Меньше всего Рун любил встречи. Из лучшего крестьян рождалось худшее чародея. Простые и незатейливые, они делились с юным магом последним куском хлеба, но никогда — с улыбкой на лице.
Точнее всегда, но настоящей её было назвать сложно.
Мик улыбался чародею от всей души. Радушный хозяин, просторный дом, дородная крепкая женщина с ухватом. С печи на Руна смотрел три пары до безобразия внимательных глаз.
От этого становилось неуютно. Парень всегда верил, что его возмездие священно и не ведает жалости, но обратить Мика булыжником сейчас и на глазах у всей семьи? Совесть орудовала плетью, в тысячный раз говоря ему "нельзя! " и ему нечем было ей ответить, кроме тишины.
Тишина.
Мик не говорил ни слова, его жена молчала, молчали дети. Молчаливое веселье разлилось за окном, будто дурнопахнущая лужа; Рун видел застывшую у входа в дом механическую куклу — зачем он только велел ей остаться снаружи? И что противней всего, молчали призраки учителей. Мяхар, Рубера, даже Гитра — словно устав от бестолковости своего ученика покинули его голову и оставили один на один с происходящим. Разбирайся, мол, как ведаешь и знаешь.
Рун пару раз порывался что-то сказать, но выходило скверно. Ему казалось, что стоит ему открыть рот, как слова беззвучием рассыпаются прямо в воздухе.
Свято место не оказалось пусто. Вытеснив учителей, их место занял глас звенящей тишины. Зачем тебе слова, дурачок, неустанно спрашивала она раз за разом. Слова только губят, делают хуже. Словами обманывают, словами скрывают и дарят телеги ложных надежд. Разве если убрать всё это — не наступит настоящее счастье?
Счаст-тье. Щасте. Сей час тие…
Парень покачал головой, прогоняя гнусное наваждение, вцепился в глиняную плошку, сделал пару осушающих глотков. Поперхнулся. Мик добродушным хозяином похлопал его по спине, одарил дружеской усмешкой.
И это-то один из тех разбойников, что напал на Шпиль? Вывернул руки матриарха, отрезал ей голову? Кровавый Крюк, гроза дорог, смерть чародеев?
Рун не верил собственным глазам. На языке последнего из Двадцати злыми бесами вертелись вопросы. Здравый смысл сопротивлялся пряничному мирку, что окружал его со всех сторон. Отчаянно и зло он множил вопросы, не давая парню с головой уйти в забытье окружающего.
Парень ощутил в себе дикое, неизбывное желание остаться здесь — всего на день-другой. Тишина, после первой атаки перешла ко второй. Она была согласна с чародеем почти во всём, кроме последнего. День, вопрошала она приветливым взглядом бывалого разбойника? Мик щурился, будто говоря, что дня-другого для счастье недостаточно. Может быть, лучше неделя?
Парень не торопился с ответом. Перед тем, как зайти в дом, он обменялся со Ска знаками. Автоматон кивнула в ответ, когда он показал ей три пальца — велел обследовать окрестности на предмет странного.
Потому что, видят Архи, странного здесь куда больше, чем хотелось бы.
Нутро чародея, привыкшее к тому, что за каждым кустом как минимум по разбойнику подсказывало, чуяло подвох за версту. Парень плёл одно заклинание за другим. Те рыскали вокруг чародея в тщетных поисках того, кто осмелился вытворять с его разумом шутки.
Не в силах подняться, последний из Двадцати улыбался хозяину в ответ. Мгновение — и вот перед ним уже сидят три внимательных пары глаз. Следят за каждым движениям, тая надежду ухватить подвох за хвост. Двое мальчишек и одна девочка — коротенькое платьице, сопливое лицо. Рун вытащил из-за её уха монетку ровны, заставил нарисованные угольком глаза тряпичной куклы закрываться и открываться.
Мик вышел во двор, а хозяйка смотрела, чтобы дети не докучали излишне дорогому гостю.
Наивному гостю.
Бегунки, посланные чародеем, возвращались к нему без новостей. Бабы, дети, старики. Веселье без смеха, песни без слов. Треклятая, гнетущая тишина молчания, беззастенчиво пожирающая один звук за другим.
Но больше нечего.
Чего он, в конце концов, хотел увидеть, немым укором вопрошали возвращающиеся поисковики. Рун злился, но сам не знал ответа на свой вопрос.
