МЕЛОНИ ДРАККАНТ
Грызи в припадке заботы приказала Конфетке не давать мне бодрящего. Теперьлакаю «Верный глаз» не чаще остальных в питомнике (может, малость чаще). Зато и вырубаюсь мгновенно.
В узенькой комнатушке — терпкий запах трав, захватывает и кружит. Ныряю в сон, будто в вир. И вижу что-то удивительно приятное. Вроде бы, даже бью морду Мяснику. Только вот меня пихают в бок, и сквозь сонный покров приставучим ростком проклёвывается шёпот:
— Мелони, Мел!
Резун под подушкой сам вползает в ладонь. Ещё секунда — и я сделала б дырку в бывшем наречённом.
— Сдурел? С Грызи перепутал — так она в другой комнате!
Его Светлость в полутьме перекрашивается в рассветные тона.
— Прости, я… это непозволительно с моей стороны, но…
Случилось чего, что ли? Приподнимаюсь на локте.
— Мне тревожно.
С приглушённым стоном валюсь обратно. Ладно, малого чуть не сожрали недавно, так что его сейчас и эликсиры нойя не возьмут. Но если он тут, чтобы всю ночь делиться своими переживаниями — не знаю, на сколько меня хватит.
— Из-за Гриз, — поправляется Янист. — Понимаешь, у меня такое ощущение, что… будто бы она уже поняла решение, понимаешь? После того, как Аманда сказала про ту варгиню, Креллу. Будто бы Гриз… ну, знаешь… пойдёт одна.
Морковка ждёт, что я обзову его дурнем и перестраховщиком и пошлю в вир болотный. Но я-то кое-что знаю про Грызи.
Просыпаюсь совсем. Приоткрываю ладонь с Печатью и вслушиваюсь в дом.
Храп хозяйки с размаху ударяет по голове. Будто два яприля пытаются перепилить дерево. Простуженные яприли. Ржавой пилой. И что тут услышать можно? Разве что если половицы заскрипят, вот они не заскрипят, потому что…
Если она задумает уйти — уйдёт не так.
Прижимаю палец к губам, выскальзываю из-под одеяла. Амулет-антиподслушка в самом низу сумки. Чем бы нагреть? Убираю защиту с фонарика и вытряхиваю кусок мантикоровой желчи прямо на амулет. Прикрываю пустым ночным горшком, чтобы свет не был виден. Морковка наблюдает за моими приготовлениями с непониманием на веснушчатой физиономии.
— Одежда твоя в комнате? Будь тут, я принесу.
Как он ещё весь дом не поднял, пока ко мне крался.
Чую ступнями в носках каждую половицу. Мысленно прошу двери не скрипеть — и они слушаются.
Инстинкт говорит, что за тильвийскими лесами притаился рассвет. Рулады хозяйки набирают спелости и глубины. К простуженным яприлям подваливает компания пьяных скроггов. Потом голодный алапард. Торопливо хватаю барахло Яниста, задвигаю арбалет в сумку, сверху трамбую сапоги и шапку. Напоследок вслушиваюсь — ищу за раскатами храпа знакомое дыхание. И нахожу. Только не такое мерное, как у спящих.
Обратно крадусь в два раза медленнее и осторожнее. В комнате кидаю одежду Янисту.
— Сапоги надень, маску на лицо, остальное пока не надо.
Сама начинаю открывать окно.
— Окно?! — поражается Морковка позади.
— Ага, надеюсь, сигналок от воров нету. На двери точно есть какая-нибудь дрянь, хоть засов, хоть колокольчик. Запалимся, так она сама в окно выскочит — потом не догоним.
— Ты… мне веришь?
— Не, просто в окно охота выйти. Если Грызи что-то такое решила — она не будет тихонько мимо проходить, ясно? Тут у нас тревожный ты, нойя и Следопыт. Так что она нас всех вырубит. Маску на лицо, кому сказала!
Ночью тащиться по незнакомой местности на рожон глупо. Так что Грызи дождётся своей любимой поры — предрассветной. А там уж глушанёт всех, чем — неясно, может, «Бирюзовым сном», может, чем полегче, у неё в сумке всего полно.
Хорошо, если до полудня очухаемся.
Рамы разбухли, скрипят и не поддаются. Подходит Морковка и от расстроенных нервов чуть не выдирает раму из окна. В лицо лупит морозным воздухом. Высовываю голову, проверяю, что внизу.
— Давай, лезь. И тихо, понял?
Окошко для Морковкиных статей узковато Каким-то чудом пропихивается, принимает из моих рук вещи, глушилку, потом принимает меня. Ставит на утоптанную снежную дорожку — верх галантности.
Осторожно прикрываю окно — может, и не обратят внимания на сквозняк. Окно Грызи и Конфетки на другой стороне дома. Хозяйский пёс-пустолайка заводит стократное «вай-вай-вай-вай!», когда мы с Янистом перемахиваем через забор там, где поближе. С разных сторон звучат собачьи ругательства — но скоро умолкают.
Теперь надо отойти так, чтобы перехватить Грызи на пути к реке. Уходить она будет по воде, пешком до третьей деревни долго. По пути натягиваем куртки-шапки, заматываемся шарфами. Промозглая сырость влезает в рукава, Морковка нервно хихикает рядом:
— Немного иначе представлял себе наш побег… — и замолкает со вздохом.
Во мне копится злость, побольше, чем в закромах сумчатого шнырка. На слишком острую чуйку Морковки, на слишком тупую свою, на то, что пришлось лезть в окно. На Грызи и на эту Креллу, из-за которой приходится морозить зад поутру.
На подходе к речному мостику раскорячился дуб-патриарх, весь в буроватых ошмётках листвы. Затягиваю Морковку за патриарха. То что надо: собак не побеспокоим, нужный дом видно, дорога к реке как на ладони. Остаётся понадеяться, что Грызи не решится уходить огородами.
— Приличия, да какого вира, — бубню под нос. — Остался б с ней в одной комнате — Конфетка ж предлагала? Ну, и убеждал бы… чтобы без дуростей… по-всякому.
— Ты серьёзно думаешь, что её может кто-то убедить? — верно понимает сущность Грызи Янист.
Так и тянет ляпнуть, что, мол, у Мясника получалось, раз она его не выставила из «Ковчежца» к вирам свиньячим.
— Она меня бы вырубила первым, — ёжится Морковка. — И в любом случае — мы с ней не настолько…
Будто я не знаю, что Морковке надо сперва трепетно гулять под луной за ручку, потом стихи-цветы-свиданки в сени дерев, а потом поцелуи в щёчку.
Его Светлость перетекает в занудную свою ипостась и шёпотом разливается насчёт того, что отношения-де предполагают кучу граней, помимо этой самой, и это самое там совсем не самое главное, и Гриз для него в первую очередь личность, да и вообще…
Зеваю в рукав. Зря ляпнула про одну комнату. У Морковки и так весна впереди.
На горизонте небо становится беловатым, а в воздухе проклёвываются запахи дымка. И чуть-чуть сонного зелья. Грызи бахнула от души — аж сюда долетает. Сама она появляется через пару минут. Куртка-сумка-быстрый шаг-сердитая мина.
— Я знаю, что ты слышишь, — говорит ворчливо на ходу. — Вылезайте уже… заговорщики.
Даю пинка Морковке и вываливаюсь на дорогу сама. Руки у Грызи пустые, так что она не собирается шарахнуть по нам чем-нибудь этаким. Вроде бы.
— Ты проверила комнату.
— А вы вылезли в окно.
— Потому что не хотелось дрыхнуть следующие сутки. Ртом сказать не могла?
— А кто-то из вас меня бы послушал?
— К вирам свинячьим!!
— Я и говорю.
Плохо дело. Грызи упёрлась всерьёз, я-то это выражение лица знаю. Сейчас она пойдёт душить меня аргументами.
— Мел, там Хищный Пастырь, возможно — варг-на-крови с невыясненными способностями. Что у Креллы на уме — только боги знают… но мы с ней были знакомы, понимаешь? У меня есть шанс к ней подойти и сделать хоть что-нибудь. Но присутствие кого угодно другого может всё осложнить. Вы не сможете оказать мне помощь…
— Ну, могу ткнуть эту тварь ножом.
— Исключается, это убьёт всех животных, которых она держит. Мел, — голос Грызи набирает звона и свиста кнута. — Всё только усложнится, если она получит заложников. Если вы окажетесь под угрозой удара…
В упёртости Грызи я безнадёжно проигрываю.
— Да что ты там сделаешь-то?! — слова будто отскакивают от гладких каменных стен. — Куда тебя вообще несёт, ты там… кого спасать собралась? Она полсотни человек убила, да может, она и тебя тоже, почём ты знаешь, что ты вообще к ней подойдёшь?!
— Потому что она поприветствовала меня. Потому что мы равные. Там должен быть варг, Мел… должен быть Пастырь. И мы родня по крови. Для варгов это имеет огромное значение.
— Да? Разве тебя не папаша из общины выпер?
Лицо подруги каменеет, рука сдёргивает кнут с пояса. Вир болотный, никогда не умела во всю эту риторику. Даю толчок в бок Морковке, его Светлость вздрагивает и шагает вперёд.
— Ты думаешь, что не вернёшься, — говорит приглушённо. — Что ты… скорее всего не вернёшься. Так?
Губы у Грызи дёргаются, но ложь с них так и не срывается.
— Но ты считаешь, что всё равно должна. Потому что она… эта Крелла… ты понимаешь, что происходит с ней. Потому что ты тоже… — поднимает подрагивающую руку и пальцем проводит черту по линии жизни. — Однажды ты сказала мне, что в ваших общинах неправильно поступают, изгоняя тех, кто преступает запреты варгов. Сказала, что в такие моменты… в страшные моменты… очень важно, чтобы рядом был хоть кто-то. Кто поможет удержаться. И что те, кто рядом с тобой… может быть, смогут тебя удержать. Гриз, прошу, выслушай. Если вдруг та не услышит тебя, если ты не пробьёшься, и тебе придётся… воззвать к своему Дару не так, как обычно — разве мы не сможем помочь хоть чем-то?
Что значит прочитать кучу книжек. Морковка стелет так, что Грызи приотпускает свои форты и бастионы. И опускает кнут. Теперь смотрит просто грустно.
— Наверное, в этом вы могли бы помочь, — говорит почти неслышно. — Но мне не хочется платить вашими жизнями.
— А, золотенькая! Всё в руках Великой Перекрестницы!
Конфетка выныривает откуда-то сбоку. Добиралась непонятными дорогами, как положено нойя.
— Усыпить Травницу её же эликсиром, — качает головой. — Некоторые варги бывают так наивны, да-да-да? А скажи мне, сладенькая моя, может быть, эта Крелла тоже открыта, словно объятия Премилосердной Целительницы и бесхитростна, как Травница со своим мужем на ложе?
— Это вряд ли, — угрюмо цедит Грызи. И берётся вызывать «поплавок».
* * *
— Мел, глянь арсенал, Аманда, будет возможность — применяй весь свой набор усыпления. Вплоть до некрозелий и мощных артефактов. Защитные амулеты есть?
— «Клетка Таррона», — перебирает свою сумку Конфетка. — Ай-яй, не пойдёт, плохо работает на открытой местности, нужна ровная поверхность… Но несколько парализующих, отпугивающих… есть ослепление, есть маскировочный дым — если понадобится быстро скрыться…
Выволакиваю из-под лавки сундук с конфискованным у контрабандистов барахлом. Ценного нет ни шнырка — манки-капканы-отпугиватели… Достаю пару перстней со змеевиком — эти будут помощнее, главное — чтобы не разряженные. Беру себе, один кидаю Морковке. Под мерный речитатив нойя:
— Есть, с чем потанцевать, о да! Только вот я слышала, что звери при контроле на крови трудно поддаются эликсирам. Откуда бы я это могла узнать, м-м-м?
Будто не она усыпляла бешеных бестий во всех этих зверинцах. Нащупываю трубку в кармане у сердца. Хватит ли парализующих стрелок? В зверинце Гэтланда по три штуки в гарпию садить приходилось.
— Аманда, твоя роль — защита остальных. Креллу не атаковать, первой не бить, но если на вас кинется — лупи всем, что найдёшь. Мел — смотри за территорией, неизвестно, сколько у неё зверей на крючке. И…
— Что? И эту не калечить?
— Если там контроль на крови — любое воздействие на варга…
Резуну придётся полежать в ножнах. Вир знает, как любое воздействие на варга отразится на зверях. Прикончим Креллу — Дар-на-крови и без контроля. Бешенство всех зверей. И непонятно, справится Грызи или нет.
— В случае чего прикрываешь Яниста.
Что делать Морковке — не говорит. А он всем своим видом так и орёт: «Меня, меня забыли!»
Всплываем. От кабины Пиратки слышен яростный бубнёж:
— В трясину им… В следующий раз напрямую в Бездонь завалитесь? Лошадушек бедных потом мыть по три часа…
Грызи вообще-то просто пояснила, куда нам надо. И попросила высадить поближе. Но у Пиратки плавать, где никто не плавал, — вроде как у Пухлика жрать что ни попадя. Так что она посадила нас прямиком в Охотничью Погибель.
Гиппокампы всплывают из мутных болотных вод. Вокруг — поросшая кочками и бурым мхом трясина. Твёрдая поверхность — шагов за двадцать. Пиратку это не смущает, она осведомляется у меня и Яниста, точно ли там берег. А потом магией воздуха всех нас на этот берег перекидывает. И садится курить вонючую трубку прямо на крыше «поплавка».
— Зовите, коли что!
Небо сочится и подтекает алым из кровавых царапин. Под ногами хлюпают остатки болота. Охотничья Погибель тянется за нами трясинистыми ручонками: за кустами проступают ровные мшистые лужайки, кое-где даже травка пробивается. На некоторых — россыпи клюквенных ожерелий. Вкусные ловушки. Смертоносные, как стряпня Плаксы.
Иногда трясина шлёт гонцов вперёд — приходится обходить. Путь нащупываем моим Даром и Даром Морковки. Его Светлость кривится и шипит, держится за ладонь, но исправно предупреждает, что впереди вода.
Первый зверь появляется минут через двадцать. Игольчатник — не тот, который играл с Морковкой. Самец покрупнее и потемнее, выходит на дорогу с приветственным оскалом.
— Не трогать, — говорит Грызи.
Игольчатник поворачивается задом и трусит впереди. Потом появляются другие — за деревьями и кустами.
Алапард. Две гарпии. Грифон. Ещё алапард.
Не прячутся, но и не подставляются. Провожают.
Дорогу теперь можно не выбирать: эта Крелла расщедрилась на пышную встречу. Идём по звериной еле заметной тропке гуськом. В ложбинах — грязноватые остатки снега, на пригорках — первые венчики весенников.
Мошкары нет, но вместо неё летает и жалит память.
«Что случается с кровавыми варгами?»
«Они меняются».
Это был третий месяц, как я пришла в питомник. И первый раз, как она это сделала на моих глазах.
Покрасила первый снежок в алый цвет, чтобы не дать беременной мантикоре раскатать в блин охотников, а заодно и их деревню. Охотники были полные отморозки, деревня была ни при чём, а про кровавых варгов я ни шнырка тогда не знала, потому мне было интересно.
«Меняются в смысле головой едут?»
«Иногда да. Иногда остаются в своём уме, но изменения всё равно заметны. Я встречалась с несколькими из тех, кто пытался практиковать Дар на крови…»
Я-прежняя наполняю молчание вопросом. Я-настоящая полагаю, что воспоминанию надо бы заткнуться.
«Меньше сочувствия, сострадания. Меньше эмоций — им приходится постоянно контролировать себя, они же постепенно прибегают к “лёгким путям” всё чаще. Иногда они считают, что открыли некое тайное знание, увидели “изнанку мира”. Оттого глядят на тебя свысока. Впрочем, они почти всегда смотрят на нас с презрением».
«Ну, вы же их вроде как изгоями считаете. И в общины им же…»
«Да, — Грызи задумчиво касается забинтованной ладони, — в общины путь заказан. Там слишком боятся финала. Того, к которому ведут “лёгкие тропы”».
Тут я молчу, даже в прошлом. С запретами варгов Грызи уже успела меня познакомить. Исповторялась про первый, самый важный — «не отнимай жизни».
«Как хищники… как охотники… — доносит мой Дар почти неразличимый шёпот — должно быть, вспоминает, как глядят эти, которые применяют Дар на крови. — И так часто… через последнюю черту».
По хребту проносится армия кусачих мурашей. Конфетка рассказала, что Хищные Пастыри тоже бывают разные. Бывают — случайно убивают животное, и ничего — становятся отшельниками, борются как-то с хищностью. Бывают — трогаются рассудком и начинают умерщвлять подопечные стада. И всё равно не доходят до «последней черты».
«Убей подобного».
Если варг убил человека — он, считай, совсем конченый. А если варг мало что использует Дар на Крови — так ещё и угробил человека, а то и несколько? Каверзный вопрос точит червяком — но прошлой-мне всё-таки хватает мозгов не ковырять в ране. Вместо этого я говорю:
«Ты-то не изменилась».
Хочется её приободрить. Прежнюю и нынешнюю. С прежней у меня получилось скверно. Та ответила только: «Мы не всегда замечаем перемены в себе».
— Ты не черта не изменилась, — говорю нынешней. Грызи поворачивает голову и глядит удивлённо. Не может понять, чего это я на ровном месте.
— Не знаю, как там насчёт внутри. По мне так всё такая же упёртая и спасаешь всех кого ни попадя.
— Иногда это единственный способ удержаться, — шепчет Грызи едва слышно. И не понять — приободрила я её хоть сколько или наоборот. Мантикоры корявые, раз в жизни мне хочется побыть немножко Морковкой.
Но мы уже пришли.
Хижина крошечная. Полусгнившая крыша, покосившаяся труба, обомшелые стены. Вытоптанные остатки жухлой травы. Бестии расселись по небольшой полянке. Глядят пустыми, равнодушными глазами. Марионетки на ниточках. Почти два десятка: пяток алапардов, четыре игольчатника, грифон, гарпии…
Морды повёрнуты не к нам. К двери ветхого домишки. Дверь распахивается гостеприимно, будто за ней долго ждали.
И я получаю ответ — что случается с кровавыми варгами.
Вот это.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЛЕЛЛ
Округа пропитана кровью. Пронизана её властным голосом. Алые прожилки прорастают сквозь тину, багряные метки неявно проступают на деревьях. И звери давным-давно утонули в её песни — и глядеть в их сознания опасно. Там колышется густое, солёное, вязкое, — норовит сковать, стиснуть, уволочь и подчинить. Оттуда глядит насмешливая, почти что незнакомая тень.
Только тень.
Отзвук прежнего на пороге ветхой избушки. Иссохшее лицо, и почти нет плоти на костях, дунет ветер — развеет. Ноги у тени черны и изранены — но она словно не чувствует, что идёт по подмерзшей земле. Плывёт, едва её касаясь, закутанная в сумерки — нет, в ветхое рубище, что-то наподобие жреческой хламиды с капюшоном.
Костистая тень с хищным взглядом, в котором — зыбкий багрец. Алой меткой сияет порез на бесплотной руке, вытянутой вперёд. Порез плачет мелкими, гранатовыми зёрнышками. Лениво скатываются на землю одно за другим. Ткут тонкую цепочку.
Неразрывную цепь чар, опоясывающих поляну.
У тени остались только губы — алые, молодые. Да волосы — чёрные и тяжёлые, совсем не тронутые сединой. Да ещё остался голос, тот самый, которым она пела ребятне весёлые песенки.
— Гризельда. Дочь Арделла из общины Тильвии. Ученица старой Изеллы. Ковчежник. Я рада, что мы вместе. И ты привела жертв, это очень хорошо, это облегчит тебе путь.
Что говорят тени того, кого не видел десять лет? Безумной жрице, которую — едва ли знаешь?
— Тётя. Я не знала, что ты здесь. В эту местность нас привели известия о смерти охотников. И рядом со мной не жертвы — ковчежники, как я.
— Привели, конечно, привели, — Крелла не говорит — выпевает слова монотонно и ровно. — Но разве ты не с нами? Я видела твою ладонь, твой нож над ней. И мне говорили, что ты давно на верных путях, и никто из нас не сомневался, что ты будешь одной из Жриц, величайшим из сосудов.
Ладонь исчерчена белыми шрамами. Утро холодит её, вынутую из кармана. И синие жилки бьются под кожей, стучат нетерпеливо: выпусти, выпусти, хватит клеток…
— Я восемь лет на «лёгких путях». И не считаю их ни верными, ни лёгкими. Но я хочу узнать больше о том, что происходит с варгами и с Кайеттой. И что случилось с тобой. Тётя Крелла… я дочь Хестер из дома при общине. Ты помнишь тот дом, совсем рядом с рекой? Помнишь мою мать?
Багряная трясина словно размыкается, открывая чистую воду тёмных глаз. На глазах проступают слёзы — воды прошлого. Блеск льда, и хохот малышни на катке, дымок из трубы, запах коричного печенья, простые, успокаивающие слова. Гриз собирает всё это внутри себя — во взгляде, в пустых руках, в стуке сердца — и посылает вперёд.
И в безумной жрице узнаёт на миг любимую тётю.
— Я… помню, я знаю. Малышка Гризи, всегда убегала на лёд, никогда не мёрзла. И тепло рук Хестер, и её утешения, когда я плакала…
— Отчего ты плачешь, Крелла? — шепчет Гриз, и впускает её в свой взгляд, как в память: они вдвоём сидят за деревянным столом с ситцевой старой скатертью, а в комнате жарко натоплено, и все холода остались за стенами…
— Потому что с моей наставницей случилось страшное, — отвечает Крелла дремотно. Она словно загипнотизирована прошлым и нежданным теплом. — Община в Единорожьей Долине подалась на «лёгкие пути» из-за неё. Они звали меня с собой. И я плакала, потому что не могу спасти их. Я ушла, я думала, что смогу стать ковчежником… в Ирмелее… Но не смогла вынести боли… крови… смерти. Столько смерти… И я опять ушла, скиталась от общины к общине, пока не появился он. Я думала… думала, он спасёт меня. Но варгам не дано вить гнёзда.
Гриз упрямо сжимает губы, проталкивает в горло горький комок. Нельзя, нельзя смотреть сейчас на Яниста, нельзя потерять тонкую нить, уводящую в прошлое.
— Он и не собирался. Я не была ему нужна. Без Дара. Без детей. Он соглашался держать меня только любовницей, и ещё два года я задыхалась в каменном брюхе города — лишь бы он приходил. Потом поняла, что не могу спасти даже себя. И пришла в вашу общину — потому что больше мне было некуда идти. Я всё время пыталась бороться, малышка Гризи. И всё время проигрывала и сбегала. От того, что видела и чувствовала. Но от этого не сбежать. Это повсюду.
Лёгкое покачивание ладонью — везде, везде… Охотники и жертвы, люди убивают зверей, и звери убивают людей, и люди убивают людей — и цикл не разомкнуть, не встать на пути у вечного колеса…
Самое страшное для варга — понимать, как мало ты можешь сделать. Многие пытаются сохранить хоть что-то. Скрыться в общинах, ухаживать за животными при них…
Может ведь так быть, что ты исцелилась бы со временем, Крелла? Ты пробыла у нас почти десять лет, могла остаться и дольше. Учила бы детей в общине — бабуля прочила тебя в свои преемницы, до того, как в возраст войду я. Сушила бы и заваривала травы, накладывала бы повязки зверям и помогала моей матери с выпечкой. Или тебе всё-таки слишком хотелось хоть кого-то спасти — и невозможность этого делала рану кровоточащей и вечной?
— Это случилось в тот день, когда ты ушла за травами?
