- Господин подпрапорщик, - говорю я, - дозвольте уволиться в город.
- А шо вы там не видали, шо у вас тут работы нема? Узяли бы отделение на ружейные приемы.
- У меня в городе жена.
- И у меня жена.
- Так ваша ж при вас!
- А вы до меня возвысьтесь и ваша при вас будет.
- Я не мечтаю о карьере фельдфебеля, - улыбаясь, говорю я.
- Чего, чего? - В глазах Назаренко злоба и подозрительность. Слово "карьера" его пугает непонятностью. Он переходит на "ты":
- Ты ето шо, ты чего? А ну-ка, кру-у-гом! Пшел к...
Беседа закончена.
Однажды я шел вверх по лестнице, направляясь в ротное помещение, на площадке стояла Оксана. Я подошел к ней, ловко стукнул каблуками и нарочито торжественно произнес:
- Здравия желаю, госпожа подпрапорщица!
Оксана смутилась, покраснела и протянула мне руку "лопаткой", то есть не сгибая пальцев. Я взял руку и поцеловал. Рука задрожала. Она быстро вырвала ее, покраснела еще больше и убежала.
Последствия этого эпизода были для меня неожиданны и приятны. Кто шепнул об этом Назаренко? Не знаю. У него было достаточно осведомителей. Через полчаса Назаренко подошел ко мне и, пытаясь скрыть недовольство искусственной улыбочкой, сказал:
- Шо вы крутитесь у роте, шо вам у городе нема шо делать? У вас же там жинка! Пишлы бы!
- Нет. Уж лучше я отделением займусь, да и идти в город на один день неохота.
- Зачем на день, я вам записочку на неделю дам.
Я сразу понял, что поцелуй руки Оксаны - это увольнительная записка. Я стал пользоваться этим. Возвращаясь из города, я дожидался, когда Оксана выйдет на лестницу, подлетал к ней, "здравия желаю, госпожа подпрапорщица", рука, поцелуй и... увольнительная записка на неделю.
Я торжествовал победу, а Оксане, наверное, влетало. Я был молод и этого не понимал. Сегодня я бы этого не сделал. Ах, бедная Оксана! Ей так хотелось, чтобы ей целовали ручку! А от Назаренко разве этого дождешься! Только и слышишь:
- И чего тебе издеся надо? А ну, марш отседова!
Ах, Оксана, Оксана!
Но если бы не было ни одного хорошего человека в офицерских погонах, то, может быть, и не было бы этой книги - автор бы исчез.
Полк, в котором я служил, квартировал в нескольких верстах от Одессы. Командиром нашей роты был подпоручик Пушнаренко. Подпоручик не очень высокое звание, вроде нашего сегодняшнего лейтенанта. Но если ты человек ты в любом звании останешься человеком.
Так как в городе у меня были жена и дочка, то меня, естественно, всегда тянуло туда. До целования ручки прекрасной Оксаны получить увольнительную у Назаренко было не так-то просто. Но однажды я такую записку получил за подписью ротного командира Пушнаренко.
Прошло слишком много лет, и за давностью события преступление, совершенное мною, уже ненаказуемо. Тем более, что перемены произошли немалые: нет той армии, тех людей, нет всего того, что уничтожила революция.
Что же я сделал? Я вошел в комнату ротного командира, когда там никого не было, и стащил пустой бланк увольнительной записки. Когда моя увольнительная закончилась, я накрыл ее чистым бланком, приложил их к оконному стеклу и перевел подпись подпоручика Пушнаренко. Записку я пометил тринадцатым числом.
Но прошло тринадцатое, прошло четырнадцатое, а я был в городе. Тогда я, недолго думая, сделал из тройки пятерку и уже тогда отправился в полк.
Специальный патруль, проверявший увольнительные у солдат, остановил меня. Я показал сфабрикованную мною записку.
- Подделка, - сказал он сразу. - Это же кажное дите видит, что из трех сделано пять. Отведите в роту, - сказал он двум пожилым ополченцам.
Мы пошли. Я шел быстро, как ходил всегда. Пожилые же ополченцы - два одессита с Молдаванки, вооруженные винтовками системы "Бердана" ("берданка", как называли ее для краткости), едва поспевали за мной.
- Что вы так бежите?! - говорили они мне. - Что вы там забыли?
- Мне некогда, - говорил я, задыхаясь от волнения.
- Вам нет когда, а мы не можем бежать. Мы же несем ружье.
Когда мы пришли в помещение ротного командира, ополченец доложил:
- Ваше благородие, вот... Ефрейтор задержал его с этой запиской.
Пушнаренко посмотрел на записку, потом на меня и сказал ополченцам:
- Ступайте. - Те ушли. - Зачем вы это сделали? - спросил он меня. Ведь это так заметно, что тройка переделана на пятерку. Вы бы просто попросили еще одну увольнительную.
- Ваше благородие, я застрял в городе, не знал, что делать, вот и сделал глупость.
- Ну ладно, ступайте. И никогда больше этого не делайте.
Это было в 1916 году.
Прошло двенадцать лет. Я был в Париже и однажды на улице увидел Пушнаренко. Он тоже узнал меня:
- Утесов, что вы тут делаете?
- Путешествую.
- Тогда давайте пройдемся. Я покажу вам Париж.
И мы с ним пошли по набережной Сены. Вспоминали наш полк, плохих и хороших офицеров. Вдруг Пушнаренко остановился и спросил:
- Помните, как вас привели ко мне с запитой, на которой тройка была переделана на пятерку?
- Помню, - сказал я.
Он молча и внимательно посмотрел на меня.
- А ведь и подпись моя тоже была подделана. Я это заметил сразу, но не сказал вам.