- Потому что здесь светлее.
Нужен ли нам мюзикл? - Нужен, ох как нужен. И если кто-нибудь решится на создание такого спектакля, я предсказываю ему успех, и славу, и благодарность зрителей.
Кто-то может спросить: а в чем разница между мюзиклом и опереттой? Мне кажется, в качестве драматургии, лежащей далеко за пределами установившихся опереточных коллизий. Кстати, эта путаница терминов напомнила мне, что одно время и оперетту называли двояко: то оперетта, то оперетка. Когда Ярона спросили, какая разница между опереттой и опереткой, Григорий Маркович с присущим ему остроумием ответил:
- Такая же, как между Маней и Манечкой.
Но вернемся к "Темному пятну".
В этой трехактной комедии рассказывалось об уродствах расовой дискриминации.
Дочь немецкого барона уезжает в Америку, выходит там замуж за негра-адвоката и вместе с ним возвращается в Европу, чем ставит свою аристократическую родню в невероятно тяжелое положение. Комические и драматические ситуации непрерывно сменяли друг друга и держали зрителей в неослабном напряжении.
Пьеса эта всегда нравилась мне своим остроумием. Для того чтобы поставить ее в нашем оркестре, требовалась одна маленькая "операция": адвоката Вудлейга я превратил в дирижера джаз-оркестра, с которым он приезжал на гастроли в Европу. Это-то и пополнило список персонажей пьесы новым "действующим лицом" - джаз-оркестром, и ни одного слова в тексте пьесы менять не было нужно.
Дунаевский написал для нового "действующего лица" очаровательные музыкальные номера. Ни о чем я так не жалею, как о том, что пропала вся партитура этой музыкальной пьесы. А в ней были подлинные шедевры творчества Дунаевского. Такие песни, как "О, помоги", колыбельная "Джунгли", "Музыкальный паровоз".
Ставить этот спектакль мне помогал Давид Гутман. Мы придумали с ним множество эффектных сценических трюков. Ну, скажем, маленький, почти игрушечный автомобиль, не больше метра в длину, из которого выходил весь наш оркестр; или живой двигающийся паровоз, который на глазах у зрителей сооружался из людей и инструментов; и множество других фокусов.
Ах, если бы я был еще сейчас в необходимом для этого представления возрасте, с каким удовольствием поставил бы его снова и снова в нем играл. Я уверен, что "Темное пятно" и сегодня произвело бы острое и злободневное впечатление.
Одно за другим создавали мы наши театрализованные представления: за тринадцать лет - до сорок первого года - мы выпустили более десяти музыкальных спектаклей: "Много шуму из тишины" с большой выдумкой поставил Алексей Григорьевич Алексеев. Популярными тогда стали две песни: "Му-му" (помните? - "Если б жизнь твою коровью исковеркали любовью...") и "У меня есть сердце, а у сердца песня..."
Потом, в 1940 году, Николай Павлович Охлопков поставил нам "Царевну Несмеяну" Н. Эрдмана и М. Вольпина. Текст был такой остроумный, что публика покатывалась со смеху.
Эта пьеса была сделана в духе лубка и чем-то напоминала подобные произведения Н. Лескова. Как и в русской сказке, здесь надо было рассмешить дочь царя Гороха - Несмеяну Гороховну. Царь, прослышав о веселом джазе, при помощи свиты находил дверь, на которой "черным по медному" было написано "Утесов", будил отдыхающего после концерта артиста, представлялся ему и излагал просьбу.
- Единственная дочка. Царевна. Красавица. Создал ей, кажется, все условия. Жить бы да радоваться. А она плачет, плачет и плачет... Прямо неловко перед другими царями.
Огорошенный, в буквальном смысле слова, артист проверял, не спит ли он, и шептал:
- Пятью пять - двадцать пять... Шестью восемь - сорок восемь... восемью восемь - шестьдесят четыре... угол падения равен углу отражения, тысяча двести двадцать четвертый год - битва при Калке, Жозефина - жена Наполеона, Восьмое марта - Международный женский день, Эльбрус - 5630 метров, "Казбек" - 25 штук 3 рубля 15 копеек... Нет, не сплю. Послушайте, а вы действительно царь Горох?
Убедившись, что царь взаправдашний, он соглашался и подписывал "типовой договор" - термин этот потом много раз обыгрывался, - который в случае удачи обеспечивал ему Несмеяну в жены и полцарства.
- Условия приличные, - соглашался артист и отправлялся со своим джазом в царство Гороха. По дороге случалась буря, и Утесов как бы тонул, а его заменял боцман-лоцман Никанор Иванович, лихой моряк, который знает столько анекдотов, что может рассмешить весь мир (эту роль тоже играл я).
Претендентов на Несмеяну и полцарства было немало, но все неудачные, и они отправлялись на плаху.
Сцена с палачом была особенно смешной. Палача великолепно играл Самошников.
Он ожидал своих клиентов у плахи с видом превосходства и пребывал в элегантной, изящно-соблазнительной позе, в какой обычно стояли мужчины на страницах тогдашних журналов мод или в витринах парикмахерских. Но чувствовалась в этой позе и какая-то скука - от однообразия работы. В лениво-небрежной руке поигрывал топор.
Когда боцман Никанор Иванович, узнав, что за неудачу ему полагается "усекновение головы", говорил "ой" и садился в растерянности на плаху, палач назидательно, пренебрежительным тоном поучал его:
- Зачем же вы так некультурно поступаете: вот вы на нее садитесь, а потом будете голову класть.
