Когда мать сказала, что завтра никаких кроссовок не будет, а отец, по привычке мямля, подтвердил, оставаться в квартире дальше стало невозможно. Родаки, называется! Ах, мы тебя любим, Игоречек!
Не, ну, честно, ну, полный пэ. Он выместил первую злость на постели, скатав одеяло с простыней и подушкой в аляповатый ком. Уроды. Уроды. Уроды! Несколько секунд Игорь месил кулаками податливую постельную плоть. На! На! А вот ногой в боковую спинку было больно. Ну и нахрен! Он вылетел из комнаты одеваться, накинул куртку, вернулся и добавил постели несколько ударов. Затем в прихожей вбил ступни в идиотские ботинки, которыми только говно месить, и чуть не заревел от обиды и ощущения вселенской несправедливости. С такими говнодавами в поле хорониться. Или на кладбище.
— Ненавижу!
Он выплюнул слова в пространство кухни, в моргающего отца, вид у которого как всегда был слегка пришибленный, и выскочил вон.
Ну уроды же! Ступеньки легли под каблуки. Бум. Бум-бум. Бум-бум. Это не кроссовки. Это говнодавы. Кто к нам в говнодавах спешит? Нет, не доктор Айболит. А тот, кто зарубился с Мельником, что придет в понедельник в новых кроссовках. Костяшки пальцев ударили в стену. В последний момент Игорь задержал руку, но боль все равно вмазала по кулаку и даже отдалась в локте.
Сука! Слезы брызнули, и он торопливо затушил их ладонями, растер, втер в кожу. Ничего, когда он заработает свой первый миллион, они пожалеют, что не купили ему кроссовки. Сынок, не поделишься ли с нами? — спросят. А он им: помните, однажды ваш сын пришел к вам с простой просьбой? Что вы ему сказали?
Отец, конечно, в ноги бухнется. Да и мать тоже, сначала, конечно, постоит, что-то себе воображая, а потом сдастся. Сыно-ок! Только хрен им! Может, вот эти вот говнодавы вернет, если еще сохранятся.
Игорь распахнул подъездную дверь. Надо было куда-то идти, а куда? В темноте покачивались деревья, какие-то придурки курили на детской площадке, со стороны проспекта донесся затухающий рев сирены. То ли пожарники куда торопились, то ли «скорая» опаздывала. А может менты спешили на бандитские разборки. Чтоб их уже ухлопали всех.
Игорь застегнул куртку. Ветрено, не до форсу. Да и кто видит? Сунул руки в карманы. Пошел. Независимый и неприкаянный. Как Рэмбо. Время есть, а денег нет, и в гости не к кому пойти. Здесь Цой на сто процентов прав. Он пошмыгал носом и снова потер щеку. Обида комом сидела в горле. Уже родакам ни в чем верить нельзя. Хотя приставку купили, только было это почти год назад. Люди меняются.
Срезав путь через клумбу за торцом дома, Игорь вышел на пустую улицу. Идти можно было направо, можно было налево, никакой нахрен разницы не виделось. В редких вспышках фонарей улица одинаково тянулась в никуда. То есть, с одной стороны — к проспекту Коммунизма, а с другой стороны — к улице Лесной, но в обоих случаях пешехода и любителя вечерних прогулок ждала тьма, простроченная редким оконным светом. Впрочем, Коммунизм был все-таки посветлее.
На Коммунизме вообще было, где затусоваться, там и стройка была, где одноклассники и школьники постарше любили зависать, познавая мир взрослых отношений и взрослых же пристрастий. Но, однажды пришедший, Игорь часа два посидел там сычом, почти не участвуя ни в разговорах, ни в совместном распитии вина, жмурился на огонь, горящий в разрезанной пополам бочке, грел руки. Полетаевой вообще нагрубил.
Его и вышвырнули. В пролете, Лага! Не приходи сюда больше, понял? И даже придали ускорение. Пинок был легкий, но обидный.
Игорь их всех запомнил. Всех! И Фрязина, и Колобоева, и Шустина, и Бердника, и Чусову, и Бойкову. И Полетаеву, само собой. Приползут еще на коленях, станут прощения просить. Только он — во! Фига! Как и они. Тогда узнают.
И вообще там, в основном, только сосались. Фрязин — с Чусовой. Бердник — с Бойковой. Колобоев и Шустин все никак Полетаеву не могли поделить. Придурки. И девчонки — страшные. Ну, Чусова еще ничего.
А Королева к ним не ходила. Ха-ха, не королевское это дело с такими удолбышами время проводить. У них какие разговоры? Одноклеточные. Девчонки о подружках и учителях сплетничали. Наряды из «Мэри Клер» обсуждали. А парни, в основном, об автомобилях трепались да мечтали, куда бы баксы потратили, если бы они у них были.
Он-то чего пошел? Подслушал, как Королева с Фрязиным болтала. Он — ей: Придешь? Улыбка до ушей. Она: Когда? Он: Сегодня. Она: А завтра? Он: Мы и завтра собираемся. Она: И какая у вас программа? Он: Посидим, языками почешем… Она: Ага, руками пощупаем…
Дальше Игоря нашел Мельник, чтобы в десятый раз рассказать ему, как был крут «Парк Юрского периода», и пришлось срочно изображать, что он изучает учебник по геометрии, а вовсе не подслушивает. Конечно, подумалось, что если Королева у Фрязина будет, то и ему там надо обязательно…
Игорь нырнул от фонарного света поглубже во тьму, прижался к секции бетонного забора, пропуская кого-то, неуверенно бредущего из Коммунизма навстречу. Фиг ли, отморозков развелось, того и гляди нарвешься. Он подождал, пока человек, так и оставшись невидимым, пьяно бормоча и всем телом продираясь через кусты, прошуршит мимо. Существо без страха, блин. Безголовое.
На Лесной вообще ничего интересного не было. Ну, бар «Огонек» — цены зашибические и братки за столиками. Прошлой зимой там перестрелка была. Три человека попали в морг, два — в тюремную больницу. Еще имелся дискотечный клуб «Ника», но контингент там собирался исключительно взрослый, малолеток, типа Игоря, просто выставляли за дверь, когда с подзатыльником, когда без. Музыка долбила — дай боже, и девчонки на подиуме танцевали — длинноногие, в чулках-сеточках, можно глаза стереть и из штанов выпрыгнуть.
Но Королеву и в «Нике» искать было нечего.
Не, имелся, конечно, вариант. На Пожарной. Там в доме номер двадцать находился бесхозный подвал класса «люкс» с отоплением, светом, мебелью и даже с видеодвойкой. То ли переделанный из бомбоубежища, то ли пристроенный к нему.
