Человек обернулся внезапно, и глаза их встретились. Что-то подтолкнуло Алимардан бека, и он поздоровался по-русски.
Офицер не удивился, ответил, хотел снова отвернуться к морю, но вдруг, вглядевшись в Топчибашева, встал и быстро спросил: - Вы из Закавказья?
- Из Баку, - улыбнулся Алимардан бек, стараясь не выдать невольную жалость к его обтрепанной одежде и изможденному лицу. "Как бы, не обидев, предложить ему помощь..." - мелькнула мысль.
- Из Баку... - повторил офицер и опустил голову.
- А вы давно из России? - осторожно нащупывал почву для продолжения разговора Алимардан бек.
- Из России?.. - тот усмехнулся. - Что считать Россией, господин?..
- Топчибашев, - подсказал Алимардан бек.
- А моя фамилия... А, да Бог с этим... - махнул рукой офицер. - Но я вовсе не эмигрант. Эти хоть сделали свой выбор. У меня же его не было. До объявления мира я считался военнопленным. Теперь - свободен... - Он засмеялся отчаянным смехом. - Совершенно свободен! Все, чему я присягал, уничтожено: армия, родина... Мой дом теперь за границей - в независимой Грузии. И мне неизвестно, жива ли моя семья...
- Постойте, - мягко сказал Топчибашев, - где же вас взяли в плен?
- Я подполковник, и до 12 марта 1918 года исполнял обязанности начальника артиллерии укрепленной позиции, а проще - крепости Эрзерума и Деве-Бойну, командовал 2-м эрзерумским крепостным артиллеристским полком... - с достоинством отчеканил офицер, губы его скривились в болезненную гримасу. - Но прежде чем я попал в плен к туркам, нас бросили свои... Еще в половине декабря 1917-го Кавказская русская армия самовольно оставила фронт, короче говоря, разбежалась... - Он опять рассмеялся тем же отчаянным смехом. - Из эрзерумской артиллерии не изменили присяге лишь мы, офицеры. Остались по долгу службы при своих пушках околосотни человек, а пушек было почти четыреста... Сами мы их вывезти не могли, ждали приказа командующего армией и подкрепления. Можете представить себе таких фантазеров?
- Отчего же? - серьезно возразил Топчибашев. - Вы выполняли свой долг!
- Спасибо, что вы это понимаете... - офицер помрачнел и замолк.
- Позвольте, господин подполковник, - сдержанно сказал Топчибашев, пригласить вас отобедать со мной. Мне бы очень хотелось подробнее узнать об осаде Эрзерума. Согласитесь, за столом беседовать удобнее, чем на этом базаре, - он обвел рукою гомонящую толпу вокруг. - Здесь рядом есть неплохое заведение, и хозяин мне знаком.
Офицер заколебался. На лице его отразилось сомнение. Но Алимардан бек, как бы отметая всякие возражения, добавил:
- Вы окажете мне честь...
То, что узнал за обедом Алимардан бек, потрясло даже его. История, рассказанная подполковником Твердохлебовым (он все-таки назвал ему свое имя)*, добавила еще одну главу в летопись армянских бесчинств в Закавказье, вновь вскрыла весь тот клубок, сплетенный из измены, трусости, лицемерия, преступлений, ненависти и национального чванства, который они высокомерно именовали "армянской политикой".
______________ * "Очерки" подполковника Твердохлебова в полном виде опубликованы в сборнике "История Азербайджана по документам и публикациям". Баку, Элм, 1990.
- Как я уже говорил, - рассказывал подполковник, - с декабря 1917-го регулярная русская армия ушла с Закавказского фронта. И в Эрзеруме дашнаки тут же создали свой союз, поименовавший себя "Союзом армян-воинов". Какие это были воины, нам еще предстояло узнать на деле. Начальником эрзерумского гарнизона стал армянин из Болгарии - некто Торком. И тут началось: однажды ночью несколько солдат одной из армянских пехотных частей разграбили дом именитого турка, убили хозяина. Командующий армией генерал Одишелидзе собрал к себе всех командиров и резко потребовал принять чрезвычайные меры к поимке преступников. На этом все дело и кончилось. А в конце января Торком устроил грандиозный парад с салютом из пушек и с молебном. Произнес речь по-армянски, где, как потом нам перевели, провозгласил автономию Турецкой Армении, а себя - царствующим ее правителем. Вскоре тот же Одишелидзе со скандалом удалил его из Эрзерума. Мы, русские офицеры-артиллеристы, смотрели на все это, как на жуткий спектакль, и старались ни во что не вмешиваться, тем более что приказа о переподчинении артиллерии армянам никто не отдавал. Мы служили там именно в российской артиллерии. А штаб командующего армией не раз разъяснял, что военное имущество вовсе не передано в собственность армянам.
