ЯНИСТ ОЛКЕСТ
Судьба настигает пятого веретенщика около полудня.
Впрочем, Нэйш — это скорее рок. В похоронно-белом, исключительно безжалостен и склонен к истязаниям всех вокруг. И любит заигрывать — а потому сперва о чём-то болтает со служанками, а потом срывает нас с Мелони с прочёсывания территории.
— Сиреневый грот — одно из любимых мест госпожи Виверрент. Вы же его ещё не осматривали? Вам точно придётся по вкусу, господин Олкест, — служанки говорят, это место прямо создано для романтических мечтаний.
Можно ли посчитать романтическим мечтание упокоить проклятого устранителя где-нибудь в кустах роз? Мел она смотрит на Нэйша с совершенно определённым интересом, пока мы идём к тому самому гроту. Тем более, что тот переключился на неё:
— Вы ведь работали с приманкой? И кто из вас… Мелони, ты же это несерьёзно? Знаешь, на месте веретенщика — не думаю, что я бы на тебя польстился.
— Будь на его месте и подохни, — чеканит Мел, пригвождая меня взглядом к живой изгороди из розовых камелий. Я полночи и утро убеждал её, что роль приманки лучше отдать мне. Под конец мы едва серьёзно не поссорились.
— Господин Олкест, не сомневаюсь, что вы предлагали себя. Как охотник Мел вас превосходит, ей лучше действовать со стороны, а если что-то пойдёт не так… кажется, у вас тоже несколько больше шансов.
Я молчу и терплю гнусные намёки, и даже почти не краснею. Потому что если что-то пойдёт не так и тварь укусит меня…
— Впрочем, чувства… сложная материя. Непредсказуемая — особенно что касается нужного накала взаимности. И вы ведь слишком ценны, не так ли, господин Олкест. Кто ещё смог бы так блистательно добыть нужные сведения из пожилых аристократок. Но здесь столько хорошеньких служанок — невинных, влюблённых…
Терпение подходит к концу, но меня опережает Мел.
— На черта они нам. Ты ж весь такой неотразимый. Была б я веретенщиком — точно бы за всякое тебя кусанула.
Я давлюсь неуместным хохотом. Нэйш приподнимает углы губ, отчего возле них чётче проступают два полукруга — словно отметины, где должна остановиться улыбка.
— Не люблю выступать в роли приманки. Но после такого комплимента…
Сиреневый грот — душистое переплетение ветвей, лиловых и белых кистей. Цветы полные, как виноградные гроздья, свешиваются над искусственным гротом из крупных камней. Шумит маленький водопад — стекает по боку грота, падает в ручей. Внутри — мягкий, тёплый, наполненный размеренным шумом воды полумрак. Резная скамья в половину стены. На пол небрежно сползла синяя накидка. Несколько тяжёлых медных светильников расставлены по полу.
И лёгкие бирюзовые отсветы в воздухе, и пахнет весной.
Мел поднимает ладонь: стоять. Обводит взглядом пещеру и принимается потирать Печать.
— Под скамейкой, на накидке. И у входа. Не пожалели, с-сволочи.
— Следы?
От благодушия Нэйша не осталось следа, глаза превращаются в два прозрачных камешка. Мел качает головой.
— Вокруг куча народу топталась, дорожка каменная. Запах глушится цветами.
Нам повезло, что никто из работников или служанок не зашёл внутрь.
— Будь снаружи, — бросает Нэйш в сторону Мел. Меня он словно перестал видеть — так мне кажется до того момента, как в меня не прилетает белым сюртуком.
Нужно возмутиться или отшвырнуть сюртук — но я стою молча. Смотрю, как Нэйш перетекает — иначе не скажешь — в грот. Приоткрывает светильники, осматривается — в правой руке у него словно из ниоткуда берётся охотничий нож.
На нас устранитель больше не глядит — протягивает длинные пальцы и самыми кончиками касается скамейки там, где она поблёскивает бирюзовым.
Прохладная ткань таллеи кажется в моих пальцах сброшенной чешуёй. Мы с Мелони застыли у выхода — два холодовых амулета и нож. И я не знаю, чего я жду — может, что веретенщик не появится? Или что он, как выражается Нэйш, не польстится на «клыка»? Или что Нэйш промахнётся, и веретенщик его всё же укусит? Впрочем, непонятно, что в таком случае станет с бедной тварью.
«Без шансов», — цедит Мел сквозь зубы, и я согласен с ней. Разве может быть невезучим рок?
Веретенщик выскальзывает из складок накидки — разноцветная капля, которую едва можно отследить глазом. Я не успеваю вскрикнуть — лезвие ножа оказывается точно в середине тела ящерицы. Пригвождает тварь к скамье.
— Отличный улов.
Нэйш присаживается на корточки в двух шагах от веретенщика и терпеливо ждёт, пока стихнут конвульсии. Потом выдёргивает нож.
— Остался один. Думаю, стоит проверить другие места, в которых любила бывать Касильда Виверрент.
«Без тебя не поняли», — прилетает со стороны Мел, а устранитель уже направляется ко мне — забирает сюртук.
— Неоценимая помощь, спасибо. Удивительные создания, да?
Нэйш достаёт из кармана белоснежный платок и сперва тщательно оттирает кончики пальцев, потом стирает малейшие следы крови веретенщика со своего ножа.
— Счастливая случайность, что никого из всей группы не укусили, однако… Материал для исследований мог бы быть таким необычным.