Гостеприимство разбойника оказалось навязчивым и гораздым на выдумки. После застолья — дети требующие чудес от чародея, за детьми явилась молитва Архи. Парень вдруг понял, что не может вспомнить, когда и в какой момент обеденный стол сменился алтарницей. Солнце, лениво катящаяся за горизонт, приглушённый свет, огрызок давно оплывшей свечи, чад и вонь подтаявшего воска. Рун стоял на коленях перед деревянным истуканом — плохо, но любовно выструганным из целиковой деревянной чушки. Сколько времени прошло? Где, проигранцы её раздень, шляется Ска? Парень попытался встать, но у него ничего не получилось. Как будто всё его тело само хотело преклонить колени перед досужими суевериями местных…
За молитвой явилась девица. Юному чародею казалось, что где-то он уже её видел, вот только память понуро жмёт плечами. Дочь, неописуемым жестом показал ему Мик. Не замужем…
Рун осматривал её с ног до головы, чуя, как внутри него самого нарастает омерзение. Он перевёл взгляд на бородоча, пытаясь получить ответ — что перед ним? Взятка? Убийца магов пытается откупиться от него своей дочерью, прямо как на базаре?
Маленькая, на полголовы меньше, чем Виска, оценивающе говорили ему глаза. Из под накидного фартука остро торчали бугорки грудей. Взгляд в пол, рыжая копна волос, россыпь веснушек на лице…
Она смотрела на него снизу вверх, заворожённо и осторожно — парень вдруг ощутил порыв дикой, необузданной страсти, и абсолютной власти над ней.
В нём пробудилось дикое, воистину звериное желание схватить этот хрупкий цвет за руку и потащить на задний двор — будто законную добычу. Парень вдруг поймал на себе взгляд жены разбойника — вместо отвращения он увидел там одобрение. Замужество, хозяйство, сколотят хату, пойдут детишки. Года! Уже пора!
За окном, будто море, разлилась ночь. Тьма заполонила собой всё, что только могла, редкие фонари несмело разгоняли мрак — но тот будто готов был в любой момент поглотить собой тщетность крохотного огня.
У девчонки было хрупкое, тонкое запястье — Рун даже представить себе не мог, что такое возможно. В голове буйствовала неизбывная страсть. Словно обезумевший, парень потащил её через дом, на задний двор, в хлев.
Юный чародей сопротивлялся самому себе насколько мог. Твердил, что это безумие, варварство, что он маг и к тому же — один из Двадцати! Последний из Двадцати!
Но его собственное тело взбунтовалось против его же разума. Он плёл заклинания, но тело не давало выхода мане — бурлящим потоком, не имея возможности родиться заклинанием, она драгоценным могуществом растворялось во мгле.
Разве это не счастье, усмехнулась вдруг тишина. У парня зазвенело в ушах. Сейчас тие. Щасье. Слово расплывалось, било в голове набатом, стремилось измениться, из слова стать мантрой, из мантры — смыслом жизни. Свадьба, хата, дети.
Счастье?
Рубаха на девчонке затрещала под молодецким напором чародея. Словно обезумевший, он стискивал клок ткани, тяжело дыша, пытаясь придти в себя. Стог подгнившего сена, в ноздри била мерзкая вонь слежавшейся соломы и нечистот. Ржавые вилы топорщились тупыми зубьями в углу. Под ногами чародея — стоптанная обувка селян, он даже не заметил, что стоит на ней босиком. Куртка и плащ хламидой лежали у двери. Верхняя рубаха спряталась, а может и вовсе испарилась.
Чародею казалось, что отовсюду на него смотрит само любопытство. Холодный пот пробил его с ног до головы — под внимательным взглядом он ощущал себя ничтожной, безвольной букашкой. Словно вновь оказался там, в игрушечном «замке» демоницы…
Будто на что-то рассчитывая, он поискал рукоять виранского клинка. Но трофей Вигка решил уйти в небытие вместе с поясом и ножнами.
Чародей неловко переминался с ноги на ногу, прежде чем посмотрел на неё.
Обнажённой она показалась ему ещё беззащитней, ещё, до преступного, младше, чем была. Из засидевшейся в девках в юную красавицу. Приглушённый свет крал очертания, тень мягко очерчивала привлекательную фигурку. Разгорячённая, раздвинув ноги, девица послушно ждала своего покорителя.
Рун коснулся небольшой, но упругой груди. В голове бурлили сравнения — у Виски больше, мягче, лучше…
Сейчас было плевать. Парень избавился от штанов и исподнего — последнее настырно не желало сниматься, словно в надежде удержать хозяина от ошибки.
Никакой ошибки тут нет, вдруг неожиданно для самого себя признал чародей.
А что есть, угрюмо спросил здравый смысл? Ответ лёг на ум сам собой.
Счастье…
***
Она была, будто дикая, необузданная кошка. Маленькая и щуплая, но в то же время, заполненная страстью от пят и до макушки. Извивалась, сидя верхом на последнем из Двадцати, словно разъярённая свирепая бестия. Руки то и дело змеями обхватывали чародея за шею, норовили заключить в кипучий жар объятий. Горячее дыхание будущей невесты обжигало кожу парня. Невесты, удивился Рун? Жены! Сколотят детишек, нарожают хату, что там ещё ему обещалось?
И заживёт!
Словно из тягучей, топкой трясины, рассудок вырывался из влажного морока — на миг, секунду, минуту. Спрашивал, что он тут делает, как попал и где отказался. Но стоило девчонке прильнуть к нему губами, как он тут же норовил вновь ухнуть в остроту забвения.
Она двигалась, будто всю жизнь постигала секреты женственности, а в умении ублажить мужчину ей не было равных. Рун взорвался внутри неё вулканом — раз, другой, третий! Девчонка была ненасытна. Стоило ему откинуться в изнеможении на спину, как она вновь и вновь капризно требовала его внимания. Руки чародея гуляли по её телу, пробуя упругость груди и мягкость живота. После спешили лечь на округлые, крепкие ягодицы. Руну казалось, что прямо здесь и сейчас он хватает жар прямиком из огня, гладит само солнце, укрощает неистовость пожара.
Маг?
Мужчина.
Всё, что было у него до того с Виской — лишь детские, неумелые забавы. Девчонка слезла с него, тяжело и часто дыша. Мокрая от пота, она даровала — ему и себе — краткий миг передышки. Рун чуял, что на следующий раунд у него уже не хватит сил. Но знал, что стоит ей едва вновь оказаться над или под ним — не сумеет себя сдержать.
А ведь он даже не знает её имени.
Девчонка выдохнула и улыбнулась. Убрала мешающуюся прядь волос с лица, оседлала чародея — умеючи и ловко, будто всю жизнь только этим и занималась. Руки Руна схватили её за грудь, сжимая и разминая, в надежде выдавить хоть звук, хоть стон среди этого пугающего, но чертовски увлекающего молчания.
Глухой звук пришёлся некстати. Девица, норовившая вновь утопить чародея в пучинах экстаза, вдруг обмякла, закатила глаза и, будто мешок, завалилась наземь.
Обнажённый Рун вскочил, словно ужаленный — перед ним стояла самая настоящая фурия. Ничего не выражающие, кроме злобы, глаза, зверский оскал. Лохмотья одёжки висят и торчат во все сторону. Словно оружие возмездия, она стискивала в руках странного вида дубину.
— С-Ска?
Не сразу, но в стоящей перед ним демонице он сумел узнать механическую куклу. Утруждать себя объяснениями она не спешила; схватила свободной рукой его обмякшую любовницу за волосы, рывком отшвырнула в сторону.
— Ты что вытворяешь? — рассудок медленно, ползком, но возвращался к чародею. Он закрыл рот рукой — за последнее время это были его первые слова! Морок, долгое время затуманивавший разум, отступил, выпустил из своего плена. Смутившись своей наготы, последний из Двадцати щёлкнул пальцами — штаны с рубахой сами прыгнули на чародея.
Автоматон перехватила малурит покрепче, спешно извлекла изрядно подточившийся мелок. На смену негодованию явилось удивление — парень, прежде чем метать гром и молнии, хотел во всём разобраться.
Вместо ответов, Ска, не церемонясь, рванула его рубаху на себя — пуговицы спешили затеряться в соломенном покрывале. Резкий удар в живот выбил из чародея дух и дыхание — он гакнул, едва не согнувшись пополам. Несчастный живот кричал ему, что обезумевшая кукла вырвала из него целый клок.
Парень поспешно сплюнул кровью, воззрился на взбунтовавшуюся служку и заметил в её руках извивающееся нечто. Тварь была похожа на крохотного, несуразного, абсолютно состоящего из одних лишь теней человечка. Парень не слышал, но готов был поклясться, что оно отчаянно пищало, когда Ска швырнула её наземь и раздавила сапогом — ошмётки разлетелись в разные стороны, грязью прилипли к подошве.
