-- Догадываюсь, что тебе интересно.
-- Где я?
Она передает мне тарелку.
-- Ты не спросил у Бунтаро?
-- Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.
-- Что ж, ты в доме моей сестры и зятя.
-- Они -- та пара на фото в ракушечной рамке, что висит над факсом?
-- Да. Я сама сделала этот снимок.
-- А где они сейчас?
-- В Германии. Ее книги там очень популярны, поэтому издатель устроил ей литературное турне. Ее муж изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.
Я прихлебываю суп.
-- Это здорово. Так она писатель? Это она работает на чердаке?
-- Ей больше нравится, когда ее называют "рассказчицей". А я все думала, сумеешь ли ты найти кабинет.
-- Но ведь это ничего, что я туда забрался? Я, э-э, даже начал читать рассказы, которые нашел на столе.
-- Не думаю, что моя сестра стала бы возражать. Непрочитанные рассказы -- не рассказы.
-- Ваша сестра, наверное, особенный человек.
-- Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь?
-- Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес времен --> Кофунского периода[Author:A] . Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера.
Когда госпожа Сасаки улыбается, ее губы складываются бантиком.
-- Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Моей сестре не нужен телефон -- видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что этому миру нужно меньше коммуникации, а не больше.
Госпожа Сасаки берет апельсин, режет кружочками на деревянной доске и выжимает сок для приправы. Садится за стол.
-- Миякэ-кан, я думаю, тебе не стоит возвращаться в Уэно. У нас нет доказательств того, что те люди или их сообщники хотят тебя найти, но у нас нет и доказательств того, что они этого не хотят. Мне кажется, что рисковать нельзя. Ведь в пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я позаботилась, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Думаю, тебе надо тихо посидеть здесь до конца недели. Если кто-нибудь будет расспрашивать про тебя в "Падающей звезде", Бунтаро скажет, что ты уехал из города. Если нет -- на горизонте чисто.
Это разумно.
-- Я согласен.
-- О будущем побеспокоишься через неделю, -- Госпожа Сасаки разливает чай. -- А пока -- отдыхай.
В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их.
Зеленый чай с ячменными зернами.
-- Почему вы с Бунтаро мне помогаете?
-- "Кому" значит больше, чем "почему". Ешь.
-- Я не понимаю.
-- Неважно, Эидзи.
В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце снова уходит в пятки. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я уже привык к тишине, наполняющей этот дом, и уже различаю, что мне кажется, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги замерли, прислушиваясь вместе со мной.
-- Миякэ! Расслабься! Это Юзу Дэймон! Выходи, выходи, хватит прятаться! Мне дал ключ твой домовладелец.
Мы сталкиваемся на лестнице.
-- Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, -- замечаю я.
-- Большинство жертв дорожных происшествий выглядит лучше, чем я выглядел в прошлую пятницу, -- отвечает он. -- А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они так тебе глаз разукрасили? -- На его футболке надпись: "Все мы смертны". -- Я пришел извиниться перед тобой. Я даже подумал, что должен отрезать себе мизинец.
-- Что бы я стал делать с твоим мизинцем?
-- Да что угодно. Заспиртовал бы его и держал в шкатулке с эмалью: идеальная штука, чтобы ковырять в носу в изысканном обществе. А какой предмет для разговора: "Знаете, когда-то он принадлежал знаменитому Юзу Дэймону".
-- Спасибо, но уж лучше я буду делать это собственным пальцем. И потом, -- я неопределенно машу рукой, -- я ведь сам решил вернуться, ты тут ни при чем.
-- Да, кстати, вот тебе десять пачек сигарет, чтобы ты смог перекантоваться, - говорит он. Я понимаю, что он до сих пор в сомнениях насчет того, хочу я его убить или нет. -- Если бы я отрубал себе палец всякий раз, когда приходилось извиняться, сейчас от моей руки осталась бы одна лопатка. "Мальборо". Я вспомнил, что ты курил "Мальборо" в бильярдном зале в тот великий вечер. А твой домовладелец подумал, что тебе понравится, если твоя гитара составит тебе компанию, так что я захватил ее с собой. Она внизу, в коридоре. Ну, как ты?
Как я? Странно, но я не сержусь.
-- Спасибо, -- говорю я. Он пожимает плечами.
-- Ну, учитывая...
Я пожимаю плечами.
-- Пойдем покурим в саду.
Как только я начинаю свой рассказ -- с того момента, как затолкал его в такси, -- я не могу остановиться до самого конца, -- когда Бунтаро затолкал меня в свою машину. Не помню, чтобы я когда-нибудь так много говорил. Дэймон не перебивает, только зажигает нам сигареты и достает пиво из холодильника. Я рассказываю ему даже про своего отца, и зачем я вообще приехал в Токио. Когда я наконец заканчиваю, солнце уже село.
-- Что меня удивляет, -- говорю я, -- так это отсутствие шума в прессе. Как могут сорок человек погибнуть -- и не тихой смертью, заметь, а со взрывами и пальбой, как в боевиках, -- и чтобы об этом даже не сообщили?
Пчелы зависли над лавандой.
-- Разборки Якудзы выставляют полицейских идиотами, а политиканов -подхалимами. Что, как всем известно, так и есть. Но если признать это публично, у токийских избирателей может возникнуть вопрос, зачем они вообще платят налоги. Так что телевидение к таким вещам и близко не подпускают.