При этом слове мамаша Кольба пришла в восторг - она не знала, что значит "гардероб", но зять, произносящий такие слова, внушал уважение.
- Но как ехать? Бороданов увез мои деньги.
- А сколько вам нужно, Леонид Осипович?
- Рубль семьдесят.
Это была стоимость проезда от Тульчина до Одессы четвертым классом.
Наступил день отъезда. Старик уговорил местного возницу Сендера отвезти меня бесплатно на вокзал.
- Все мы люди - братья, - сказал ему Кольба, - и когда наступит день свадьбы вашего сына, вы без меня не обойдетесь. Я вам скажу по секрету этот молодой человек жених моей дочери.
Мамаша Кольба выстирала мою единственную смену белья, изготовила для меня пять огромных котлет и дала денег на дорогу. Я расцеловался с Аней и вышел из дому.
- Садись, жених! - деловито крикнул Сендер.
Лошади тронулись. Поднявшееся облако пыли скрыло из виду семью Кольба. Скрыло навсегда.
Впрочем, нет, не навсегда...
В суете встречи, в разговорах с отцом о моей дальнейшей судьбе и в приготовлениях к отъезду в Херсон, потому что отец решил, что торговать в лавочке у дяди Ефима - мое прямое занятие, я позабыл и свою недавнюю болезнь, и город Тульчин, и Аню Кольба. Но она не забыла меня. Чуть ли не каждый день я получал письма, начинавшиеся всегда одним и тем же стишком:
"Лети, мое письмо,
К Ледичке в окно,
А если неприятно,
Прошу прислать обратно"
и заканчивавшиеся одним и тем же рефреном: "Жду ответа, как птичка лета". Что было делать? Писем обратно я не отсылал, но и отвечать не знал что.
Прошло много лет. Приехав как-то в Киев, я зашел с приятелем в кафешантан на Крещатике. Час был поздний, посетителей было мало, поэтому я сразу обратил внимание на красивую женщину, у которой из-под шляпы с широкими полями живописно выбивались пряди каштановых волос.
Обратил на нее внимание и мой приятель.
- Удивительно, - сказал он, - весь вечер просидеть одной. Не пригласить ли ее к нашему столу? - Я тут же встал, подошел к незнакомке и сказал:
- Простите за смелость, но мы будем рады, если вы составите нам компанию.
Незнакомка взглянула на меня и серьезно, медленно, словно обдумывая каждое слово, ответила:
- Я могу принять ваше предложение, но при условии: стоимость моего ужина не должна превышать одного рубля семидесяти копеек.
- Почему? Почему рубль семьдесят, а не три сорок?
- Каприз...
Она села за наш стол и, выбирая в меню что-нибудь именно на рубль семьдесят, как-то странно и многозначительно посмотрела на меня. Я почему-то смутился. И недовольно произнес:
- Ну к чему такая мелочность!
- Это не мелочность. Эта сумма для меня многое значит... - и она снова пристально посмотрела на меня... - Вы бывали когда-нибудь в Тульчине?
- Бывал...
- Вы Ледя?
- Да. - Она расхохоталась:
- Так вы - мой жених. Я - Аня Кольба...
На следующий день я узнал, что моя "невеста" стала исполнительницей цыганских романсов и выступает в этом кафешантане.
Случайность может перевернуть всю жизнь - я убеждался в этом не раз. Сколько их, этих важных случайностей, было на моем пути. Недаром ведь считается, что за случайностью скрывается необходимость. Не повстречай я однажды артиста Скавронского на берегу Черного моря - кто знает, стал ли бы я актером? Нет, все-таки, наверно, стал бы, но каким-нибудь другим, более затяжным, окольным путем. Эта встреча лишь ускорила события.
Довольно странная фигура - артист Скавронский. Его самого давно уже нет на свете, вряд ли остались и близкие, так что и обидеться будет некому. Актер он был плохой. Я даже не понимаю, почему он стал актером. Неповоротливый, весь какой-то сжатый, и говорил он каким-то сжатым, невыразительным голосом, манерно выговаривая слова. На абсолютно неподвижном, как маска, лице шевелились одни лишь губы. Выручал его, пожалуй, только высокий рост.
