Стал Сафар киши размышлять на досуге, как такое могло произойти, кто его имя использовал? Вспомнил, что год назад в Ереван в командировку ездил, в гостинице останавливался, паспорт туда сдавал... Значит, там все его данные и переписали. А потом и другие подобные случаи по всей республике выявились. Мы же часто в Армении бывали. Особенно отсюда, из Нахчивана, ездили... Ну не коварный план? Неужели простой крестьянин до такого бы додумался?
За чаем, за разговорами незаметно летели часы, а нас ждали сегодня еще в Милахе.
Прощаясь со стариками, я невольно выдал им свое самое заветное желание, не удержался, сказал:
- Я хочу возродить дом отца...
- Видишь, - улыбнулся Балакиши, - это лишнее подтверждение тому, что Абдуррахман был замечательный человек! Он тебя правильно воспитал. Ты хоть и родился не здесь, а тянет тебя к родной земле... Откуда, как не от него, такая тяга?.. Счастливый твой отец!
- Зачем вы хотите отстроить заново родительский дом? - спросил меня Эрих по пути в Милах. - Ведь далеко от Баку... Потом - эта дикая блокада, на машине не доберешься... Поезда - в объезд. Что - каждый раз летать самолетом?..
- Если честно сказать... - помолчав, отвечал я, - мне хочется, чтобы в окнах отцовского дома горел свет по вечерам. Как будто он по-прежнему там... Как будто не было тех бурь, которые пронеслись над нашей семьей.
В Милахе семидесятивосьмилетний Аббас-Кули, кавалер двух орденов Отечественной войны, раненный под Кенигсбергом (21 осколок в теле!) и восьмидесятивосьмилетний Фархад Асадов уже ждали нас в окружении своих родственников и односельчан.
- В 1918 году, - рассказывал Аббас Кули, - когда армяне захватили наше село, мой свекор, кербелаи Яхья поднялся на гору напротив и оттуда стрелял по бандитам, он был меткий стрелок... И один из самых уважаемых людей Милаха. Он дружил с Аббасом и Абдуррахманом. Их сумели предупредить, что армяне идут, и в Арафсе твои дядя и отец успели организовать оборону села. А у нас в Милахе многих тогда убили. Потом - новая беда. Когда в 20-е годы начали в колхозы всех сгонять, люди не понимали, зачем им объединяться? Зачем скот сдавать? Никто ничего толком не объяснял! Начались волнения. НКВД усмиряло, арестовывало почем зря. Кербелаи Яхья в горы ушел, там скрывался долго, за ним охотились... Но время прошло, все утихло. И его уговорили вернуться в деревню, мол, наверняка забыли о тебе, все простили. Оказалось, нет, не забыли, кербелаи Яхья увезли в Нахчиван. И сгинул мой свекор. Говорили люди, что расстреляли его на Соляных копях при попытке к бегству. А там - поди разбери! Вот такое мы пережили... НКВД руками армян здесь самых активных, уважаемых людей уничтожил... Твоему отцу, Абдуррахману, тоже все припомнили...
- Мой дядя, у которого я воспитывался, жил в Арафсе по соседству с домом Аббаса и Абдуррахмана, - добавляет Фархад Асадов. - Помню, я мальчонка лет шести-семи - играю на улице, а навстречу - кербелаи Аббас. Так всегда он обязательно первым поклонится, поздоровается уважительно, словно я большой... Удивительные люди были братья Гусейновы! Абдуррахман муаллим, когда на строительстве водоканала в Нахчиване работал, всю бригаду свою кормил. Голодно было. Ему привезут из деревни еды, а он всем раздаст. А Шакар в Нахчиване считался лучшим учителем. Думаю, его еще и потому не арестовали. Хотя пытались... Но он Сталину письмо написал. Как же так, мол, я детей русскому языку учу, никогда врагом России не был, а тут на меня клевету наводят... Оставили его в покое.
Я уже когда в армии служил, поехал в Алма-Ату своего дядю навестить, он тоже сосланный был, там и с Абдуррахманом муаллимом познакомился, посмотрел, как он живет вдали от родины. Очень важную вещь, сынок, я сейчас скажу: и там все к нему уважительно относились. Такой человек нигде не пропадет! Это я твердо понял. Отовсюду к нему люди за советом, за помощью шли. Он дверь всегда открытой держал...
