мной был Саймон Уотерхаус. Пока меня осматривали, он ждал в коридоре, под дверью кабинета. Ты оценил бы его терпение и чуткость, ведь эти два качества присущи и тебе. Уотерхаус отвез меня домой, как только доктор сказал, что необходимости в госпитализации нет. Я все твердила, что со мной все в порядке, только лодыжки и запястья болят от веревок.
Вчера я не смогла даже приблизиться к отделению реанимации. Мне это на руку – сегодня будет проще попасть.
Я жму на панели кнопки кода, который подглядела только что, когда его набирал один из врачей. CY1789. Фокус твоего брата срабатывает и у меня. Слышу жужжание, толкаю дверь, и она с легкостью открывается. Я прохожу в твое отделение. И тут же понимаю, что это лишь первая часть задачи. Теперь я должна выглядеть естественно, как будто имею полное право здесь находиться. Должно быть, Грэм поступил точно так же. Он наверняка понимал, что человека, который крадется по коридору, воровато оглядываясь, немедленно выставят вон.
Высоко подняв голову, я быстро, уверенно шагаю мимо ординаторской, довольная, что утром мне хватило ума надеть единственный элегантный костюм. Надеюсь, кожаный портфель на молнии, который я взяла вместо дамской сумочки, придает мне официальности. Каждому встречному в коридоре я сообщаю деловой, но теплой улыбкой: «Уверена, вы меня знаете. Я своя. Была здесь раньше и приду снова». Это правда, Роберт, я приду, хочешь ты или нет. Не смогу удержаться.
В деревянной двери твоей палаты есть квадратное окошко. В прошлый раз, когда я была у тебя вместе с Чарли, занавеска была открыта, а сейчас задернута. Поворачиваю ручку и захожу внутрь. Не оглядываясь на тех, кто, возможно, наблюдает за мной. Без колебаний.
В твоей палате две молоденькие медсестры. Одна протирает тебе лицо и шею губкой. Черт. Потрясение смывает мою улыбку.
– Извините, – говорит вторая, которая наливает какую-то жидкость в пластиковый контейнер, прикрепленный к одному из аппаратов. Она спутала мой страх с гневом. Я старше, да и одета дорого, она явно приняла меня за больничное начальство.
Ее коллега, что с губкой, гораздо менее почтительна.
– Вы кто? – спрашивает она.
Теперь я справлюсь с любой преградой, потому что вижу тебя, неподвижно лежащего на кровати. Глаза у тебя закрыты, кожа бледная. Глядя на твое лицо, я понимаю, насколько мы далеки друг от друга. Мы могли бы вовсе не иметь ничего общего. Твои мысли, чувства, внутренние органы, благодаря которым ты продолжаешь жить, – все под оболочкой пепельной кожи.
Меня на миг поражает мысль о том, что другая личность, спрятанная в оболочке плоти, до такой степени заполонила меня. Если бы тебе пришлось делать операцию, хирург увидел бы все твои внутренние органы. Если бы он оперировал меня, то увидел бы то же самое. Роберт, ты едва ли не полностью заменил меня внутри меня. Как я такое допустила?
– Это Роберт Хейворт, верно? – спрашиваю я терпеливым тоном человека, которому терпение не положено по рангу.
– Да. Вы из полиции?
– Не совсем. – Я показываю портфель, якобы набитый важными документами. – Я семейный психолог. Помогаю работе полиции. Сержант Зэйлер позволила мне взглянуть на Роберта Хейворта.
Спасибо тебе, Саймон Уотерхаус, за то, что вчера на пути к моему дому упомянул о возможности привлечения для меня семейного психолога. А я чуть было не съязвила, что помощь такого специалиста слегка запоздала.
Медсестры кивают.
– Мы уже закончили, – говорит одна.
– Отлично, – мельком улыбаюсь я.
Ни одна из них не интересуется, что может делать семейный психолог у постели человека без сознания. Моя должность их вполне удовлетворила: звучит более чем солидно.
Как только за ними закрывается дверь, я подхожу к тебе и глажу твой лоб, еще мокрый от губки. Мне странно прикасаться к тебе теперь. Твоя кожа – просто кожа, как у меня или у кого-нибудь другого. Почему ты настолько отличаешься от остальных? Я знаю, что сердце твое по-прежнему бьется, но сейчас мне интереснее, что происходит в твоем мозгу, который делает тебя особенным.
Роберт Энгилли.
Мой вчерашний вопль до сих пор не стих, только его никто не слышит, кроме меня.
– Привет, Роберт. Я вернулась.
Это безумие, но я жду ответа. Вглядываюсь в твое лицо, надеясь заметить в нем перемены.
– Твой брат остался без глаза. Грэм. Я снова с ним встретилась. В первый раз было хуже. – Как много нужно сказать. Даже не знаю, с чего начать. – Он тоже в больнице. Не в этой, в другой. Он из-за меня потерял глаз. Я не специально. Та к вышло.
Мне кажется, твои веки дрожат. Наверное, в самом деле кажется, – потому что я слишком пристально смотрю. Мы видим то, что хотим увидеть.
– Я все знаю, Роберт. Мне никто ничего не объяснял, я сама догадалась. Ну, кое-что узнала от полицейских, из бесед с Джульеттой. Но все самое важное вычислила сама. И с той минуты ни о чем не могла думать, кроме как о встрече с тобой. Возможно, ты выживешь, возможно, умрешь, но в любом случае я хочу, чтобы ты знал: я тебя победила. Да, Роберт, победила, хотя у тебя так долго было преимущество надо мной. Информацией владел ты, и ты мог решать, открыть ее или нет.
Я наклоняюсь, чтобы поцеловать тебя в губы. Думала, они холодные, но нет. Они теплые. Я отстраняюсь.
– Сейчас я могу делать и говорить что вздумается, верно? Ты мне не помешаешь, все в моих руках, и информация, и сила. Разоблачать буду я, а у тебя нет иного выбора, кроме как лежать и слушать. С Джульеттой было все наоборот.
И вновь трепет век, едва заметный.
– Я знаю, что Грэм и Джульетту изнасиловал. А ты нашел ее, познакомился, ухаживал за ней, женился. Постарался, чтобы она полностью доверилась и нуждалась в тебе. Со мной ты поступил так же. Должно быть, очень легко влюбить в себя женщину, если знаешь о ней так много, а она не знает, что ты знаешь. С Джульеттой прекрасно получилось, не правда ли? И ты решил попробовать еще раз. С Сандрой Фригард.