Палач был очень пунктуален и, когда, взмахнув топором над клиентом, глянул на часы, тотчас опустил топор и вывесил табличку: "Плаха закрыта на обед".
Палач был мощный детина, косая сажень в плечах. Но когда, приступая к обеду, он снимал рубаху, то оказывался тщедушным фитюлькой: косая сажень была накладная.
Не теряющий надежды спастись боцман звонил по телефону своему приятелю Савелию, чтобы тот напомнил ему его самые смешные анекдоты. Этот номер весь шел на смехе. Я произносил только несколько слов, слушал, что говорил мне Савелий, и начинал неудержимо смеяться. Трудность номера заключалась в том, что в эти несколько минут непрерывного смеха характер его не должен был повторяться. Мне удавалось показать все стадии и особенности смеха.
Когда боцману все-таки приходилось идти на плаху, объявлялся подлинный Утесов - я тут же снимал парик, усы и костюм и просил у царя разрешения посмотреть на Несмеяну, чтобы вдохновиться для шуток ее красотой. Царь разрешал. Я поднимал покрывало, взглядывал на Несмеяну и, не говоря ни слова, шел к плахе, клал голову и говорил:
- Рубите. Впрочем, постойте, может быть, она в профиль немного поинтереснее.
Но и после созерцания профиля еще более решительно подходил к плахе:
- Рубите.
Дело кончалось тем, что палач рубить голову отказывался.
- Не могу же я ему голову рубить, когда я у него в джазе работаю, признавался он.
На что царь Горох отвечал:
- Ничего я с тобой не могу сделать, я сам у него в джазе работаю.
Вся свита и даже сама Несмеяна признавались, что они из джаза. А настоящая царевна Несмеяна - это лишенные юмора зрители, которые всегда имеются на любом концерте.
Мы старались, чтобы каждая наша программа, даже просто концертная, была насыщена юмором и смехом - без шутки не представляю себе ни концерта, ни жизни, - и это нам чаще всего удавалось: с нами охотно работали самые остроумные авторы того времени.
Всю мою жизнь наблюдал я странный парадокс поведения публики: как бы ни был интересен концерт или спектакль, за несколько минут до последних реплик или нот кто-то обязательно бросается "за галошами". С этим бороться, пожалуй, еще труднее, чем с театральными кошками. И вот в одной из программ мы сделали такой финал: когда с мест сорвались первые нетерпеливцы, я сказал:
- Вы знаете, за чем они бегут? А вот за чем, - и с колосников на сцену спустились галоши, шапки, зонты, пальто.
- А что там творится, знаете? - ив зал начал транслироваться гардеробный шум с удивительно нелепыми и потому смешными репликами.
- А что из этого получается? - спрашивал я и через секунду появлялся на сцене в изодранном пальто, всклокоченный и с безумными глазами. Не могу, правда, сказать, чтобы это оказывало отрезвляющее воздействие на торопливых зрители, по-моему, они несутся в гардероб до сих пор.
Песня извозчика была поставлена как лирический номер. Номер начинался с того, что я читал "Тройку" Гоголя. Потом все музыканты в креслах поворачивались, и на сцене оказывался целый ряд извозчиков в тулупах, терпеливо ожидающих седока. На их фоне я и пел ставшую быстро популярной песню "Тпру, старушка верная".
Интересным, с моей точки зрения, и полемичным был номер, поставленный по произведению М. Горького "Город Желтого Дьявола". Вот где мы могли показать, что такое настоящая джазовая какофония - "музыка толстых". Мы исполняли номер с душераздирающими диссонансами и оглушительностью. И особенно трагично на этом нечеловеческом фоне выглядела фигура безработного и звучала его песня. Мне удавалось проникнуться драматизмом этого образа, и песня всегда вызывала у зрителей самый горячий отклик.
Остроумной и веселой была еще одна театрализованная джазовая постановка, еще одна попытка поисков нового жанра. Я имею в виду джаз-водевиль "Много шуму из тишины", который специально для нас написан д'Актилем, Н. Эрдманом и М. Вольпиным. Водевилей нам играть еще не приходилось, и поэтому мы работали с большим увлечением.
Действие водевиля происходит в санатории для сердечников под названием "Спасибо, сердце!". И в этом санатории так усиленно, с таким остервенением борются за тишину, что от шума этой борьбы не знаешь, куда деваться.
Здесь было много веселых, остроумных сценок, реприз и, конечно, куплетов и танцев, без которых не бывает водевилей. Наши актеры-музыканты работали над ролями с удовольствием, и пресса как наибольшие удачи отмечала исполнение Р. Юрьевым роли "заведующего тишиной", Эдит Утесовой роли доярки и веселого повара Н. Самошниковым.
С моей точки зрения, самым интересным в этом спектакле было то, чего я всегда старался добиться. Комизм был не только в словесных сценах, но и в музыкальных. Мы достигали тут того необходимого единства стиля и средств, без которых не может получиться настоящий джаз-спектакль.
Некоторые эпизоды были показаны чисто музыкальными средствами и пантомимой. Популярная в то время скрипичная пьеса "Пчелка" вплеталась в саму фабулу спектакля своеобразным действующим лицом, ибо передавала жужжание пчелы, нарушающее тишину.
Н. Самошников, играющий повара, был у нас в оркестре ударником, и его виртуозная дробь изображала не менее виртуозную и вдохновенную рубку котлет на кухне.