Рун опешил, не находя слов и не спуская глаз с автоматона. Что ещё она сделает? Каких чудищ выудит? Ответ не заставил себя ждать — Ска указала на отброшенную ей девчонку. Удивление, ещё столь недавно осваивавшее трон, теперь спешило уступить место липкому ужасу. Парень разинул рот в безмолвном крике, попятился, едва не споткнулся.
Девчонка двигалась, будто проклятая тряпичная кукла. Недавнее изящество и миниатюрность тела вдруг пошла буграми. Нечто, сидящее внутри несчастной, рвалось из неё наружу прямо сейчас.
Мохнатые отростки разорвали кожу — кровь липкой жижей брызнула на стену, собралась в отвратительного вида комок. Раскачиваясь из сторону в сторону, дрожа и разрываясь, девчонка готова была лопнуть, будто вздувшийся пузырь.
Паук, выпрыгнувший из её чрева, был ужасен. На кончиках лап остались ступни и ладони, голова девчонки заняла центр тела.
Рун едва не взвыл, когда на бесчувственное лицо вдруг лёг зловещий оскал, а закрытые, казалось, навек глаза вновь распахнулись и вспыхнули алым, сузились во тьме до треугольников.
Раскачивались набухшие груди, остро торчали коричневые соски.
Он видел, как двигаются её губы, как выросшие из чёрного, паучьего тулова человеческие руки отчаянно жестикулируют.
Ска сдавила спуск до отказа — малурит ударил ей в плечо отдачей. Огненный шар, будто кравший свет отовсюду, откуда только мог, разросся, прежде чем стрелой метнуться к чудовищу.
Тварь взвыла хрипло и пискляво одновременно. Огненный снаряд швырнул её, что игрушку, впечатал в стену. Искры зарождающегося пожарища потоком пролились на солому под ногами — пламя жадно набросилось на неё, разрастаясь с каждым мгновением.
Дверь позади чародея распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель. Мик, вооружённый топором выглядел более, чем устрашающе. Всклоченная борода, неистовость во взгляде, великан разве что чудом протиснулся в дверной проём — Руну казалось, что разбойник перед ним не осознает сам, что делает и что же творится вокруг. Как он сам ещё до недавнего времени.
Из-за дюжей спины выглядывали любопытные взгляды — женщина, прижимая к себе детей, не спешила прочь из нарастающего пожара — напротив, ей как будто хотелось увидеть, чем же оно всё закончится.
Потолок, верёвка, хлопок — мастер Рубера в тот же миг пришёл ученику на помощь с подсказкой. Рун кивнул внутреннему голосу: заклинание, будто девичья коса, заплелось, подхватило поток направленной в него маны. Крыша сарая, на пару с сеноволом ухнула от могучего удара, разлетаясь в клочья, просыпавшись ворохом сена. Верёвка, которой держали скот на привязи, вытянулась. Извиваясь змеёй, она опоясалась вокруг ног разбойника, рывком повалила наземь, а после устремилась к его семье. Парень хлопнул в ладоши — порыв ветра небывалой силы подхватил связанных, будто осенние листья, вырвал сквозь прореху в крыше.
Он приземлит их мягко, по крайней мере, парень отчаянно надеялся, что всё сделал правильно.
Парень облизнул высохшие губы, унял взбудораженные, ещё не пришедшие в себя от бесцеремонности Ска мышцы живота, и отчаянно пожалел, что при нём нет верного ему клинка.
Глазами он поискал оружие — из подходящего под это описание здесь были только вилы. Парень вцепился в них, словно в последнюю надежду. В ноздри, помимо гари, шибанул острый дух навоза. Будто селюк, готовый перемахать с десяток стогов сена, он выскочил наружу. Мана текла по вилам, спеша изменить их форму хоть на что-то приемлемое. Внутри чародея спорили учителя — Мяхар кричал, что шест и пика есть лучшее оружие. Усы мастера Рубера стояли торчком — тот твердил, что нет ничего лучше, чем добротный клинок.
Всем не угодишь, улыбнулся самому себе юный чародей, когда в его руках оказалась шипастая дубина. С кончиков стальных клыков трещали искры молний, шар оголовья наливался маной.