Аветиса поразило даже не то, что было названо имя его умершего 10 лет назад отца, который к тому же, живя постоянно в Москве, довольно редко бывал в Эчмиадзине, его озадачило само приглашение. О старце Петросе он однажды мельком уловил почтительные замечания монахов и знал, что тот, девяностолетний и слепой, года два назад добрался сюда в сопровождении двух келейников из Сирии. Встречали его, словно святого, а потом почему-то ничего о нем не было слышно. Впрочем, Аветис церковными делами не интересовался.
- Старец Петрос?.. - переспросил он, недоумевая. - За что же такая честь?
В словах Аветиса сквозила насмешка. "Вряд ли моя заблудшая душа проникнется должным благоговением", - ехидно подумал он, но, поскольку монах молчал, ничего не оставалось делать, как подняться и двинуться следом за ним. Дверь как бы сама собой качнулась и распахнулась, и за нею вспыхнул свет. Там стоял в ожидании служка с фонарем. Они пошли по длинным узким переходам, миновали несколько лестниц с низкими ступеньками. Наконец сводчатый коридор вывел их к такой же окованной медью двери, как и та, откуда они недавно вышли. Сопровождающий легонько стукнул по ней кончиками пальцев. И тут же открыл ее, почтительно пропустив Аветиса вперед. Келья ничем не отличалась от множества им уже виденных ранее, разве что своим благовонным духом, да кресло, где сидел старец, выделялось древностью. При свете свечей его лицо с невидящими глазами казалось маской, длинная седая борода волной ниспадала на грудь.Аветис встал столбом у входа, не зная, как дальше вести себя, но те же сухие пальцы повелительно коснулись его спины, будто подтолкнули. Он сделал неловкий шаг вперед и громко поздоровался, сразу с усмешкой одернув себя: ведь старец был не глухой.
- Садись, - сказал старик. У него был тот же странный акцент. "Сирийский", догадался Аветис. И сел, искоса разглядывая неподвижное лицо монаха как будто тот мог видеть его взгляд. Нет, положительно Аветис чувствовал здесь себя не в своей тарелке, ему это не нравилось.
- Расскажи об отце. Как он прожил свою жизнь? - с живостью, необычной для столь почтенного возраста спросил монах.
"Наверное, он знал отца в юности"... - вдруг осенило Аветиса, и, преодолев настороженность, он стаг охотно описывать отцовскую жизнь, его работу в Лазаревском институте, его женитьбу, их дом в Москве... Наконец не удержался, похвастал:
- Мой отец много сил приложил для того, чтобь поднять армян на борьбу за наше будущее независимое государство, он дружил с Арцруни и писал статьи о том, как важно для победы объединиться! Ованес Мамиконян - среди тех, первых, кто создавал нашу партию...
Старец слушал, не перебивая, и Аветису вдруг показалось, что тот заснул... Он запнулся, но монах тут же сделал ему жест рукой - продолжай... Аветиса одолела скука. Он проголодался и хотел спать: завтра предстоял ранний подъем.
- Я все уже рассказал... - он пожал плечами.
- Ты учился в Москве? - спросил Петрос.
- И в Москве, и в Петербурге, и в Германии, - Аветис впервые улыбнулся.
- Вот как!.. - старец задумчиво склонил голову. - Твоему отцу было 20, мне около 13, я рос в семье, придерживающейся старых обычаев и нравов, мало знал об окружающем мире, а твой отец так пламенно рассказывал мне о жизни в Тифлисе, о своих мечтах повидать Москву, Петербург, Париж... Он умел хорошо говорить...
- Да, Париж... Он много раз ездил туда... А мне завтра в Нахичевань... Я тоже ведь, в своем роде, проповедник, - теперь он засмеялся: уж слишком разительным показался ему контраст нахичеванского захолустья и парижского великолепия.
- Проповедник? Говорят, ты отрицаешь небесную жизнь? - вопрос монаха, произнесенный с той же бесстрастной интонацией, как будто ударил Аветиса в лицо, щеки его побледнели. А старец Петрос продолжал: - В таком случае, чем же соблазняешь людей?
- Я проповедую вместо смирения и терпения борьбу и свободу, - с вызовом отвечал Аветис. - Утешаться несуществующим - жалкая участь рабов.