Он стоит теперь в шаге от меня, а говорит благожелательно и совсем негромко — только взгляд его, застывший и жёсткий, уходит куда-то поверх моей головы.
— Вот, к примеру, в том маловероятном случае, если бы я промахнулся пять минут назад. Интересно, кого из группы пришлось бы пригласить? Малышку Уну? Или кого-то другого? Или если бы вы…
— Знаете, господин Нэйш, — не выдерживаю я. — Удивительно, что Арделл направила вас на отлов веретенщиков. Как по мне, вам куда больше подходит убалтывать старых сплетниц.
Единственное, чего я достигаю — лёгкая заинтересованность на его лице. Устранитель явно не прочь ещё позабавиться, но тут вступает Мел. С вопросом, не собираемся ли мы сбежать в Дамату и связать себя Полным Брачным. И финальным аккордом «Заткнитесь, работать надо, Мясник, где у Виверрент любимые места?»
Нэйш это выяснил, а потому мы, к счастью, разделяемся. Я и Мелони продолжаем работать в оранжерее, устранитель отправляется в замок.
И мне показалось — или в рукаве его сюртука зияет изрядная прореха?
Время утекает весенним ручьём. С ним утекает наша удача — уходит вместе с роком в белом. Последнего веретенщика нет и следа, к тому же ещё Мел в изрядно дурном настроении. Всё-таки предлагаю ей отдохнуть — и принимаю на себя все залпы всех орудий, как сказали бы моряки.
— В Водной Бездони высплюсь, Морковка! Хочешь — сам иди прикорни у кого на коленочках. М-мантикоры печёнка, что ж тут творится…
— Остался ведь только один — или ты обеспокоена из-за этого… из-за Нэйша?
Мелони раздражённо потирает лоб, но вдруг успокаивается.
— Конфетка говорит, эту мразь явно кто-то колданул на везение. Или он в котёл с чем-то таким упал, а по пути головой ударился — в общем, с ним так всегда. Я о другом — ты что, не видишь, что творится? Сколько укусов среди слуг было за эту ночь? И за утро?
Нисколько. Впрочем, может быть, нам просто не докладывали, потому что всегда вовремя находилось лекарство — поцелуй любви. И мы ведь успели убрать двух веретенщиков с полуночи до утра. Мел читает по моему лицу эти возражения, потому что кивает в сторону Сиреневого грота.
— Этот что там делал? Дрых в накидочке? Не питался и в засаде не сидел. Выполз, только потому что Мясник в эту пыльцу перемазался. Ты про Сонный Мор читал?
Я читал. И в детстве, и те книги, которые откуда-то раздобыла на рассвете Гриз Арделл — их я торопливо пролистал между двумя патрулями. И понимаю, что хочет сказать мне Мел: веретенщики так обычно не действуют. Они не затаиваются в засадах подолгу — двигаются по территории, кусая всех, кто встретится на пути.
— Может, это какие-то ненормальные веретенщики?
— Угу. Тоже в котелок упали или башкой приложились. Ладно, пошли ещё пару беседок поглядим.
Однако вскоре слуги Виверрент зовут нас в Розовую Ротонду, на общий совет.
В этой просторной каменной беседке мы с Мел побывали уже несколько раз — её сложно миновать, когда прочёсываешь оранжереи. Конструкция внутри конструкции, — она похожа на изящный, разукрашенный резьбой фонарик. Только вместо лампы внутри — фонтан в виде плачущей розы. И плетистыми розами увиты колонны — гладкий мрамор, которого не касались ветра. Алые и белые бутоны — и тонкое покрывало лепестков на полу. Под куполом — замысловатая лепнина в форме цветов. И особый свет — рассеянный и мягко-медовый, какой бывает во время закатов позднего лета.
Созданное для отдохновения место — а теперь в нём намечается собрание «тела». Гриз Арделл коротко кивает, когда мы с Мел, когда мы — занимайте места. Она удручена чем-то и обеспокоена — а вот проклятый господин Нэйш, напротив, выглядит отдыхающим. Он уже избавился он порванного сюртука, подвернул рукава — и несчастная Уна, расположившаяся по другую сторону от фонтана, кажется, не дышит. Хаата, которая сидит недалеко от неё, кажется спящей и почти погружённой в розовый куст у самого выхода. А Аманда вся светится удовольствием, озирает беседку, кокетливо поправляет платье на плече и лукаво посматривает на Лайла Гроски…
Он в ответ не глядит. Гроски бледен и тревожен и выглядит едва ли не центральным действующим лицом этого внезапного совета. Он нервно потирает руки и шепчется с Гриз Арделл, причём я слышу обрывки странных фраз: «…точно уверена?», «авантюра какая-то» — и несомненное предложение «по башке и в мешок».
Гриз обрывает его жестом, который можно истолковать как «Всё обговорено». И, прежде чем я успеваю задаться вопросом — зачем нас вообще собрали — она кивает Гроски, как бы говоря: «Начинай».
Мой сосед по комнате тяжко вздыхает. И происходит удивительное преображение.
Вместо знакомого мне Лайла Гроски в Розовой Ротонде откуда-то берётся законник. Нет, даже сыщик — из детективных историй, прочитанных в детстве. У него такой же проницательный прищур, лукавая усмешка и неторопливые жесты.
У него даже слова такие же.
— Господа, я вас созвал, чтобы сообщить кое-что о расследовании, которое мне поручили вести. Пока что факты выглядят следующим образом…
Лайл расхаживает неторопливо вокруг фонтана, и перед нами один за другим встают поразительные этапы расследования: домик для удобрений, магнат Дэриш и его сын (тут Гроски подробно воспроизводит разговор четверых злоумышленников, которых подслушал юный Следопыт). Зловещая лаборатория в землях Шеннетена, допрос злосчастных наёмников, а потом логово посредника Гильдии Чистых Рук.
— Самой интересной находкой, — говорит Гроски, ни на кого не глядя и не прекращая мерно шагать, — конечно, стала эта пыль. «Пыльца фей», как её назвали те наёмники. К тому времени наша группа в замке уже познакомилась с действием этой пыльцы. Кто-то нанёс её на туфли госпожи Виверрент — должно быть, просто просыпал на её пути. Или, скажем, насыпал на растение, мимо которого она должна была пройти — там ведь повсюду растения в кадках, цветы в вазах, так? Легко что-то задеть.
Он зачаровывает — своим рассказом, непривычной властной уверенностью на лице. И все взгляды обращены на него. Только Гриз Арделл глядит прямо в струи фонтана и совсем не слушает.
— И, поскольку все слуги прошли проверку, напрашивается неутешительный вывод. В комнате, куда вошла Касильда Виверрент, кроме слуг присутствовали только мы. Все те, кто сейчас здесь.
Звучит, как нечто безумное — веретенщика на госпожу Виверрент попытался натравить кто-то из нас? Единый и ангелы… кто-то подкупленный? Околдованный? Или имел место шантаж? Или желание поэкспериментировать? Я невольно гляжу в сторону Нэйша: он слушает Лайла, слегка приподняв брови. Мог он пойти на такое? Или Аманда — нойя, которую Гриз почему-то называет целительницей?
Гроски длит и длит паузу, а я с дрожью вспоминаю Корабельную Ночь и его рассказ о Рифах, о тёмных вехах прошлого.
— Самым простым было бы прогнать нас всех через эликсиры правды, — говорит Лайл, возобновляя своё хождение вокруг фонтана. — Но это не требуется. Видите ли, я подумал… получается, тот, кто просыпал эту пыльцу на пол — или на растение — сам не боялся измараться и попасть под укус веретенщика. Но почему? И мне вспомнились рассказы младшего Дэриша и тех наёмниках. О парне в капюшоне, с низким ростом и забавным акцентом. Союзничек, к которому остальные относились с отвращением. Но который был им крайне нужен.
Он постепенно превращается из сыщика в самого себя, когда договаривает:
— Понимаете, во всех книжках есть куча историй о том, как были укушены маги. И ни одной — об укушенном терраанте.
Хаата начинает двигаться ещё до того, как он договорит. Она словно взмывает из розового куста, останавливается в проходе и выставляет перед собой худую, землистого цвета ладонь.
На ладони, переливаясь всеми цветами радуги, лежит ящерица — последний веретенщик. Самый крупный из тех, что я видел.
— Стоять! — голос Хааты — злой шелест умирающей листвы. — Си-шээ-но фиос! Этот быстрый, сильный. Вам не успеть. И с холодом не успеть! Отпущу — укусит трёх, четырёх!
Личико у неё кривится, глаза горят недобрыми зелёными огнями. И пальцы второй руки топорщатся словно ветки диковинного растения, и по розам за её спиной проходит слабый трепет — будто волнуется цветочное море. Тщедушная грудь даарду вздымается, и Хаата словно не знает — куда кинуться. Сбежать в проход? Её наверняка не выпустят.
— Стойте все! Ты! Ты!
Это Мел и Нэйш застыли в одинаковых обманчиво расслабленных позах — готовясь выметнуться вперёд из положения сидя. А я вскочил на ноги и словно не слышу криков — потому что я знаю, что будет сейчас…
Гриз Арделл, моя невыносимая, говорит тихо:
— Спасибо, Лайл, сядь, пожалуйста. Остальные тоже не двигайтесь.
И встаёт, оказываясь лицом к лицу с разозлённым терраантом, который, к тому же, пытался убить Касильду Виверрент.
— Поговорим, Хаата? Только на общекайетском, если ты не против. Так, чтобы все тебя поняли.
Кажется мне, или в скривленном, скукоженном личике, словно на древесной коре, прорезается нечто неожиданное? Вина.
— Тут нечего говорить, Гриз Арделл. Я плохой корень.
— Не настолько плохой, чтобы поубивать нас поголовно, — спокойно отзывается Арделл. Она не пытается подойти к Хаате, и их разделяет не меньше семи шагов. — И не настолько, чтобы попытаться убить невинного человека. Ты же не убийца, Хаата.
— Тебе откуда знать! — бросает та зло, обнажая редкие, мелкие зубы. — Все бывают дурные корни. Каждый бывает убийца. Даже Пастыри.
Гриз Арделл смотрит непоколебимо — словно с крепостной стены. Она только чуть опускает подбородок, соглашаясь — да, даже Пастыри.
— И всё-таки я знаю. Хотя бы даже по тому, насколько нелепо ты пыталась выполнить то, что тебе поручили. После первой удачной попытки ты осознала, что натворила, не так ли? И не смогла дальше. Даже постаралась отвести веретенщиков от людей — рассыпала снадобье в тех местах, которые навещала только Касильда Виверрент. И куда вряд ли пришёл кто-то ещё, кроме наших ловцов.
Она говорит ласково, будто с испуганным ребёнком — но мне становится всё страшнее. Какие демоны обуревают маленькую даарду изнутри? Она слушает как заворожённая, словно бы забываясь, а потом лицо вновь искажается — то ли от злости, то ли от боли.
И веретенщик всё так же лежит на ладони. Нервно высовывая язычок и озирая нас — возможные цели.
— Я не знала, что твой народ может с ними общаться, — говорит Арделл так, словно мы просто сидим на ежедневной «встряске». — Так и раньше было?
— Было раньше. Кто выводил их — брали наших как слуг. Плохиъ корни. Изгнанники тоже. Магия была против бэраард. Не против нас.
— Это объясняет, почему вас не кусали. Но не объясняет, почему вы можете ими управлять. Это ведь ты замедлила их, насколько могла. Значит, в создании веретенщиков участвовала магия даарду.
— Часть силы Кэлда-Ард, часть связи — слышать живое, быть рядом, — шепчет предательница, раскачиваясь, как змея в высокой траве. — Потому пробуждает Печать связи. Знак связи. Те, которые служили бэраард, были предатели Роя. Хотели…
Ладонь её дёргается так, что веретенщик едва не слетает.
— Создать что-то, что убьёт Людей Камня, — тихо продолжает Гриз.
— Да. Пока бэраард совсем не убили Её. Хотели отомстить. И остановить что-то — что, я не знаю, не спрашивай, сестра. Дурные корни не всё знают.
— О прошлом — да. Но о настоящем ты знаешь куда больше. Зачем ты и другие изгнанники вступили в союз с этими людьми? Почему не отвернулись, даже зная, что те творят? Почему ты…
Она не продолжает, но и без того ясно, что речь о Касильде Виверрент. Лицо даарду перекашивается совсем, глаза сверкают через тёмные пряди, и она выдыхает одно слово — длинное, свистящее, на которое Мел отзывается приглушённым ругательством.
— Разменная клятва, — переводит Гриз Арделл.
— Священна даже для дурных корней, — вышёптывает даарду. — Переступишь — кровь убьёт тебя. Хотела, чтоб ты знала, сестра. Чтоб поняла.
— А вторая? Это клятва «службу на службу», к ней прибегают редко, я знаю — но значит, клялся кто-то и со второй стороны? Чем и в чём?
Терраант прерывисто дышит, с носа у неё капают слёзы. Она выглядит пойманной, отчаявшейся. Но предчувствие шепчет, что она скрывает что-то страшное. Если сейчас использовать Дар Воды, попытаться при помощи вод фонтана выбить у неё из руки веретенщика… успею или нет?
— Кто и в чём? — повторяет Гриз Арделл, и в голосе у неё — свист кнута. — Вы клялись кровью и остатками связи с Ардаанна Матэс — что исполните любую порученную службу, так? А он? Клялся Даром, верно? Или был какой-то особый ритуал?
Шпильки выскальзывают из её причёски, тихо звенят о мрамор — выпускают на свободу каштановые пряди. И наверняка у неё сейчас в глазах эта невыносимая, безумная зелень, которой так сложно противостоять, которая говорит всё лучше слов. Даарду глядит варгине в глаза, и отшатывается, обмякает, словно понимая что-то.
Например — что ритуал клятвы со второй стороны мог быть фальшивым.
— Кто броню пробьёт, крепче древних стен? Зверь, что род хранил девяти колен, где к руке рука, где Печать — в Печать, лютый зверь стальной там начнёт крепчать…
Этого я ждал меньше всего — вместо ответов или угроз Хаата бормочет стихи. Что-то будто смутно знакомое, древняя загадка про родовой атархэ. Хаата что-то говорит Арделл на языке даарду (я разбираю только «Сиаа-Тьо») — и дальше их разговор идёт тоже словно бы на другом языке. Они читают вопросы и ответы в глазах друг друга — мы же слышим лишь отголоски.
— Так вы всё же решились.
— Единственный выход, сестра. Ты видела, что он делает. Будет хуже. Совсем хуже. Для всех корней — дурных, добрых… всех! Показала тебе… хотела, чтобы ты поняла.
— Почему ты сразу не сказала?
— Ты должна ему. Должна ему клятву! Должна ему службу! Не могла сказать. Не тебе, сестра!
«Всесущий», — бормочет Мелони сквозь зубы. И я вспоминаю рассказы малышки Йоллы о какой-то истории с верховным жрецом даарду, когда Гриз пришлось дать ему клятву служения… Значит, Хаата и другие изгнанники решились поднять восстание против своего жреца? Свергнуть его или даже хуже?
— И ты наверняка знаешь, что только так.
— Этот зверь могуч, этот зверь хитёр, паче всех мечей клык его остёр, верь, что щит любой обратишь ты в тлен, коли зверь с тобой девяти колен.
Шёпот даарду дрожит, а на измученном личике за отчаянием теперь ещё — всепожирающая, страстная надежда. Гриз Арделл откликается этой надежде понимающим кивком.
— И в чём они поклялись вам? Отыскать его?
— Не отыскать, нет, сестра… освободить. Они… знают, да.
Хаата словно забывает, что она предатель, что на руке у неё — веретенщик. Делает шаг, словно вырастая в своих серых крапивных отрепьях. И шепчет с загоревшимися глазами:
— Знают, где он… хитрый зверь, прятался, нашли. Теперь только освободить. Чтобы — в нужную руку.
— Но вы не сможете…
— Нет, не мы! Нужная рука нашлась. Нужная Печать. Истинный, кто может его укротить. Понимаешь ли?
Я не понимаю ничего, только сердце стучит и колотится, и аромат роз наплывает волнами — тревожный, острый. Куда идёт этот разговор? Почему Арделл кивает так, будто всё уже сказано?
— Понимаю, Хаата. Теперь последнее. Но перед тем, как проститься — знай, что я отзовусь тебе. Слышишь? Если нужно будет — я всегда отзовусь тебе.
Голос у неё грустный и ласковый, словно растаётся с дорогой подругой. А Хаата в ответ плачет, уже не скрываясь, и улыбается искорёженной, страшной улыбкой того, кто всё решил.
— Ты выполнила приказ о Касильде Виверрент, — говорит Гризельда Арделл. — И ты избегала меня, чтобы я не спросила этого… верно? Кто был во втором приказе? Эвальд Шеннетский?
— Ты.
Хаата чуть стискивает в пальцах шипящую тварь и наконец прорывается в смех — полускрип-полушелест. Смех сотрясает её, и с трудом можно разобрать слова.
— К нему… не подойти… сразу они знали… не хотели показывать, кто… Сказали — тебя. Тебя! И других… чтобы не поцелуй. Чтобы не проснулась. Не позову, сестра! Не зовут оттуда.
Я вдруг понимаю, на что она решилась. Была ли она послана в группу уже связанная клятвой? Или её завербовали позже, когда она уже узнала Гриз Арделл? И уже поставила её жизнь выше своей?
И тут же окатывает варом понимания — для чего даарду всё время держала на виду веретенщика.
— Эти… не кусают, — кивает она на свою ладонь. — Не кусают нас. Если не… попросить.
Глубоко вдыхает, чтобы прошептать ещё что-то — прощание, а может, команду для ядовитой твари на ладони. Но в этот миг Гриз Арделл делает шаг вперёд — и вскидывает ладонь, осыпая себя пылью с бирюзовыми отсветами.
Я давлюсь криком, срываясь с места — поздно, бирюза искрится и окутывает невыносимую варгиню запахом весны, и веретенщик прыгает с ладони Хааты — она не успевает сжать её. Даарду свистит какую-то команду и тоже кидается за ящерицей — но тоже поздно… Веретенщик скользит по полу, будто ртутная капля, подпрыгивает, впиваясь в протянутую ладонь Гриз Арделл.
Та смыкает пальцы.
— Гроски, ящик!
Лайл подскакивает к ней с металлическим ларцом, в ларец вмурованы артефакты, и Гриз одним движением стряхивает веретенщика внутрь, закрывает крышку, бросает: «Морозь!» — всё это я различаю на бегу, не зная — что делать, понимая — она сейчас упадёт…
Она покачивается, но не падает, потом разворачивается и ищет кого-то взглядом, но почти сразу смотрит на меня.
— Янист, — выбрасывает она сквозь зубы. — Хорошо, что вы здесь, Янист!
А потом Гриз Арделл хватает меня за отвороты сюртука и целует при всех, и это обрушивается девятым валом: её обжигающие губы, запах осенних листьев от её волос, которые скользят по моей щеке. И блаженная, горячая волна, которая захлёстывает и отнимает дыхание, смывает напрочь все мысли, кроме жалкого отголоска, маленькой, утлой лодчонки: не может быть, чтобы она… тоже… это всё сказка.
Когда она отпускает меня, щеки у неё окрашены румянцем — а брови нахмурены и глаза широко распахнуты, полны зеленью, словно штормовое море. Она невыносимо, невозможно прекрасна — прекраснее Касильды Виверрент, прекраснее любых виденных мною красавиц, и я стою, заворожённый этой красотой, и могу только смотреть, остолбенев.
— Уходи, Хаата, — тихо бросает Гриз, повернувшись к даарду. — Твоя клятва выполнена — веретенщик меня укусил. Тут уже всё закончено. Теперь иди.
Воздух звенит, будто колокола, и он наполнен розовым благоуханием. В нём без остатка растворяются слова на языке терраантов — напутствие или предчувствие встречи. Отвечает ли Хаата что-нибудь, прежде чем отвернуться?
Закрываю глаза, а когда открываю их, фигура даарду растворяется в зарослях роз, словно сон.
Губы мои горят, а благоухание кажется горьким и оглушает, и я тону в единственной мысли: «Она тоже… тоже!..» И в звенящей, синей глубине шторма — где-то там далеко скрывается тщедушная фигурка даарду… хотя разве её выпустят за пределы поместья?
Но это неважно, и всё остальное неважно тоже — потому что волна, горячая, алая, как розы, смывает весь мир, и остаётся лишь моя невыносимая, взгляд которой мне так важно встретить сейчас — чтобы знать, что я не сплю, что это не яд веретенщика в крови, не безумное видение, что невозможное может быть правдой…
Развившиеся волосы упали ей на лицо. Она нетерпеливо стряхивает их, отворачиваясь к Гроски. Тот баюкает коробку, которую он только что наморозил магией с печати.
Вид у него скорее обречённый, он бормочет: «Предлагал же — по башке и в мешок». Но Гриз Арделл качает головой и ищет взглядом кого-то.
Не меня — я стою в двух шагах. А позади стоят другие — свидетели того, что было, и словно из толщи хрустальных вод я вижу их лица. Улыбку Аманды, лукавую и радостную. Лёгкое изумление на лице Нэйша. И у Мелони — выражение, которое легко прочитать, как «Да наконец-то уже».
Но моя невыносимая ищет глазами кого-то другого — словно он тоже присутствовал на этой странной беседе.
Словно вот-вот задаст вопрос, на который непременно нужно ответить.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
— Она искала Белый Лис. Меч ваших предков.
Кабинет Хромого Министра поражает хаосом. К серебристой обивке стен пришпилены бумаги и карты. В круговерти бумаг на столе можно потерять дюжину шнырков. Огромная карта прижата к полу корзинкой с котятами. Рыжий котёнок, попискивая, гуляет по Велейсе Пиратской.
— Или, вернее, ей сказали, что Белый Лис должен быть освобождён.
— После моей смерти, полагаю. Надо же, как занятно.
Шеннет перегнулся через ручку кресла и вовсю забавляется с котёнком.
— Между прочим, называть эту реликвию рода клинком девяти колен было бы не совсем верно. Есть старое поверье — если девять колен рода владеют родовым атархэ, при этом все девять колен — с одним и тем же Даром, то атархэ становится непобедимым. Потому их и именуют девятиколенными. Но Белый Лис видел девять колен Мечников ещё при Стимфереллах, а до того принадлежал Шеннетам из Вейгорда, хотя вир их знает, может, они не все были мечниками. Зато на их гербе как раз был белый лис. В общем, этому клинку самое меньшее — лет пятьсот, а в семейном предании и вовсе утверждалось, что он создан ещё до Войны Артефактов. Одними из тех Мастеров, которые владели настоящим искусством — так что их произведения были способны на невообразимое.
Остальные котята ползут вон из корзинки — всем хочется прогуляться по Кайетте. Хромой Министр уделяет внимание и им.
— Да… Но при мне эта реликвия в основном лежала в церемониальном зале. Непременный участник семейных церемоний — знаете, вынести, торжественно попялиться, не вынимая из ножен. При Вступлении в Право он так же торжественно передавался новому полноправному члену рода. На одну минутку. И хотя все родные как заведённые твердили, что это — бесценный атархэ… едва ли они знали, какие силы в нём скрыты. Если, конечно, такие силы вообще были.
— Про Белый Лис ходит множество легенд, — Она знает — кто мог рассказать бы эти легенды, но это потом, потом… Но всё же Гриз невольно прикрывает ладонью губы. Храня их тепло.
— Предок даже книжку написал. Вся эта чушь насчёт «гибель рода придёт, когда будет утрачена сия реликвия» и «лишь в деснице истинного Мечника Белый Лис просияет своей истинной силой». Считаете, даарду Хаата и её сообщники верили во что-то подобное?
— Вы сами видели. И слышали.
Едва ли Эвальду Шеннетскому нужно объяснять — кого хотели убить изгнанники-терраанты при помощи Белого Лиса. Потому что считали, что никак иначе его не убить.
Шеннет с немного обиженным видом рассматривает укушенный котёнком палец. Так, будто это не он пару часов назад в Сказочном зале обсуждал с Гриз судьбу Хааты. Будто это не его Гриз просила дать ей один разговор — а он в ответ настоял на месте этого разговора. И на присутствии «небольшой публики».
Будто это не было ещё одним испытанием.
— Всё хотел испробовать эти следящие артефакты. Мастер не соврал — качество отличное. Любопытно, где они всё же собирались искать этот клинок? Моя матушка озаботилась тем, чтобы драгоценная реликвия мне не досталась. Да к тому же, есть ещё эти семейные легенды. Будто бы Белый Лис исчезает для недостойных и появляется для достойных — словом, он сам по себе не так прост. Я, конечно, тоже интересовался этой тайной — полагаете, они могли напасть на какой-то след?
— Полагаю, едва ли. Скорее они нашли, что солгать терраантам-изгнанникам. Воспользовавшись тем, что на свой лад даарду весьма наивны. К примеру, сказали, что тайник может открыться только после вашей смерти. Или что мечом можно воспользоваться только после вашей смерти — помните, она сказала «освободить».
— К слову, знакомый клич. Вы не считаете, что это связано с…
«Освободи! Освободи! Освободи!» — взвиваются хриплые голоса среди стен внутренней крепости. Гриз давит озноб (губы такие тёплые!).
— Хаата как-то сказала, что этих одержимых даарду посылает на поиски сам Всесущий. Едва ли Всесущий послал бы их искать этот клинок.
— На его месте я бы как раз послал кого-то искать этот клинок. Если то, что говорила ваша подруга, — верно…
Молчание в серебристой комнате. Среди стен, расшитых шёлком.
Если что-то может тебя убить — ты найдешь это, пока не нашёл кто-то другой. Но едва ли станешь посылать на поиски врагов.
— А я-то уж думал, кто-то напал на след и решил заполучить себе бесценную реликвию, — Шеннет делает выпад воображаемым мечом. — Почти обнадёжился. Любопытно было бы узнать, куда всё-таки делся этот клинок.
О Белом Лисе ходит много легенд, — молчит в ответ Гриз. Некоторые знаю даже я. Например, ту, по которой один вельможа купил себе место министра в обмен на реликвию предков. Или продал эту же реликвию. Или заложил в древнем заговоре — в обмен на способность читать в душах людей.
Впору поверить в то, что эта способность есть у Эвальда Шеннетского.
— Итак, нашим милым заговорщикам понадобилось содействие терраантов — и в лаборатории, и здесь. А господин Флористан обладал нужными знакомствами даже и в этой сфере — и нашёл, чем привлечь даарду на свою сторону. Обставил всё как обмен клятвами и вынудил нескольких изгнанников из племени выполнять его приказы. Может, они и сами были этому не рады, но посчитали, что цель стоит средств. Всё ведь так и было? А теперь объясните же мне, Гриз, почему вы просили её отпустить.
Он поднимает серого котёнка на колени и нежно поглаживает его. Но Гриз кажется, что пальцы Шеннета высекают искры о кошачью шерсть.
— Я не спорил с вашим решением — даже отдал приказ её не задерживать. И я вполне уверен, что на свой лад даарду Хаата преследовала высокие цели. Но она всё же пыталась убить мою жену.
— И после единственного раза не повторяла попыток.
— Одна попытка в случае с веретенщиком — неоправданно много. Вам не кажется?
Котёнок выгибает спинку и шипит — полная противоположность расслабленному, благожелательному хозяину.
— Вы сами сказали. Я попытаюсь спасти всех. И кажется, как раз это вас устраивало. Но если вам интересно, были ли у меня другие причины…
В крепости Гриз— нашествие шипящих котят. Горбят спинки, разевают розовые ротики. Вцепляются коготками в незыблемо стоящие стены.
— Первая — вы получили агента среди терраантов. Это разве не драгоценно? Что бы ни происходило с Кайеттой, терраанты и их верховный жрец — часть этого. Хаата объявится, если будет нужно, поверьте.
Шеннет и котёнок следят за ней с интересом. Как за птичкой, которая пока не подлетела достаточно близко для броска.
— Вторая причина — то, что вы узнали имя своего заговорщика из Айлора. Мне нужно повторять, что Хаата говорила о руке, которая нашлась для клинка? И вы же только что сами озвучивали легенды из книги о Белом Лисе.
Шеннет приопускает ресницы и отпускает погулять лёгкую мальчишескую усмешку. Можно было бы уже умолкать, но Гриз выдыхает последнее:
— И ещё — вы можете считать это первым из обещанных мне желаний.
Какое-то время они смотрят друг на друга. Первый министр Айлора и варг из питомника Вейгорда. А стены вокруг обращаются в лунный лес, серебрятся шёлковые стволы. А возле них — перекрёсток, где сошлась вся Кайетта, и диковинные звери разгуливают по дорогам, и воздвигся холм у перекрёстка — припорошённый ранним снегом бумаг.
— Девятеро и все их дети — как же приятно ощущать, что не ошибся в своём выборе. Значит, вы всё-таки решили подумать над моим предложением. А как с остальными желаниями? Я не ограничиваю вас во времени, но если вдруг…
На лунных перекрёстках вечно встречаются духи-искусители. С ясными глазами и открытыми улыбками.
— Вы услышите оба сейчас. Второе желание… мне нужно название цветка. Противоядия для Йеллта Нокторна.
Ты предвидел это, — думает Гриз. Предвидел и сделал ещё одним испытанием. И судьбу Хааты, и судьбу бедного Нокторна. Ты никогда не давал мне три желания, лукавый министр.
Потому что знал два из них.
— Вы любите «Балладу о васильковой деве»? Я обожал в детстве.
Шеннет слегка касается пальцами цветка в своём кармане. Полевой василёк. Свежий — они же наверняка есть в оранжереях…
Нужно сказать Аманде.
— Ещё что-то?
В голосе у него — настоящий интерес. Потому что этого он предвидеть не мог.
Гриз прикрывает глаза, делает вдох — ровный, будто вокруг неё сейчас — безумный смех кровавых нитей. Непременно нужно удержаться. Разжать ворота — нет, губы. Выпустить эти слова.
— Однажды… возможно… мне понадобится ваш Дар, Эвальд.
Котёнок спрыгивает с колен Хромца — и министр не ловит его. Он глядит на Гриз, приподняв брови.
— Мой Дар? Но ведь все в Кайетте сходятся на том, что вот тут, — он поворачивает затянутую в перчатку правую ладонь, — вир знает что! Кто-то говорит, что у меня и вовсе нет Дара. Некоторые уверены, что Печать у меня искалечена. Кто-то считает, что я при помощи Дара читаю мысли, кто-то — что перемещаюсь без Вира, а кто-то — что моя Печать содержит сотню других Печатей, и я могу пользоваться любой Магией Камня. Так что это вроде как одна из великих тайн Кайетты — и вы правда хотите купить такого кота в мешке?
Он даже нашаривает взглядом кота для сравнения, но под взгляд всё попадаются котята — слишком мелкие. Приходится остановиться на серьёзном лице Гриз Арделл.
— Мне кажется, понять, что у вас за Дар, не так сложно, — говорит она тихо. Берёт бумагу из залежей на столе. Добывает из причёски шпильку.
— Надо же, — удивляется Хромец, — и быстро вы это поняли?
— В первые пять минут нашего первого разговора.
Шпилька погружается в чернила, и Гриз вычерчивает на бумаге знак. Сворачивает свой рисунок и передаёт Шеннету.
Эвальд Шеннетский разворачивает бумагу и целых три мига рассматривает то, что на ней изображено.
Потом вскидывает глаза — и широкая улыбка делает его лицо совсем молодым.