— Да, малышка Гризи. Я ушла за травами… зашла далеко от общины… раненая волчица выбежала прямо на меня. За ней шли трое охотников со сворой — и мы не успели уйти. Они были пьяны и злы — им пришлось гнаться за ней слишком долго, и она увела их от логова. И когда я закрыла её собой, они не послушали.
— У них был арбалет?
— Нож. Охотничий нож у первого, который шагнул ко мне. Они все смеялись, а тот говорил, что сдерёт с меня шкуру заодно с волчицей, только натешится вдоволь. Я пыталась заслониться — и он полоснул по ладони. И оно пришло.
Улыбка у неё становится шире, будто Крелла прислушивается к чему-то родному. Давно обосновавшемуся под кожей.
Алый прилив накатил — и захлестнул её и зверей, взметнул на волне общей ярости, и легко, так легко она пропела первую команду.
«Крови…»
Керберы своры услышали. Раненая волчица тоже. У них в венах жил истинный закон всего живого: есть лишь хищники и жертвы, охотники — и добыча.
Потом были попытки охотников бежать и бить магией, и вопли, и треск разрываемой плоти, и впервые она ощутила глубоко внутри — спокойствие и правоту.
И только немного — голод.
— Отец говорил — тебя искали. И не нашли следов.
— Значит, он лгал. Я приказала керберам оттащить в старый вир то, что осталось от… тех. И вещи тоже сбросила туда. Но я не заметала следы — просто сразу же ушла оттуда. Кто умеет читать строки леса — прочёл бы. Но твой отец никогда не признался бы, что в его общине появился варг крови. Хуже того — Хищный Пастырь.
«…посмела показаться на глаза!» — гремит в памяти — и нить в прошлое оборачивается тонким, жгучим щупальцем скортокса: «…даже появляться рядом с общиной!», «Не смей её защищать, Хестер, чем меньше проживёт эта тварь, тем…»
Гриз дёргает головой — и связующая нить рвётся, воспоминания дробятся и исчезают, есть лишь она — да безумная жрица неведомой веры.
— Они называют нас изгоями. Нечистыми. Кровавыми. Тех, кто посмел. Преступил запрет и вышел из роли безмолвной жертвы. Они так опасаются нас и того, что мы можем сделать. Что могут они? Перевязывать лапы после капканов? Лечить отравленных детёнышей? Рыдать над могилами? Никто из них не достоин самого звания пастыря над чудовищами. Они лишь жертвы тех, кто властвует над миром. Пугливые. Бессильные. И мнящие, что они могут судить. Неужели ты ещё — вместе с ними, малышка Гризи? Неужели считаешь, что можешь судить меня?
— Я не судья. — Не таюсь за завесами и не выношу приговоров. Не сажаю людей или зверей в клетки. — Но ты не до конца рассказала свою историю. Если ты решила жить здесь, в отдалении от всех…
Значит, тоже пыталась бороться, — договаривает она мысленно — и Крелла едва заметно кивает.
— Я была отравлена запретами, которые нам внушали с детства. Не проливай крови. Не отнимай жизни. Я испугалась и посчитала то, что ощутила, скверной. А себя — изгоем, и захотела жить как изгой. Я добралась сюда, в болотный край. Звери помогли мне отыскать жильё. И я спасала раненых охотниками, доставала добычу из силков, лечила раны — и никого не трогала, даже из тех, кто поднимал руку на живое. Доставала детей из болот… отыскивала заблудившихся…
Старалась искупить. Вместо слов говорит властный шёпот крови да её воспалённый взгляд. Старалась искупить то, что отняла жизни. Пыталась жить в мире с теми, которые ставят ловушки и сдирают со зверей шкуры. Быть пастырем по заветам варгов.
Но кровь звала всё сильнее. Кровь моих стад, напитавшая эту землю. Их стоны в ловушках. Вопли над опустевшими логовищами. Шкуры в деревнях, клыки на ожерельях…
— Скажи мне, дочь Перекрестницы — если кто-то будет убивать твоих друзей… мучить твоих родных… Резать их на части, уводить в рабство, вырезать их детей… что вы делаете в таких случаях? Какую плату берёте?
— Кровь, — глухо отзывается Аманда. — Кровь и жизнь.
Победоносная улыбка проносится по лицу Креллы безумной птицей: «Ты не можешь меня судить, нойя».
А шёпот становится жгучим и торжествующим:
— Сначала это было… немного. И редко. Те, кто слишком уж зарвался. Кто забрал многих. Они не возвращались из леса, и в селениях всё приписывали болоту, или опасным хищникам, или злым духам, выходящим из виров по ночам. И я встала на Верный Путь, но пыталась бороться с собой… оплакивать их. Я была глупа, малышка Гризи, — глупа и слепа, пока она не разыскала меня. Пока не объяснила мне. Не отверзла глаза.
— Она?
