-- Мои кошмары всегда начинаются в тоннелях. Мне снится самый обычный сон, никакой жути, ничего такого, а потом я вижу вход в тоннель и думаю: "Вот и кошмар". Въезжаю в тоннель, и кошмар начинается. Под потолком висят люди. Один парень, которого я замочил лет десять назад, снова передо мной, а пистолет дает осечку. Тоннель все сжимается и сжимается, пока не станет невозможно дышать.
Шербетка причмокивает. Ящерица издает легкий стон и начинает говорить:
-- В кошмарах живешь по закону джунглей. Тебя просто оставляют там, одного, на обед тому, кто больше, сильнее и злее тебя. Осторожней зубами!
Он шлепает Шербетку, та всхлипывает. Морино стряхивает пепел в пепельницу.
-- Интересные вещи вы говорите, ребята. По-моему, кошмар -- это комедия без выпускного клапана. Тебя щекочут, а ты не можешь смеяться. И давление все нарастает и нарастает. Как газ в светлом пиве. Хочешь поучаствовать в нашей захватывающей беседе, Миякэ?
Я смотрю на этого палача и думаю: неужели сегодня для него просто обычный день?
-- Нет.
Такое впечатление, что Морино даже не нужно шевелить губами, чтобы говорить.
-- Выше нос, Миякэ. Люди умирают постоянно. Те трое сами подписали себе приговор в тот день, когда обманули меня. Ты просто помог его исполнить. Через неделю они полностью выветрятся у тебя из памяти. Говорят: "Время -лучший лекарь". Ерунда. Лучший лекарь -- забывчивость.
Ящерица кончает с довольным причмокиванием. Шербетка выпрямляется, вытирая рот.
-- Сладенького!
Ящерица невнятно бормочет и расстегивает какую-то молнию.
-- У тебя рука, что подушка для булавок. Покажи-ка бедро. Ширну, когда приедем. Не раскатывай губу больше, чем положено.
В разговор вступает Кожаный пиджак:
-- У меня на родине говорят, что кошмары -- это наши дикие предки, которые возвращаются на отвоеванную землю. Землю, что возделывают для прокорма наши более слабые современные явные сущности.
Франкенштейн вытаскивает металлическую расческу и водит ею по волосам, держа вторую руку на руле.
-- Кто же их посылает?
Кожаный пиджак кладет в рот новую пластинку жвачки.
-- Кошмары посылает тот или то, что мы есть на самом деле, в глубине своей. "Не забывай, откуда ты родом, -- говорит кошмар, -- не забывай свою истинную сущность".
На вывеске шествует на задних лапах неоновый пудель с франтоватым галстуком-бабочкой на шее. Наш "кадиллак" присоединяется к тому, в котором едут трубачи. На третьем "кадиллаке" Мама-сан уехала по своим делам. Все заряжают пистолеты, и Франкенштейн распахивает передо мной дверцу.
-- Не желаешь ли остаться в этом элегантном надежном авто на пару с охочей до секса молоденькой шлюшкой?
Не успеваю я сообразить, что ответить, как Ящерица с силой хлопает по моей бейсболке.
-- Жаль, нельзя.
Мы выходим из машины и направляемся к дверям с пуделем. Каждые несколько секунд включается инсектокьютор. Изнутри доносится то нарастающий, то утихающий рев. Из тени выходят два вышибалы и приближаются к трубачам.
-- Добрый вечер, господа. Во-первых, я вынужден просить вас сдать оружие. Таковы правила -- оно будет под замком, в целости и сохранности. Во-вторых, ваших машин нет в списке. С кем вы?
Трубачи расступаются, и Морино выходит вперед.
-- Со мной. Вышибалы бледнеют. Морино смотрит на них в упор.
-- До меня дошел слух, что сегодня здесь собачьи бои. Самый массивный из двух вышибал первым берет себя в руки:
-- Господин Морино...
-- Прежний господин Морино скончался в тот же день, что и господин Цуру. Теперь меня зовут Отец.
-- Да, э-э, Отец. -- Вышибала откидывает флип своего мобильного телефона. -- Просто дайте мне секунду, и я гарантирую, что для вас и ваших людей освободят самые лучшие места вокруг ринга...
Морино кивает Франкенштейну, и тот всаживает вышибале нож прямо в сердце. По рукоятку. Один из трубачей резко дергает его голову назад и, скорее всего, ломает ему шею. Все происходит так быстро, что никто не успевает понять, что происходит; так быстро, что жертва не успевает издать ни звука. Остальные два трубача расправляются со вторым вышибалой.
Ящерица выбивает у него из руки пистолет и, распростертого на земле, целует. Нет, не целует -- откусывает нос и сплевывает потемневшую от крови слюну. Я отворачиваюсь. Глухие удары, мычание, стоны, кровь.
-- Оттащите этих козлов за ящики, -- приказывает Морино.
Раздается звон отброшенного в сторону мобильного. Франкенштейн с хрустом расплющивает его ногой.
-- Дерьмо тайваньское. Ничего японского не осталось.
Ящерица открывает дверь склада. Внутри пахнет соломой и мясом. Из темноты ряд за рядом выступают поддоны, уставленные банками собачьих консервов. Склад поражает своими размерами. Издалека доносятся одобрительные возгласы и улюлюканье. Трубачи идут впереди. Я спотыкаюсь и получаю от Франкенштейна по копчику.
-- Не задерживайся, Миякэ. Пока не пробьет полночь, ты -- один из нас.
Повинуюсь. А что мне остается? Чтобы успокоить инстинкт самосохранения, я могу лишь поглубже надвинуть бейсболку. Огромная орущая толпа не обращает на нас внимания. Трубачи с трудом прокладывают путь сквозь сплошную стену мужчин с татуировками и в рубашках членов Якудзы. Они сердито оборачиваются, видят Морино, раскрывают рты от удивления и расступаются. Мы добираемся до края освещенной ямы. Серый мастиф и черный доберман рвутся с поводков, с их клыков летят капли слюны. В дальнем углу ямы на ящике стоит человек. Он торопливо записывает ставки, которые выкрикивают из толпы. С его жилетной цепочки свешивается гроздь грубо ограненных крупных бриллиантов. Я зажат между Франкенштейном и Морино -- трудно выбрать более безопасную позицию, -так что мне очень хорошо видно, как Морино достает из пиджака пистолет и стреляет мастифу в голову.
Тишина.
Вокруг собачьей головы по полу ямы расползается пятно. Доберман скулит, спрятавшись за своего тренера. Трубачи навели на толпу автоматы. Толпа откатывается назад. Меня не должно быть здесь. К тренеру мастифа возвращается дар речи:
-- Вы пристрелили лучшую собаку господина Нагасаки!
Морино притворяется, что сбит с толку:
-- Чью лучшую собаку?
-- Юна Нагасаки, вы, вы, вы...
-- А, вот чью.
Кажется, тренера вот-вот хватит удар.
-- Юн Нагасаки! Юн Нагасаки!
-- Я что-то слишком часто слышу это имя. Не повторяй его больше.