Хорошо возвращаться домой. Открываешь дверь, входишь... и что? Почему то, что ты видишь, называется твоим домом? Чем и кем он населен?
Где-то там, высоко в горах затерялось в зелени обвитое нежной рукой речки Алинджачай село Арафса, в котором 12 августа 1895 года родился мой отец, Абдуррахман Гасан оглу Гусейнов, а неподалеку - в Абракунисе - мать, Фатма Бегим. Из тех же краев, из села Милах начался скорбный путь моего отца по тюрьмам, ссылкам и лагерям... В январе 1930 года его впервые арестовали в Милахе.
Родившийся в 1951 году в поселке Кировск Талды-Курганской области Казахстана, я, лишь постепенно взрослея, осознал, какую горькую чашу пришлось изведать моим родителям и сотням других азербайджанских семей, живших там по соседству с нами. Я был сыном спецпереселенца, "социально опасного элемента". Но должны были пройти годы, чтобы мне открылась во всей полноте драма моего народа.
Я летел в Нахчиван и в дороге перечитывал "Записку о переселении армян из Персии в наши области" Грибоедова, опубликованную впервые в "Актах Кавказской археографической комиссии" в 1878 году. Мне уже было известно, что армянские исследователи ставят под сомнение авторство Грибоедова. Понятно, им хотелось понизить статус этого документа, хотя, если бы они внимательнее прочитали переписку Александра Сергеевича, то нашли бы там немало сходных с "Запиской" мыслей.
Но даже сам факт того, что под покровительством имперской российской власти стало возможным подобное массовое переселение, когда интересы веками жившего на этих землях народа совершенно не были приняты во внимание, - уже достаточно вопиющий. Да и на фоне нищего русского крестьянства, задыхавшегося в тисках крепостничества, те льготы, которыми наделялись переселенцы (о чем исчерпывающе пишет Сергей Глинка в своем "Описании переселения армян аддербиджанских в пределы России", изданном в 1831 году), представляются беспримерными.
Переселившись в исконные области проживания азербайджанцев, армяне, по сути, занялись строительством своего дома в чужом доме. Получалось, как в русской народной сказке: попросилась лисица к зайцу в избу, пожалел он ее, впустил, а она его и выгнала... Но сказки сказками, а реальный замысел царских стратегов был, конечно, таков: образовать на границе империи с мусульманским миром щит из единоверцев армян. Единоверцы, правда, почти сразу же повели себя совсем не так, как от них ожидали русские. Вся де ятельность армянских псевдореволюционных организаций во главе с Дашнакцутюн была направлена на расшатывание устоев Российской империи. А в конце XX века армянский президент Левон Тер-Петросян первым заговорил о необходимости развала СССР. И в этом тоже проявилось коварство и дальние замыслы армян, которые они пронесли сквозь века, кочуя среди других народов, сея там раздоры и смерть. Если же учесть еще и факт, что не без активной армянской помощи взорвалась изнутри Оттоманская Империя, то... Впрочем, об этом еще речь впереди.
Сразу же должен предупредить: я далек от стремления обвинять в целом армянский народ. Это абсурд! Обычный человек с ереванской улицы ни в чем не виноват. Экспансионизм, проявившийся сначала в мечтах об Армении "от моря и до моря", рождался не на уровне индивидуума, а на уровне коллектива. Муравей не понимает, что делает муравейник. Или вот - рой. Нет отдельной пчелы, которая понимает его. Но есть вожаки...
Это не только мои мысли. Я нашел подтверждение им у интереснейшего современного философа из Израиля И.Шамира. О том же писал знаменитый Карл Ясперс в книге "Вопрос о виновности", подчеркивая, что народ нельзя превратить в индивидуум, хотя каждый отдельный человек "обязан чувствовать себя ответственным за политику своего общества..."
Я пока что знаю только одного армянина, который ощущал такую ответственность. И о нем мне тоже предстоит рассказать.
Итак, я летел в те края, о каких провокатор Зорий Балаян в интервью издающейся в Латвии газете "СМ сегодня" на вопрос: "Как один из идеологов нагорно-карабахской трагедии не ощущаете ли вы своей вины перед ее жертвами, перед беженцами?" - ответил следующее: "Я виноват не в том, что начал это, а в том, что поздно поднял свой народ. Видно, у меня не хватило решимости начать с Нахичевани".
