ЛАЙЛ ГРОСКИ
Изнутри поднималась мутная волна тошноты.
Очень может быть, дело было в передозировке всякого рода нехороших зелий. Или в той ампулке с секретом альфина, которую я раздавил пять минут назад. Трогири я наврал, что ампулка мне совершенно необходима, чтобы отпугнуть в роще злых и страшных алапардов. На самом деле запах самого крупного хищника Кайетты должен бы как раз поманить на всю голову ушибленную тварь, которая считает себя вершиной местной пищевой цепи.
Тошнота могла объясняться и попытками понять — что там в голове у мортаха. Одновременно при этом орать на лесничих и размахивать руками.
— Значит так, этого вот живо на контроль! Проверьте, что у него там с верёвками на руках. Дарт подальше уберите! Бестолочи, четыре конвойных, не меньше, что вы там толкотню устроили, сбежит — нам всем разом башку оторвут! Да куда вы в меня целитесь — мне напомнить, что вы должны выполнять мои приказы? Живее! Арена там готова или нет? Ты и ты — доложите хозяевам, срочно!
От воплей и суеты очумевшие лесничие метались вокруг, как некормленные шнырки. С закрытием калиточки я устроил не меньшую суету — и выцепил-таки момент, проследил, чтобы запирающий артефакт не был как следует активирован («Куда ты его поворачиваешь, а ну, дай я, а то к нам сейчас все зверьё местное пожалует!»). Поорал ещё, выцепил второй момент — прикоснулся ладонью к артефакторной задвижке, с силой вытолкнул остатки магии через Печать.
От магических упражнений тошнота навалилась с удвоенной силой, ноги начали заплетаться, и лесничие хором обеспокоились — а не надо ли мне чего.
— Пока не надо, — отстал от Нэйша и конвойных, поманил Клайса. — Вот тебе приказ напоследок: собери кого можешь — и не рыпайтесь, пока не кончится заварушка. Услышал? Есть желание уточнить приказ у высшего начальства или получить другие распоряжения?
Тощий Клайс понятливо замотал головой. Всё-таки не до конца им мозги вынесли в Граде Рабов…
— Вот и молодчина. Выполнять.
Жаль, мне фляжку не вернули. Пока догонял лесничих и Нэйша, пока огибали поместье — тошнота так и подтапливала своими волнами. Будто пережил морскую болтанку. Или собираюсь с разбега сигать в пропасть.
Может, просто слишком много мыслей о Гриз. Пока я продумывал всё это, насчёт мортаха, — вспоминал её уроки. Так что теперь кое-что от Гриз точно обосновалось внутри. И, кажется, печалилось. Или интересовалось — что я буду делать, когда все три проблемы окажутся решенными, а путь в «Ковчежец» для меня — закрытым.
«Не думала же ты, что я останусь, — спорил я и всё никак не мог поймать в прицел светлый затылок впереди. — Вот этот отморозок кое в чём был прав: непонятно, почему я не ушёл раньше. Мне такое же место в питомнике, как ему. Что я, спрашивается, буду делать, а? Ловить кинжалы в пузо, поедаться тхиорами, сжигаться чокнутыми геральдионами? Пытаться кого-то спасать, как это делаешь ты — хотя у меня это вообще внутри не прописано?»
И хватит смотреть этой своей укоризненной зеленью из моих периодических галлюцинаций. У меня два отменных выхода. Сигануть с этого корабля на роскошное судно Шеннета. Или самому выбрать, чем заниматься. И оба выбора — привычнее, проще, вот только это… опять…
Тут мы наконец обогнули поместья с левого крыла, и нас препроводили на арену. Ту самую, построенную для развлечений инвалида на голову и не на голову. Скучнейшая площадка с твёрдым покрытием, на каких стравливают диких зверей — может, только в несколько раз пошире. Тех самых лабиринтов и препятствий, о которых говорил Трогири, на арене не было — то ли поубирали, то ли арен всё-таки было несколько, под настроение.
Настроение у обоих Трогири было ничего себе. Они находились на единственной трибуне, закрытой малым артемагическим щитом (вир побери, подстраховались!). В компании четырёх слуг с Печатями (да чтоб вас!). Нарден приветственно дёргался, зеленел и строил гримасы. Старший Трогири откинулся в своём кресле и пялился на то, как мы с Нэйшем волочимся пред его ясные очи.