- Вы говорите, дядя вас воспитывал? - интересуется Эрих, обращаясь к Фархаду Асадову. - А почему? Разве вы были сиротой?
Лицо старика меняется. Только что по-молодому оживленное, оно становится напряженным, резко обозначаются морщины, тускнеют глаза. И за столом на террасе большого дома, где мы сидим, воцаряется тишина.
- Вот ведь как... - печально произносит красавица-хозяйка дома. - Все мы в Азербайджане, так или иначе, одной метой мечены...
А Фархад Асадов, поглядывая на гостя, говорит:
- Когда в 18-м году банда Андраника входила в Милах, мой отец и мать, собрав всех нас, детей, пытались в сумерках выбраться в лес. Не знали, что село уже окружено. Пошли вдоль реки. Старшие дети сами шли, а я на руках у отца был... Вдруг впереди какие-то люди замаячили. Отец меня быстро на землю опустил спиной к ним и сильно подтолкнул. Беги, говорит, быстрее, беги назад... Что уж я понял тогда - не знаю, но побежал... Спрятался у реки в кустах. Слышал выстрелы. Больше ничего... И родителей своих больше никогда не видел...
Пора трогаться в обратный путь. Надо успеть выбраться с гор до темноты. Дороги здесь непростые. А Эрих все никак не оторвется от разговора с учителем русского языка в местной школе - Алладином.
- Понимаете, - доносится до меня из сада голос учителя. Там они - оба заядлые курильщики - удобно устроились на траве под яблоней, - ведь армяне в целом от этого конфликта только проиграли. Их вожди, те, кто поджигали, да, они обогатились на крови... А народ что получил? Россия продолжает прежнюю политику. Она поддерживает Армению. И Америка -тоже. Армянам бы иначе не продержаться. Ресурсов нет. Население разбегается. Остались одни неимущие, которым уехать просто не по карману.
- Я все это видел... - тихо роняет задумчивый Эрих.
- Границу еще по Туркменчайскому договору произвольно передвинули, разделили азербайджанцев. Большая часть в Персии осталась. Мы - разделенный народ, вы это знаете. Немцы соединились, а нам, вы ходит, нельзя? Иран в своих интересах помогает Армении бензином, керосином, продуктами... Да если бы их искусственно не подпитывали, там бы вся жизнь остановилась! А нам сознательно не дают встать на ноги. Земли отторгли, блокада эта...
Он замолкает и продолжает с мягкой улыбкой: - Я в России в армии служил, видел Москву, Ленинград... Очень мне там понравилось. Россия в идеале - страна справедливости. Про это вся великая русская литература написана. Понимаете? Я об этом и на уроках своих говорю. Хочу, чтобы дети учили русский язык, читали книги по-русски. Чтобы не рвалась культурная связь с Россией. В этом для меня, учителя в далекой азербайджанской глубинке, большой смысл! Россия должна, наконец, повернуться лицом к нам, помочь решить конфликт с армянами именно по справедливости... Разве я не прав? Вы же сами слышали от живых, реальных людей, сколько мы претерпели!..
Они говорят и говорят... И так до самой машины. До прощания. Я вижу: спутник мой растроган неподдельной искренностью собеседника. Я вижу: Алладина печалит расставание с неожиданно обретенным на краткий миг близким по духу человеком...
Милах исчезает в заднем стекле обзора нашей "Нивы", а мне все чудятся поднятые в прощальном взмахе руки милахцев. Их добрые напутственные слова. Эрих задумчив, и я не мешаю ему. Тем более что и мои мысли, впечатления и воспоминания тоже требуют молчания. Весь обратный путь мы почти не разговариваем. А вокруг в закатном солнце - желто-красная, розовая, зеленая складчатая земля, темнеющие силуэты гор, острые скалы, рыжие стада коров, возвращающиеся домой с пастбищ. Дымчатое небо на горизонте.
- Где же эта дорога, по которой двигались переселенцы-армяне из Ирана в 1828 году? - спрашивает ме ня Эрих уже на повороте к Нахчивану.
Я прошу водителя остановить машину, и мы выходим на обочину пустынного шоссе. Стоим и смотрим в сгущающихся сумерках в направлении Джульфы, в сторону невидимого отсюда Аракса. Как будто ждем: вот-вот покажутся верховые, а за ними - пестрый обоз, кибитки, ослики, подводы... Прозвучит высокий голос трубы. И история пойдет по-другому...
