Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. И я очутился во тьме.
Я знал, что отсюда не спастись. Что телу моему предстоят ужасные часы, пока все не кончится для меня на этой земле. И упрекал себя лишь в одном, что мало повоевал, что и теперь, уходя, не смогу многих из них забрать с собой. "Как ты несправедлива ко мне, судьба! - взроптал я. - Почему не послала гибель в открытом бою? Я бы перед смертью видел смерть наших врагов".
"Испытание... Тебе дано испытание"... - эта мысль, внушенная мне как будто со стороны, неожиданно успокоила меня. Что ж... Пусть рвут, режут, жгут... Что плоть? Она тлен... Сознание мое будет не здесь... Я уйду прежде, чем рука палача остановит мое сердце навсегда.
Глаза привыкли к темноте, и я осторожно обследовал свою тюрьму. Нет, прочны были стены. Я вновь упал на влажную, жирную, пропитанную ужасом тех, кто был здесь до меня, землю и вытянулся в изнеможении. Загремели замки. Дверь приоткрылась. На меня упал солнечный луч. "Уже?" - даже с каким-то облегчением подумал я, но, постояв немного в проеме двери и о чем-то переговорив шепотом, двое пришедших вновь захлопнули ее. И я вдруг уснул... Рыжая белка мелькала в ветвях, и смеялась девушка. Только вот лица ее я не увидал...
За мной пришли ночью. А еще раньше я уловил во дворе какую-то суету.
Привели в тот самый крестьянский дом, который я заметил с поляны. В большой комнате, устланной коврами и освещенной двумя керосиновыми лампами, за остатками обильной трапезы восседал на мягких подушках грузный усатый старик в гимнастерке с генеральскими погонами, на ее расстегнутый ворот нависал дряблый подбородок, в щетине усов видна была седина. Светлая папаха сильно сдвинута набок. "Ухо... - догадался я, - неужели?.." И сердце забилось так сильно, что я чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ненависти. Понимая втайне: ненависть крепит меня, помогает не дрогнуть.
Компания, окружавшая его, видом своим походила на сборище бродячих комедиантов. У одного под гимнастеркой виднелся узорчатый жилет из камки, снятый, видно, с персидского купца, на другом - под портупеей блестел архалук из канавуса, годный разве что для гарема, у обоих на шеях болтались, наверное, по десятку золотых медальонов с яхонтом и изумрудами, толстые пальцы унизаны перстнями - все украденное, все снятое с убитых ими людей.
Приоткрылась боковая дверца, и в комнату, виляя бедрами, вошел виденный мною раньше на переговорах староста этого села. Губы его лоснились от подобострастной улыбочки. "Еще одна ошибка... - с досадой отметил я. - Мне нельзя было показываться на переговорах".
- Ну, что, Манучар? - сдвинув брови, хрипло спросил старик в генеральской форме.
- Да! Не ошибся я, Андраник паша! Мне в сарае его показали, и я узнал... Он из этих, с гор... - с придыханием от усердия отвечал староста.
Андраник перевел на меня свои потухшие глаза, казалось, пересаженные от мертвеца. Повисло молчание.
- Отвечай, сколько вас и где ваш лагерь? Покажешь - будешь жить, отпущу, - с важным видом по-турецки обратился он ко мне.
- Не расслышал тебя, повтори! - с усмешкой бросил я.
Он с минуту как будто обдумывал мои слова, лицо его побелело, а затем вкрадчиво, тихо спросил:
- А если уши свинцом забью - будешь лучше слышать?
- Да уж это почетнее, чем ухо за предательство потерять, - в том же тоне ответил я.
Опершись на руки, он приподнялся, навис над столом, лицо его свела судорога ярости, показалось: мертвые глаза сейчас выскочат из орбит.
- Уведите его и разделайте как свинью, да не дайте сразу умереть, пусть узнает, что такое армянский нож! - заорал он на весь дом. Ничего не понявшие из нашего стремительного обмена репликами его собутыльники и хозяин дома, объятые ужасом от этого дикого крика, втянули головы в плечи. Меня, как железом, подхватили сзади и поволокли на двор.
- Не останетесь? - успел уловить я плачущий голос старосты.
- Нет! Немедленно уезжаю! - провизжал Андраник.
Меня опять бросили в сарай. Но я понимал, что это ненадолго. На улице раздались какие-то команды. Затем - слаженный топот копыт. Все стихло. Сона, отец, мать - жизнь разделила нас, но скоро нас сблизит смерть. Ниса... Одно это имя словно заново пробуждает меня. Но... Загремел замок... Я глубоко вздохнул, пытаясь унять охвативший меня озноб, и приготовился принять неизбежное.
Когда подвесили меня вниз головой на суку рядом с тем, кого они раньше поджарили на медленном огне, и я был уже наполовину труп, а наполовину душа, и только разум мой не знал забвения, ветер зашелестел в верхах, и неожиданно пошел теплый крупный дождь. И вместе с запахом близкой земли я вдруг почуял, что следом движется буря огромной силы. Что-то почуяли и собаки в селе, которые тут же завыли тоскливо на разные голоса. Лишь мои полупьяные палачи наслаждались своим ремеслом, возбужденно переговаривались между собой, выбирая, как им будет сподручнее свежевать меня... Один из них подтянул мое тело веревкой повыше и стал бросать под голову хворост.
И тут порыв ураганного ветра страшной силы сошел с гор на поляну, сорвал пламя костров на сидящих вокруг людей, скомкал палатки, мощный дуб, где болтался я на суку, как будто нагнуло, и раздался треск. Мрак обступил нас. И в наступившей жуткой дымной мгле заметались люди и животные, смешались крики и пронзительное ржание.
Я почувствовал, что лежу на земле. Наверное, сук обломал ветер. Но головы поднять я не мог из-за продолжавшегося бушевания бури. Я вертелся в веревках, как червь, пытаясь высвободить хотя бы руки. А под головой едва уловимо задрожала земля. Ураган стих так же внезапно, как и начался. Но на поляну накатила другая стихия, сминая остатки армянского лагеря. Я услышал частые выстрелы, возгласы на родном языке, затарахтел и захлебнулся пулемет. С трудом приподняв голову, я по-звериному сквозь темноту различал яростную сшибку теней. Но вдруг позади меня вспыхнул стеной яркий свет. Заполыхало село...
На мгновение я ослеп, но почувствовал, как чьи-то руки освобождают меня от пут, поднимают с земли, натягивают какую-то одежду.
- Ибрагим бек... - Голос Аббас Кули. - Слава Аллаху, Бог не оставил нас.....
Я смотрю на дуб: он треснул пополам, и обломившийся сук придавил одного из палачей...
Товарищи обнимают меня.
Я смотрю на горящее село, и Аббас Кули произносит, проследив мой взгляд: - Давно надо было разгромить это змеиное гнездо...
- Там, в мешке... - говорю я, показывая рукой на сарай.
Двое аскеров бегут туда, и мы слышим их короткий вскрик. Аббас Кули жестом останавливает меня, подходит к сараю сам. Они возвращаются, опустив головы, один что-то несет на руках, осторожно кладет на землю, отводя глаза.
Я вижу перед собой обнаженное растерзанное девичье тело, вглядываюсь в страдальческое безжизненное лицо... Ниса... Золотая белка мелькает в вышине. Я лечу в глубокий черный провал.
Я перестал быть человеком вообще. Я стал войной, ее мечом и пулей... Пепел был внутри меня. Я катился на врага огненным шаром и, сжигая его своей ненавистью, вдыхал этот пепел, смотрел на мир сквозь его серую пелену...
Бои у Волчьих ворот между высотами Дахна и Велидаг. Нахчиванское правительство выставило здесь отряд в 1000 человек во главе с Хамзаевым. Мы влились в его части и задержали здесь наступление армян. Однако армяне, создав видимость отступления, выманили отряд Хамзаева на равнину и устроили сражение здесь, что было для нас невыгодно, так как они имели численное превосходство. Все это могло бы иметь для нас драматический оборот, если бы к нам на помощь не пришли войска под командой полковника Керим хана Эриванского. Его начальником штаба был мой давний друг, подполковник кербелаи Али хан Нахичеванский. Потерпев крупное поражение, армяне бежали в панике, а мы преследовали их до села Яйджи Эриванского уезда и пошли бы дальше, до Эривани, если бы не англичане, приславшие нам парламентера из Зангезура, где находилась английская миссия, потребовавшего прекратить наступление.