Дюжина шагов и порядочное возвышение. Достаточно чтобы рассмотреть выражение лица и говорить без крика. Недостаточно для качественного рывка в побег или нападения. Не только из-за слуг на трибунах. Просто конвойные лесничие повинуются приказу Нардена и уходят с арены. Занимают посты у калиточки, через которую нас сюда привели. И через ограду наводят на нас пушки с Пустошей.
А Нэйш поворачивается ко мне и всем своим видом выражает, как он рад оказаться на этой арене в компании со мной.
Когда шулер в «Каменноликом» узнаёт, что вместо обычных ребят с ним тоже играют сплошь шулеры — это обозначается ёмким «Судьба показала корму». В моём случае она ещё и оголила все свои шлюзы.
Надежда разве что на то, что Трогири начнёт излагать Нэйшу историю «Как меня задрал медведь, а я выжил».
— Не хочу тянуть, — проскрипел калека, и я чуть не заорал: «Ты чо, подслушивал?». — Я видел, на что вы способны, господин Нэйш. Вы будете венцом моей коллекции.
Ответная любезность в духе: «Оу, Мэйс Трогири, я о вас столько слышал, и вы тоже, в некотором роде, венец» — прямо-таки напрашивалась. Но Нэйш ухитрялся быть ещё гаже, чем о нём думают.
— Не то чтобы я мог сказать то же самое, — Где-нибудь выдают медальку «Взбеси маньяка одной фразой»? Папочка-Трогири вернул себе речь секунд через десять.
— Нарден, покажи ему его дарт. Он будет храниться на почётном месте в Зале Трофеев. А вы будете знать, что вас убил калека.
— Спуститесь ко мне или прибегнете к более изобретательным способам? — отлично, теперь он смотрит на кресло и на колёса. Никакого уважения к покалеченным старикам.
К покалеченным старикам, от смеха которых у меня сейчас кишки завернутся.
— Лучшему из охотников нет нужды убивать самому. Достаточно правильно расставить ловушки. Поэтому вас убьёт наш напарник.
Ладно, догадаться было несложно. Хотя мы вообще-то о таком и не договаривались. Но старик скрипуче хихикает с трибун, и в смехе невесёлый выбор: грохнуть Нэйша — или грохнут тебя.
Под взглядами двух коллекционеров моя тошнота устремилась к новому уровню.
— По твоим меркам это тянет на крайний случай, Лайл?
Ещё и как тянет. Выбор между им и тобой, рукоятка оружия нагревается в ноющей ладони, крыса верещит внутри, да какого вира, почему бы и нет, собственно?
— И ты же не будешь отрицать, что хочешь этого?
«Горевестник» лежал в пальцах прилично, совсем чуть-чуть подрагивал, не от нерешительности, а от усталости. Я чертовски хотел этого, да. Ещё на Рифах. Во время каждой пытки. И за последний год. Угрозы, издёвочки, вечное препарирование — и крыса бесилась внутри, оскаливала клыки в кровожадном визге: ничего, рано или поздно… И я правда хотел этого, только вот — какого вира тогда я не включил это в план?!
Предусмотреть было так просто. И всё равно ведь кончится одним. Какая разница, от чего он… а так будет даже…
— Чище. Проще. Милосерднее.
Он стоял в десятке шагов, со связанными руками, под прицелом серебристого «горевестника». Чёрный костюм и светлые волосы со следами крови. В немигающих глазах отражается глазах серое с кровавыми полосами утро. Ещё там отражаюсь весь я, со всеми крысиными мыслишками, которые он тут же и озвучивал.
— Конечно, ты думал об этом. Любой из охотников или убийц находит подобные аргументы. «Всё равно ведь исход один, чуть раньше, чуть позже. А так можно даже получить некое удовлетворение». Или ты рассчитывал на что-то другое?
Рассчитывал, что времени будет достаточно, что мне не придётся, я просто отойду в сторону. Да какая, в вир, разница — почему я вообще не предусмотрел?!