Чехов Игоря звал. Чем-то Игорь ему импонировал. Приятно, чего уж. Приходи после восьми в любой день недели, кроме пятницы и воскресенья. В субботу можно днем.
На самом деле, конечно, не Чехов, а Рябов. А Чехов потому, что имя-отчество у Рябова были Антон Павлович. Как-то и закрепилось, что Чехов, а не Рябой или Рябчик. За Рябчика, кстати, и в рыло от Чехова можно получить.
Вопрос только в том, ходит ли в подвал Королева. Большой вопрос. Честно говоря, Игорь за Королевой и в «Огонек» бы пошел и вообще. Спас бы. С моста прыгнул. И в подвал, если она там, — легко.
Эх, если тебе снится Королева, все, ты пропал. А если ты с ней три года назад на экскурсии в областной музей держался за руки — тем более. И не объяснить, отчего у тебя в голове Королева лезет с каждой мыслью. Смеяться хочется, утопиться хочется. Что-нибудь сделать у нее на глазах хочется. Потому что — глаза. Зеленые. Взглянет — и у тебя мурашки, и воздуха не хватает, и потеешь.
А скажет тебе что-нибудь персонально — все, ты на пол-дня — курица без головы, бегаешь, придурок, кудахчешь, в груди тепло, даже жарко, вокруг поют голоса, и кто-то словно за шкирку подвешивает — перебираешь ногами, но кажется, что молотишь ими впустую. Королева, Королева, моя Королева. С чудным именем. Ольга. Оля. Олечка. Оленюшечка.
Чехов себя от компашки Фрязина ставит отдельно. У него как бы статус покруче. Родаки не как Игоревы отец с матерью, не жмутся на сына. Тут от говнодавов не знаешь, как избавиться, а ему — пожалуйста, целый подвал. С видаком! Не, завидно, конечно. Может, Чехову и на учебу разрешают забивать. Тогда вообще — мечта.
А Королева у Чехова точно может тусоваться. Не дома же ей сидеть. Игорь решительно свернул в переулок, выводящий через два квартала на Пожарную.
Теснились дома, деревянные, щелястые, приземистые, в два этажа. В пустых дворах угадывались редкие силуэты автомобилей. На одном крыльце сидел и курил какой-то растрепанный мужик в трусах и в майке. На другом, дальше, светил желтыми глазами котище, не двигался, только голова его поворачивалась вслед за Игорем, будто на шарнире. Из приоткрытого окна, рассыпающего по стеклу блик телевизионного экрана, слышалась неуверенная речь президента. Мнэ… Мнэ… Бухарик, блин.
Тарахтя, прокатили за спиной «жигули». За забором набивали мяч — слышался его звонкий стук от асфальт. На перекрестке сияли электричеством два ларька. У одного нетерпеливый покупатель чуть ли не с головой ушел в окошко. Игорь на всякий случай взял от ларьков подальше. Распотрошат всякие уроды на предмет мелочи, потом не обижайся. Лаяла собака. Темнела лужа, от нее на проезжую часть, освещенную фонарем, тянулась свежая, полная глинистых комков колея. Кто-то не отказал себе в удовольствии.
Немного постояв через улицу от дома номер двадцать, Игорь все же решился зайти к Чехову в подвал. Стремно, конечно, в говнодавах, но так-то чего? Узкая бетонная лесенка в торце вела к железной крашеной двери. Игорь спустился вниз, в заглубленную темноту. Из-под подошвы отлетел осколок стекла.
На стук в дверь секунд двадцать не было никакого ответа. Потом с той стороны глухо бумкнуло, звякнуло, и в глаза Игорю через открывшееся окошко плеснул жидкий свет ручного фонарика.
— Кто?
— Лага.
— Сейчас.
Свет погас. Окошко закрылось. Игорь побил носком ботинка стенку рядом с дверью. Один раз попал по железу. Тут же со звуком передернутого затвора отщелкнулся засов.
— Не долби ты, — сказал незнакомый вихрастый мальчишка. — Я слышу. Входи. Саня, — подал руку он, здороваясь.
Игорь переступил порог и пожал ладонь.
— Игорь. Лаголев. А Чехов?
— Здесь, — сказал мальчишка, возвращая засов на место. — Ты по делу или так?
Пряча руки в карманах, Игорь пожал плечами.
— Так. А что, нельзя?
— Можно. Есть видак. Карты.
— А что крутите?
— «День независимости».
— А, я видел, — сказал Игорь.
— Все равно крутой фильм.
— «Миссия невыполнима» круче.
— Да чем круче-то?
— Ну, вообще. Сюжетом.
Саня скривился и, усевшись на табурет под тусклым плафоном у двери, указал Игорю на светлый проем впереди.
— Давай, топай.
Игорь потопал.
Через небольшую площадку, когда-то, видимо, служившую тамбуром, проход вел в основное помещение, которое представляло из себя просторную бетонную коробку без окон. Под потолком через одну горели лампы дневного света. Диван в центре как бы делил пространство надвое. В левой половине, изгибаясь, тянулись по стене в дальний конец разнокалиберные трубы, торчала клочьями разлохмаченная изоляция, висел пустой пожарный щит, лежали рулоны стекловаты, стояли лавка и стол для пинг-понга. В правой половине, явственно более обжитой, находились несколько стульев, кресло, в одном углу пристроилась тумбочка с видеодвойкой, в другом, накрытая цветастым одеялом, пряталась тахта, коврики драпировали бетонный пол, стояла колонка, с плакатов на стенах глядели скелеты, грудастые тетки, раскрывали пасть монстры и взмахивал мечом Шварц в роли Конана.
Еще имелся низкий стол, который совмещал в себе функции обеденного и игрового. Среди пивных бутылок и кучек шелухи от семечек валялись шашки и доминошные кости, в центре стояло блюдо с обглоданным куриным скелетом, а рядом, в россыпь, лежали карты и белела бумажка, на которой, видимо, велся счет. Вился тонкий сигаретный дымок. В телевизоре Уилл Смит тащил по пустыне инопланетного пилота.
— О, Лага!
Чехов, обернувшись с дивана, приветственно поднял руку.
— Ага.
— Садись, куда хочешь.
На стульях сидело трое. Двоих Игорь знал: светловолосый Титаренко с параллельного класса и очкарик Мылкий из класса на год старше. Мылкого все звали Ромычем. Титаренко, понятно, звали Титькой, и было не понятно, обижается Титаренко на такое прозвище или нет. Отзываться — отзывался, с кулаками не лез, но иногда словно бы и не слышал, что к нему обращаются. Игорь называл его Титом. Отец как-то сказал, что имя Тит с древнеримского переводится, как «Честный». Или «Почетный»?