Мне вспомнились его слова, когда я ступил на землю, чей мирный покой в 90-е годы, к счастью, не нарушили преступные замыслы Балаяна, хотя уже десять лет Нахчиван находится в блокаде. Ну, а о том, что здесь происходило в 20-е, рассказывал мне мой отец. Видел я и подлинные документы тех лет, буквально пропитанные кровью и слезами беженцев. Вот что свидетельствовал, например, министр-председатель Азербайджанской Республики Хойский 3 апреля 1919 года о положении населения Нахчивана: "Положение беженцев и пострадавших во время столкновения с армянами мусульман не поддается описанию..." Кстати, среди тех, кто приезжал тогда в Баку информировать правительство о ситуации в Нахчиване, был и наш великий поэт Гусейн Джавид...
Нахчиван встретил меня сполохами молний над горной грядой вдали, почти морской свежестью ветра, терпкими запахами воспрянувших от прошедшего ливня трав.
Древний край. Врата Востока. Образцам материальной культуры, найденным при раскопках в Кюльтепе близ Нахчивана, шесть - семь тысяч лет! Красочное описание этого города - столицы одного из вилайетов средневекового государства атабеков Азербайджана дает в своей книге выдающийся азербайджанский историк Зия Буниятов, опираясь на множество арабских источников и записки русского ученого-путешественника Н.Миклухо-Маклая. В этой же книге - "Государство атабеков Азербайджана" - Буниятов, привлекая авторитетные исследования 1912-1913 годов академика И.А.Орбели ("Надпись о построении церкви в Нахичевани"), убедительно показывает, что все претензии армянских историков на Нахчиван-на-Араксе, совершенно необоснованны. Известно также, что при всех тщательнейших археологических раскопках в Нахчиване-на-Араксе, которые велись там на протяжении многих лет, никаких следов развалин христианских сооружений не найдено.
Я ехал по шоссе от аэропорта к городу, а в моем воображении рисовался древний Нахчиван, расположенный на возвышенности, откуда открывалась панорама протекающего рядом Аракса. Город прекрасных дворцов, медресе, мечетей и гробниц. Мавзолей Момине Хатун - жемчужина средневекового зодчества - творение рук гениального Аджеми ибн Абу Бакра Нахичевани, родившегося более 850 лет тому назад.
В то время воды Аракса текли по водоводам вдоль улиц города. Здесь выращивался, как писали Миклухо-Маклай и Казвини, - "самый лучший в мире виноград", хлопок и зерновые. Славу Нахчивана на базарах и рынках Европы и Востока представляли знаменитые изделия его ремесленников. Отсюда вывозили китайские ткани, тончайшие шелковые покрывала, красочно расписанную посуду, искусно выделанные из дерева халандж сосуды, чаши и блюда...
Современный Нахчиван - чистый, уютный и нарядный город - радовал глаз зеленью и розами, высаженными вдоль тротуаров. Районы новой застройки органично перетекали в кварталы старинных домов и особняков. Элементы стиля великого Аджеми, черты национального колорита глаз улавливал и в жилых строениях, относящихся к нашему времени, и в просторных городских площадях.
Мерцал лунным светом белый мрамор мавзолея Гусейна Джавида, являвшего собой как бы запечатленную в камне вечность. А вот и гробница Момине Хатун... Геометрические фигуры на этом памятнике расположены так, что в течение дня, по мере движения солнца, мавзолей окрашивается в разные цвета. Сейчас падавший вертикальным столбом из-за туч солнечный луч превратил это как будто сделанное из кружев сооружение в золотистый мираж, парящий в воздухе. Казалось, мавзолей сам излучает сияние...
Я вышел из автомашины и обошел памятник вокруг. Выложенная плитками дорожка, вдоль которой пламенели розы, уводила в сторону глухой каменной стены, за ней виднелась крыша еще одного исторического памятника Нахчивана дворца сардаров, местных владетелей. Дочь одного из них - Гонча Баим, талантливая поэтесса начала XIX века, устраивала в этом здании литературные вечера, где бывали французский писатель Сент-Бев, А.С.Грибоедов и великий грузинский поэт Н.Бараташвили.
Как хорошо с этим соцветием славных имен рифмовались строки, высеченные внутри гробницы Момине Хатун, мимо которой все они проходили и на которую любовались:
"Мы умираем, однако вечен Господь,
Мы умираем, но остаются наши труды..."