ГЛАВА 4
Коварство и любовъ
На Эриванскую крепость опустились сумерки. Уже пригнали домой стада, но густая ржавая пыль, поднятая копытами животных, еще висела в воздухе, где-то блеяли заплутавшие овцы. В этот вечерний час город казался совершенно пустынным. С гор наползала темнота, и тонкий молодой полумесяц как будто зацепился за ее край. С минаретов далеко разносился гортанный призыв муэдзинов к намазу. Со стороны реки пеленой стлался туман.
Быстрая легкая тень закутанного в плащ человека, мелькнувшая на пересечении улиц, скрылась за поворотом и скоро опять появилась на новом витке взбиравшейся в гору узкой улочки. Здесь были задворки города, та его часть, где за высокими каменными оградами находились хозяйственные постройки и сады. Человек в плаще, видно, торопился добраться до нужного места, пока не наступила полная темнота. В ночное время в сплетении эриванских улочек и тупиков можно было легко заблудиться. Никто не видел его, только кое-где подлаивали собаки, уловив чутким ухом шаги чужака, хотя тот старался двигаться бесшумно.
Вот еще поворот, еще... Маленькая глухая дверь в стене, едва различимая, почти слившаяся по цвету с камнем, подсказала: он достиг своей цели. Осторожно оглянувшись по сторонам, человек надавил на дверь, и она открылась, впустив его в большой сад, полный вечерней свежести и запахов цветущих деревьев. Он словно попал в другой мир, отрезанный оградой от пыльного грязного города.
"Эдем..." - прошептал человек и замер, вдохнув полной грудью, завороженный красотой сада и журчанием арыка, протекающего под деревьями. Но он позволил себе расслабиться лишь на короткий миг. Откинув с головы капюшон, прислушался, зорко вглядываясь в ту сторону, где расположились жилые строения, и нырнул в заросли кустов у самой стены, затаился.
Вскоре непроницаемая тьма опустилась на город. Лишь кончик серебряного рожка месяца изредка вы глядывал из-за туч, и тогда сад озарялся мягким светом. Резко похолодало, но пришелец не чувствовал этого. Он был весь ожидание.
Вдруг послышались отдаленные мужские голоса, замелькал свет фонарей. Человек в кустах буквально вжался в землю. Голоса приближались. Впереди шли слуги с фонарями, а чуть поодаль были различимы три фигуры. Наконец, удалось разобрать слова.
- ...прекрасный дом, уважаемый Самвел. И сад... Не хуже, чем у тебя в Мараге... Я твои опасения понимаю, но надо обдумать, хорошенько обдумать... Я уже семью перевез... Невозможно возвращаться, Самвел.
Басовитый голос твердо возразил:
- Все, что тяготит мое сердце, я вам откровенно высказал... Решайте. Пока наши поместья в Персии остаются за нами, надо возвращаться. Что этот дом, Акоп! Здесь жил чиновник Гасан-Хана... И те дома, которые получили вы с Меружаном, тоже принадлежали магометанам... А остальные наши, где поселились? В жилищах магометан, которые откочевали на летние пастбища... Что будет, когда они вернутся по осени? А вдруг вспыхнет вражда? Неужели они смирятся с потерей своих домов и земли?
- Завтра здесь будет армянская земля! - возбужденно вступил в разговор третий, в колеблющемся свете фонарей был виден лишь край его богато расшитой хламиды. - Неужели это не главное для тебя, Самвел? Все мы, как овцы, вновь собираемся под пастырской дланью высокопреосвященного Нерсеса. Нам предстоит заново строить Армению... В сравнении с этой великой целью ничтожны мысли о том, кто жил здесь до нас... Они проиграли и пусть уходят. Почему армяне должны ежедневно слышать крики этих мулл с минаретов? Мы достаточно скитались по миру. Пришли сроки, исполнится пророчество Нерсеса Великого о возрождении Армении... С верой в это, поддержанные Эчмиадзином, мы пустились в опасный путь, бросили все нажитое в Персии... Вслед нам швыряли камни, посчитав предателями, а здешние магометане видят в нас захватчиков... Но это доказывает их самонадеянную глупость. Мы здесь хозяева! И они это скоро поймут. А пока, жертвуя малым и на малое время, мы получим все и навсегда.