Третьего Игорь раньше не встречал. Смуглый парень был то ли из другой школы, то ли являлся соседом Чехова по лестничной площадке. У него были большие уши и нос. Игорю он почему-то напомнил слоненка из мультика.
На коврике у видеодвойки сидел конопатый Ляпунов по прозвищу Ляпа и следил за перипетиями фильма, словно видел его в первый раз. А может, так оно и было.
Две девчонки тесной парочкой жались к диванному подлокотнику на дальнем от Чехова краю, оставив с полметра свободного пространства. Обе были из Игорева класса. Одну звали Танька Шинкарева, другую — Ленка Рачкина. Были они тихие подружки, в школе общались чуть ли не все время лишь между собой. Шу-шу-шу, шу-шу-шу. И смешки. Было даже удивительно, что они вдруг объявились у Чехова в подвале. Может, все же искали нормальной компании? Не Фрязина с Бердником, а более адекватных парней? Не семечками же Чехов их к себе заманил.
А Королевой не было.
Стараясь не показать свое разочарование этим обстоятельством, Игорь сказал: «Привет!» девчонкам, поручкался с ребятами (парень, похожий на слоненка, назвался Чирой) и сел от Чехова через стол.
— Пива? — спросил Чехов.
— Не. А че делаете?
— Пока ничего.
Чехов потянулся за бутылкой, сдернул крышку брелком-открывашкой, сделал долгий, вкусный глоток. Ромыч, отвернувшись от телевизора, принялся собирать карты в колоду, попутно сгребая шелуху.
— Играем в «дурака», — сказал он Игорю, блеснув очками.
— На раздевание?
Чехов хохотнул. Танька Шинкарева спросила:
— Дурак, что ли?
Игорь смутился.
— Ну, я не знаю…
— Играем на вылет, — сказал Чехов. — Четыре человека. Дурак уступает место следующему в очереди.
— И все?
— А тебе еще призы и подарки?
Ромыч фыркнул, неумело тасуя колоду.
— Лага может на пиво скинуться, — сказал Тит-Титаренко, поворачиваясь к столу вместе со стулом. — Мы все скидывались, пусть и он.
У Игоря екнуло. Денег у него было в обрез. Десятка. И рубля три мелочью. С родаками, которые кроссовки не могут купить, далеко не уедешь.
— Это по сколько? — спросил он, краснея.
— Новичкам — бесплатно, — успокоил его Чехов. — Но в следующий раз — пятнашка. Мужская половина обеспечивает женскую.
— И это по-божески, — заявил с коврика Ляпа.
— Понял, — кивнул Игорь.
Ромыч, тасуя, уронил несколько карт на стол.
— Ты раздавай уже, — сказал Чехов.
— Так Ирку ждем, — сказал Ромыч.
Ирку? — пронеслось в голове у Игоря. Он обмер. Ладони мгновенно вспотели, и их понадобилось куда-то спрятать. В карманы. За спину. Под задницу. Неужели…
— Королева! — проорал Чехов, привстав. — Давай уже! Все ждут!
У дальней стены, там, где трубы изгибались по-змеиному вверх, открылась неприметная дверь.
Сердце у Игоря зачастило. Горло высохло, хоть нарочно его пивом проливай. Он несколько раз повторил себе: не пялься, придурок, не пались, заметно же, что пялишься. Еще, блин, слюну начни ронять. Но все было бесполезно.
Королева…
Казалось, она выплыла из подсобного помещения, каморки, туалета или чего там и заскользила над бетонным полом, не касаясь его ногами. Вытертые джинсы и полосатый, красно-белый свитерок под короткой матерчатой курткой. Черные волосы. Лицо, которое снится из ночи в ночь. Аккуратненький носик. Большой улыбчивый рот. Ямочки.
И глаза.
— Привет, — сказала, заметив Игоря, Королева.
Она забралась на пустое место между Шинкаревой и Чеховым, двинув того локтем. Все в ней было прекрасно. Даже царапинка на щеке казалась самой лучшей царапинкой на свете. Смотреть бы и смотреть.
— Лага предложил играть на раздевание, — глубокомысленно сказал Ромыч и посмотрел на сидящих на диване поверх очков.
— Я? — Игорь с трудом перевел взгляд на Ромыча. — Я нет… я так… Я просто спросил, во что тут у вас…
Ирка рассмеялась. Глаза у нее были веселые, искристые. Шинкарева и Рачкина засмеялись тоже, не желая отставать от Королевой.
— Мы сразу ему сказали, что он дурак!
— Да нет! — сказал Игорь.
Тит-Титаренко толкнул его плечом в плечо.
— Игра покажет.
— Ой, дайте пива, — сказала Ирка.
Она потянулась к бутылке, но Чехов ее опередил, вскрыл брелком крышку, смахнул шелуху с горлышка, подал:
— Мадам.
— Мерси, — сказала Королева.
— И нам, — сказали Шинкарева с Рачкиной.
— Одну на двоих? — спросил Ромыч.
— Да!
— Ты раздавай, — сказал Чехов, передавая бутылку девчонкам.
— А кто играет?
— Я, Королева, ты и Титыч. Следующий на очереди… Ляпа, — позвал Чехов, — ты будешь за вылетевшего?
— Не, — ответил Ляпа, — я досмотрю.
— Значит, девчонки следующие, а потом Лага. Чира, ты как?
— Не, я не играю, — сказал Чира, деловито выбирая семечки из тарелки.
Игорь смотрел, как Ромыч мешает карты. Если незаметно косить, то видны были джинсовые коленки Королевой. И вытертая ткань на кармане. И складка свитера. И рука, которая лежала на бедре ладонью вверх.
— Игорь, пива?
Игорь не сразу сообразил, что Королева обращается к нему. Вскинулся, встретился глазами. Бутылка качнулась перед носом.
— Не, я это… я не пью.
— Как хочешь.
Королева безразлично пожала плечами, и бутылка уплыла от Игоря. А там, на горлышке, наверное, еще хранилось тепло ее губ. Был бы почти поцелуй через бутылочное стекло. Губы в губы. В животе у Игоря заныло от упущенной возможности. Почти поцелуй!
— Сдаю, — тем временем сказал Ромыч.
Все играющие получили по шесть карт парами. Карты были уже не новые, где-то «рубашка» слезла, где-то отсутствовал уголок. Зажав бутылку в коленях, Королева сразу показала то, что у нее очутилось на руках, Шинкаревой и Рачкиной. Те покивали с важным видом. Рачкина даже царапнула одну карту ногтем. Мол, смотри, что у тебя есть. Наверное, про короля козырного или туза. Будто Королева была слепая!
— Пики — козыри, — сказал Ромыч.
— У кого шесть? — спросил Титаренко.
— Так под тебя ходим, — сказала ему Королева, — ты прошлый раз проиграл.
— Не, мы же по-новому играем! — сказал Титаренко. — Новый заход. Вон Лага еще пришел. Значит, все обнуляется.
— С чего обнуляется-то?
— С того!
— Ладно-ладно, — миролюбиво сказал Чехов. — Обнуляется. Это справедливо.
Игорь посмотрел на бутылку в коленях у Королевой. Бутылке, наверное, было классно. Лежит себе, греется. Он вздохнул, качнулся и встретился взглядом с Ромычем. Мылкий, обводя играющих, начертил пальцем невидимый круг.
— Не подсказывать, понял?
— Даже мне? — спросила Королева.
— Особенно тебе, — фыркнул Титаренко.
— Игорь, — подмигнула Ирка, стрельнув глазами на Титаренковские карты.
— Я тебе и так покажу, — Тит предъявил всем десятку пик. — Секретов нет. У меня десятка. У кого меньше?
— Восемь, — на мгновение открыл карту Чехов.
— Семерка под колодой, — сказал Ромыч. — Королева, шестерка есть?
— Сам ты шестерка!
— Значит, под тебя ход. Антоха…
— Чего? — поднял глаза от своих карт Чехов.
— Ходи, — сказал Ромыч.
— Я? Ага.
Чехов прищурился, соображая.
— Антон, — попросила Ирка. — С самой маленькой.
Выражение лица ее сделалось просительно-трогательным.
— В переводного? — спросил Чехов.
— В обычного.
— Тогда девять.
Чехов выложил на стол бубновую девятку.
— Антон, я же просила! — вскрикнула Королева.
Игорю на мгновение показалось, что она сейчас бросит карты. Пивная бутылка наклонилась, грозя пролиться на диван.
— У меня мельче нет, — сказал, оправдываясь, Чехов.
— Королева, ты или бери, или бейся, — сказал Ромыч и поправил очки на переносице. — Мы так до полуночи играть будем.
— А сколько уже? — встрепенулся Ляпа.
Чира сплюнул шелуху в кулак.
— Половина десятого. Детское время.
— Дама, — сказала Королева. Бубновая дама покрыла девятку. — Все?
— Ты, это, не торопись.
Титаренко подбросил еще одну девятку — крестовую.
— Бли-и-ин!
Ирка сгребла неотбитое.
— На еще дамку, — поделился картой Ромыч.
— Вот вы свиньи! — с чувством сказала Королева.
Игорю вдруг стало ее жалко. Хоть действительно подсказывай. Чтобы немного подбодрить ее, он сказал:
— Ир, там говна еще много.
— Это да, — сказал Чехов, запуская руку в колоду. — Ромыч, твой ход.
— Семерочки, — сказал Ромыч.
Он подвинул две карты Титаренко.
— Ир, пиво, — сказал Игорь.
— Я вижу.
Королева хлебнула из бутылки и поставила ее на стол.
— Какой ты заботливый, — хлопнул Игоря по плечу Чира.
— Я это… прольется же, — попытался объясниться Игорь, чувствуя, что краснеет.
— Ирка, Лага к тебе явно неравнодушен, — сказал Титаренко, кроя семерки Ромыча валетом и козырной семеркой.
— Ну, это известно, — сказал Чехов, подбрасывая валета. — Он на нее так смотрит, так смотрит…
— Чего-о? — привстал Игорь.
Шинкарева и Рачкина заулыбались. Чира фыркнул в ухо. Ромыч сверкнул очками.
— Игорь, не обращай внимания, — сказала Королева. — Они все тут придурки. Олег, ты бейся давай.
— Я бьюсь, — сказал Титаренко, убивая валета королем.
— О, этого навалом, — Чехов скинул червового короля.
— Да вы задрали уже!
Титаренко шмякнул о стол туза. Карта встала на ребро и отлетела на пол.
— Круто побился, — сказал Ромыч.
Шинкарева и Рачкина заржали, словно услышали шутку года. Титаренко слез со стула.
— Я виноват, что карты летучие?
Несколько секунд он шарил рукой под ножками, пытаясь добраться до беглянки. Его светлая голова при этом работала поплавком — то уходила вниз, то с надутыми щеками всплывала наверх.
— Я вот думаю, — сказал Чехов, — надо играть на желание.
— В смысле? — спросил из-под стола Титаренко.
— Ну, проигравший что-то делает.
— Уходит и не возвращается? — выдвинул версию Ромыч.
Шинкарева с Рачкиной опять заржали.
— Ну, типа, — сказал Чехов, — пьет на спор пиво, молчит всю игру или там целует, кого скажут.
Титаренко забрался обратно на стул и накрыл короля найденным тузом.
— Вот вам, — сказал он. — Подбрасывать кто будет? А с поцелуями — к Лаге.
— Почему ко мне? — взвился Игорь. — Я только о раздевании сказал!
— О! С раздеваниями тоже к нему! — объявил Ромыч.
— Да идите вы!
Игорь сдвинул стул. Ему сделалось обидно. Сидят тут, ржут. Видно им все. А Королева еще подхихикивает! Сначала он хотел присоединиться к Ляпе, но потом решил просто осмотреть помещение. Сзади щелкали карты, Ирка сказала, что не будет подсаживать Титаренко, пусть он против Антона ходит, Ромыч попросил пива, Шинкарева предложила глотнуть из их бутылки.
— Так «бито» или не «бито»? — спросил Титаренко.
— Бито, — сказал Чехов.
Игра пошла своим чередом. Игорь же добрался до стола для пинг-понга, потрогал натянутую сетку, повертел в руках ракетки — одна оказалась без покрытия, такой, наверное, много и не наиграешь. Часть труб дышала теплом, внутри них шелестела вода. Подошвой Игорь наступил на что-то темное и испугался — показалось, крыса. Страх как теркой прошелся от пяток до макушки, заставил сжаться живот, но стоило поднять ногу, вместо крысы обнаружился комок утеплителя, то ли стекловаты, то ли еще чего.
У дальней стены имелся узкий и совершенно темный коридор, уходящий вглубь поддомного пространства. Большинство труб, изгибаясь, обзаведясь муфтами и вентилями, устремлялись туда. Но две, не поворачивая, таранили стену крохотной выгородки. Там был туалет с бледно-голубой кафельной плиткой, жестяным шкафчиком, унитазом в ржавых потеках и раковиной. Трубы уходили под потолок.
Игорь поиграл кранами, смочил ладони в вялотекущей струйке холодной воды и вытер их серым вафельным полотенцем. Дошел до унитаза, вернулся к двери, защелкнул в паз шпингалет и, щелкая языком, помочился.