Массовая резня турок началась в соседнем Эрзинджане, затем - в селении Элидже прямо у нас поблизости. На пути от Ерзыка до Эрзерума не осталось ни одного мусульманского селения: все они были сожжены или разрушены, а кто не успел убежать - уничтожен. Армянские боевики превратились в зверей. А седьмого февраля армянский террор охватил сам Эрзерум.
Солдаты, оставив казармы, ходили группами от дома - к дому, грабили, стреляли при малейшей попытке дать отпор, случайно попавшихся на улице жителей арестовывали. Так, у нас в бане при казарме оказались запертыми более семидесяти "заключенных". На одном из базаров был устроен пожар, собеседник провел рукою по лицу, словно смахивая эти воспоминания, и продолжил: - Знаете, я прошел войну, видел смерть... Но здесь... Трупы женщин на улицах, дети с выколотыми глазами и - разгулявшаяся пьяная банда, творившая самосуд...
- Я знаю, - тихо откликнулся Топчибашев. - Я видел такое в Баку зимой 1905-го и в марте 1917-го...
Алимардан бек слушал все это так, будто глядел в зеркало собственных воспоминаний: личико младенца, поднятого на штык, кричащее человеческими голосами пламя подожженного дашнаками дома...
- Значит, вы поймете меня... - покачал головой подполковник. Противодействовать зверствам армян мы были бессильны, а прикрывать своим именем творившиеся злодеяния не желали ни одной минуты. Удалось связаться со штабом командующего, доложить обстановку. Начались переговоры по радиотелеграфу между командующим турецкой армией Вехиб-пашой и нашим генералом Лебединским, потом вмешался некий председатель Комиссариата Гегеч-кори... И что мы узнаем в итоге? Для установления порядка среди армян в Эрзерум посылались доктор Завриев и Андраник...
Топчибашев невольно рассмеялся.
- Значит, вам известны эти персонажи, - вздохнул собеседник и, достав пачку дешевых папирос, закурил.
- Еще бы, господин подполковник! - сказал Алимардан бек. - Послать таких людей для установления порядка все равно, что волку поручить овец...
- Но нас-то заверили, что Армянскому национальному совету поставлен ультиматум прекратить немедленно творящиеся безобразия. А самое главное нас просили оставаться на своих постах, как часовым, сделать еще одно героическое усилие... И еще сообщили, что переговоры о мире с Турцией начнутся 17 февраля. Нам приказано было в случае мира передать пушки турецкой армии, а если мир не состоится - взорвать их. Но ни в какие боевые действия мы не должны были вмешиваться.
Однако насилие в городе не прекращалось, а нам армяне начали грозить расстрелом, если мы попытаемся покинуть Эрзерум, не оказав сопротивления наступающим туркам. Мы попали в западню. Организованный командующим военно-полевой суд против погромщиков, убивавших мирных жителей, бездействовал. Я арестовывал бандитов, а их выпускали на волю на следующий же день.
Семнадцатого февраля в Эрзерум прибыли Андраник с Завриевым вместе со свитой. Мы никогда не интересовались внутренней жизнью армян и никто из нас, русских, не знал, что Андраник - турецко-подданный, считается там за разбойника и приговорен к смертной казни за измену. Андраник приехал в форме русского генерал-майора, грудь - в орденах. Он вступил в должность коменданта крепости, то есть, мы, хоть и опосредованно, но подчинялись ему. Одного не возьму в толк: как и где он заслужил такое высокое звание?
- Нигде... - Алимардан бек усмехнулся. - Когда все окончательно развалилось в декабре 1917-го, каждый мог назначить себя хоть императором. С этим бандитом так и случилось. Армянский Совет обороны по ходатайству дашнаков присвоил ему звание генерала. Он по-разбойничьи водил свои банды в Турции уничтожать по ночам мусульман. Правда, еще воевал в Болгарии... Командовал ротой. Он - авантюрист.
- Мы очень скоро убедились в этом... - с горечью продолжил подполковник. - В день его приезда на одном из боевых участков вверенной мне артиллерии, в селении Тапа-Кей, армяне вырезали поголовно все мирное население без различия пола и возраста. Я об этом сказал Андранику при первом же знакомстве с ним. Но он проявил полное равнодушие.
Опять возник опереточный царек, полковник Торком, а за ним - полковник артиллерии Долуханов. Его и назначили моим прямым начальником. Он и его подручный штабс-капитан Джанполадянц заявили мне, что не позволят вывезти ни одного орудия. И тут я впервые понял, что, прикрываясь желанием служить на пользу России, армяне хотят руками русских офицеров достичь своих целей сокрушить турок, добиться самостоятельности. Резать безоружных - это они умели, а вот сражаться против регулярной армии решили выставить нас.
- А как вел себя Андраник, этот их национальный герой? - насмешливо спросил Топчибашев.
- Не поверите, - пожал плечами собеседник - больше всего он опасался восстания в городе. Ведь мусульманское население Эрзерума было доведено погромами до отчаяния. И вот я получаю от него приказ назначить опытных офицеров для стрельбы из тяжелых орудий по мусульманской части города. Андраник наметил устроить аресты мусульманских авторитетов, и, чтобы пресечь волнения по этому поводу, нас заставляли взять на прицел безоружных граждан. Кстати, и наши собственные квартиры находились именно в мусульманских кварталах Эрзерума. Я почти два года прожил в согласии бок о бок с турками и что, теперь должен был расстреливать их?..
Пришлось созвать общее офицерское собрание. Я выступил там и подробно рассказал о творимых армянами бесчинствах. Подчеркнул, что не желаю, как и мои товарищи, запятнать честь своего мундира, прикрывая армянское хищничество. Если резня и погромы не прекратятся, мы покидаем Эрзерум.
Я увидел, как они испугались. Андраник тут же заговорил о верности армян России, об исторической вражде турок с армянами... Господи, о чем только он не говорил!.. Вы-то уж, конечно, знаете их дежурное ораторское меню...
- Знаю, знаю... - нетерпеливо бросил Топчибашев, - рассказывайте, прошу вас, дальше.
- Дальше... - подполковник усмехнулся. - Дальше началась вакханалия. Где-то 20 или 21 февраля Долуханов сказал мне, что он поражен той ненавистью к армянам, которую встретил в русских офицерах. Пришлось доходчиво объяснить ему ситуацию. Они притихли. И даже вывесили приказ в городе за подписью Андраника, что каждый убийца мирных граждан будет отвечать за это головой.
Между тем нас постоянно подталкивали служить в армянских войсках. И опять пришлось на очередном офицерском собрании растолковывать, что никто из нас в наемники к армянам не поступал и поступать не желает. Необходимо, чтобы командующий четко определил, какой здесь полк - русский или армянский. И если армянский - чтобы они отпустили офицеров, желающих служить в русском корпусе. В случае же если Закавказье отложится от России, а до нас доходили подобные слухи, то мы при таком положении дел вообще становились здесь иностранцами. И рапорт об увольнении у нас обязаны были принять.
После этого началась форменная травля. Одного из наших боевых офицеров, подавшего такой рапорт, уволили "по несоответствию", иначе говоря, как совершенно не годного к службе. А этот так называемый доктор Завриев продолжал уверять нас, что мы по-прежнему служим русскому делу, защищая армян. Что армяне не хотят отделяться от России и могут выжить только под ее покровительством... Его речи в нашей среде успеха не имели. Мы уже понимали, что они сводят свои счеты с турками. А после взятия Эрзерума турецкой армией я имел честь прочесть документ, из которого узнал, что подозрения наши насчет устройства русскими офицерскими руками армянской автономии - вовсе не безосновательны. Это была записка Завриева о создании автономной Армении.
- А выполнялись обещания Андраника защитить жителей города? - спросил Топчибашев.
- Остались лишь на бумаге! Город жил в страхе. Каждый день производились аресты. Все базары и лавки закрылись. Из ближних сел турки ушли, а дальние села, как могли, оборонялись. Мы наконец получили распоряжение эвакуироваться и стали отправлять в тыл имущество и свои семьи. Но вагонов нам дали мало, отправлять детей и женщин обозами без достаточного сопровождения - мы опасались. На всем пути орудовали хорошо вооруженные банды турецких армян, которым нечего было терять. Распоряжения Андраника по артиллерийской части поражали меня диким невежеством. Он не понимал, что пушкам нужна обученная прислуга, да и без сильной пехоты артиллерия бесполезна. Но зато я теперь знал главное: при своем бегстве армяне рассчитывали закрыться именно нашими пушками. Что будет с нами - их не волновало. А то, что они побегут, я не сомневался. Разведка у них работала отвратительно. Конница занималась больше угоном скота, грабежами в селениях и казнями турецких крестьян. Они даже не представляли, сколько войск и на каком направлении наступает на Эрзерум... Поэтому подход противника к городу произошел для армянского штаба неожиданно. Остальное, господин Топчибашев, представляет собой сплав фарса и драмы.