4-5 мая 1919 года в Нахчиван прибывает представитель британской военной миссии генерал Деви, который, собрав жителей Нахчиванского и Шарурского уездов, объявляет им, что они должны подчиниться власти армянского правительства. После чего собрание представителей этих уездов, где немалую роль играли и мы, военные, только что защитившие от армян Нахчиван, обсудив этот вопрос, приняло постановление, в котором указывалось на невозможность выполнения предложения Деви. Люди прекрасно знали, что ожидает их на подчиненной армянам территории. Было решено вновь направить войска к Волчьим воротам, чтобы не допустить в Нахчиванский уезд вооруженные армянские части. Огромную роль в защите Нахчивана от дашнакских банд сыграни братья Рагим хан и Джафаргулу хан Нахчиванские. Они были старостами города и сумели толково организовать отряды вооруженных добровольцев из его жителей, сами возглавив их. Они так же действовали и в 1905 году. Еще и поэтому Нахчиванский край не постигла судьба Баку, дважды - в 1905 и в 1918 годах пережившего армянский террор.
В июле в Нахчиван вошли англичане. И не придумали ничего лучшего, как создать здесь марионеточное правительство, члены которого не рисковали даже выходить за пределы своего военного лагеря. Нахчиванцы фактически не давали английскому губернатору полковнику Деви исполнять свои "обязанности", то есть смотреть сквозь пальцы на бесчинства армян. Власть находилась в руках Калбалы хана Кенгерли, одно имя которого внушало дашнакам ужас.
Бои... Бои... Бои...
Под селом Демурчи - с Долухановым.
Жестокая бомбежка армянами сел Таза-Кепир и Курдчи...
Уступили Демурчи. Потерял пятерых своих аскеров. Село разгромлено и разграблено "мешочниками", теми, кто специально шел за армянскими войсками, чтобы собрать ценности, а затем деревню поджигали. Жара. Пыль. Я не спал трое суток. Отряд Кербали хана подкрепил наши, зависшие на пределе, силы. Выбили армян из того, что когда-то называлось Демирчи и от Волчьих ворот, гнали их до станции Араздаян... Приготовились к обороне Беюк Веди, рассчитав, что именно туда будет направлен очередной армянский удар.
Полковник Керим Хан спрашивает у меня:
- Вы профессионал! Где вы учились военному делу?
- В Тертере, - совершенно серьезно отвечаю я. Он явно удивлен, но вопросов больше не задает.
После вмешательства англичан и долгих переговоров со вновь образованным правительством войска Армении входят в Нахчиванский и Шаруро-Даралагезский уезды. Лишь Беюк Веди, благодаря нам, остается непокоренным. 4 июля армяне в третий раз делают попытку наступления на село. Выдвигаемся им навстречу тремя колоннами на заранее подготовленные позиции и встречаем шквальным перекрестным огнем. Затем выпускаем конницу. Мне кажется, что бой длится миг, но проходят часы, прежде чем становится ясно: они побежали. В качестве военных трофеев нам достается четыре пулемета, около 400 винтовок, походная кухня, их канцелярия.
Оказывается, я ранен в плечо. А ведь не заметил этого в горячке конной атаки.
- А ты думал, что бесплотный? - смеется Аббас Кули, навещая меня в лазарете. На его обожженном солнцем, запыленном лице ярко сверкают глаза и зубы. Он еще весь находится как будто в вихре победной скачки, напряжен и подтянут.
- Дали бы мне разбить их окончательно и навсегда, - неожиданно говорит он, и я, прикрывая веки, вижу, как неудержимо несется он, припав к развевающейся гриве коня впереди наших войск, сверкая молниеподобным клинком...
- А то развели дипломатию! Из Парижа и Лондона армяне руководят всем... - досада слышна в его голосе.
Проваливаюсь в забытье. Огненные волны окружают меня вперемешку с дымом и вонью горелого мяса. Огонь мягкими лапами подхватывает мое тело, я становлюсь головешкой и не чувствую уже больше ничего - ни скорби, ни боли, ни страха перед неизвестностью.