— Да… Роаланда Гремф, моя наставница. Та, что давно вступила на Верный Путь. И открыла истину, и собрала иных Верных, кто хочет спасти Кайетту от пропасти. Мы долго таились, — но теперь час наш настаёт. Ты должна была видеть, малютка Гризи… Знаки, которые мы подавали нашим собратьям и магам Камня.
— Знаки… бешенство в питомниках? Зимняя Охота в Дамате?
— Знаки, знаки, малютка Гризи! Эти и иные. Варгам. Магам. Всем. Чтобы поняли.
Она говорит это с восторженным, безумным придыханием, и в ней словно истлевают остатки прежней Креллы — остаётся лишь ало-бурая зыбь в глазах. Расходящиеся волны, которые обрушиваются на Гриз одна за другой — как истина.
Бывшая наставница варгов из Ракканта — Хищный Пастырь. Наставники общин умеют вести за собой, нас же этому учат. И она уводила их — годы уводила за собой, создала секту и переманивает к себе варгов, и неясно — кто из наших уже…
Гневный крик Яниста едва продирается через пелену осознания.
— …убивали людей! Вы считаете это справедливым, не так ли? Там, в зверинцах, на охотах — вы хоть понимаете, сколько вы…
— Малую часть, — голос Креллы распахивается, словно пасть — а под ним голод, и решимость, и багряное торжество. — Малую часть от того, что обязаны взять. Несравнимо с тем, сколько взяли они. Сколько они взяли? Даже только в этих деревнях? Тысячи? Не для того, чтобы укрыться от холодов или наполнить желудок — но чтобы нацепить на себя побрякушки, утолить похоть со многими женщинами, показать, что они лучше и богаче других… Сколько они забрали тех, кто дышал, любил, веселился, печалился? Они охотились годами, и теперь, когда пришла я и стала охотиться на них — я забрала куда меньше! Я не брала их детёнышей, не брала слабых. Только тех, кто делал больнее всего. Кто сам взошёл на этот путь!
— Вы вообще слышите, что говорите? — Олкест делает пару шагов вперёд — и останавливается только когда наперерез шагают алапард и знакомая драккайна. — Понимаете, что вы говорите?! Да, многие из них алчны! Но это люди, вы убиваете людей — чьих-то отцов, дочерей, и…
— В их венах течёт кровь. У них есть оружие. Они охотятся. Почему нельзя охотиться на них? Не только у людей есть отцы и дочери. Но ты ведь думаешь иначе, маг Вод. Ты считаешь, что любой человек всегда ценнее любого зверя. Так тебе внушили те, кто тебя учил. Жизни людей для тебя не равны жизням тех, кого люди убивают. Человек выше, так, маг Вод?
Ответ вспыхивает в Янисте — но наружу изо рта рвутся только густые клубы пара. Он не может сказать этого при мне, — думает Гриз, когда Янист поворачивает лицо и бросает на неё виноватый взгляд. Не хочет, чтобы я услышала.
И торжество звенит в смешке безумной варгини — «Ты не можешь судить меня, маг Вод!»
— Человек на вершине, а природа у его ног. И вот, к чему ведёт нас это… к краю пропасти. Чаши весов так страшно качнулись, маленькая Гризи. Весы качнулись во всей Кайетте. Ты видишь знаки?
Всё больше драккайн в логовах. Грифоны становятся на крыло. Виры сходят с ума, и замолкают воды в реках, а земли остаются без магии. Прогрессисты и Мастера в заговоре, и поднимается новое государство на Пустошах, и кто-то разводит веретенщиков, и ходит в пламени тот, кто явился недавно в Энкере. И выходят из своих общин безумные даарду, нападают на людей, выкрикивают: «Освободи! Освободи!»
— Чаши весов качнулись, — в глазах Креллы — алая клокочущая бездонь. — Маги Камня взяли слишком много. Теперь настало время вернуть равновесие. И если мне нужно назваться Охотницей на охотников и напомнить им, что и они могут быть жертвами — так тому и быть. Ты понимаешь, девочка-Следопыт, правда же. Тоже любишь живое. Защищаешь живое. И тебе приходилось убивать тех, кто поднимает на живое руку — разве они не заслуживали этого?
— Заслуживали, — хрипло говорит Мел, и торжество сверкает во взгляде Креллы алой молнией: «Ты не можешь меня судить, девочка-Следопыт!» — Прямо как ты, по твоей же логике. Раз пятьдесят, или сколько ты там грохнула? Бывают люди-уроды. Бывают звери-людоеды, которых не остановить. Ты то и другое сразу. Ты вообще не имеешь права по земле ходить!
— Мел… — остерегает Янист сквозь стиснутые зубы, но Крелла только смеётся.
— Глупая девочка. Слепа, глуха и бесчувственна — несмотря на свою Печать. Я — Охотница. И я — Пастырь, пекущийся о своих стадах…
— Заставляешь зверей убивать! — шипит Мел, и теперь уже она делает шаг вперёд. — Превращаешь в марионеток! В оружие! А ты их-то спрашивала — хотят они загонять охотников?!