Андраник пытался вдохновить своих солдат, но они отступали, производя, поверьте мне, жалкое и возмутительно гнусное впечатление. Страх - вот чем была заражена эта толпа армян, одетых в форму. Они сильны были только в разбоях и грабежах. Даже убегая в паническом ужасе, они не забывали забирать скот из попутных деревень, обчищать турецкие дома, расстреливать всякого безоружного.
Пришел приказ уничтожить орудия и всем организованно отступить. Но было поздно. Часть артиллерии уже была отрезана от нас, а на приведение в негодность остальных орудий требовалось три дня. Андраник постоянно кричал, ругался, проклинал кого-то из своих в тылу, не приславших подкрепления. Но у него было достаточно солдат, только они не хотели и не умели воевать. Беда наша заключалась еще и в том, что на город надвигались отряды курдов, а они не подчинялись турецкому командованию, с которым уже был заключен мир. Однако обороняющих крепость было вдвое или даже втрое больше, чем их, мы имели перед собой проволочное заграждение с отличными окопами, далее городскую крепостную стену. Продержаться три дня, чтобы без паники отойти в тыл, увезти с собой всех тех граждан, кто не хотел оставаться под турками, не составляло большого труда. Здесь защитный рубеж обороны рассчитывался на все пятьдесят дней. Но армянская пехота не воевала, а методично, по кварталам грабила город. Я сопоставил и взвесил все обстоятельства и пришел к заключению, что: во-первых, пока мы в честном бою сражаемся и грудью своей прикрываем Эрзерум, за нашими спинами армяне - эти кровожадные и трусливые "борцы за свободу" - режут беззащитных стариков, женщин и детей, а, во-вторых, среди наступающих могут появиться турецкие регулярные силы. Вступать с ними в бой вовсе не входило в нашу задачу по условиям перемирия.
27 февраля утром я поехал в штаб и увидел, что все уже бегут. У американского консульства, которое горело, стоял грузовой автомобиль и несколько набитых повозок. Рядом сидели на лошадях, готовые к отъезду, Торком и полковник Морель. На мой вопрос, что происходит, мне ответили, что еще в пять утра был отдан приказ отступать, и удивились, что я не получил до сих пор этого приказа. Случилось именно то, чего я опасался: они драпали, прикрываясь нашими пушками и нашими жизнями.
Первым моим движением было отправиться на укрепление Меджадийе и оттуда шрапнелью поблагодарить бегущих по Карсскому шоссе, забронированных в куртки и жилеты из ружейных патронов армянских "героев" за то, что, обманув нас, не дали мне и моим офицерам выполнить возложенную на нас задачу. За то, что устроили за нашей спиной отвратительный разбой, за то, что опозорили пленом меня, старого боевого офицера...
Удержало меня лишь то, что среди них невинно пострадают совершенно непричастные люди: из Эрзерума уезжало порядочно мирных русских и лиц других национальностей, женщин, детей. А армянские трусы обязательно смешивались именно с лавиной гражданских беженцев и их повозок. К тому же, как оказалось позже, армяне увели с собой еще ночью обозы, предназначенные для выезда офицеров артиллерии. Конюхи, не доезжая нашего управления, поворачивали в сторону Карсских ворот и вскачь удирали. Армянские солдаты, вооруженные до зубов, набивались в наши фургоны и гнали их прочь из города. Пристяжных лошадей отпрягали, садились на них по двое и в панике мчались дальше. Изо всего нашего обоза, имевшего до 50 повозок, удалось задержать два-три фургона. Эти подводы мы отдали офицерам с детьми, и им удалось выехать. А в это время последние бегущие армяне открыли в городе беспорядочную стрельбу. Я видел в бинокль из укрытия на крепостном валу этот исход во всех подробностях: фуры армян выделялись из всех тем, что доверху были набиты коврами, мебелью, ящиками, кто-то прихватил даже рояль, пешие шли, завернувшись в какие-то женские тряпки, волокли за собой мешки награбленного, сгибались под тяжестью узлов, чемоданов и коробок. Словом, все, чем поживились в городе, эти мародеры уносили с собой. Их бегство носило характер урагана.
Когда через несколько часов в город вошли турецкие войска, я узнал, что минувшей ночью, но еще до приказа отступать, "доблестная" армянская пехота организованно расползлась с переднего края, а возглавил ее легендарный герой Андраник, драпанувший прямо в нижнем белье. В плен попали только мы, русские офицеры-артиллеристы. Позже, получив сведения, что успели наделать в Эрзеруме армяне перед своим бегством, сколько стариков, женщин и детей они погубили, я благодарил Бога, что обстоятельства не дали мне уйти вместе с ними.
- А ваша семья? - тихо спросил взволнованный его рассказом Алимардан бек.