У ворот в сад при дворце сардаров я увидел стоявшего в нерешительности мужчину средних лет в джинсовом костюме. По его виду сразу можно было определить, что он - не местный. Заметив, что я иду в его сторону, человек улыбнулся и еще издали спросил:
- Вы не подскажете мне, открыт ли музей? Ворота заперты.
- Сейчас посмотрим, - я ускорил шаг, и вот уже мы оба стояли перед входом.- Я здесь всего на три дня, - дружелюбно продолжал мужчина, - очень бы хотелось посмотреть достопримечательности. Тем более что этнография часть моей специальности.
Между тем, я обнаружил звонок и нажал на кнопку. С той стороны ограды послышались быстрые звонкие шаги по каменным плитам. Дверь открылась, и перед нами предстала невысокая миловидная девушка. Ее большие, темные глаза оглядели нас с интересом, и, поздоровавшись, она тут же спросила: - Вы в музей? Заходите. Мы так рады посетителям...
В этот утренний час нас в музее было только двое. Да еще один из гостей оказался издалека. Моего случайного спутника звали Эрих Гилнер. Немец из Москвы - он рассказал, что занимается этнопсихологией, объездил почти весь мир, читал лекции в Америке и в Европе. Он сразу успел настолько расположить к себе персонал музея, что нас по залам сопровождала целая группа сотрудниц, наперебой подробно рассказывавших про каждый экспонат.
Я слушал. Эрих же аккуратно все записывал в толстый блокнот в кожаном переплете. Он удивлялся и восхищался, как ребенок, шутил, вызывая у девушек добродушный ответный смех. Во дворце сардара расположился музей азербайджанских ковров, и только здесь я по-настоящему понял, что ковер - это не просто произведение искусства, изысканный предмет украшения дома. Ковры оказались подлинной вселенной смыслов, символов, отражением таинства человеческой души, традиций народа на протяжении многих веков.
- Видите, видите, - говорила одна из девушек, взглядывая на нас широко распахнутыми бархатными глазами, ей самой доставляло удовольствие посвятить еще кого-то в многочисленные секреты мастериц ковроткачества. - Вот эта фигура, похожая на вытянутую каплю, на зародыш - она на коврах везде, ее называют бута. Это символ надежды. А здесь она походит на язык пламени и олицетворяет собой жизнь... Изогнутые под прямым углом линии - меандры напоминают волны, а вода - символ дракона, символ вечности... Часто встречающиеся на коврах верблюды - символ богатства. А вот, видите - рисунок в нижней части ковра перевернут, как бы зеркально отражая верхнюю часть. Это намек: не забывай, есть наш мир, но и тот, другой, тоже существует... И павлин здесь символ солнца...
Мы провели в этом не очень большом музее часа два, настолько интересно нам было. Эрих после экскурсии написал слова восторга и благодарности в гостевую книгу. А я все никак не мог оторваться от старинного карабахского ковра, вроде бы и не очень выдающегося по рисунку, но в его чистых красках живо ощущался мужественный и строгий дух моего народа.
Мы вышли на улицу и, не договариваясь, направились к скамейке в сквере, откуда хорошо смотрелась завораживающая красотой и древностью многогранная башня Момине Хатун.
Теперь солнце уже полностью вышло из-за облаков, унесенных ветром в сторону иранских гор, и на мавзолее в его ярком свете выделялись даже мельчайшие детали резьбы по камню, геометрический орнамент, звезды, медальоны...
- Чудо! - не сдержал возгласа восхищения Эрих. И тут же, повернувшись ко мне, хитро прищурив глаза, сказал: - А вам, я заметил, понравился карабахский ковер... Понимаю...
- Да нет, не понимаете... - даже немного резко прервал я его.
- Отчего же... - он не обиделся, достал сигареты и, закурив, в задумчивости посмотрел на меня.
- Знаете, есть одно очень глубокое и остроумное изречение, характеризующее некую особенность национального сознания, - вновь заговорил Эрих. - Вот оно: "У всех нас есть стремление происходить от шумеров". Уж поверьте мне, профессору, специалисту по этнопсихологии, оно - справедливо. Дело в том, что у некоторых народов данное стремление болезненно превалирует. И может выражаться в весьма уродливых, даже катастрофических проявлениях.