Крелла оглядывает бестий вокруг себя удивлённо. По её короткому знаку свита приходит в движение — и круг смыкается плотнее. Гарпии рядом с алапардами. Драккайны — с грифонами. Керберы с игольчатниками.
Увязшие в зове алой трясины.
— Они должны уметь защищаться — и я учу. Должны уметь охотиться на тех — я даю им шансы. Я не причиняю им боли — они рады следовать за своим Пастырем по проложенному пути. Они хорошо знают Истинный Закон. Сами стремятся к равновесию.
— К какому равновесию? — пронзительно спрашивает Янист. — Вы хоть понимаете, к чему это приведёт? На бестий и на варгов начнут охоту из-за вас! Это будет как… как Война за Воздух! Только страшнее!
— Это будет как Война за Воздух, — шепчет Крелла, довольная, что они догадались. — Только в этот раз мы будем вооружены как следует.
— Какой оригинальный способ нырнуть в Водную Бездонь, — мурлычет вкрадчивый голос нойя. — И если бы вы не собирались забрать с собой всю Кайетту…
— Мы спасём её, — зубы у Креллы повыгнили, и улыбка обнажает кровоточащие дёсны. — Мы вернём равновесие, мы — Верные… и ты вместе с нами, малышка Гризи. Так ведь? Роаланда говорила — ты непременно будешь с нами. Что же ты молчишь?
— Потому что они всё сказали за меня. Прости, Крелла. Мы не можем позволить тебе продолжать. Ради людей в деревнях, ради этих несчастных зверей… и ради тебя самой.
Странный колкий шелест врывается в уши. Нетерпеливый утробный засасывающий звук.
Алые прожилки в глазах Креллы становятся ярче — словно кровь проступает через тину.
— Как вы хотите остановить меня, сестра? — она выделяет последнее слово, покачивая разрезанной ладонью. — Девочка-Следопыт считает, — я должна умереть. Но Дар уведёт вслед за мной и всех этих зверей. А если даже и нет… ты знаешь, что происходит, когда кровь варга пролита, но никто не взывает к ней. Они не бросятся на тебя — звери чуют высшее покровительство над пастырем, даже когда в них говорит кровь. Но все, кто рядом с тобой, умрут. И ты не сумеешь удержать моё стадо. Потому что пока ты слаба, как слаба была я, и колеблешься, как колебалась я. Но это ничего. Это пройдёт, когда ты шагнёшь со мною. Когда ты отбросишь сомнения и поймёшь…
— Что вы с собой делаете, Крелла? — шепчет она сквозь сжатые зубы. — Как обретаете такой контроль над Даром?
— На Верных путях мало невозможного. Для истинных сосудов, — Крелла манит её окровавленной ладонью. Медленно сочатся капли из глубокого пореза. — Хочешь остановить меня, сестра? Здесь я не стану тебя слушать. Пойдём со мной — и поглядим на твой истинный Дар. Без оков, которые на него надели глупые жертвы. И тогда… если ты будешь достаточно убедительна… я подчинюсь. По праву сильного. Пойдём же. Это легко.
Это тяжко. Делать шаг в предвиденную ловушку. Прибегать к крайнему средству — в котором не уверен, потому что не знаешь достоверно — что таится там, внутри… в клетке, которую она собирается отомкнуть. И горячечный шёпот Яниста: «Не нужно, Гриз, прошу, не нужно» — созвучен её собственному внутреннему шёпоту.
Но чутьё варга говорит иначе. Оно — и то, что колотится под кожей, властно зовут сделать шаг: «Ты знала, что так и будет, отсюда её не остановить».
— Низшее звено склонится перед высшим, — мурлычет Крелла, и губы у неё кажутся окровавленными. — Ты опять колеблешься, сестра… Я сделаю проще. Позови свой Дар, или твои ковчежники умрут на твоих глазах.
Шелест прибоя или движущихся льдин… нет, это приходят в движение бестии. Выпускают когти, оскаливают клыки, дышат пламенем и запевают тихую, слитную Песнь Крови — и в ней тонет проклятие Аманды, которая не знает — успеет ли она со своими зельями и артефактами, удержит ли…
Или знает, что не успеет.
— Высвободи свой истинный Дар — и покори меня, и останови их, — нашёптывает Крелла-Охотница и посмеивается, когда в левой ладони Гриз сверкает нож. — Что, сестра? Больше нет колебаний? Теперь всё легко?
Теперь всё легко. Нет колебаний.
Губы Гриз едва заметно смыкаются-размыкаются в шёпоте. Выпуская коротенькое слово. Напоминание тому, кто сам взял на себя эту роль.
— Держи.
Гриз Арделл проводит алую черту по ладони — и пропадает.
Падает в солёную бездну с запахом безумия.