Легкая усмешка знания своей будущей судьбы пробегает по красивому лицу Исмаил бека. Они все-таки разыскали его. И пощады ему не будет. Да он и не ожидал иного. Жаль только, что все написанное, передуманное, пережитое весь его мир канет теперь навсегда в небытие, развеется ветром по барханам... И некому теперь будет помнить о Соне и их нерожденном дитя... Но это здесь... А Там они будут снова вместе. Пора. Он медленно встает и также неторопливо идет по вагону к двери. Проходя мимо мешади Аббаса, успевает незаметно шепнуть:
- Сохрани мою тетрадь...
Потрясенные люди провожают его прямую стройную фигуру отчаянными взглядами. У выхода Исмаил бек останавливается и, обернувшись, говорит:
- Прощайте все. Да хранит вас Аллах...
- Ну, ну, живее... - раздраженно торопит его военный. Дверь задвигается за ними, и наступает тишина.
Поезд опять в пути.
Фатма Бегам чуть-чуть ожила от счастья встречи с Абдуррахманом. И жара уже не кажется ей такой изнурительной, и есть, кому поведать о том, что они пережили с Роей за время разлуки.
А в теплушке ожидалось большое событие. Случилось оно за несколько дней до прибытия на конечную станцию.
Ночью весь вагон проснулся от сдавленных женских стонов, и все взрослое его население мгновенно поняло - началось... На остановке Абдуррахман долго стучал в дверь вагона, но к ним так никто и не пришел.
- Справимся своими силами, - успокоил людей Абдуррахман, и так как все уже знали, что у него медицинское образование, то, действительно, напряжение спало.
А следующей ночью родовые схватки у жены Мамеда Наги Талыбова - Гончи возобновились с новой силой.
Люди быстро перетаскали и переставили узлы и чемоданы, отгородили одеялами освобожденный закуток. Туда принесли воду, тазы, полотенца. Все мужчины и дети перешли на другую половину вагона. За занавеской остались только трое женщин, а Абдуррахман возбужденно ходил по середине теплушки, прислушиваясь к тому, что происходит в том углу.
Стоны становились все сильнее и надрывнее, вдруг раздался громкий короткий вскрик, а, спустя мгновение, - тоненький младенческий писк. В муках родившийся человек, впервые раскрыв глаза, увидел над собой закопченный грязный потолок товарного вагона.
Мужчины поздравляли отца новорожденного, который тут же сказал, что решил назвать сына Эльдаром. Этот мальчик, когда станет взрослым, будет работать начальником смены Ташкентского аэропорта... А сейчас, завернутый в пеленку, он мирно спал рядом с утомленной, но счастливой матерью.
- Одни уходят, другие приходят, - рассудительно говорит мешади Аббас, сидя за ночным неурочным холодным чаем и покосившись на Абдуррахмана.
- Даст Бог, не иссякнет наш народ, - улыбается тот.
- Вот только обидно: одному - талан, а другому - палан*, - вздыхает старик.
______________ * Палан (азерб.) - наспинная подушечка у носильщиков и грузчиков
- Я уверен, мы нигде не пропадем, - твердо говорит Абдуррахман.
- Вот и он так же говорил... - с грустью замечает мешади Аббас.
- Кто?
- Да тот, кого увели... - мешади Аббас многозначительно замолкает.
Абдуррахман наконец решается. Он уже слышал от Фатмы Бегим об Исмаил беке, и теперь есть шанс расспросить о нем поподробнее у его главного собеседника.
- Расскажешь о нем? - неуверенно спрашивает Абдуррахман.
Старик придвигается к нему ближе и начинает говорить...
Уже почти рассвело, а беседа все продолжается. Наконец мешади Аббас достает с нар из-под изголовья небольшой мешочек, сшитый из ковровой ткани.
- Вот... - он любовно поглаживает пестрый ворс. - Здесь у меня все самое дорогое. Сюда я и убрал его тетрадь...
Он вынимает из мешочка завернутый в кусок шелка предмет, аккуратно разворачивает его. Там - толстая тетрадь в кожаном переплете с застежкой.