Словно этого не могло случиться. Связанный человек под моим прицелом. Оба Трогири вытянули шею в жадном предвкушении. Старший что-то шепчет младшему — наверное, удивляется, что я так качественно впал в ступор.
А может, говорит, что это слишком просто.
— Слишком просто. Сделаем зрелище интереснее.
Нарден Трогири повозился с артефактом, вышел из защитной зоны. Немного прошёл по трибуне и как как следует размахнулся.
Слабо прошелестело что-то, блеснуло длинной серебристой цепочкой — и звякнуло о землю за два десятка шагов. Палладарт.
— Ты — или тебя, — каркнул калека, и его корявую ухмылку я ощутил каждой шерстинкой. Всеми крысиными волосками, которые поднялись дыбом.
Смотрел я при этом не на Трогири, а на лицо Нэйша, где медленно, по миллиметру, выступала совсем другая улыбка. Холодная и яркая. Из тех, которые заставляют твои пальцы леденеть, а сердце колотиться с безумной скоростью.
Из тех, которые слишком ясно говорят, что ты не жилец.
Мы смотрели в глаза друг другу, и миги неслись мимо нас — подгоняемые истошным тарахтением сердца в ушах, я понимал — сейчас нужно будет дёргать крючок спуска, а устранитель рванётся в сторону, и если я не успею, не угадаю — он доберётся до дарта, призовёт его — и потом уже всё.
И было оглушительно громко. Буйство ветра в роще тейенха, и вопли утренних птах, смешки Трогири, жадное сопение его сынишки, и безумное «бах-бах-бах» в ушах, отчаянный, тягучий визг крысы внутри…
Тихий плач маленькой, заблудившейся девочки. Горький, невинный. Девочка заплутала, прибрела к арене, а на ней нету мамы, какие-то дядьки, а у калитки тоже какие-то…
Орут и падают.
Я обернулся в тот момент, когда егерей охраны разметало по сторонам. Кто-то пронзительно взвизгнул, бахнул одинокий выстрел, и маленькая девочка заплакала внутри ограды.
Ближе. И ближе. И ближе.
Плач замер, и с ним замерло всё. Время и ветер. Сердце и крыса под ним.
Даже тоненький, бабий крик Трогири-младшего — словно растянулся и тоже застыл.
Сначала в воздухе обозначилась пара раскалённых алых точек.
Потом мортах явился из воздуха.
Первыми проступили цепкие когтистые пальцы, растопыренные почти по кругу, в чешуйчатой, поблёскивающей броне. Мощные лапы, гибкие и длинные, словно у кошки. Закрытое той же бронёй гладкое тулово с тускло-серебристыми щитками впереди и тёмной, шипастой полосой по хребту. Полыхнуло алым — и явился подвижный, извивающийся хвост, на конце которого поблёскивало острое жало. Потом вокруг алых точек втянулись щитки, и проступила морда — длинная, похожая на собачью, но с закруглённым, змеиным носом и прижатыми ушами.
Приоткрылась пасть, показав иглы страшных клыков.
Взгляд твари был цепенящим, слишком уж осмысленным. Скользнул по мне, ощупал «горевестник» (Нужно его бросить, — мелькнуло внутри, бросить и отойти — но пальцы будто приклеились к оружию). Потом мортаха привлекла суета на трибунах: там разбегались в разные стороны слуги, а Трогири-младший всё верещал, тоненько, отчаянно, чтобы они сделали что-то…
Рывок Нэйша я не увидел — предчувствовал. Потому что знал, что он будет — и сердце лениво, замедленно выдало бесконечный удар, наполненный истошным верещанием крысы: «Брось оружие, брось, дурак, отойди в сторону!»
На втором ударе я осознал, что готов заорать это вслух.
А потом где-то между ударами меня швырнуло устранителю вслед. Мортах и Трогири отступили и смазались, взгляд приковался к серебристой цепочке, которая взметнулась навстречу протянутым рукам, оставалось совсем немного: дотянуться, одно движение — разрезать верёвку, взметнуть дарт, поднимаясь…
Мне бы не успеть — но связанные руки замедлили его.