- А ты никогда не думал, что являешься орудием в руках дьявола, что он действует под твоим обличьем, говорит твоими устами? Видел ли ты, чтобы река повернула вспять?..
- О чем ты?.. - растерянно пробормотал Аветис, но сразу взял себя в руки, он понял теперь, почему эта древняя мумия доживает свои дни в Эчмиадзине в полном забвении... - А, я знаю! - вскричал он. - Ты отказался благословить нашу борьбу, наше стремление разрушить несправедливый к армянам мир!..
- Тобой движет ненависть, а тот, кто действует, движимый не любовью, а злобой, породит только зло... - изрек Петрос, его слепые глаза, казалось, пронзали Аветиса насквозь. - Вы используете народ! Вы несете ему лишения и гонения. И не только армянам!
- Старик! Ты предатель армянского дела! Ты - изменник нашей мечте о Великой Армении! - Аветис вскочил и забегал по келье, словно зверь в клетке.
- Да... - печально отозвался старец Петрос. - Эта ваша светлая мечта перемолола судьбу моей семьи, пресекла мой род. В подстроенном ради армянского дела пожаре в Мараге сгорели некогда моя мать и брат, моя близкая родня... Отец мой, тронувшись умом, бесследно сгинул на пути к страшному пепелищу. Сестра моя, красавица Ашхен, исплакала свою жизнь, тщетно ожидая поддержки того, единственного, кого впервые полюбила со всем жаром своего чистого сердца. Того, кто посватался к ней, а потом бесследно трусливо исчез, опасаясь потерять расположение богатого и влиятельного тифлисского дядюшки и лицемера Тирана, своего крестного отца... Ни одна ее весточка в Тифлис не нашла отклика... Еще бы! Ведь глава рода, уважаемый купец Мелик-Самвелян, ее отец, чьего покровительства искали, чьей похвалы добивались, в одночасье превратился в изгоя, решив жить так, как велит ему совесть, а не кучка замечтавшихся толстосумов и церковников.
- Вы о ком это?.. О ком?.. - прошептал Аветис, ощущая, что почва уходит из-под дрожащих ног. Он бессильно опустился на скамью.
- О тех, кого уже нет... - старец сделал отстраняющий жест, будто пытался загородиться от тяжких воспоминаний. - Скоро уйду и я... - почти радостно, с легкостью добавил он. - Я позвал тебя, чтобы, уходя, кое в чем убедиться самому... - Петрос вздохнул. - Теперь вижу: Всевышний милостив! Он отвел мою сестру от брака с твоим отцом... Он дал ее невинной ду- ше пристанище и покой в других пределах... Туда нет доступа ни вашей лжи, ни вашим кровавым игрищам, ни звону монет в грязных руках... Иди же... - старец встал. - И прощай!
Как он провел остаток вечера и ночь, Аветис не помнил. Его сжигала досада на себя за то, что он не нашелся с ответом старику, что последнее слово осталось не за ним. Лишь к утру он забылся сном. А уже в повозке по дороге в Нахичевань пришла вполне трезвая спасительная мысль: "Да пусть бы провалился старик со своей дурацкой историей! По заслугам получил его род, раз глава семьи пошел поперек общего дела армян..." Но ее мгновенно перекрыла другая, игривая: "А отец, значит, в молодости красавиц не пропускал..."
Мать его была из семьи сахарозаводчиков-миллионеров. Среди московских армян пучеглазая толстушка Ирене считалась одной из самых выгодных партий, и Аветис с возрастом сообразил, насколько завидовали отцу...
Уже на достаточном отдалении от Эчмиадзина спутник его, недавно ставший последователем дашнаков студент нерсесянской семинарии Арам, несмело обратился к Аветису: - Скажите, учитель, вы были у старца Петроса? Он сам пригласил вас?
- Ну и что?! - окончательно обретший хорошее расположение духа Аветис забавлялся юношеской непосредственностью Арама и его еще не изжитым семинарским пиететом перед церковными особами.
- Так он ведь окончательно ушел в затвор и никого не принимает... разъяснил молодой человек.
- Это почему же? По немощи своей? - Аветис хитро прищурился.
- Да нет... - Арам опустил голову... - разное говорят... Старец ведь ясновидящий... Что-то он такое католикосу предсказал... И теперь старца все сторонятся..