А Королева-то здесь! Значит, он правильно пришел. Классно было бы ее еще проводить. Не будет же она ночь сидеть? Королева, а, Королева, хочешь, что покажу? Он задвигался над унитазом. Смотри! Это что? Это писюн, то есть, член. Собственно, мы — взрослые люди, что нам прятать…
В жилой, диванной половине раздался взрыв хохота.
— Лага! — расслышал Игорь.
— Что? — крикнул он.
— Титаренко идет к тебе!
Дыхание перехватило.
— За… зачем?
Член неожиданно распух, пошел в рост, обретая чуть ли не вертикальную нацеленность в потолок. Боеголовка, блин. Утолкать его в прежние размеры было совершенно невозможно. Тут в штаны бы спрятать, чтобы никто не заметил.
Бум! Игорь подскочил от стука в дверь, сжав член в ладони. Тот, кажется, стал еще и пульсировать.
— Лага! — забарабанил в хлипкую филенку Титаренко, грозя ее проломить. — Кочай дрочить!
— Я не дрочу!
С голосом вышла промашка. Фактически он как раз как бы дрочил. Вода! — сообразил Игорь. Если холодной, то он сам сожмется. Кажется, кто-то в классе…
— Лага!
У Титаренко терпения было с гулькин нос.
— Да сейчас! — крикнул Игорь. — Дай отлить-то!
На цыпочках он приподнялся над раковиной, подался вперед и включил воду. Сука! Член, сунутый под струйку, чувствовал себя прекрасно и опадать не собирался. Блин, теперь он еще и мокрый.
— Хватит отливать, — сказал за дверью Титаренко.
— Я руки мою!
— Ты их полчаса уже моешь.
— Сейчас!
В трясучке, чуть ли не в панике Игорь кое-как спрятал боеготовый член в трусы и в штаны. Не сжимается, зараза! Хорошо, выпирает не слишком. И джинсы удачно темные, если не приглядываться, не видно, что на них с пригоршню воды пролито.
— Все! — он дернул шпингалет.
— Давай! — придерживая дверь, Титаренко качнул головой в сторону дивана. — Гоу хоум!
— Вот тебя приперло!
Игорь на деревянных ногах выбрался наружу.
— Это не я, это пиво, — сказал Титаренко, занимая туалет. — Оно не спрашивает.
И звонко защелкнулся.
— Лага! Живой! — крикнул через весь подвал Чехов.
Королева обернулась тоже. Пришлось махнуть им рукой. Космонавт вернулся из полета, блин. Всем привет. Спасибо за поздравления. Поддернув куртку, Игорь медленно пошел к столу для пинг-понга. Джинсы, оказывается, вполне могли служить инструментом пытки. Особенно, если твой член…
— Лага, ты — следующий, — проинформировал Ромыч.
— Ага.
Какие все внимательные, когда не надо. Игорь остановился, пытаясь незаметно, через карман, повлиять на положение строптивой части тела.
— Эй-эй! — поднял крик Ромыч. — Что за поддавки? Антоха, ты подбрасывай! Я тебе девятки только что скидывал!
— Я приберегу, — сказал Чехов.
— Даешь Ирке выйти?
— Да.
— Антошка, спасибо, — с чувством сказала Королева.
Еще бы поцеловала! — с завистью подумал Игорь. Заметив, что к нему подходит Чира, он повернулся боком, опираясь о стол бедром.
— Сыграем? — спросил Чира, беря ракетку.
— Не.
— А че?
— Да у меня это… очередь подходит.
— До трех очков!
Чира подкинул шарик и послал его ракеткой через сетку. Игорь попытался поймать шарик рукой, но тот проскочил под пальцами и скакнул со стола.
— Руки-крюки! — сказал Чира.
— Сам бы попробовал.
Игорь сходил за шариком к трубам.
— Один — ноль, — сказал Чира.
— Не, я не играю.
Чира заступил ему проход.
— Ты че бычишь-то?
— В смысле? — Игорь остановился.
От ухмылки Чиры ему стало не по себе. На второй план отодвинулись большие уши и нос, зато черные, чуть прищуренные глаза, полные какой-то непонятной злости, пробили Игоря до мурашек.
— Ты бычишь, — уже утвердительно повторил Чира.
— Да нет.
— Тогда играй.
Ракетка без покрытия проскребла по столу. Как тут откажешься? У Игоря болезненно сжалось в животе. Чира ведь и драться полезет.
— Я с тобой сыграю!
Титаренко, хлопнув дверью туалета, на ходу потер ладони о штанины. Игорь, как к спасителю, исполнился к нему настоящей благодарности.
— А че ты? — спросил Чира, высоко задирая подбородок.
— Потому что я тебя вынесу, — сказал Титаренко.
— Ты? Меня?
— Ага, — Титаренко завладел ракеткой и хлопнул Игоря по плечу. — Давай, свободен, Лага, не мешай.
— Ла… ладно.
Мимо раскачивающегося на полусогнутых ногах Титаренко Игорь двинулся к дивану. За спиной застучал шарик — пок, пок, пок.
Напряжение в паху исчезло, будто его и не было. Как мало, в сущности, понадобилось, чтобы непослушное тело вновь стало послушным. Всего лишь один наглый пацан с холодными глазами. Но ведь задрал! Чего вдруг ему в пинг-понг именно с ним играть приспичило? Еще — быкуешь! То есть, бычишь.
Ромыч тем временем в сердцах бросил карты на стол.
— Ага, играй с вами! Жулики!
Он слез со стула и составил компанию Ляпе на полу.
— Ромчик, ты куда? — весело спросила Королева.
— В баню!
— Но все же честно!
— Ага, только кому-то подбрасывают, а кому-то не подбрасывают, — обиженно ответил Ромыч. — А так честно, сто пудов.
— Садись, Лага, — кивнул на стул, оставленный проигравшим, Чехов.
Игорь сел.
— Кто сдает? — бодро спросил он.
— Ты, конечно! — рассмеялась Королева.
В подвале было тепло, даже жарковато. От труб текла волна сухого, прогретого воздуха. Игорь расстегнул куртку и подобрал карты. Он хотел тасовать колоду быстро и уверенно, чтобы Королева оценила его мастерство, но карты уже были растрепавшиеся, одна вылетела и упала на стол. То ли Шинкарева, то ли Рачкина фыркнула.
Испытав к одноклассницам мимолетный укол обиды, Игорь стал мешать медленнее. Карты терлись друг о друга.
— Тит! Титаренко! — позвал Чехов. — У нас следующий заход. Ты как?
— Не, — сказал Титаренко под стук шарика, — без меня, я тут Чиру выношу…
— Хрен ты выносишь! — вставил Чира.
