— А вот кажется, что и не легенда, Максим Александрович. Я его нашел, кажется.
— Нашли ход?!
— Да вот только что, и не доложил еще. Еще по теплу, то есть, ремонт в подвале производили, и там за штукатуркой — что-то навроде двери. Ну, такая, со стеной спаянная, что и не дверь. Но со скважиной! Я взял на заметку. А на днях в библиотеке рылся, а там шкатулка с ерундой на верхних полках, и там смотрю — ключ. С эмблемой такой, ихнего времени…
— И что?!
— Ну я так его в скважину, просто для пробы… Подходит!
— И не доложили?! Вы в своем уме?!
— Так это… Не успел. Праздник готовили, сами понимаете… Суматоха!
— С этим же под трибунал! Вы открывали?
— Попробовал… Открывается! — но я дальше ни-ни.
— И где же ключ?
— В сейфе.
— Несите-ка быстро!
И в дверь постучали.
«Нет-нет-нет!», — вскрикнула Варенька, сама не понимая, против чего нет: не маму же пришли арестовывать, не ее же саму ведь?
Оказалось — Рыжковых арестовывать. В понятые определили Патрикеевну и поначалу к ней в плюс Вареньку, но она почти теряла сознание, Генриетта Давыдовна лежала пластом, так что самой здоровой мама оказалась, ее и в понятые. Варенька застряла на табурете в коридоре, кто-то, кажется из ТЕХ, тянул нашатырь, мелькали лица, выяснились сведения страшные и неправдоподобные, она кричала «нет», потом оказалась на кровати. Ее допрашивали сквозь туман, нет ли в комнате рыжковских вещей, отрицала, потом уже сообразила, что кровать-то под ней арькина, вкусилась в подушку: не может быть!
Кровати-то их, ее и Арьки, стояли ровно через стенку, спали они в полуметре друг от друга. Причем когда-то Варя спала у другой стены, и у Рыжковых в комнате иначе мебель рассредотачивалась, а со временем все так вот удачно переставилось. А теперь кровать словно просто сквозь стенку под Вареньку просочилась.
Не может быть!
Возились долго, но наконец дверь хлопнула, Варенька встрепенулась посмотреть вслед: Юрий Федорович шел по двору ссутулившись к земле, его придерживали под локти, а Кима не придерживали, чем он и воспользовался. Швырнулся вдруг в глазницу окна на первом этаже. Эти аж остолбенели, двое бросились туда же, один поскользнулся, задержались, только теперь стали стрелять. Было у Кима время. Квартира та стояла пустая, Варенька знала, а черная оттуда лестница выводила в цепь проходных дворов, откуда и в Поварской можно свернуть, и к Марата. Настоящий шанс!
— Молодец! — прошептала Варенька и тут же снова в подушку рухнула.
Как же так! Второй раз арестовывают в квартире, и снова несправедливо. Арька не мог сдаться в плен. Таких отважных — он один был на всю школу, на весь свет.
Что же делать?
— Ты тут чем маешься? — заглянул неожиданно Рацкевич, не щелкнув перед заглядыванием и сделав тем самым Арбузову врасплох. Взял у него из руки клетчатую бумажку.
— Ну я почуял, сука, что ты опять со всякой парашей… Фландрская цепь счастья состоит из таких писем… Цепь, в жопу, счастья! Она запущена во Фландрии в одна тысяча семьсот двадцать девятом году году одним ученым. Каждый, кто получил письмо, должен переписать его четыре раза и разослать четырем людям. Сделать это нужно в течении четырех, сука, дней. Обалдеть! Кто выполнит условие, тому получится на четвертый день нежданное счастье… Корову, сука, бесхозную на Невском найдет, так? Мешок муки? А кто не выполнит условия — тому кердык… Это что такое?
Рацкевич смял письмо, схватил Арбузова за горло, тот хрюкнул.
— Что за мерзость, я спрашиваю?
Арбузов пытался ответить, но Рацкевич давил так нормально, а увидав, что рот раскрылся, хайдакнул туда письмо. Толкнул Арбузова, тот упал со стулом. Выплюнул «фландрскую цепь», выпалил:
— Михал Михалыч, их уже много. Сегодня с утра… минимум пять случаев… в почтовых ящиках горожан! Текст сходен, за исключением слова «кердык», оно лишь в этом, а в других — «амба». Это вражеская провокация!
— Провокация, считаешь, — почесал нос Рацкевич. — Нук дай другое такое! Цепь запущена во Фландрии в тыща семьсот, сука, двадцать сраном году одним ученым… Ну так ученым же!
— Да-
— Так отдай масквичу, балбес! Он теперь по всем ученым. Кроме тех, кто по плану «Д», так — нет, идиотик? Через час ко мне с докладом по «Д»!
Дверь, выходя, сшиб с петли.
Арбузов вздохнул, с ненавистью подумал о Максиме, притянул план «Д».
«В районе обучался подрывному делу лишь один человек; там ему был показан огневой способ взрывания, причем детонирующий шнур и пользование им не демонстрировались, хотя на большинстве заводов этот шнур понадобится. Никто из выделенных исполнителей подрывному делу не обучался. ВВ еще не получены. Подана заявка на получение полтонны тола, 1000 капсюлей, 7 клм. детонирующего шнура, 1000 электродетонаторов…»
Которых нет.
Арбузов просто взвыл от обиды и злости. Почему ему, а не москвичу, достался этот поганый план?
Надо кости размять, успокоиться, рюмку выпить. Дверь в хозчасти велеть. Украдкой не встретить Рацкевича, выглянул в коридор. После хозчасти добрел до Ульяны, она допрашивала расхитительницу. Рожа в разводах, беличий жакет, молодая красивая баба. Могла бы жить. Не повезло.
Вот если бы какой ученый изобрел засовывать взрывчатку в бабу, чтобы она взрывалась как бомба… Три тыщи баб зарядил, разослал по объектам, и вся возня.
— А что это у вас все время играет? — кивнул Максим на граммофон. — Не впервые слышу. Сделайте погромче, пожалуйста.
Викентий Порфирьевич вытянул заглушку, сделал погромче.
Звуки сквозь шипение торжественные, большие, как если бы строили арку за аркой, или волна за волной, одна другую обрушивая. Мощно так, сверху, будто с неба, но и мрачно одновременно, будто не с неба, а с преисподней. Вслушался, и как мурашками оброс: и бодрит, и будто бы страшно.
— Вагнер, «Радость победы», — пояснил Дух Порфирьевич. — В скобках «фрагмент». Остановить?
— Да… Пробирает как-то… Остановите. Или нет… Нет, пусть еще.
Ким убежал!
Юрий Федорович тотчас же получил как следует по затылку, и можно только мечтать-фантазировать, что с ним сделают, когда серый фургон дофурычит до Большого дома.
Но Ким убежал. Сейчас расстреливают с двенадцати
лет, а семьям предателей безусловный расстрел, так и Кима бы расстреляли.
Но Арвиль не предатель, это исключено. Произошла ошибка, сейчас он все подробно следователю растолкует.
В госпитале сегодня умерли Саша и Маша, брат-сестра. Они поступили дней десять назад, на последней стадии дистрофии, но Машу еще можно было спасти. Сашу вряд ли, а Машу можно.
Она: 12 лет, платье, потерявшее цвет, зеленая кофточка на пуговицах, зеленые перелатанные рейтузы.