— Приятно видеть — насколько я в вас не ошибся.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
Они уходят на закате, завершив последние дела.
Зимний день алеет стремительно — через прозрачный купол оранжереи кажется, что в небесах разом расцвели сорок тысяч роз.
Касильда Виверрент выходит проводить их в оранжерею. Рихард Нэйш хорошо справился со своей ролью — прогуляться в плаще до черного хода и обратно. И теперь все, кто следит за замком, будут знать: нашёлся тот, кто по-настоящему любит хозяйку Цветочного Дворца. Высокий и статный, таинственный знатный вельможа — и спящая дева. Всё как в сказке.
Даже награда в конце.
— Надеюсь, это сможет хоть немного окупить то, что вы для меня сделали.
Касильда учтиво распрощалась с остальными и теперь вручает Гриз чек. Подпись и печать Линешентов — чтобы можно было обналичить деньги в Вейгорде. Сумма заставляет Гриз приподнять брови.
— Вы очень щедры.
Питомник наконец-то может расплатиться с долгами. Может быть, нанять пару новых сотрудников. Расширение птичника и загонов для гидр, защитные артефакты…
— Малая часть моей благодарности, поверьте. И если вам когда-либо понадобятся средства или услуга — прошу, обращайтесь ко мне не стесняясь.
Поблагодарить выходит скомкано и рассеянно — она знает, что едва ли прибегнет к этой возможности. Это слишком уж будет похоже на ответ.
— Эв не смог прийти, — говорит Касильда тихо. — Он, кажется, готовится к какой-то важной встрече. И потом…
Согласно легенде, мы ведь расстроили планы Хромого Министра. Так что едва ли он стал бы прощаться с нами.
И потом, всё ведь уже сказано.
Касильда не просит её больше подумать, не даёт напутствий. Дружески пожимает руку: «Для меня было честью познакомиться с вами и вашей группой». И вот уже Гриз Арделл идёт к выходу из поместья, нагоняя остальных.
Небо наверху прорастает небесными маками и гиацинтами, и в кармане куртки, рядом с чеком — два прощальных наставления от Эвальда Шеннетского.
Бирюзовый сквозник — «Если вдруг захотите связаться со мной».
И запечатанное письмо, адресованное неведомо кому.
«Однажды к вам придут», — и лукавый, мальчишеский прищур говорит: не хочу портить сюрприза. «Не волнуйтесь о проблемах из-за того, что вы съездили в Айлор. Но однажды к вам придут — и тогда вы передадите это письмо. А потом решать уже вам».
Туман вокруг ограды закручивается причудливыми спиралями. Укутывает два герба на воротах. Мягкой лапкой прикрывает девиз «Любыми путями» над перечёркнутым клинком.
Янист пытается поймать её взгляд, когда она проносится мимо них с Гроски — но она уже впереди. Потом. Она всё скажет ему потом. Объяснит, извинится. Найдёт нужные слова.
Нэйш, Уна… Мел чуть ли не обгоняет невозмутимого господина Даллейна. И прореха — на том месте, где была Хаата. «Тело» лишилось одного из членов. Опять.
— Зачем спешить, когда сказка закончилась, ненаглядная? — окликает Аманда, когда Гриз равняется с ней.
Гриз замедляет шаг:
— Ты веришь, что она закончилась?
— Сказки это плохо умеют заканчиваться — за каждой следом тянется другая… Это сказал кто-то, не помню, кто. Наши хальмау — мастера сказок — могут рассказывать иные истории днями и ночами — словно куют цепи из лунного серебра. И продолжится сказка или оборвётся — решает лишь её сочинитель.
Всесильный сочинитель, кивает Гриз. Тот, что всегда знает, как распорядиться сюжетом… может ли он предсказать все действия персонажей?
Аманда идёт рядом, чуть пританцовывая. Мурлычет песню. Может быть, о противоядии, которое наконец-то создано и отправлено в имение Нокторнов? О глупом мальчишке-Мечнике, который будет жить — пусть изуродованный, искалеченный, пусть на восстановление потребуются годы, целители, зелья…
— Новая? — спрашивает Гриз, вслушиваясь в незнакомый мотив. Аманда кивает, напевает пару строк на своём языке — о дворце, что утопает в цветах, о зачарованной царевне и ядовитом веретене.
— Веретено? — не так уж хорошо она знает язык нойя.
— У моего народа нет слова для веретенщика, медовая. Матариэ — ядовитое веретено. Не думаю, что от этого моя песня станет хуже: в ней столько всего! Любовь и чары, сон и обман, коварство и заговор… Клянусь блуждающими огнями, песни о сказках получаются самыми лучшими. Что ты печальна, золотая моя? Я должна спеть о ком-то ещё? О ком-то совсем особенном, может быть?
Аманда косится туда, назад, где бредёт рядом с Гроски молчаливый Янист… Но Гриз не оглядывается.
— Спой о коварстве сказок, — соглашается она. — О том, какими они были до того, как стали сказками. Спой о том, что в настоящей жизни злодей из сказки может оказаться героем.
— А! — нойя щёлкает пальцами. — Не зря тебя называют Попутчицей в наших лейрах: ты хорошо знаешь, как делают песни! Спою, сладкая, непременно спою. Только вот остаётся один вопрос…
Она поворачивает к Гриз разрумяненное лицо и выгибает брови-дуги:
— Если злодей в этой сказке оказался героем — кто оказался злодеем?