У меня начинают дрожать ноги, я опускаюсь на стул рядом с кроватью.
– Однако Сандра не оправдала твоих ожиданий. Представляю твое разочарование, тем более после отличного начала: как и задумывалось, она приняла тебя за рыцаря в сияющих доспехах. Разве могло быть иначе? Ты прекрасно знаешь, как подарить нам чувство защищенности. Но Сандра не такая, как я или Джульетта. Она не уползла в раковину, не положила жизнь на то, чтобы утаить от мира свой постыдный секрет. Она заявила в полицию, вступила в группу поддержки – словом, справлялась лучше, чем кто-либо ожидал. Ей не пришло в голову стыдиться или что-то скрывать. Твоему брату должно быть стыдно. Сандра Фригард поняла это гораздо раньше, чем я, гораздо раньше, чем Джульетта.
Ярость, которую я испытываю, не похожа ни на одно известное мне чувство. Холодная, отточенная. Может, это ледяное бешенство, которое ты так мастерски контролировал и направлял, сродни пороку? Если так, во мне впервые в жизни поселился порок.
Я наклоняюсь к тебе:
– Как ты, должно быть, взбесился. Еще бы – все усилия насмарку. В твои гнусные сети попадались только женщины, которые прятались от мира, старались похоронить страшный опыт. Женщины, которых пугало мнение окружающих. Тебя это заводило, верно? Женитьба на Джульетте, не ведающей о том, что ты все знаешь. Семейная жизнь с женщиной, которая изо дня в день унижала себя любовью, доверием к родному брату своего насильника. Джульетта была уверена, что ей удалось скрыть от всех свою растоптанную душу и рядом с тобой все постепенно наладится. Ты читал ее мысли и наслаждался своим тайным знанием. Злорадствовал украдкой над тем, что она и вообразить не может, насколько ошибается. Я вижу вас двоих дома, в гостиной. Вы смотрите телевизор, ужинаете. Занимаетесь сексом. И каждую минуту, каждую секунду, которые вы проводите вместе, ты помнишь, что в любой момент можешь ее уничтожить, просто рассказав, что знаешь об изнасиловании и только потому она тебе интересна. Кроме того, Грэм не единственный наживался на изнасилованиях. Ты тоже получал прибыль. Это ваш общий бизнес. И об этом ты мог сообщить Джульетте когда захочется. Абсолютная власть.
Я поднимаюсь, подхожу к окну. В саду напротив твоей палаты человек в зеленом комбинезоне и защитных очках подстригает кусты, придавая им форму шаров. Гудение электрической машины то прерывается, то звучит вновь.
– Это самый эффективный способ сломать жизнь человеку – внезапно показать ему, что его трактовка мира, все, что ему дорого, во что он верит, построено на лжи, на садистски жестоком обмане. Возможно, это самый эффективный способ вообще уничтожить человека. Ты так и думал, Роберт, не правда ли? Я знаю тебя, Роберт, тебя интересует только самое лучшее в этой жизни.
Ты молчишь. Я пытаюсь вывести из себя человека без сознания.
– Удивлен, Роберт? Очень надеюсь, что произвела на тебя впечатление. Ты долго меня обманывал, но кое-какие побочные действия предвидеть не мог. Нельзя провести с человеком целый год, заставить любить себя так, как я любила тебя, – и при этом не отдать частичку самого себя. Ты и отдал – достаточно, чтобы я не сомневалась сейчас в своей правоте. Мы поменялись местами, Роберт. Теперь я многое о тебе знаю. Ты не думал, что мне удастся вычислить, но мне удалось, потому что наши отношения реальны настолько же, насколько фальшивы.
Твои веки вздрагивают; на этот раз я уверена, что мне не почудилось. На ум приходит термин «быстрое движение глаз». Может, тебе снится плохой сон? А что это значит для человека, образ жизни которого большинство сочли бы худшим из кошмаров?
– Ты изнасиловал Пруденс Келви, хотя и не по собственной инициативе. Грэм предложил, ты подчинился, но тебе не понравилось. В отличие от Грэма. Твой брат получает истинное наслаждение. Он сказал, что и официантка из Кардиффа тебя не очень заинтересовала, хотя по наущению брата ты ее изнасиловал. Своего рода эксперимент, не правда ли? Время от времени следовать примеру Грэма и доказывать, что ты превосходишь его в общении с женщинами, что ты в высшей лиге.
Я очень боюсь, что ты откроешь глаза. Мне необходимо закончить, а я не уверена, что сумею, если ты будешь смотреть на меня, отвечать мне.
– Я знаю, что ты насиловал Пруденс Келви, не снимая с нее маски. По мнению Грэма, ты не хотел, чтобы она видела твое лицо, из опасения, что однажды она случайно встретится с тобой и узнает. Я поняла, что он ошибается, едва услышав его версию. Однако я тоже ошибалась. До той минуты, когда я сегодня вошла в палату и увидела твое лицо, я думала, что ты не снял с Пруденс Келви маски, чтобы поступить с ней так же, как со мной, Джульеттой и Сандрой Фригард. Подстроить знакомство, стать ее спасителем, влюбить в себя. А затем сломать ей жизнь.
Я качаю головой, изумляясь, как могла такое подумать.
– Разумеется, все не так. Неверный порядок событий. Я знаю твой аккуратный ум, Роберт. Тебе необходимо сначала стать спасителем – быть спасителем, – чтобы потом превратиться в разрушителя. Потому-то идеальными были жертвы Грэма. А женщина, которую ты уже изнасиловал, для твоих планов не подходила.
Я с трудом сглатываю и продолжаю:
– Ты не снял с Пруденс Келви маску, поскольку для тебя было невыносимо, что в ее глазах ты не прочтешь узнавания. Ее ужас не был связан лично с тобой – для нее ты был безымянным насильником. Когда ты ее насиловал, ты не ощущал собственной значимости, ты будто потерял индивидуальность. Она не знала даже, как тебя зовут, хотя вы с Грэмом знали ее имя. Он выбрал ее специально для тебя. А значит, она была особенной, а ты – нет. И тебя это бесило. Личное отношение для тебя очень важно. Ты хотел, чтобы женщина узнавала в тебе именно тебя, а не просто насильника, ничем не отличающегося от твоего брата.
Я отхожу, насколько позволяют размеры небольшой палаты. Когда снова начинаю говорить, мой голос звучит хрипло, словно по горлу прошлись наждаком.
– А вы с Грэмом совершенно разные. Тебе было мало просто насиловать. Этого хватало Грэму, но не тебе. Меня нисколько не удивляет, что ты мечтал продемонстрировать людям свою уникальность. Ты единственный на свете, Роберт. «Так далеко, так близко», ты помнишь свои слова? Пруденс Келви и официантка с мальчишника Грэма были для тебя слишком далеко, чтобы ощутить их боль в полной мере. Они ведь тебя не знали. Всем известно, что в мире существуют жестокие люди, как существуют ураганы и землетрясения. Если мы не знаем этих извергов лично, то для нас они почти как стихийное бедствие – они слишком далеки от нас. Эти люди не были с нами знакомы, не любили нас, не были близки нам. А истинную боль может доставить только тот, кто ближе всех. Вот ты и хотел стать этим самым близким.
От моего дыхания запотевает оконное стекло. Указательным пальцем я рисую сердечко и тут же стираю.
– Ты сам рассказал это мне, Роберт, и ты был прав. Я знаю по собственному опыту. Становится намного легче, если можно держать с насильником дистанцию. Твой брат, угрожая мне ножом, знал мое имя, но не знал меня. Я понимала, что в его действиях нет личного. И это утешало. Он был слишком далеко от меня.
Во рту пересохло, язык будто кожаный. Воздух в палате сухой и слишком теплый. Открыть окно невозможно, оно заперто, и створка не поддается.
– Грэм дал понять, будто это он придумал отбирать жертв среди женщин с собственными веб-сайтами. И вот он, личный аспект: в их глазах мука, страх и недоумение, они гадают, почему выбрали именно их. Грэм поведал мне, что идея принадлежит ему. Но автор – ты, Роберт. Я права? Изнасилование на мальчишнике Грэма тебя расстроило. Вероятно, даже разозлило. Ты считал, что официантка легко отделалась. Что бы там ни говорил Грэм, ты остался неудовлетворенным, поскольку бедная официантка могла утешиться мыслью, что ей просто не повезло – оказалась не в том месте не в то время.
Я смаргиваю слезы.
– И тогда ты усовершенствовал бизнес-план Грэма. Предложил не хватать первых попавшихся женщин на улице, а специально отбирать и демонстрировать им, что вы знаете, кто они и чем занимаются. Показывать, что выбор неслучаен. Грэму идея понравилась, но Грэма вообще легче удовлетворить, чем тебя. Ты все еще не был доволен. Ты хотел, чтобы женщины знали именно тебя – и никого другого. Но не мог же ты предложить Грэму сначала знакомиться с будущими жертвами, завязывать отношения, а потом их насиловать. Грэм вовсе не горел желанием попасть за решетку.
Однако попадет – благодаря мне.
Я должна помнить, что стала не только вашей с братом жертвой, но и победителем. Во всяком случае, могу стать победителем. Зависит от того, что я сделаю сейчас.
Я снова обращаюсь к тебе, к твоим закрытым глазам:
– А ты, Роберт, не боялся, что тебя поймают, я права? Уверен был, что твои жертвы угрозы не представляют – ты их уничтожишь, раздавишь, без следа, без остатка, настолько надежен твой метод.
С губ моих срывается хриплый смешок.
– И вот ты подходишь к ним близко-близко. Влюбляешь в себя, становишься частью их жизни, их вселенная стремительно сужается, и наконец их мир – это только Роберт, один Роберт, всегда Роберт. Ты великолепен в этой роли! Такой любящий, такой романтичный. Идеальный любовник, идеальный муж. И в этом вся суть. Если бы ты не подошел так близко, не стал бы неделимой половиной целого, ты не смог бы причинить такую боль, какая тебе требовалась. Верно, Роберт?
Я хватаюсь за угол верхней подушки и, выдернув ее у тебя из-под головы, прижимаю к себе.
– Именно эту часть своей игры ты предвкушал с особым удовольствием: как выложишь всю правду о себе и тем самым уничтожишь женщину. Ты сам мне рассказывал.
Я молчу, вспоминая дословно: Я так долго думал о том, чтобы уйти. Пожалуй, слишком долго и много думал. Идея стала навязчивой… В мечтах я уже в процессе расставания. Я все еще к ней так близок, но уже так далеко от нее.
– Ивон ошибалась, уверяя, что ты никогда не уйдешь ко мне. В конце концов ты обязательно бросил бы жену. Таков был изначально твой план. Но ты хотел вдоволь насладиться предвкушением, по возможности растянуть удовольствие, прежде чем заняться следующей жертвой. Мы были сначала жертвами Грэма, а затем твоими. Держу пари, ты считал Грэма своим подручным, а себя – орудием. Ты уничтожал нас – Джульетту, Сандру Фригард, меня.
Я сжимаю в руках подушку, вонзаю в нее ногти. Синтетическая набивка пружинит, при всем старании я не могу оставить на подушке следы, не могу передать ей свою муку.
– Ты гордишься тем, что у тебя стальные нервы, Роберт, но в душе ты трус и лицемер. Брата ты презираешь – и при этом держишься за него. Предоставил свой грузовик для его жутких вечеринок. Даже Пруденс Келви изнасиловал, чтобы порадовать брата. А все почему? У Грэма есть то, без чего твоей игре пришел бы конец, – список изнасилованных им женщин. Этот список тебе необходим, чтобы они стали и твоими жертвами тоже. Все годы брака с Джульеттой ты жил мыслью, что однажды обрушишь на нее правду. И вот выбрал день – позапрошлую среду. Назавтра мы с тобой должны были встретиться в «Трэвелтел». Четверг, тридцатое марта. Ровно три года назад твой брат меня изнасиловал. Идеальный вариант: ты сообщил бы мне, что бросил жену и начинаешь новую жизнь, а я посчитала бы это знаком судьбы – реабилитацией, искуплением страшной для меня даты. Я окончательно уверилась бы, что мы предназначены друг для друга, что ты – мой спаситель. Ведь таких совпадений не бывает. Ты так и не появился. Но если смог бы, если бы твой план сработал – ты приехал бы с чемоданом. Сказал бы, что бросил Джульетту. Предложил бы поехать ко мне. Догадываешься, каким был бы мой ответ?
Я хрипло смеюсь. Слезы капают на руку, сжимающую подушку. Я плачу, но не от горя – от гнева. Это злость выжимает из меня соленую влагу.
– Что ты сказал Джульетте? Какими словами объявил новость? Если я права – а я наверняка права, – то ты терпел до позднего вечера, до той минуты, когда вы оба уже были в постели. Что дальше, Роберт? Ты забрался на нее, прижал к матрацу собственным телом, не слушая ее возражений? Должно быть, она была сбита с толку: ты всегда так нежен с ней – что происходит? В тебе не осталось и намека на нежность. Исчез тот Роберт, которого она знала и любила, за которого вышла замуж. Ты изнасиловал ее – как и собирался с самого начала. Джульетта доставила тебе удовольствие, не сравнимое с Пруденс Келви, потому что ты видел в глазах Джульетты не только страх, но и понимание… Но тебе и этого было мало, ведь так, Роберт? Изнасилование – мелочь, когда можно повернуть нож в ране. Ты хотел, чтобы она связала эту пытку с предыдущей, в шале Грэма. Видишь, сколько я знаю?! Удивлен? Джульетта должна была осознать масштаб твоего обмана и предательства. Как ты поступил, Роберт? Дай угадаю. Наверное, ты произнес те же слова, что и Грэм. Хочешь разогреться перед шоу? Или нечто в том же духе. Момент твоего триумфа. Недоумение на ее лице, потрясение в округлившихся глазах… И что потом, Роберт? Кроме изнасилования? Ты сообщил, что бросаешь ее ради другой жертвы Грэма? Рассказал ей все до последней детали – вплоть до своих планов искалечить мою жизнь так же, как искалечил ее: жениться, подарить неземное счастье и стереть в порошок, чтобы освободить место для очередной жертвы Грэма?
Я взмокла, меня трясет. Подхожу к тебе, наклоняюсь к самому твоему лицу. Отвечаю на собственный вопрос:
– Нет, вряд ли. Джульетта должна была считать, что ты сотворил такое с ней одной. Знать, что она не одинока в твоих жертвоприношениях, – пусть ничтожное, но утешение, а ты этого допустить не мог. Нет, ты сообщил лишь, что уходишь к другой женщине. Вот и все, что ты сказал ей обо мне. Зато выложил все остальное: что ее насильник – твой родной брат, а изнасилования – ваш семейный бизнес. Любая, самая мелкая подробность доставляла ей боль, а тебе радость… Но ты совершил ошибку.
Черт побери, ты совершил гигантскую ошибку – иначе не лежал бы сейчас здесь без сознания, без движения. Ты думал, что Джульетта рухнет и рассыплется в пыль под тяжестью правды. Рассчитывал покинуть ненавистный дом, оставив за спиной не жену, а ее дрожащую, растоптанную тень. Полиции ты не боялся, ведь и о первом изнасиловании Джульетта не заявила. Постыдилась. Расчет был, что и во второй раз постыдится. Да и кто бы ей поверил? Ну пришла бы она в участок и ни с того ни с сего заявила, что ее изнасиловали, причем дважды, и во второй раз – любящий муж. Ты изобразил бы недоумение и озабоченность ее душевным здоровьем.
Я хожу взад-вперед по палате, терзая подушку.
– Мне известно, каково это, когда рушатся планы, Роберт. Я понимаю тебя, честное слово. Я тоже люблю планировать наперед. А ты так тщательно все просчитал, обдумал до последней детали. Досадно, не правда ли, что твои откровения подействовали на Джульетту абсолютно не так, как ты предполагал. Она стала сильнее, а не слабее. Вместо того чтобы рухнуть бессильно у твоих ног, она подняла каменный дверной упор и опустила тебе на голову. Даже «скорую» не вызвала – бросила тебя истекать кровью. Умирать бросила. И я не виню ее, Роберт.
Горло саднит и жжет, мне уже трудно говорить, но я пока не могу замолчать. Именно об этом я мечтала: все тебе рассказать. Выплеснуть и освободиться.
– Ты загнал себя в ловушку собственных мыслей, собственного крохотного мира, Роберт. Разумеется, в данный момент выбора у тебя нет. Я имею в виду – раньше загнал. Тебя подвело самолюбование. В жизни Джульетты уже было падение. Она перенесла нервный срыв. Сколько лет ее терзали страхи и неуверенность в себе. У нее остался один путь – наверх. Как ты этого не понял? Почему тебе не пришло в голову, что в большинстве своем люди – существа довольно гибкие, особенно такие, как Джульетта и я, выросшие в любящих, надежных семьях? Открыв Джульетте свою извращенную натуру, ты все перевернул у нее в мозгах. Поставил все с ног на голову. Пожалуй, ничто иное не могло до такой степени ее встряхнуть и заставить сражаться.
Твои веки дрожат.
– Пытаешься спросить, откуда я знаю? Очень просто: испытала на себе. Когда я сложила кусочки в цельную картинку, когда вычислила правду, то осознала, насколько глупо было верить, что меня может спасти кто-то, кроме меня самой. Впервые после изнасилования я захотела дать отпор. Сама. Люди сплошь лгут и издеваются, но самую сильную боль приносят самые близкие, любимые и любящие. Так теперь думает Джульетта. В таком мире она теперь живет. Ты превратил ее в чудовище по своему образу и подобию, Роберт. Теперь ей на всех плевать, в том числе и на саму себя.
Я смеюсь.
– Она ведь могла рассказать мне все про тебя, но не сделала этого. Предпочла насмехаться. Даже зная, что ты за гнусный, тошнотворный урод, она ненавидит во мне женщину, которая хотела лишить ее мужа – доброго и внимательного. По-твоему, странно? А по-моему, нет. Во мне, как и в ней, тоже живут два Роберта. Возможно, это худшее, что ты сделал с нами обеими: заставил скорбеть по человеку, которого в природе не существует. Мы знаем об этом, но любим его по-прежнему.
Я опускаю глаза на подушку в своих руках. Я вытащила ее, чтобы тебя задушить. Сделать то, что не удалось Джульетте. Я рада, что она тебя не убила, – теперь я смогу. Ты заслужил. С тем, что ты заслуживаешь смерти, согласится любой, кроме самых наивных и заблуждающихся, уверенных в неправоте всякого убийства.
Но если я сейчас положу твоей жизни конец, закончатся и твои страдания. Секунда-другая – и все. Зато если выйду из палаты, оставив тебя в живых, тебе придется лежать и думать обо всем, что услышал, о моей победе и своем проигрыше. Для тебя это будет пыткой. Если, конечно, ты вообще меня слышал.
Проблема в том, что, как и прежде, я не способна прочитать твои мысли, Роберт. Боль, которую ты мне принес, очевидна. Я открылась перед тобой полностью. Если я позволю тебе и дальше дышать – быть может, ты постараешься не думать ни о чем, кроме моей боли. Возможно, твоя кома превратила тебя в триумфатора, помогла ускользнуть от наказания, а я уничтожена, полностью уничтожена и буду терзаться вечно. Но я не готова с этим смириться.
Мне остается сказать только одно, прежде чем я либо покончу с тобой, либо оставлю жить. Всего несколько слов, которые я обдумала до прихода сюда. Я выбрала их с той же тщательностью, с которой выбираю девизы для солнечных часов. И сейчас шепчу их тебе на ухо – как благословение или заклинание:
– Ты худший человек из всех, кого я знала, Роберт. И худший из всех, кого я еще узнаю.
Я произнесла эти слова вслух – и будто черту подвела: самое плохое в моей жизни позади.
Осталось только решить…
– Не думаю, чтобы он собирался тебя пропесочить, – сказала Оливия. – Он искренне переживает. Позвони ему. Рано или поздно, но поговорить все равно придется.
Сквозь задернутые шторы в гостиную проникало солнце. Надо было купить поплотнее, думала Чарли. Интересно, сколько стоит заказать подкладку из светоотражающей ткани?
Чарли покачала головой. У нее был план гораздо лучше, чем у Оливии, – она собиралась держаться как можно дальше от телефона. Саймон оставил десятки сообщений, которые она не имела ни малейшего желания прослушивать. И вообще Оливия ошибается: Чарли необязательно разговаривать со Снеговиком. Как и с Саймоном. Передаст заявление об уходе – и больше никого из них не увидит.
Оливия села на диван рядом с сестрой.
– Я не могу остаться у тебя навечно, Чарли. Надо работать, жить дальше. Тебе тоже, к слову. Хватит уже валяться целыми днями в пижаме и курить без передыху. Давай-ка поднимайся, прими ванну, оденься. Зубы почисти, наконец!
В дверь позвонили. Чарли свернулась в клубок, стягивая полы халата.
– Наверняка Саймон. Не пускай. Скажи, я сплю.
Яростно сверкнув на нее глазами, Оливия направилась в прихожую. Она не могла взять в толк, почему сестру не радует неустанная тревога Саймона, с чего вдруг он превратился в человека, которого она категорически не желает видеть.
Чарли не снисходила до объяснений, зная, что просто умрет в ту секунду, когда Саймон заговорит с ней. Что бы он ни сказал – все будет не то и не так. Попробует осторожно ее утешить – она решит, что ему стыдно за нее. А будет откровенен – ей придется поддержать с ним, с человеком, упорно отвергавшим ее любовь, разговор о Грэме Энгилли, серийном насильнике, с которым она спала из-за несчастной любви… Нет, есть предел унижению.
Чарли услышала, как открылась входная дверь. Оливия вернулась в гостиную.
– Это не Саймон. Ага! – Она обвиняюще ткнула в сестру пальцем. – Разочарована! И не отрицай. Пришла Наоми Дженкинс.
– Нет. Передай ей – нет.
– Она кое-что принесла.
– Мне ничего не нужно.
– Я попросила дать тебе пять минут, чтобы привести себя в порядок. Так что будь добра, встань и переоденься во что-нибудь приличное. Иначе впущу ее, пусть увидит тебя в залитом чаем халате и замызганной пижаме.
– Только попробуй. Я тогда…
– Что? Ну что ты сделаешь? – прошипела Оливия, раздувая ноздри. – Я могла бы выставить Саймона, но не эту женщину. Перестань хоть на миг жалеть себя и подумай, что пришлось перенести ей. – Она кивнула в сторону прихожей. – Вспомни, через что ей пришлось пройти всего несколько дней назад, в этом самом доме. Я уж не говорю о прочих испытаниях. Ее связали – опять. Чуть не изнасиловали – опять.
– Не надо!
Страшно даже подумать, что обнаружили Саймон и Пруст в ее кухне, как смотрел на них из лужи крови на полу вырванный, надвое рассеченный глаз Грэма.
– Надо, – возразила Оливия. – Поскольку ты, кажется, считаешь себя самой разнесчастной в мире. Единственной и неповторимой в своих страданиях.
– Неправда! – возмутилась Чарли.
– Думаешь, мне легко жить с мыслью, что у меня никогда не будет детей?
Отвернувшись, Чарли пробурчала.
– При чем тут это?
– Всякий раз, когда я знакомлюсь с мужчиной, всякий раз, когда появляется надежда на более-менее серьезные отношения, я вынуждена сообщать ему… Только представь, каково мне взрывать бомбу снова и снова. Скольких я больше не увидела – не сосчитать. Мне очень больно, сестричка, но свою боль я держу в себе, потому что я стоик…
– Ты? – невольно рассмеялась Чарли. – Стоик?
– Именно. В серьезных вещах – да. Неважно, что я хнычу, когда в угловой кафешке заканчивается паштет из оленины. – Оливия вздохнула: – Ты такая счастливая, сестричка. Саймон знает о тебе и Грэме…
– Прекрати!
– … и понимает, что ты не виновата. Тебя никто не винит.
– Ладно, я поговорю с Наоми. – На что угодно согласишься, лишь бы не слышать о Саймоне и Грэме.
Чарли слезла с дивана и загасила сигарету в пепельнице, полной окурков. Принимая в свою компанию новичка, они зашевелились, как жирные, коричнево-оранжевые личинки навозных мух. Вот мерзость, с извращенным удовольствием подумала Чарли.
Наверху она умылась, почистила зубы, провела щеткой по волосам и надела первое, что попалось под руку в шкафу, – джинсы с обтрепанными штанинами и сиренево-бирюзовую рубашку поло с белым воротничком. Когда она спустилась, входная дверь была открыта, а Наоми с Оливией ждали снаружи. Наоми выглядела спокойнее, чем когда-либо, но и гораздо старше. Еще две недели назад Чарли не видела на ее лице столько морщинок.
Чарли сделала попытку улыбнуться, Наоми постаралась вернуть улыбку. Вот чего Чарли хотелось избежать: неловкого приветствия, признания того, что пришлось вместе перенести и о чем никогда не забыть.
– Глянь-ка! – Сестра, казалось, кивает на стену дома, куда-то под окно.
Чарли сунула ноги в стоптанные кроссовки, давным-давно заброшенные под лестницу, и вышла. Под окном гостиной, прислоненные к стене, стояли солнечные часы – плоский треугольник из серого камня. Гномон, сплошной железный треугольник с круглым выступом размером с большой шарикоподшипник, торчал над верхним краем. Золотые латинские буквы сложились в девиз: Docet umbra. На самой верхушке по центру высечена половина солнца. Разбегающиеся лучи отмечали время – каждые тридцать минут. От левого края часов до правого шла еще одна линия – горизонтальная кривая в форме улыбки.
– Я обещала сделать часы для вашего шефа, – сказала Наоми. – Вот. Денег не надо.
Чарли покачала головой:
– Я еще не скоро вернусь на работу. («Если вернусь».) Отвезите в участок, спросите инспектора Пруста…
– Нет. Я привезла сюда, потому что хотела отдать вам. Для меня это важно.
– Большое спасибо, – с нажимом произнесла Оливия. – Очень мило с вашей стороны.
«Специально любезничает, чтобы ткнуть меня носом в мою невоспитанность».
– Спасибо, – промямлила Чарли.
После долгой тяжелой паузы Наоми сказала:
– Саймон Уотерхаус объяснил, что вы ничего не знали про Грэма, когда… стали встречаться.
– Я не хочу об этом говорить.
– Не стоит казнить себя за то, в чем вы не виноваты. Я знаю, о чем говорю, – три года себя казнила. Ничего хорошего.
– До свидания, Наоми. – Чарли повернулась к двери. Оливии надо – пусть сама тащит часы, а она пальцем не пошевелит. Пруст небось и думать про них забыл.
– Подождите. Как Роберт?
– Без изменений, – ответила Оливия, не дождавшись от Чарли ни звука. – Его пытаются привести в сознание, но пока безуспешно. Эпилептические припадки продолжаются, хотя и реже.
– Если он очнется, полиция предъявит ему целый список обвинений, – добавила Чарли. – Судя по тому, что мы обнаружили в офисе «Серебряного холма», Роберт принимал активное участие в… так сказать, бизнесе. За рулем грузовика чаще всего был именно он. И Грэм отдавал ему половину прибыли.
Все это Наоми услышала бы от Оливии, если бы Чарли не выдала собственную версию. С Саймоном общалась именно Оливия, а Чарли узнала из вторых рук. Ей очень не хотелось открывать Наоми, до какой степени она исковеркала свою жизнь.
– Роберту нравятся безликие места, они его успокаивают? Станции техобслуживания, ночлежки, больницы? Тем лучше. В сравнении с тюрьмой «Трэвелтел» покажется ему отелем «Ритц».
– Пусть получает. Заслужил. – Глянув на спину Чарли, Наоми обратилась к Оливии: – И Грэм тоже. И его жена.
– Их не отпустили под залог… – начала Оливия.
Чарли не выдержала:
– Ладно, все, хватит!
– Саймон Уотерхаус еще сказал, что Джульетта уже несколько дней молчит, – пробормотала Наоми.
На этот раз Чарли обернулась. Кивнула. Неприятно думать, что Джульетта молча сидит в камере. Чарли было бы легче, если бы та по-прежнему метала направо-налево требования и колкости. Джульетту тоже ждет срок, возможно, не меньший, чем Грэма Энгилли. Неправильно это.
– О чем вы мне не рассказали? – спросила она Наоми. – Джульетта пыталась убить Роберта, когда обнаружила, что он связан с ее насильником. Это мне известно. Чего я так и не поняла – зачем Роберту понадобилось заводить романы с жертвами Грэма?
Ее снова тянет в тот же омут. Противно. Наоми Дженкинс с самого начала играла с ней как кошка с мышкой, и Чарли сыта по горло.
Наоми сдвинула брови:
– Скажу, когда все закончится. Час не настал.
– В каком смысле? – встряла Оливия.
«Ты бы помолчала, сестричка. А еще лучше – шла бы ты в дом. Надеюсь, там очухаешься и вспомнишь, что ты журналист-искусствовед, а не сыщик».
– На часах есть юбилейная линия. – Наоми вытянула палец.
Чарли перевела взгляд на треугольный камень, прислоненный к стене ее дома.
– Девятого августа, в день рождения Роберта, тень от нодуса протянется в точности по этой линии, от начала до конца. Вот он, нодус. – Наоми погладила большим пальцем железный шар.
Чарли прищурилась:
– С какой стати вы решили нанести дату дня рождения Роберта на часы, которые я должна передать своему шефу?
– В тот день все началось. Когда родился Роберт. Девятого августа, – повторила Наоми. – Не забудьте взглянуть на часы, если будет солнце.
Приподняв руку в прощальном жесте, она направилась к калитке. Чарли и Оливия смотрели вслед, пока она не села в машину.
Жизнь станет лучше. Мне станет лучше. Однажды я смогу нормально дышать, оказавшись здесь. Однажды мне достанет смелости приехать сюда без Ивон. Однажды я произнесу «комната номер одиннадцать» о другой гостинице, быть может, о роскошном отеле на красивейшем острове, даже не вспомнив эту квадратную комнату с треснутыми стеклами и обшарпанным полом. Не вспомнив две сдвинутые кровати с оранжевыми матами вместо матрацев. Не вспомнив само здание «Трэвелтел», смахивающее на убогое студенческое общежитие или дешевую столовку.
Сидя на диване, Ивон щиплет катышки на подушках, а я смотрю в окно на стоянку, общую для «Трэвелтел» и Ист-Сервис.
– Не злись, Ивон.
– И не думала.
– По-твоему, мне станет хуже от того, что мы сюда приехали, но ты не права. Я должна избавиться от этой комнаты. Иначе она будет вечно преследовать меня.
– Со временем пройдет. – Ивон безропотно повторяет реплики, которые уже выучила наизусть. – Боюсь, это наше еженедельное паломничество только подпитывает твои воспоминания.
– Я должна сюда приезжать, Ивон. Пока не надоест, пока не превратится в рутину. Знаешь, если человек упал с лошади и испугался, то нужно сразу же снова сесть в седло, иначе больше к лошади не подойдешь.
Ивон прячет лицо в ладонях.
– Ничего общего. Ничего. Как тебе объяснить?
– Чаю выпьем? – Я беру чайник, прижимаю пальцем отстающую этикетку и иду в ванную за водой. Оказавшись на безопасном расстоянии от Ивон, добавляю: – Останусь здесь на ночь, пожалуй. Тебе необязательно.
– Забудь. – Она возникает в проеме двери. – Не позволю. И учти – я не верю ни единому твоему слову.
– В смысле?
– Ты знаешь, что такое твой Роберт и что он творил, но все равно по нему сохнешь. Потому и ездишь сюда. Где ты была днем, когда я звонила? Домашний телефон не отвечал, мобильник выключен.
Я смотрю в окно. На стоянку въезжает синий грузовик с черными буквами по борту.
– Сколько можно говорить – работала в мастерской, телефона не слышала.
– Не верю. Думаю, ты сидела у кровати Роберта. Не в первый раз, между прочим. Последнее время я часто не могу тебя найти…
– Отделение реанимации – не проходной двор, Ивон. Туда не заходят когда вздумается.
И пойми, я ненавижу Роберта. Так ненавижу, как можно ненавидеть только человека, которого любил.
– Когда-то я ненавидела Бена – и погляди на нас теперь, – парирует Ивон с презрением к нам обеим.
– Ты сама решила дать ему еще один шанс.
– И ты решишь остаться с Робертом, если… когда он очнется. Несмотря ни на что. Простишь его, вы поженитесь, и ты будешь каждую неделю навещать его в тюрьме…
– Ивон! Неужели это ты говоришь? Ушам не верю.
– Прошу тебя, Наоми, не надо так делать.
Из кармана куртки, которую я бросила на кровать, доносится звонок. Вынимая сотовый, я думаю о любви и человеке, который так близко и так далеко. Теперь я понимаю тебя лучше, чем когда-либо, Роберт, – благодаря общению с твоим братом в кухне Чарли Зэйлер. Тебе нравилось причинять женщинам боль, ты заставлял их боготворить себя, чтобы потом их мука стала невыносимой. До этого я сама додумалась, но все не так просто, верно? Ты псих, Роберт, и твой психоз схож с… как его? Ну да, с палиндромом[24]. Он работает в обе стороны. Любовь и боль смешались и в твоем мозгу. Ты убежден, что только обиженная, оскорбленная тобой женщина может по-настоящему тебя полюбить. «Наследство дорогой матушки», – сказал Грэхем. Если ты всем сердцем любил мать до того, как она отвернулась от тебя, то после ты полюбил ее еще сильнее. Когда отец вас бросил, мать отыгралась на тебе, и твоя боль заставила тебя признать глубину твоей любви к ней.
– Наоми?
Одно мгновение мне кажется, что это твой голос, но только потому, что сейчас я в нашей с тобой комнате.
– Это Саймон Уотерхаус. Подумал, что вы хотели бы знать… Роберт Хейворт умер сегодня днем.
– Хорошо, – отзываюсь я без запинки, и не только ради успокоения Ивон. – От чего?
– Пока неясно. Будет вскрытие, но… вроде как просто перестал дышать. После тяжелой травмы мозга такое иногда бывает. Органы дыхания не получают необходимые сигналы из мозга. Мне жаль.
– А мне нет. Жаль только, если персонал больницы считает его смерть мирной и естественной. Чересчур хорошо для него.
Мне было бы легче думать о тебе как о больном человеке, такой же несчастной жертве, как и твои жертвы, Роберт. Но я себе не позволю. Нет, для меня ты будешь злом. Я должна подвести черту, Роберт.
Ты умер. Я обращаю свои мысли в никуда. Память твоя, оправдания – все исчезло. Нет, я не ликую, но мне стало легче, как если бы я вычеркнула пункт из списка проблем. Осталось вычеркнуть последний – и забыть. Возможно, я даже перестану приезжать сюда. Возможно, комната номер одиннадцать стала генштабом моих боевых действий до победного конца.
Если только Чарли Зэйлер готова завершить битву и начать думать о часах, которые я привезла ей.
Будто читая мои мысли, Саймон Уотерхаус спрашивает:
– А вы… извините за вопрос… вы случайно не говорили с сержантом Зэйлер? Я понимаю, вам это ни к чему, но… – Он умолкает.
Очень хочется узнать, видел ли он мои солнечные часы. Вдруг сестра Чарли отвезла их инспектору? Я была бы рада, проезжая как-нибудь мимо участка, увидеть их на стене. Обмолвиться о часах? Лучше не надо.
– Пыталась. Но Чарли, похоже, ни с кем сейчас не хочет говорить, кроме своей сестры.
– Ничего, все нормально.
Нормально? Его упавший голос доказывает, что это не так.
Чарли устроилась за столиком у окна в «Марио» – тесном и шумном итальянском кафе на рыночной площади Спиллинга, – чтобы видеть улицу. Издалека заметив Пруста, она успеет сменить выражение лица. На какое – вот вопрос.
Сегодня не первый ее выход после возвращения из Шотландии. Каждые два-три дня Оливия выгоняла ее из дома, прогуливалась с ней по кварталу и в угловой магазин: дескать, для здоровья полезно. Но в одиночку Чарли с тех пор еще никуда не ходила, тем более в людное место, да еще на встречу с кем-нибудь. Даже если этот «кто-нибудь» – всего лишь Снеговик.
Солнечные часы Наоми Дженкинс стояли у стены, привлекая удивленные, а изредка и восхищенные взгляды официанток и посетителей. Чарли пожалела, что не обернула их, а теперь уже поздно. С другой стороны – все смотрели на часы, а не на нее. Значит, не сегодня тот день, когда прохожий на улице ткнет в нее пальцем с криком: «Эй, глядите! Вот она, та баба-полисмен, которая трахала насильника!» Чарли решила отрастить волосы, чтобы ее никто не узнал. А потом еще и в блондинку перекраситься.
Пруст возник перед ней внезапно. Она и забыла, что должна его высматривать. Реальный мир для нее в последнее время будто и не существовал. Она едва слышала арии из знаменитых опер, от которых глохли остальные клиенты «Марио», и громогласные цветистые речи хозяина кафе, в качестве аккомпанемента звучавшие из-за прилавка. Вселенная Чарли сжалась до нескольких мучительных вопросов, которые крутились в голове снова и снова. Почему именно она должна была встретить Грэма Энгилли? Почему не хватило ума держаться от него подальше? Почему ее имя мусолят средства массовой информации, а ему закон обеспечил анонимность? Почему жизнь так чертовски несправедлива?
– Доброе утро, Чарли, – смущенно пробубнил инспектор. Он держал в руке большую книгу, ту самую, о солнечных часах, которую купил ему Саймон. Впервые за годы совместной работы он назвал сержанта Зэйлер по имени. – Что это?
– Солнечные часы, сэр.
– Необязательно обращаться ко мне «сэр», – сказал Пруст. И объяснил неуклюже: – Мы с тобой в кафе.