- А ты что думаешь? - машинально спросил Аветис, лихорадочно вспоминая подробности вчерашней беседы. Нет, кажется, ни на что страшное в его собственной судьбе этот Петрос не намекал. Но неужели он знает, видит будущее? У Аветиса мгновенно похолодели руки и ноги. Вот проклятый старик: еще накличет беду! Нет, уезжать отсюда надо, уезжать... Заниматься газетой где-нибудь в Париже, по утрам пить кофе на Елисейских полях... Вот оно, истинно небесное!.. Этому Аветис готов был отдаться всей душой...
Сквозь одолевавшую его дремоту он расслышал тихий голос Арама:
- Старец предсказал, что на эти земли армяне принесут кровь...
ГЛАВА 14
ПИСЬМО
Пещера
Друг мой! Чем дальше от меня во времени дни странствий по нахчиванской земле, тем ярче в памяти отдельные их картины и детали, тем отчетливее людские голоса. Перед глазами не меркнут остановленные, будто с помощью фотокамеры, мгновения: вот - пирамидальные тополя Шахбуза, кажущиеся на солнце отлитыми из серебра; вот - утопающий в цветах уютный Шарур; вот неподвижная зеленая водяная масса Арпачайского водохранилища, окруженного порыжевшими от жгучего зноя горами; вспомнил реку Арпачай в одном из стихотворений и путешествующий в этих местах А.С. Пушкин:
Отдохнув от злой погони,
Чуя родину свою,
Пьют уже донские кони
Арпачайскую струю.
Ну а вот - внушающие трепет развалины древней мечети Гарабаглар и небесной синевы майолика мавзолея подле нее. Под куполом этого мавзолея, не уступающего по красоте Момине Хатун, человеческий голос, словно подхваченный ангелами, обретает неземное звучание...
Двухолмная царственная громада Агрыдага-Арарата осеняет весь этот благодатный ландшафт: мост через быстрый Араке на границе, долины и горные плато - как бы отворяет врата в Иран и пески Аравии, в Турцию и Средиземноморье, и дальше, дальше в загадочные пространства Африки... Кажется, если здесь прижаться ухом к любому придорожному камню, он, точно раковина - шум моря, донесет до тебя бренчание колокольцев бесчисленных караванов верблюдов, груженых шелками, парчой и золотом, коврами и благовониями, жаркий топот конницы, звон сабель...
Но самое поразительное в этих краях - Пещера. Аль К'Ахф, как озаглавлена в священном Коране 18 сура, открывающая в назидание нам, простым смертным, одно из впечатляющих чудес Всемилостивого и Милосердного Аллаха!
Нахчиванская Пещера дает возможность каждому, чье сердце и душа открыты Господу, ощутить свою причастность к вечному и через это приобщение попытаться обрести то состояние, когда у человека открывается иное зрение, дающее ему возможность узреть иные Небеса, то, что великий Аль-Фараби называл "последним совершенством". Ты достигаешь этого в посюстороннем мире, но не в мире материи, наоборот, происходит освобождение от власти плоти, и пассивное восприятие божественных указаний переходит в прозрение, что, подобно Солнцу, внезапно освещает твою суетную тленную жизнь.
На подходе к Пещере полно паломников, больных и страждущих, детей и древних стариков, устремляющихся сюда в последней надежде на величайшую милость небесных сил, на помощь в жизненных невзгодах и сомнениях, на обретение крепости духа и преодоление немощи. Но есть такие, кто чужаки мутаваххиды среди других паломников, пришедшие сюда для осуществления главного назначения человеческого существования: они жаждут непосредственного созерцания Божественной истины. Ибн-Баджа, выдающийся исламский мыслитель, писал: "Одни видят Истину через слой воды, другие через слой воздуха, а иные - непосредственно". И это - счастье, доступное немногим, но к постижению такого счастья должны стремиться все. Это "естественная цель человека", а все остальное - лишь условия для осуществления главного.
Пещера помогает на этом нелегком пути. В лабиринтах подъема к ней, на крутых ступенях лестницы, ты заново переживаешь прожитое и, вспоминая строки 18 суры, которые только что услышал из уст муллы, направляющего паломников, стремишься вверх, смиренно ожидая знака: ты услышан, ты прощен...
Звучит в ушах 18 Сура:
2.
(Писание) прямое (без уверток),