- А этот шелк - от кялагая его убитой жены. Все эти годы он носил его у сердца...
Мешади Аббас опускает голову. Задумывается, а потом, внимательно и строго посмотрев на Абдуррахмана, говорит:
- Знаешь, Абдуррахман бек, о чем я размышлял? Не знаю, как дальше сложится наша жизнь, но нельзя, чтобы эта тетрадка Исмаил бека лежала просто так. Я плохо грамоте обучен, а ты - образованный. И судьба твоя подсказывает мне, что не подведешь ты меня, надежный ты человек и к тому же - моложе меня... Возьми тетрадь, прочти... А вернешься в Азербайджан - сделай так, чтобы и другие узнали о его судьбе... О нашей судьбе...
Пальцы старика вздрагивают, пока он осторожно и почти любовно вновь прячет тетрадь в старинный шелк.
- Возьми... - он протягивает сверток Абдуррахману. - Спрячь...
На сороковые сутки поезд доползает до маленькой станции.
- Уштобе, Уштобе... - передают узники друг другу название, радуясь, что знакомым повеяло от него: Уштобе - это же Учтепе, по-азербайджански - три холма. Двери вагонов раскрываются, появляется конвой.
- Все... Приехали... Выходите!
Быстро опустевают опостылевшие теплушки. Ноги у людей за эти дни ослабели и подгибались. Все шли неуверенно, стариков качало, а некоторые пожилые женщины передвигаться самостоятельно не могли - их поддерживали мужчины. Дети похудели и побледнели.
А вокруг - снова люди в военной форме, теперь уже другие. Поодаль стоят в ряд грузовые машины. Много машин.
И опять жара, и опять хочется пить, но вокруг - сухая выжженная степь. Казахстан...
Наконец начинается долгожданная погрузка людей и их нехитрого скарба. "Что теперь будет с нами?" - думает сейчас каждый, устраиваясь в кузове. Заработали моторы, и машины понеслись вереницей по пыльной дороге. По обочинам - редкая зелень, попадаются и речушки, и пологие холмы. Воздух опьяняюще действовал на людей, возбуждал в них угасшую энергию и надежду... В машине, в которой ехал Абдуррахман, слышались даже смех и шутки. Прибывших издалека переселенцев занимало все: степь, изрезанная оврагами, виднеющиеся вдали юрты, напоминающие палатки на эйлагах. В стороне от дороги, недосягаемая для поднятой грузовиками пыли, змеится тропинка. По ней к ним навстречу едут на лошадях мужчина и женщина.
- Это казахи, - говорит кто-то. И все приглядываются к этим людям, к их непривычному облику, одежде. Теперь предстояло ведь вместе с ними жить бок о бок. Что это за народ?..
А дорога все бежит и бежит. Миновали какой-то маленький городок, мелькают селения. Повеяло прохладой, стало меньше пыли. Показались на горизонте высокие горы. Машины переезжают один, второй, третий мост через притоки бурной полноводной реки. За рекой - остановка. Поселок Кировский.
Отныне начиналась новая жизнь.
ГЛАВА 16
Камень обособления
На углу Дворцовой около Военного Собора остановился невысокий человек лет сорока. Снявши шляпу, он обстоятельно перекрестился, глядя на храм, и замер как бы в раздумье.
Ветерок трепал белокурые пряди его волос, но мужчина не торопился надеть шляпу, весь отдавшись свежести этого февральского утра, покою лениво просыпающегося Тифлиса. Кое-где во дворах слышались гортанные выкрики продавцов мацони и свежеиспеченных лепешек, напевные голоса молоканских женщин, разносящих по домам молоко, сметану и творог. Немногочисленные экипажи проносились в сторону Головинского проспекта.
Внезапно выглянуло солнце, и туманное утреннее небо окрасилось в голубовато-зеленые тона персидской бирюзы. На город наконец-то наступала весна.
Остановившегося у собора мужчину звали Владимиром Феофиловичем Маевским. Он имел чин надворного советника и некоторое время назад служил около пяти лет вице-консулом России в различных городах Восточной Турции.