Прыгнул я почти наобум, совсем не грациозно, вот только Нэйш в этот момент был в движении, в текучем рывке навстречу дарту, и мой вес (хвала пирожкам Аманды), помноженный на разбег, всё-таки оказался у него на спине неожиданно. Сбил равновесие до падения, и уже в падении я, не переводя дыхания, съездил устранителя рукояткой «горевестника» пониже затылка, получилось вскользь и неудачно; ответный удар локтем чуть не вышиб из меня дух, и тело вспомнило прежние навыки: упереться коленями, лёжа на арестованном, зафиксировать шею, приставить к голове Печать, тьфу ты, дуло.
— Лежать! — голос срывался в визг, заходился обезумевший грызун внутри, и нельзя было думать, что я делаю, потому я просто вжимал дуло в затылок «клыка» и орал изо всех сил: — Не смей, ублюдок, только дёрнись, на месте положу, лежать!!
Я орал, угрожал и честил Нэйша словечками из лексикона то ли законников, то ли пиратов. Выдавал такое, чему позавидовала бы Фреза — и сам ужасался, и всё равно орал дальше. До боли в горле, до полного оглушения себя же — потому что понимал, что удержать его мне не удастся.
— Замри, мразь, только дёрнись! Убью, тварь!!
Всё равно, что пытаться прижать к земле бешеного алапарда. Масса не спасала, а у устранителя оставались свободными ноги, я постарался только вцепиться в него покрепче, когда меня подкинуло и перевернуло, перед глазами мелькнуло змеиное жальце дарта — подползало всё ближе, повинуясь хозяйскому зову. Потом меня саданули под дых, и прямо над собой я увидел бледное лицо устранителя, плотно сжатые губы, серебристые острые блики в немигающих глазах.
Левая рука проскользила, я попытался захватить в горсть чёрную ткань и нацелить «горевестник» хоть куда-то, но цепкие пальцы ужалили запястье, и оружие Пустошей вырвалось, отпрыгнуло к дарту.
— Зам…
Он действительно замер — и время с ним, и сердце опять тоже. Потому что теперь устранитель смотрел не на меня. На что-то правее и выше. Я знал, что это — и не хотел этого видеть, но я всё-таки невольно проследовал за его взглядом, поднял голову.
Тварь стояла над нами, пронизывая алыми углями глаз.
ЗВЕРЬ
Жертвы у Запретительной Черты не кричат. Разбегаются, прячутся. Знают, что я главный.
Логово прямо передо мной. Оно большое, деревянное, у него запах смерти. Может быть, обследовать его ближе, поискать Охотника?
Но запах ведёт вокруг логова. Запах и цель. Стучащая под кожей всё громче, нетерпеливее.
Найди Охотника. Убей Охотника!
Я огибаю логово и вижу странную поляну. Вокруг неё тоже есть магия-защита, только слабая, много прорех. У одной прорехи три жертвы. Но я им не показываюсь. Наблюдаю.
На поляне двое. Он и тот, неуклюжий, с магией холода. Они стоят так, будто хотят схватиться.
Но ни в одном я не чую желания убить.
Поза Его — игра и рывок. Поза другого — страх и сомнение.
Выше ещё есть люди, закрыты глупой, дырявой Чертой. Несколько жертв. И один, которого я чуял уже до того.
В день, когда меня позвали.
Этот кажется старым, очень слабым. Но в нём есть желание смерти. И он смотрит сверху вниз на двух других, как охотник на дичь.
Я запеваю охотничью песнь. Делаюсь вихрем и прохожу через трёх глупых жертв у прорехи.
На поляне снимаю маскировку. Добавляю в позу вызова и угрозы.
Ответит мне кто-нибудь?
Жертвы, которые сидели высоко, смешно кричат и разбегаются. Особенно кричит один. Очень громко, как птица.
Но Он хочет достать жало. Второй Ему мешает. Прыгает на спину, и они борются. Такие слабые. Но в них есть что-то непонятное, и я иду рассмотреть ближе.
Подхожу и становлюсь над ними. Кто-то бросит вызов?
Они лежат неподвижно. Молча. Они безоружны. И это поза покорности.
Один из них правда убийца, но не охотник. А второй под высшим покровительством.
Не угроза и не моя цель. Отворачиваюсь и иду к тому, который сидит высоко.
Остальные испугались и убежали. И одна из жертв всё смешно, громко кричит. Но тот, к которому иду я, не двигается. Он пахнет деревянным логовом и смертью из него. Сотней охот. Безумием. Вызовом.