Как ни странно, тогда и для таких находилось место на сцене. Впрочем, находится порой и теперь. А человек он был хороший, добрый. И даже не завистливый, как большинство плохих актеров. Милый мой Скавронский, вас давно уже нет на свете, но, ей-богу, я помню вас со всеми вашими актерскими недостатками и человеческими достоинствами. Спасибо вам.
Вообще-то его фамилия была Вронский. Но вдруг в Одессу из Петербурга приехал великолепный актер Василий Вронский и создал вместе с фарсовым артистом Михаилом Черновым комедийно-фарсовый театр. Успех этого театра был огромен. Тонкий, изящный Вронский и безмерно толстый Чернов составляли великолепную контрастную пару. Одесса просто сошла с ума. Особенно любили их в пьесе "Поташ и Перламутр".
Мой Вронский оказался в той же труппе, и ему предложили поменять фамилию. Он сделал это без возражений, изящно добавив к своей фамилии приставку "Ска". Получилось тоже красиво - Скавронский.
А вы знаете, как я стал Утесовым?
Когда Скавронский впервые пригласил меня сыграть в дачном спектакле водевиль "Разбитое зеркало", он спросил:
- Как вы хотите называться?
Этот неожиданный вопрос не удивил меня - тогда очень часто люди, приходя на сцену или в литературу, брали красивые и романтичные имена. Вопрос не удивил меня, но взбудоражил.
Действительно, как же я хочу называться? Да уж как-нибудь красиво и возвышенно.
Зная историю с "переделкой" Скавронского, я решил взять себе такую фамилию, какой никогда еще ни у кого не было, то есть просто изобрести новую. Естественно, что все мои мысли вертелись около возвышенности. Я бы охотно стал Скаловым, но в Одессе уже был актер Скалов. Тогда, может быть, стать Горским? Но был в Одессе и Горский. Были и Горев и Горин - чего только не было в Одессе! Но, кроме гор и скал, должны же быть в природе какие-нибудь другие возвышенности. Холм, например. Может быть, сделаться Холмским или Холмовым. Нет, в этом есть что-то грустное, кладбищенское могильный холм... Что же есть на земле еще выдающееся? - мучительно думал я, стоя на Ланжероне и глядя на утес с рыбачьей хижиной. - Боже мой, подумал я, - утесы, есть же еще утесы!
Я стал вертеть это слово так и этак. Утесин? - Не годится - в окончании есть что-то простоватое, мелкое, незначительное... - Утесов? мелькнуло у меня в голове... Да, да! Утесов! Именно Утесов!
Наверно, Колумб, увидя после трех месяцев плавания очертания земли, то есть открыв Америку, не испытывал подобной радости. И сегодня я вижу, что не сделал ошибки, ей-богу, моя фамилия мне нравится. И, знаете, не только мне.
Вот, например, Степану Степановичу Макаревичу - тоже. Никаких Степанов Макаревичей! - решил однажды он. Отныне родные и близкие и вообще все люди на земле должны называть его не иначе, как Леонид Утесов, - и в двадцатых годах он сделал об этом публикацию в газете. Валентин Алексеевич Серохвостов тоже решил стать Леонидом Утесовым. А Жевжеку Алексею Яковлевичу подходит только фамилия Утесов, а имя он оставляет свое. Тихону же Федосову кажется, что фамилия Утесов лучше звучит с именем Евгений. Стал бы уж заодно и Онегиным. Оно как-то привычнее. Все эти и множество других газетных вырезок я храню до сих пор как забавные курьезы. К сожалению, дело не всегда ограничивалось забавами. Некоторые поменяли свою фамилию на мою, чтобы удобнее было совершать неблаговидные, а то и уголовные дела. Об этом у меня тоже собрано немало газетных вырезок.
В "Правде" в конце сентября 1936 года в отделе происшествий была напечатана заметка под заголовком "Авантюрист": В конце августа гражданин Н. В. Николаев, проживающий по Библиотечной улице в доме N 18 (Москва), познакомился на улице с каким-то человеком, который назвался артистом Леонидом Утесовым. Николаев пригласил нового знакомого к себе на квартиру. Гость остался у него ночевать. Проснувшись утром, Николаев обнаружил пропажу ряда вещей. Гость скрылся.
В ночь на 13 сентября с гражданином Имхницким (проживающим на Покровском бульваре, Дом 5) произошла такая же история. Он познакомился на улице с тем же "Утесовым" и стал его жертвой. Вор похитил у него пальто и скрылся.