— Возьмите Ляпу, — предложил Титаренко.
— Ляпа кино досматривает!
— Ну, Ромыча обратно.
— Они жулят! — крикнул Ромыч.
— Блин, тогда Таньку или Ленку!
— Танька, — пихнула Королева подругу, — садись давай вместо Титаренко. Ты же хотела.
— А чего я? — сказала Шинкарева. — Пусть Ленка.
Рачкина возмущенно откинулась на диванную спинку, вздернув худые ноги.
— Вы чего? Я вообще играть не умею!
— Так я раздаю? — спросил Игорь, ища взглядом глаза Королевой, будто спрашивая у нее разрешения.
— Все! Тихо! — повысил голос Чехов. — Раз никто не хочет, на правах хозяина объявляю перерыв. Джипси-тайм!
— Чего? — удивился Игорь.
— О, я тоже хочу! — привстал Ляпа, вдруг совершенно расхотев смотреть свой «День независимости».
— И я! — втиснулся на стул рядом с Игорем Ромыч.
Чехов подошел к шкафчику у стены и вытянул из-за ворота футболки шнурок с ключом. Обернулся.
— Кто будет?
— Я! — высоко вверх вытянула руку Королева.
— И мы тоже, — сказали хором Шинкарева и Рачкина.
— Титыч, ты как? — крикнул Чехов.
— Всегда «за», — сказал Титаренко.
Чехов выпрямился и принялся загибать пальцы:
— Ромыч, Ляпа, Титыч, Чира, само собой, девчонки и я. Итого восемь «кораблей». Лага, ты как, будешь?
— Что буду? — спросил Игорь, не понимая.
Королева звонко рассмеялась.
— Антон, Игорь что, не в курсе? — спросила она.
Глаза ее весело сверкнули.
— Сейчас будет в курсе, — заверил ее Чехов и открыл шкафчик. — Мы, Лага, — сказал он, достав десяток тонких, похожих на сигареты бумажных цилиндриков, — немножко балуемся растительным миром.
— Чем?
— Травкой, — сказал Чехов.
— Марьей Ивановной, — сказал Ромыч, поправив очки.
— Дымим мы, — сказал Чира от стола.
— Курите? — сообразил Игорь.
— Мы не просто курим, — Чехов пошел в обход компании, каждому раздавая сигаретины, — мы потребляем, так сказать, продукт, позволяющий иначе воспринимать ту реальность, в которой мы только гости.
Ляпа вдруг заржал.
— Ляпа, — обернулся Чехов, — ты что, пыхнул уже где-то?
Он сходил к Титаренко и Чире, а затем встал перед Игорем. Последняя сигаретина лежала у него на ладони, из неуклюже завернутого бумажного конца торчала короткая соломинка.
— Будешь?
— Но это же…
Игорь посмотрел на Ромыча, на Шинкареву с Рачкиной, на Ирку, которая деловито катала свой цилиндрик в пальцах.
— В Штатах, — сказал Чехов, — марихуана, между прочим, разрешена. Считается вообще лечебным препаратом.
— Ага, я тоже слышал, — поддакнул Титаренко.
— Я не знаю, — выдохнул Игорь. — Я вообще не курю.
— И все же? — Чехов с улыбкой покачал сигаретиной перед его лицом. — Другого шанса не будет.
— Я…
— Не очкуй, — подал голос Чира.
Злость вспыхнула в Игоре.
— Я не очкую! — громко сказал он. — Я не очканавт. Мне просто через час дома надо быть.
— Без проблем, — сказал Чехов. — «Косячок» как раз где-то на час действия. Полетишь домой как на крыльях. Кофе только зажуешь, прямо из банки, без воды, насухую, чтоб запаха не было. Итак, Лага…
Игорь так и не понял, как сигаретина оказалась в его пальцах.
— Ну, я не знаю…
— А Ирка тебя поцелует, — сказал Чехов. — За храбрость. Поцелуй за храбрость — круто звучит, да?
— Я могу, — сказала Королева.
— Не, ну это… — смутился Игорь. — Так-то зачем? Как будто я за поцелуй…
— Ты против? — шутливо возмутилась Ирка.
— Нет-нет, — быстро сказал Игорь. — Почему? Я готов.
— Ну, Лага, ты попал! — сказал Чехов.
Все засмеялись. Ромыч потеснил Шинкареву. Ляпа лег на пол. Чира и Титаренко, пихая друг друга, угнездились в кресле. Игорь, глядя на остальных, сунул сигаретину в рот. Чехов снова оказался рядом, предупредительно поднес зажигалку. Пыхнул оранжевый огонек.
— Сильно не затягивайся, — сказал он. — И сядь.
— А то что? — спросил Игорь.
— Ничего. Хорошо будет.
Кончик сигаретины заалел.
— Ну, — сказал Чехов.
Игорь, опустившись на свободный стул, втянул в себя сладкий, какой-то ласковый дым. Секунда, другая — и мир сделался бархатным, мягким, расслабленным, голова улетела под потолок, тело закачалось на невидимых волнах, где-то на небе заиграла музыка, и мысли поплыли ленивые, медленные, как ленивцы. Через час домой. А на черта домой? Что там дома? Дома, представьте, черти.
Игорь засмеялся.
Черти. Папа-черт. Мама-черт. Или чертиня? Ха-ха-ха. Четыре… нет, два черненьких чернявеньких чертенка…
— Ну как? — из мягкого, уютного тумана показалась физиономия Чехова и моргнула заботливыми серыми глазами. — Все хорошо?
— Круто! — кивнул Игорь. — Даже это… совсем…
Его вдруг обволокло такое настоящее, такое бескомпромиссное счастье, что ни говорить, ни куда-то идти, ни вообще двигаться стало незачем. Он смотрел на Чехова и Королеву, на Ромыча, на Шинкареву и Рачкину и любил их всех. Какие они все замечательные! Смеются. Он загоготал в ответ. Никогда не подозревал, что умеет издавать такие звуки. Кайф!
С новой затяжкой голова сделалась еще легче. Игорь даже придержал ее за ухо, чем вызвал взрыв хохота на диване.
— Вы что? — удивился он. — Улетит же!
— Куда улетит?
— У тебя — шея!
— Она что, вытягивается? — спросил Игорь. — Как у жирафа?
— Нет, блин, ты — утконос! — заржал Ромыч.
Утко нос. Утку носит. Что за утка такая, что ее приходится носить? Жирная, видимо. Или дохлая. Игорь захихикал.
— Игорек!
Из диванного подпространства навстречу ему выдвинулась улыбка. То есть, сначала Игорь увидел улыбку, а потом — зеленые, смеющиеся, игривые глаза. Королева! Огонек сигаретины проплыл, затирая все остальное приторным дымком.