Пахнет целью и словами «Лучший из охотников».
Я иду не торопясь и даю ему возможность ударить. Схитрить. Применить маскировку. Выпустить клыки. Отрастить когти. Но он только сидит и смотрит неподвижно, и хрипит, как раненый зверь.
Солёный запах страха в воздухе. Он боится меня? Хотя посылал ко мне других, которых я убил?
Заходя за прореху в Черте, я слышу его сердце. Оно трепыхается, как пойманная дичь. И сам он изломанный и старый, поднимает лапу и слабо машет ей перед лицом. Просит пощады?
Но он тот самый, кому подчиняются в этих местах. Кто слал за мной всех остальных. Значит, он хитрый, ловкий. Смог их подчинить.
Я становлюсь перед ним и смотрю Охотнику прямо в глаза. Пью текущий из них страх: я сильнее! Я — вершина цепи!
А он смотрит на меня и хрипит, и сердце его трепыхается всё слабее. Потом умолкает.
Плохо, что быстро издох. Я попугал бы его ещё.
Боя не вышло. Но цель отступает. Не рвёт больше вены изнутри. Не кричит в ушах. Цель тоже понимает, что я тут самый лучший Охотник.
Цель говорит, — можно уходить.
Я пою короткую, торжествующую песнь, и она несётся над воплями испуганной жертвы. Смотрю на тех двоих, которые признали меня главным.
Пусть они знают: я самый лучший.
Я выполнил цель.
И я шагаю в покой. Омываясь им, как тёплым дождём.
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Мортах казался огромным. Монстр из чьих-то ночных кошмаров. Пытающийся отыскать себе нового хозяина и влезть в его сны.
Тварь стояла над нами, издевательски щерясь. Тускло поблёскивали щитки панциря, трепетали какие-то чешуйки у носа — словно она внюхивалась.
Бессознательно я схватился за карман, где лежал амулет Аманды. Мысленно воззвал к милости той, которая хранит путников — защити, если сможешь…
Взгляд, ощутимый, раскалённый, прогулялся по лицу, переполз на Нэйша.
Тварь отвернулась.
Не спеша направилась к трибунам. Туда, где переливался визг Трогири-младшего. Нарден явственно спятил: открыл защиту и кинулся наружу, потом вернулся и начал бегать за разбегающимися слугами. Бросился на одну из трибун, попытался заползти под неё, вереща. Выскочил, опять побежал, споткнулся, упал, пополз.
Старший Трогири так и не двигался с места. Всё равно он не смог бы это сделать. Креслом управлял слуга. А слуги наплевали на приказы и рванули подальше от опасности сразу, как Нарден приоткрыл защиту на трибуне.
Визг Трогири-младшего крепчал и рос, старший сидел в своём кресле, а через трибуны к нему двигалась закованная в серебристую броню тварь.
Нацеленно и неспешно.
Охотник и охотник встретились, когда мортах зашёл в ложу для наблюдений. Приблизил морду к лицу Трогири. Будто собирался обменяться приветственными поцелуями.
Чертовски хотелось отвернуться, но я приподнялся — и смотрел. На слабые взмахи руки, которой калека пытался заслониться. На конвульсии. У старикана, похоже, не выдержало сердце.
Мэйс Трогири явно был не так крепок внутренне, как думал про себя сам.
Мортах вскинул голову и выпустил короткий, переливчатый вой с неожиданным «ихихих» на конце.
Потом алые точки взглянули в душу ещё раз.
И контуры твари словно размылись. В воздухе забушевал короткий магический вихрь, подтверждая: это уже не маскировка.
Вихрь осел, и на его месте никого больше не было.
Мэйс Трогири лежал мёртвым в своём кресле. Плед сполз с него, и я даже отсюда мог видеть перекорёженную, вздыбленную плоть.
Нарден унёсся куда-то далеко и там продолжал визжать, орать и рыдать. Надо бы, пожалуй, пойти и поймать его, пока в себя не пришёл.
Да и со слугами надо бы срочно уладить, и вызвать законников, и…
Мелькнуло серебро, звякнула цепочка — и на землю упала разрезанная верёвка.
Потом железные пальцы взялись за воротник моей куртки и дёрнули вверх. Поднимая сперва на ноги, потом на цыпочки, с частичным перекрытием дыхания.
Бархатный голос поинтересовался над ухом:
— Какую строку предпочтёшь для «Книги утекшей воды»?
Если подумать, моя смерть вполне тянула на воплощение статуи Стрелка.
Ну ладно, Стрелка в худшие моменты его жизни.
Возможно, крайне разозлённого Стрелка, растрепавшего причёсочку, повалявшегося щекой по земле и забывшего, что значит моргать.
В голубые глаза такой смерти очень не хочется смотреть. Ещё сложнее под немигающим взглядом придумывать ответ.
— Три — один, — прошептал я.
Нэйш моргнул. Хватка на моем воротнике ослабла — настолько, чтобы я коснулся пятками земли и как следует вдохнул воздуха для возмущённой, визгливой тирады.
— Какого вира ты творишь? Я тебе жизнь только что спас, неблагодарный ты мантикорий сын! Или что — ты считаешь, что справился бы с этой тварью только с дартом? А? Без маск-плаща, один на один?
А не влезть в эту драку он не мог, потому что инстинкты хищника — страшное дело. Лежать брюхом кверху — это же не для нашего устранителя.
Рука на моём хребте ослабела ещё. Я тут же смахнул руку совсем и сделал пару шагов назад.
— Или до тебя, придурок ты отмороженный, ещё не дошла суть игры? Ты… что ты вообще не можешь разрушить, спрашивается, а?! Я корячусь ночь напролёт в компании двух поехавших, обвожу их вокруг пальца, провожу идеальный план — и ты собрался его разнести, просто чтобы показать, какой ты невероятно крутой охотник. Что? Тебе не понравились мои методы?! Ути-пути, какие мы нежные, на нас тут оружие наставили и плохие слова говорили, я говорил то, что думал! Тупой ты ублюдок, ты нас чуть не убил!
— Осторожнее, Лайл.
Нэйш тоже отступил на шаг и теперь сматывал цепочку дарта. По крайней мере, не собирался прикончить меня на месте.
— Мортаха провёл на арену ты?
— Само-то собой! Трогири собирался тебя убирать из рощи любыми средствами. Так что я малость подыграл, организовал всю эту охоту с вроде-как-двойной-игрой, вытащил тебя, провёл мортаха. Не говори, что не учуял секрет альфина.
— Ты знал, что он охотится за Трогири?
— Боженьки, ты блокируешь вообще всё, что говорит Арделл? И насчёт времени не заметил? Они задали ему цель «Найти Охотника. Убить Охотника». Так почему же после убийства каждого охотника мортах оставался на месте? Цель-то как будто выполнена, а? Но ты же сам говорил — они иерархичны. Тварь сообразила, что перед ней мелкие сошки. Отсиживалась в роще и искала главного. Насчёт того, кто тут главный, у тебя сомнений нет?
— Это могло не сработать.
— Точно. Могло. Если бы он появился бы попозже — мне пришлось бы в тебя стрелять или орать тебе во всю глотку своё: «Таков был план!» Хотя ты бы всё равно не поверил бы и попытался бы меня грохнуть.
— Я и сейчас ещё не исключаю такой возможности, — заметил устранитель, не отрываясь от отряхивания костюма. — И почему в принципе я должен тебе верить, Лайл?
— Хм, дай-ка подумать…
Я выдохнул и нагнулся вперёд, отдаваясь во власть одолевавшей меня тошноты.
Нэйш шарахнулся назад, а бирюзовая, пахнущая травками струя сделала этот мир чуть-чуть поярче. Вир побери, надо будет сказать Аманде — пусть усовершенствует цвет, чтобы можно было поблёвывать раду…
Тут меня скрутило по второму разу. Удержаться на ногах не получилось, я грохнулся на колени, пережил спазм и сообщил куда-то в воздух:
— Если ты не знаешь, что такое передоз зелья правды — можешь записать в свой блокнотик. Я бы так сказал, часов десять я буду самым правдивым из всех правдиве… ве… ве-е-е-е-е!!
Никогда не любил превосходные степени.