– Часы ваши. Бесплатно. Даже суперинтендант Бэрроу не станет возражать.
Снеговик помрачнел:
– Бесплатно? Наоми Дженкинс?
– Да.
– Девиз мне не нравится. Docet umbra. Тень извещает. Слишком прозаично.
– Так переводится с латыни? – Ну, конечно. Сама могла догадаться, что девиз со значением.
– Когда вернешься? – спросил Пруст.
– Не уверена, что вернусь.
– Надо преодолеть. Чем скорее сама забудешь, тем скорее и все остальные забудут.
– Думаете? Лично я не забыла бы, если бы одна из моих коллег переспала с маньяком-насильником.
– Ладно, пусть и не забудут, – нетерпеливо проговорил Пруст, словно отмахиваясь от ничего не значащей мелочи. – Но ты отличный офицер, и твоей вины в случившемся не было.
Джайлз Пруст – оптимист? Это что-то новенькое.
– Зачем тогда устраивать официальное расследование?
– Не я так решил. Послушай, Чарли, оно закончится – ты и глазом моргнуть не успеешь. Между нами – это простая формальность, и… со своей стороны, обещаю тебе всяческую поддержку.
– Спасибо, сэр.
– К тому же… все остальные… тоже хотят…
Снеговик явно не знал, как затронуть тему Саймона. Он долго возился с манжетами рубашки, затем принялся изучать меню.
– Что просил вас передать Саймон Уотерхаус? – со вздохом поинтересовалась Чарли.
– Ты не хочешь его видеть. Почему? Парень сам не свой.
– Не могу.
– Поговори по телефону.
– Нет. – При одном только упоминании имени Саймона выдержка отказывала Чарли.
– Как насчет электронной почты?… Слушай, сержант, возвращайся к работе. Пару дней будет неловко, потом пройдет.
– Неловко? Будет ад. Целых два дня. А потом еще. И еще, пока я не выйду в отставку. Да и тогда… – Чарли оборвала себя, услышав дрожь в голосе.
– Я не могу без тебя, сержант.
– Придется привыкнуть.
– А я говорю – не могу!
Она его все-таки разозлила.
К их столику подошла молоденькая белокурая официантка с тату-бабочкой на плече.
– Что будете? Чай, кофе, сэндвичи?
– Зеленый чай есть? – спросил Пруст и, услышав «нет», достал из кармана пиджака пакетик.
Чарли не сдержала улыбки, когда официантка удалилась с пакетиком на вытянутой руке. Будто крохотную тикающую бомбу понесла.
– Захватили чай с собой?
– Ты настаивала на встрече в этом кафе. Я предположил худшее. Вот увидишь, принесет с молоком и сахаром. – Пруст постучал пальцем по книге: – Зачем она тебе понадобилась?
– Хочу одну дату проверить. Девятое августа. Когда мы обсуждали свадебный подарок Гиббсу, вы что-то рассказывали про юбилейные даты на солнечных часах. Вроде бы каждая соответствует двум дням в году, а не одному. Это так?
Взгляд Пруста метнулся к каменному треугольнику у стены и вновь вернулся к Чарли.
– Да. У каждой даты есть двойник в другое время года. Склонение солнца в эти два дня одинаковое.
– Если одна из дат – девятое августа, то какая вторая? Ее двойник?
Пруст открыл книгу, пробежал глазами содержание, нашел нужную страницу и долго водил по ней пальцем. Наконец сказал:
– Четвертое мая.
У Чарли сердце подпрыгнуло в груди. Она права. Ее безумная идея – вовсе не безумная.
– День смерти Роберта Хейворта, – сухо констатировал Пруст. – Что за дата девятое августа?
– День рождения Роберта Хейворта, – ответила Чарли.
Как сказала Наоми? В тот день все началось.
Час не настал. Это тоже слова Наоми. Уже настал. Роберт Хейворт мертв. Его день рождения навеки объединен с днем смерти на юбилейной дате солнечных часов работы Наоми Дженкинс.
Docet ultra. Тень извещает.
– Наоми сделала их до того, как Хейворт умер, – сказала Чарли.
– Он умер естественной смертью, от остановки дыхания, – напомнил Пруст. – Таково заключение патологоанатомов.
Принесли его чай. Без молока и без сахара.
– Они будут прекрасно смотреться на стене участка. – Снеговик подозрительно принюхался к чашке, осторожно отхлебнул. – Но, учитывая мой колоссальный объем работы, я буду слишком занят четвертого мая следующего года, чтобы проверить, совпадает ли тень от нодуса с юбилейной датой. А если и не буду занят, то день, возможно, будет пасмурный. Нет солнца – нет тени.
И наоборот – если много теней, значит, где-то есть источник света. Верно ли? Чарли задумалась.
– В нашем мире существует рукотворная справедливость, которая дорогого стоит, – сказал Пруст. – Однако, заметь, я склонен считать смерть Роберта Хейворта справедливостью естественной. Его организм перестал бороться, сержант. Матушка-природа исправила одну из своих ошибок, только и всего.
– Только ей немножко помогли, – пробормотала Чарли.
– Не спорю, Джульетта Хейворт свой вклад внесла.
– И сядет за это. Разве справедливо, сэр?
– Она действовала в состоянии аффекта. К ней отнесутся с сочувствием. – Пруст вздохнул. – Возвращайся к своей команде, Чарли. Ничего другого касательно работы я тебе не скажу в битком набитом шумном кафе. Моя голова не в состоянии нормально соображать под ор «Травиаты».
– Я подумаю, сэр.
Инспектор кивнул:
– И то хорошо. – Наклонившись, он провел ладонью по гладкой поверхности камня. – Знаешь, до того как встрял суперинтендант Бэрроу, я выбрал девиз солнечных часов для нашего участка. Depresso resurgo.
– Звучит тоскливо.
– А вот и нет. Ты просто не знаешь смысла.
Как не задать вопрос, если он ерзал на стуле, будто школьник, который выучил урок и горит желанием ответить?
– И что это значит, сэр?
Пруст залпом проглотил остатки чая и заглянул в глаза Чарли.
– Закат уступит рассвету! – Он торжествующе поднял чайный пакетик. – Да, сержант! После заката всегда бывает рассвет.
Стэн Лорел и Оливер Харди – американские киноактеры, комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино, толстый и тонкий.
В крайнем случае (лат.).
Текст, одинаково читающийся от начала к концу и от конца к началу.