— Ирка? — выдохнул он.
— Я же обещала, — сказала Королева.
Она обвила шею Игоря руками. Лицо ее оказалось совсем близко. Волосы щекотно мазнули по щеке. Губы у Ирки были припухшие, левый зуб-клычок стоял неровно, пятнышко от скорлупы темнело у крыла носа, а в глазах был он, Лага, Игорь Лаголев собственной персоной.
Остановись, мгновенье, ты прекрасно! — чуть не заорал Игорь. Он не знал, что с ним. Он не знал, где он. Он был все. Внутри него, стиснутая грудной клеткой, пыталась образоваться новая вселенная.
Кто-то заухал, с кресла, кажется, присвистнул Чира, Чехов, подняв руки, захлопал ладонями над головой.
Поцелуй у Королевой вышел короткий, но чувственный. Сладковатый. Игорь ощутил, как чужие губы втиснулись в его губы, ощутил касание, единение кожи, Иркины ресницы ласково укололи переносицу.
Где-то под черепом запустили фейерверк.
— Ну, как? — спросила Королева, отступив.
— Еще! — попросил Игорь.
Он протянул руки. Ему казалось, достаточно попросить. Как, как можно отказать в том, что необходимо?
— Ну, Лага, ты не наглей, — сказал Чехов, усаживая Королеву обратно на диван. — Это было поощрение, а не постоянная привилегия.
У меня есть писюн, то есть, член, подумал Игорь. Надо сказать об этом. Тогда все станет ясно. Я видел, как это делается. Видеосалон на Кузнечной, вечерний сеанс, по пятерке с носа. Мы — взрослые люди…
— Лага! — захохотал Ромыч. — Ты руки-то опусти!
Он спародировал позу Игоря после поцелуя. Получилось смешно. Как будто милостыню выпрашивал. Еще голову наклонил, придав лицу жалостливое выражение. Подайте копеечку!
Взвизгнула, застучала ногами по полу Рачкина.
— Ой, не могу!
С минуту подвал трясся от смеха, рычал, фыркал, икал, подвывал и колыхался в зыбких конопляных волнах.
— Шинкарева, поможешь?
— Вот еще!
— Может ты, Рачкина, подаришь поцелуй?
— Ой, ха-ха!
— Давайте я! — поднял руку с пола Ляпа.
Игорь смеялся вместе со всеми. Его корчило. Поцелуй горел в углу рта. Пробуешь языком — сладко. Сигаретина куда-то делась, выродилась в чинарик на полногтя. Но круто! Кайф! Кайф оф лайф!
— Что, Лага, — крикнул Чехов, — распробовал?
Игорь закивал. Все было классно. В голове звучала музыка. Или это в подвале кто-то врубил мафон? Ха, не важно. Он выстучал ритм по спинке стула — тра-та-та-та. Вечно так и сидел бы. Или лечь, как Ляпа?
— Сегодня вообще приход кайфовый, — авторитетно заявил Ромыч. — Травка — супер.
— Дерьма не держим, — сказал Чехов.
Игорь запрокинул голову. Потолок странно пульсировал. Он был серый, с видимыми швами, но волны по нему бежали зеленые. Он отдалялся, уносился вверх, в квартиры живущих над ним людей, увлекая за собой, как в трубу или в воронку.
Какие-то новые, необычные мысли елозили в голове. О жизни, о школе, о Королевой. Что отец — старательный неудачник. Что мать — без пяти минут истеричка. Что все вокруг связано невидимыми нитями. Дернешь за одну, а отзвук через сотню километров слышится. И вообще, надо открыто спросить, нравится ли он ей. В смысле, у Ирки. Хи-хи. Все сделается проще. А то ходит она тут, а джинсы для эрекции не приспособлены. В отказе, конечно, мало приятного, но тогда с чистой совестью можно переключиться на Куликову Аньку.
Или вот на Таньку.
Игорь улыбнулся Шинкаревой и зачем-то помахал ей рукой.
— Может, еще по одной? — спросил кто-то.
— Ай-яй-яй, Титыч, — расслабленно отозвался Чехов, — ай-яй-яй. Я же не… — он замялся, подбирая слово. — Ну, ты понял, я думаю.
— А если я попрошу? — спросила Королева.
— С поцелуем, как для Лаги? — уточнил Чехов.
— Антоша, — сказала Королева, небрежно запуская руку в его волосы, — я способна не только на поцелуи. Ты просто меня не знаешь.
— Не знаю?
— Нет.
— Э!
Игорь сфокусировал зрение на диване.
Ирка, оказывается, уже перекинула одну ногу через ноги Чехова и прижималась к нему всем телом. Курточка снята. Красно-белый свитер слегка задрался вверх, открывая светлую полоску голой спины. Носом Королева тыкалась Чехову в челюсть. Чехов улыбался, кайфовал видимой Игорю половиной лица, а свободная рука его путешествовала по интересным девчоночьим местам.
Игорь вскочил.
— А я?
Все рассмеялись. Королева повернула голову. В глазах ее, таких притягательных, таких зовущих, стоял туман.
— Ты?
— Я, может, тоже…
Игорь двинулся к дивану.
— К нам? — Королева захохотала.
— Куда? — лениво оттолкнул его ногой Ромыч, который головой уже лежал у Шинкаревой на животе.
Игоря, впрочем, это не остановило.
— Я с вами. Я умею. Я фильмы…
— Какие фильмы?
Веселый Чехов, освободившись от Королевой, поднялся и отбросил Игоря обратно на стул. Падая, тот под общий смех задел стол, сшиб пустую бутылку и карты.
— Вы чего?
Обида обожгла, выдернула с четверенек на ноги. Посыпалась шелуха. Игорь посмотрел на сидящих, лежащих, таких, казалось бы, свойских ребят.
— Вы вот так?
Голос его сделался тонким. Словно ржавая пружина, разворачиваясь в животе, острыми краями врезалась в кишки. Прочь! Прочь! — зазвенело в голове. Они сами по себе, значит, ты тоже сам…
Со всей душой…
— Идите вы!
Он кинулся из подвала к двери.
— Блин, как он громко! — сказала Рачкина недовольно.
— Ты куда, олень? — крикнул Чехов.
— Все! Пока!
Игорь проскочил мимо стола для пинг-понга.
— Не туда! — захохотал Чехов. — Там туалет!
— Ой, не могу! — застонала Королева.
— Олень! У Лаги новая кличка! Он теперь Олень!
Игорь развернулся.
— Сами вы!
— Возьми кофе, зажуй! — потряс жестяной банкой Чехов. — Спалишь всю контору, олень.