- Плохо только то, - мрачно продолжил я, - что в свою катастрофу они затягивают и других. Хотят ее решить за счет других...
- Ну да, ну да, - мой собеседник всплеснул руками, и голубые глаза его насмешливо заблестели. - И за счет собственного народа, который ведут, как баранов на убой... Вы же догадываетесь, что пастуху, земледельцу и дела нет ни до каких шумеров. Такие личности, все эти идейные вожди, возникают в образованном слое. Они не хотят думать, как реально улучшить жизнь соплеменников, вытащить их из нищеты. Они призывают людей захватывать новые земли, совершенно не думая о том, хватит ли у них сил и возможностей освоить их, сделать пригодными для цивилизованной жизни. Я ведь сюда попал из Армении через Грузию и Турцию...
Он усмехнулся и замолчал.
- Вот как! - мне стало еще интереснее, но я не торопил его.
- Да... - Эрих опустил крупную лобастую голову. - Перед поездкой я прочитал книгу известной вам деятельницы, поэтессы Сильвы Капутикян "Меридианы и карты души", вышедшую еще в начале 80-х годов. Там она пишет о своих путешествиях по странам, где есть армянская диаспора. Рассказывает им, этим зарубежным армянам в частности, о достижениях советской Армении в науке, культуре, в образе жизни... Достижения, надо сказать, были немалые... Так вот, скажу вам, я и не знаю, о чем бы она говорила, если бы поехала за границу теперь... В нынешней, независимой Армении - полный паралич. И перспектив никто из простых людей не видит. Я объехал почти всю республику, общался со многими... Такой апатии нигде еще не встречал.
- Азербайджану от этого не легче... - резко возразил я. - Их "Армения от моря и до моря" слишком дорого нам обошлась.
- Это называется этнополитический миф. Лидеры их националистических движений неоднократно прибегали к подобного рода мифам, чтобы вдохновить массы на те или иные действия. Такой миф полностью игнорирует реальность, он создает идеологию насилия, когда кто-то - чужой, сосед, например, -становится воплощением зла. С этим злом и призывают бороться. Причем из прошлого лепят искусственную конструкцию, упрощающую гораздо более сложную историческую реальность.
- Но зачем нужно придумывать, конструировать прошлое? Тем более что достаточно научных трудов, которые могут опровергнуть эти выдумки? - спросил я.
- Кто же советуется с учеными, когда нужно быстро достичь определенных целей? К тому же всегда найдутся и такие, с позволения сказать, ученые, которые обслужат необходимый политический интерес, - засмеялся Эрих. Неужели известный вам Зорий Балаян обращался к ученым? Все эти вожди дашнаков, лидеры комитета "Карабах" и их московская группа поддержки политическая богема, профессиональные интеллигенты. Иной профессионализм им не знаком. Они выбрали несколько ключевых моментов, которые есть в истории каждого народа: обретение родины, формирование и расцвет государственности, великие завоевания и ужасную катастрофу, которая якобы прервала развитие данного народа. На эти точки, как на кнопки, и на давили. А впереди обещали Золотой век. Захват азербайджанских земель стал своеобразной психологической компенсацией за лишения в прошлом, за неумение достойно организовать настоящее. Ну, это как у чело века... Понимаете? Бывает, что комплекс неполноценности проявляется в излишней агрессивности. Растравляются старые обиды и предубеждение против народа-соседа. Узурпируется чужая история, чужие памятники либо присваиваются, либо уничтожаются... А зло персонифицируется в виде "народа-врага". Заметьте, из всего культурного наследия армяне выбирают как особую ценность - письменность и государственность. И здесь им представляется, что они самые-самые древние... Вклад других народов в этом направлении ими либо умаляется, либо вовсе замалчивается... Они очень ревностно относятся к евреям... И еще я заметил в этой поездке, беседуя с интеллигенцией: у них есть новые мифы. Миф о Европе, например. Она кажется им раем... Русские же для армян, увы, были и будут средством, как ни цинично это звучит...
- Об этом писал еще Грибоедов... - заметил я. -Да и замечательный публицист конца XIX века Величко.
- Вот как! - удивился Эрих. - Я и не слышал о Величко.
- В России многого не знают о самих себе. Я по могу достать вам эту книгу, - пообещал я.
- Буду вам очень благодарен...
Мы поднялись и неторопливо пошли в конец сквера.