Надеюсь, приложило передозом не слишком сильно, а то тут неподалёку дожидаются дела. Не тысяча, но пара десятков — вполне.
Когда я малость отдышался и попытался встать — Нэйш рассматривал «горевестник». Судя по взгляду — игрушку я больше не увижу. И вряд ли мне стоит появляться возле «клыка» с пустошным оружием на расстоянии менее мили.
— Правдивый из правдивейших, а? — повторил Нэйш и перевёл взгляд на меня.
Я удержался от того, чтобы в четвёртый раз предъявить внутренний мир окружающей меня паршивой действительности. Всё-таки встал на ноги и забубнил раздражённо:
— Если хочешь забрать свои ножички у лесничих и сумку из рощи — надо бы поторопиться. Место в роще найдёшь сам? Только нужно как-то запугать слуг, и знаешь, у меня для этого есть одна кандидатура. Да, и ещё связаться с законниками — думаю, придётся вызвать Тербенно, он тут будет быстрее всех. И ещё…
Были дела, да. Поймать клятого Нардена, где он там бегает? Посмотреть раненых егерей. Отыскать фляжку. Подумать над тем, какую версию событий выложить законникам, а какую — Гриз…
Вопрос перелетел через плечо, уже когда я заковылял к выходу с арены.
— Зачем?
Пришлось остановиться и обернуться. Поглядеть на Нэйша, чёрно-серебристого из-за передоза, который так и не собирался меня оставлять.
— Ты мог отойти в сторону.
Мог. Хотел. Девяносто… девять вариантов против одного, я так думаю. Просто на меня невовремя снизошло кое-какое озарение. Но уж об этом у меня легко получится умолчать.
— Точно, как это я не додумался сказать: «Разбирайтесь сами», а потом принести тебя Гриз в наплечной сумочке. Ой, что же меня сподвигло, если не горячая симпатия к тебе? Ну, как бы по-дурацки ни звучало — та же причина, которая заставляет тебя притаскивать напарников живыми с выездов.
— И эта причина…
Всё просто. Чертовски, ошеломительно просто. В клятом круге, где каждый убивает каждого и есть лишь хищники и жертвы, нет места попыткам спасать. Мы не созданы для этого. Такие, как я или Нэйш, умеют разве что разрушать. Рощи, конторы, гильдии. Планы и жизни. Всё вокруг себя. Потихоньку от случая к случаю катясь всё ниже и ниже с невидимой горочки. Теряя последние остатки себя, растворяясь в грязи и крови.
Становясь отличными охотниками или крысами. И только.
И иногда единственный способ оставаться хоть отчасти человеком — выйти за пределы круга. Подняться над ним.
Сохраняя в себе крупицы человечности. Становясь по-настоящему вершиной цепи.
— Причина, Лайл?..
Причина, которую ты не услышишь. Вернее, никогда не захочешь слышать. Потому что никогда не признаешься, что день за днём остаёшься в питомнике, чтобы…
— Спроси меня через полгодика, — посоветовал я, отворачиваясь. — Или через годик. Когда мы с тобой сравняем счёт.
…и я мог бы уйти к Эвальду Шеннетскому, только вот это будет всё той же старой доброй крысиной шкуркой — хоть и позолоченной, отменно облегающей. Мог бы торговать, или собирать информацию, или заниматься контрабандой, или даже содержать таверну где-нибудь в тильвийской глуши. Только вот грызун, поселившийся во мне, не даст мне перестать падать. И я всё так и буду прыгать с корабля на корабль, катиться всё ниже и ниже, идти через новые и новые грани, пока не утрачу остатки себя совсем.
— Через полгода? Через год? — прилетело через плечо. — Знаешь, Лайл… Это похоже на решение.
Когда мы тонем во тьме, последней искрой, которая нам остаётся — иногда бывает желание спасти хоть кого-то. Людей. Зверей. Может быть, вообще всех, как у одной моей знакомой варгини. И шанс, который мы получили от ушибленной судьбы, заключается в том, чтобы быть в нужном месте — там, где спасать кого-нибудь да придётся. Рядом с теми, кто сохранил внутри себя частичку живого огня.
Пальцы коснулись амулета, тёплого под кожей куртки.
— Да, — сказал я. — Похоже на решение.