— И спалю!
Под хохот и стоны, словно подхваченный мутной, шипящей, гремящей волной, Игорь за секунду пролетел через тамбур и задергал железную дверь, преградившуюю ему путь. На воздух! На волю! Отклонившегося сторожа Саню, взирающего на него с удивлением, он заметил только через минуту.
— Открой! — потребовал он.
— Ты как? — спросил Саня, складывая на коленях книжку.
— Я в порядке! — заявил Игорь.
Он притопнул ногой в дурацком ботинке и затряс дверь снова, чувствуя, как в уголках глаз копится злая обида.
— Подожди, здесь просто, — сказал Саня.
Он протянул руку, громыхнул запором, и вечер распахнулся перед беглецом, а свежий воздух ударил в лицо.
— О-о! — выдохнул Игорь.
Полутона и оттенки темноты, запахи, звуки ошеломили его. Во всем была удивительная красота, гармония, даже в шершавой бетонной стенке, которую косой полосой пометил свет лампы.
— Прошу, — показал рукой Саня.
— Ты это… Они там — дураки, — сказал Игорь. — Смеются, над чем… Сами… Я фильмы смотрел! Ты видел Королеву?
— Видел.
— Глаза — зеленые, заметил?
Посчитав, что сказал все, что хотел, сказал понятно, Игорь взбежал по ступенькам на тротуар, будто из одного мира в другой. Сизый дымок поплыл рядом, дружелюбно обвивая руки, ноги. Зажевать, да. Обязательно зажевать. А зачем? Ах, да, чтобы что-то там…
Улица танцевала под ногами. Взбрыкивала, как норовистый жеребец. Фонарные огни оставляли дымные следы. Дома прорастали в темноту. Или темнота оформлялась в дома, это было не до конца ясно. Странную силу вдруг приобрел ветер. Легкого порыва теперь было достаточно, чтобы сдвинуть его с места, сбить с шага, вытащить на проезжую часть. Ветер играл им, мотая по всей улице. Игорь смеялся. Потом свет фар заставил его забраться в кусты, и минут пять, напуганный, он наблюдал оттуда за шуршащей, обманчивой темнотой. Как он очутился у ларька, где к стеклам прилипли цветные обертки от конфет, водочные и пивные этикетки, Игорь, даже если бы напрягся, сказать не мог. Вылепилось окошко, в него, наверное, стоило постучать. Тук-тук, кто-кто в теремочке…
— Чего тебе? — дохнуло теплом из ларька.
— Кофе!
Игорь кинул десятку на приколоченное блюдечко.
— Этого мало, — сварливо сказала возникшая из глубины недовольная физиономия.
У физиономии имелись маленькие глаза, крупный нос и обведенный красной помадой большой, громкий рот.
— А мне и надо мало, — сказал Игорь. — Я же не прошу много. Я прошу отсыпать на десять рублей. Ложечку, буквально…
— Может, тебе в пакетике? — смягчилась физиономия.
— Ложечку, сударыня. Пакет для меня слишком большой. Вот сюда.
Игорь высунул язык. Физиономия свела брови.
— Наркоман, что ли?
Игорь хохотнул и тут же зажал себе рот ладонью.
— А как вы узнали?
— Все! — Женщина взяла десятку и бросила на блюдечко коричневый пакетик. — Бери кофе и иди отсюда! Пять рублей сдачи.
К пакетику добавилась монета.
— Спа… — Игорь поклонился. — Бладарю!
Пакет он оприходовал тут же, и двух метров не отойдя от ларька. Сладко-горькая смесь склеила губы, заскрипела на зубах. Пытаясь как-то прожевать ее, Игорь медленно побрел к свету одинокого фонаря. Спасение приходит неожиданно, думалось ему. Как в кино. Мы все — герои кинофильма. Главное, уметь ждать. Кто терпеливей, того и спасение.
Минут через десять, когда эффект от марихуанны притупился, он обнаружил, что сидит на корточках не понятно где, вокруг темно, а в руках у него — мокрая, осклизлая палка. Где он ее достал и от кого прячется, так и осталось загадкой.
Место Игорь, слава богу, узнал, выбрался из узкой траншеи, что прокопали ремонтники недалеко от детской площадки, мелкими перебежками, влетев ногой в лужу, добрался до подъездной двери. Притормозил, обнюхал куртку, дохнул на ладонь — пахнет ли травкой. Ничего вроде бы не учуялось. Отец-то ладно, а вот от матери могло и влететь.
Носок в левом ботинке намок, и подаренное сигаретиной настроение улетучилось. Ни денег, ни кроссовок. Супер!
А Королева с Чеховым сосется!
И, наверное, каждый день. Или раз в два дня. А что они еще там делают, лучше не представлять. Лучше башкой в стенку.
В квартиру Игорь влетел злым. Содрал куртку. Скинул ботинки. Мать, конечно, ждала. Стояла в дверях в большую комнату.
— Игорь!
Не принюхивалась, просто была на взводе. Губы поджаты, глаза узятся, щеки вот-вот пойдут пятнами. В общем, здравствуй, мама.
— Что?
— Ты где был?
— Где надо.
Дальше мать прочно присела на уши, распаляясь до крика, а Игорь отвечал на автомате, почему-то представляя разговор, как игру в пинг-понг. Мать подает, он отбивает. Пок-пок. Пок-пок. Тебе никто не разрешал… Это мое дело… Да как ты разговариваешь с матерью! А как? Я нормально, у меня ботинки протекают!
Даже в комнате спрятаться не вышло. Мать то ли с ума сошла, то ли находилась близко к этому. Кричала на уровне ультразвука. Наверное, отец довел. У него это как-то само собой получается. Чья комната? Моя комната! Хочешь кроссовки — драй комнату! Вылизывай. Скобли. Бешенство матки, блин.
Пришлось взять тряпку, налить ведро воды. Хорошо, мать над душой стоять не стала, выперлась на поиски заплутавшего папани. Ей-то все равно, что Королева с Чеховым с утра до ночи… Эх, Ирка, Ирка. Ирочка.
Ладно, полы он кое-как вымыл, но мать, вернувшись с пришибленным, проворонившим сына отцом, зашла проверить и, конечно, нашла, к чему придраться. Углы сухие, под кроватью вообще едва протерто. Не выбесила, но настроение убила. Ругаться с ней Игорь не стал только потому, что стало лениво. Ну ее.
Хорошо хоть кроссовки пообещала. Мечты сбываются, блин. А Ирка классно целуется. И все уже знают, что он к ней неровно… Игорь потрогал уголок губы. Пальцы липли. Блин, кофе.
Ближе к полуночи его пробило на хавчик.