Молодежь, я говорю это специально для вас!
Почему я так делал? Я был любопытен, мне все было интересно, все доставляло необыкновенную радость. Но самое главное - уж очень мне хотелось скорее стать настоящим актером.
Память у меня была молодая, цепкая, и я всегда знал наизусть все роли, хотя пьесы менялись чуть не каждый день. Я знал не только роли, но и все музыкальные партии, потому что мог, как прикованный, часами сидеть у рояля, слушая, как их разучивают актеры, и мысленно пропевая их про себя. Так же я знал и все танцы всех оперетт - ведь танцевать я любил не меньше, чем петь, и еще в училище считался хорошим танцором.
Все это доставляло мне великую радость. И однажды сослужило хорошую службу.
В тот вечер должна была идти оперетта Лео Фалля "Разведенная жена". Я играл незначительную роль сторожа суда. Когда все собрались перед спектаклем, режиссер Николай Васильевич Троицкий вызвал нас на сцену такое бывало только по случаю аврала. Мы с тревогой пришли на вызов. А он - бледный, растерянный - сказал:
- Господа! Что делать? Заболел Никольский. - Это был актер, исполнявший главную роль - кондуктора спальных вагонов Скропа. Спектакль должен начаться максимум через двадцать минут. Ни отменить, ни заменить его уже невозможно. Умоляю, кто может сыграть Скропа?
Все смущенно молчали. А во мне вдруг словно что-то завертелось, забилось, и роль мгновенно пронеслась у меня в голове. Неожиданно для себя я выпалил:
- Я могу!
- Вы-ы? - удивленно и недоверчиво повернулся ко мне Троицкий.
- А почему бы и нет? - сказала Анна Андреевна Арендс. Святая женщина, она неколебимо верила в меня.
- Вы разве знаете роль?
- Всю.
- И арии?
- И арии.
- И дуэты?
- И дуэты.
- И танцы?
- И танцы тоже.
- А ну, пройдите дуэт, - сказал Троицкий. И мы с Анной Андреевной тут же, под аккомпанемент концертмейстера, спели и станцевали дуэт "Он идет все за ней".
- А ну-ка, трио. - Было исполнено и трио.
- Идите, одевайтесь, - сказал воспрянувший духом Троицкий.
Я быстро оделся и через десять минут вышел на сцену Скропом - в моей первой большой роли. Вот так, без единой репетиции, на одном энтузиазме молодости с примесью некоторой доли нахальства.
Как я играл? - Этого я не помню.
Я словно забыл, что в зале публика, что я актер. Я был только Скропом. Словно четвертая стена Станиславского, о которой я тогда понятия не имел, отгородила меня от всего света, и я целиком оказался в таком причудливом, искусственном, но в тот вечер для меня таком естественном мире оперетты Лео Фалля. И если нужно определить одним словом мое тогдашнее состояние, то я определил бы его словом "восторг". Вы можете добавить "телячий* и, наверно, будете правы.
Зрители провожали меня аплодисментами, актеры за кулисами наперебой поздравляли. А суфлер по прозванию Пушок - за коротко подстриженные усы сказал:
- В последний раз тебе говорю - крестись и поезжай в Москву.
Такая похвала суфлера много значила. С Колей Литвиным - официальное имя Пушка - все старались поддерживать дружеские отношения: от него, как от суфлера, многое зависело. Ведь каждые два дня шла новая пьеса и выучить всю РОЛЬ наизусть не было никакой возможности, а Литвин подавал реплики только премьерам. Дружеское расположение Коли означало, что роль на первых порах можно знать приблизительно.
По молодости и неопытности я верил любому его слову. А по этим словам выходило, что со всеми великими актерами он на дружеской ноге. И не только с актерами.
- Иду это я в прошлом году в Москве по Кузнецкому с Колькой и встречаю Пашку и Мамонта. Идемте, говорят, выпить с нами в Трехгорном. Идем. Только свернули на Дмитровку - в глаза нам Костя. "Стой, - говорит, - ты мне нужен". И стал меня уговаривать: переходи, мол, ко мне, довольно тебе в грязи там лежать.
Такими речами завораживал новичков Пушок. Что Пашка, Мамонт и Костя это Орленев, Дальский и Станиславский, я догадывался.
- А Колька-то кто? - спросил я его.
- Как кто? Император Николай II.
Но суфлером и для премьеров Коля был ненадежным. Дело в том, что он был наркоманом, и актеры зависели от его настроения.
В начале спектакля после изрядной дозы кокаина он весел, и на сцене царит оживление. Когда же к концу зелье переставало действовать и Коля засыпал, в будку то и дело посылали рабочего сцены будить суфлера.
Однажды во время спектакля "Теща в дом - все вверх дном" Пушок уснул, склонив голову на чахлую грудь. Помчались его будить. Литвин встрепенулся, схватил тетрадь, но с испугу выронил ее и все листки рассыпались в разные стороны. Пушок пополз их собирать.
Актеры тем временем "творили" на сцене кто как мог. Несли несусветную ахинею, а иссякнув, умолкли и уставились на суфлерскую будку. Зрители думали, что это психологическая пауза, и тихо переживали.
Неожиданно из будки высунулась голова Пушка, который деловито и невозмутимо объявил:
- Нашел восемьдесят третью страницу - играйте!
Через минуту мы снова услышали его голос:
- Вернемся немного к прошлому - нашел шестьдесят вторую страницу.
Мы едва дожили до конца спектакля. События ускорил рабочий сцены. Найдя, что один из актеров настолько удачно произнес очередную реплику, что зрители забудут о белиберде, которую актеры несли в течение изрядного количества времени, он опустил занавес. Расчет оправдался. В зале раздались аплодисменты.
Так что получить похвалы такого важного человека, как Пушок, многое значило для начинающего актера...
А после спектакля, когда меня вызвал в контору Шпиглер, успех моего выступления приобрел вполне конкретные очертания. На его лице играла добрейшая улыбка, какой я никогда у него доселе не видал.
- Сколько вы получаете, молодой человек, за ваше творчество? - с иронией спросил он.
- Шестьдесят пять рублей, господин Шпиглер.
- С сегодняшнего дня вы получаете сто десять.
И с этого же дня роль Скропа никому, кроме меня, не поручали.
Вот, молодые люди, жаждущие поскорее выдвинуться и завоевать первое место в труппе, что значит знать все роли, все арии и танцы! Приходите раньше всех на репетиции! Не стесняйтесь!
Скроп не единственная большая роль, которую мне довелось сыграть в этом сезоне. Было и еще несколько подобных. Сезон уже подходил к концу, и я мог считать его - мой первый театральный сезон - удачным. Тем более, что однажды мне предложили... бенефис.