- Хозяева? Все и навсегда?.. - со смешком переспросил тот же бас. - На штыках русских? В торговых делах тебе не было равных в Хое, Меружан, ты и меня научил многому. Но сейчас ты рассуждаешь чужой головой. Подобные речи я слышал и от полковника Лазарева и от епископа Стефана... Но я не хуже их знаю свою историю. Это не наша земля, Меружан. Земля наших предков далеко отсюда... Мой род, да и твой уже не одно столетие как связали свою судьбу с Персией. Там могилы наших отцов и дедов. Там я родился. Не понимаю, почему Эриванское ханство должно стать теперь моей родиной, родиной моих детей? А эти крестьяне из Урмии, Салмаса, Мараги? В Персии они жили бедно, но в своих домах. Теперь же их селят в магометанские деревни.
- Остановись, Самвел! - раздраженно прервал его тот, кого он раньше назвал Акопом. - Мы с Меружа ном сделали выбор. Нет смысла теперь спорить. Если ты так решил, возвращайся. Советую только крепко подумать. Сгоряча серьезные дела не делаются. Кому как не нам, купцам, знать об этом? Несториане не захотели переселяться, теперь вся торговля в Персии будет в их руках. Ты к их общине не принадлежишь. Они найдут способ разорить тебя... А русские сейчас нужны нам... Пусть только воскреснет царство Армянское, очистится от иноверцев!.. Тогда и отпадет надобность в чужих штыках... Но сегодня я благодарю русского царя...
- Надо молиться, Самвел, - смиренным тоном добавил Меружан, - чтобы русский царь помог нам вернуть и те наши земли, которые присвоили турки... Об этом молят Бога даже неграмотные крестьяне. Даже они понимают, какой великий момент нынче настал для армян. А ты о чем печешься? Кто тебя поддержит?
- Поддержат... - мрачно отозвался бас. - Я говорил не только с вами. Ко мне сами пришли купцы из Салмаса, из Казвинского ханства, из Урмии... Они, как и я, предвидят, что здесь начнется война. Но мне жаль, что я не убедил вас, моих старых друзей...
- Как знаешь... - Акоп раздраженно сделал знак слуге с фонарем идти вперед и сам решительно направился к двери в стене. - Я бы только посоветовал тебе, - продолжил он на ходу, - держать свои мысли втайне...
- Да, - подхватил его слова Меружан, - это ценный совет, Самвел, следуй ему. Кому-то может и не понравиться, что ты мечешься туда-сюда да еще других смущаешь... - говоря это, он усмехнулся и последовал за Акопом.
Они холодно простились с хозяином у выхода, а он, проводив гостей, еще некоторое время стоял в раздумье. "Догадываюсь, кому это может не понравиться... Неужели они попытаются запугать меня?" - вздохнув, неожиданно сказал он вслух, затем медленно направился в сторону дома, где в окнах второго этажа внезапно вспыхнул тусклый огонек.
Наступила такая тишина, что, казалось, сад совершенно безлюден, но мужчина, прятавшийся в кустах, никуда не исчез, он, не шевелясь, лежал на холодной земле, словно мертвец, даже после того, как хозяин и слуги растаяли во мраке. Если в первый миг, когда он вошел сюда, мир показался ему раем, то теперь он чувствовал, что пребывает в аду.
Сердце его переполнила ярость, разговор, неволь ным свидетелем которого он стал, разом развеял в прах все его надежды. Он потерял представление о времени и ничего не замечал вокруг. Между тем, окно на втором этаже погасло, и вскоре в саду послышались крадущиеся шаги. Среди деревьев мелькнула закутанная с головы до пят невысокая фигурка. Остановилась, сделала несколько неуверенных шагов вперед, по-детски присела на корточки, наверное, чтобы казаться еще незаметнее. Раздался тихий шепот-призыв: - Ованес!..
Человек в кустах вскочил и устремился на зов, протянув вперед руки, но они поймали лишь кончик шелковой накидки. Девушка гибко отстранилась. Прозвучал ее сдавленный смех.
- Ашхен... - с печалью произнес пришелец. И встал перед ней, бессильно опустив плечи. Месяц как раз выглянул из-за тучи - и оба они, юноша и девушка, в его серебряном сиянии походили на двух призраков.
Думая, что он истомлен долгим ожиданием, Ашхен сказала ласково: