На берегу было холодно.
Впрочем, Рун не знал, где ему сейчас было бы не холодно.
Всё тело трясло от спазмов. Он чувствовал стыд — вымокшая насквозь одёжка сушилась на берегу. Читль бросала на того, кого считала господином, заинтересованные взгляды — кажется, виранка точно знала, как и чем можно согреть хозяина.
Её нисколько не смущала его нагота. Всё было наоборот — нагота рабыни заставляла чародея чувствовать себя неловко. Словно растеряв всякий стыд, она скинула с себя те тряпки, что нашла для неё Ска и была очень довольна собой.
Мик хрипел и сопел. Разбойник наглотался воды, но и только. Память отказывалась вспоминать и вообще запоминать несусветную глупость того, как он вместе с Читль тащил эту тушу обратно, на берег. Здравый смысл не переставал задавать глупые вопросы: как? Зачем? Для чего?
Парню нечего было ему ответить.
Верёвок было много. Рун вязал их вокруг разбойника сам, чувствуя, как на плечи мягким покрывалом ложится усталость. Мутная и тягучая. Сейчас, глядя на связанного великана, он терзал самого себя тысячей сомнений. Ему казалось, что ещё не свили той верёвки и не выдумали того узла, что могли бы хоть сколько-то удержать головореза на месте. В душу вползал скользкий червь опасения, что как только мерзавец сызнова откроет глаза, он вновь и силой подарит себе свободу.
Чародей в своей трусости поглядывал на рядом лежащие булыжники — если выбрать один из них потяжелее и что есть сил опустить поганцу на голову…
Сможет ли его эта способность залечивать раны исцелить что-то подобное? Парень сомневался, но опасался.
Тишина была мягкой и приятной. Читль, словно не понимая, что делает, вдруг оказалась в опасной близости от чародея. Лунный свет был бесстыж и красиво ложился в ложбинку меж груди. Что и говорить, у виранки были очень действенные женственные чары. Интересно, вооружись подобными счастливица — насколько бы ей стало проще?
Чародей напрасно гнал от себя мысли. Сопротивляясь, он говорил самому себе, что сейчас ему стоит озаботиться совершенно иными проблемами. Надо было вернуть мальчишке прежний человеческий облик. Рун пощупал глубину колодца собственных сил и неутешительно покачал головой. Будь сейчас жива матриарх, она назвала бы это мановым цейтнотом. Одна за другой в копилку неурядиц летели монеты насущных проблем. Теперь он отважный чародей, сумевший одолеть главного боевика Кровавых Крючьев и при этом самому остаться в живых, но совершенно без чар. Всё равно что голый, подумалось парню. Он осмотрел себя и ухмыльнулся.
Сил нет, Ска где-то бродит с другим превращённым мальчишкой, под боком пусть и связанная, но почти живая гора, а позади целая деревня одурманенных.
В детстве парню казалось, что у взрослой жизни больше преимуществ. В наивной глупости ему хотелось как можно раньше стать старше — вот бы использовать то заклинание состаривания, о котором тогда читал в библиотеке…
Думалось, что жизнь станет много проще. Где-то позади останутся страхи, словно мелкие неурядицы, а любую проблему можно будет решить чародейским знанием. Скажи ему кто тогда, что с каждым годом он отсекает от себя разве что беззаботность юности — он бы рассмеялся тому глупцу в лицо.
А теперь уже было не смешно.
Его руки сами легли на её плечи — рабыня была отнюдь не против. Словно всю жизнь только и ждала, когда это случиться. От девчонки исходил самый настоящий жар.
— Почему ты меня остановила? Там, у ручья. Почему не дала утопить? — он спрашивал, чтобы не молчать. Словно проверял, а не очередной ли это морок?
Не морок,
У неё были нежные, маленькие руки.
— Ты знаешь, что он хотел с тобой сделать? — парень кивнул на разбойника. Мерзавец не спешил прийти в себя — если честно, чародей не знал, что делать с ним дальше. Тащить за собой на привязи, будто быка?
Читль не отвечала. Бормотала что-то на своём родном языке — её разум заливал экстаз. У Руна в постели бывало не так много женщин, но что с ними делать он знал.
Виранка не отвечала, но точно знала или догадывалась, что разбойники творят с пленницами. Наверняка, ей о подобном рассказывал прежний хозяин.
— Почему? — повторил вопрос парень, не особо надеясь на ответ. Быть может, виранка знала о том, что в первую очередь Мик нужен живым самому чародею? Или ей попросту стало жалко великана? Ведь он перевязал ей раны и обработал той едкой вонючей дрянью, чтоб не болело.
Иногда она шипела от сладкой боли, иногда её ногти бередили рану на плече. Рун делал вид, что не обращает на это внимания. Он сыпал ей на голову все свои непонятки. Будто королева этой ночи, виранка оставляла без ответа его вопросы о том, почему она мнит его своим хозяином. Гордо и по-женски игнорировала его раздумья о том, что она делала здесь вместе с своими соотечественниками. И лишь отрицательно покачала головой, когда он спросил её о Вигке.
Гордый и острый на язык виранский офицер, взявшийся из ниоткуда и направивший его прямо сюда. Может, он был вместе с Миком в сговоре?
Рун ещё раз осмотрел спящего великана и покачал головой — ну уж нет. С кем-кем, а с этой образиной Вигк бы точно не нашёл общего языка. И ещё имя — Вигк…
Трудно произносимое для Рунового языка, но далеко не виранское: уж очень выделяется среди заковыристых и длинных имён застенного народа. И почему только ни он, ни Ска не обратили на это никакого внимания?
Перебиваясь с родного ей виранского на понятный чародею, утопая в собственных сладострастных стонах, девчонка рассказывала. Руну было стыдно — почему-то он представлялся самому себе палачом из сказок. Раскаляя докрасна стальные пруты, размалывая пальцы жертвы в жерновах, пронзая иглами насквозь, работники плахи и топора вытаскивали из несчастных любое признание. Пот, боль, кровь… Рун, кажется, нашёл иной подход к добыче информации. Гитра в голове чародея молчала, но парень, знал, что ей больше всего на свете хотелось, чтобы хоть кто-то пытал её саму точно таким же способом.
Виранцев было много. Может быть, сотня, может быть больше. Словно извиняясь перед новым хозяином, Читль ответила, что потеряла связь с сородичами сразу же, как сгинул в небытие её бывший военный офицер.
Что они тут делали и как попали, девчонка не знала — стал бы кто-нибудь из высшей касты обсуждать или рассказывать что-то подобное простой рабыне? Память несчастной была забита обрывками воспоминаний о том, что её сородичи искали в этих землях нечто. Хозяин, пользуясь её знаниями местного языка, опрашивал крестьян. Руну почему-то представлялись вооруженные вилами да косами селюки, мокрый дождь, почти ливень, вымокшие до нитки люди. Виранцев воображение изображало заляпанных дорожной грязью, уставших, до неприятного грубых и злых.
Он знал, что точно было не так. Наверняка, таких, как Читль было несколько — бывший её владелец получал информацию прямо из голов подвластных ему сородичей. Наверняка грелся где-нибудь в шатре, у костра, под тёплым одеялом, разослав рабов с поручениями.
Читль подтвердила его домыслы. Рун удивлялся ей — в виранке точно было что-то испорчено и сломано. Ему вспоминались предыдущие визиты застенного народа — говорил всегда один, другие же походили на разодетых истуканов. Один — глас многих, это виранский закон. У парня вдруг зачесался язык.
Молчаливость виранцев Читль была чужда. Ему вспомнилось, как он спрятал её болтливый рот там, в деревне, чтобы хоть ненадолго заткнуть её словоохотливость. Здравый смысл бился в истерике — она же всего лишь рабыня, она жила среди себе подобных, должны были сформироваться определённые привычки! Но всё говорило об обратном.
Они валялись в траве и предавались утехе, словно дети. Что, вдруг спросил самого себя Рун, об этом подумала бы Виска? К бледным Виску, кричало всё мужеское в чародее. Он перевернул Читль на спину, глядя в её блестящие от обожания глаза. Податливая, послушная, красивая, она была здесь и вся его. Пусть на Виску играют проигранцы, а ему хорошо здесь и сейчас.
Искали кого-то или что-то. Место. Читль вспомнила не сразу. Чернь была не уверенна, чесала затылки и косилась на представителей застенного народа с опаской. То ли их смущали вопросы, на которые виранцы не скупились, то ли вооружённые малуритами солдаты — суровые и неподвижные, будто истуканы, но в любой момент готовые пустить свои ружья в ход…
Читль получила свою свободу недавно. Рабыня внутренне сжималась от ужаса, вспоминая об этом. Ей было противно осознавать собственную волю, а точнее весь тот ужас, в который превратился её мир.
Рабыня прижималась к нему всем телом, словно боясь, что новый господин исчезнет. До Руна не сразу дошло, что и сейчас и до этого она исполняла лишь его волю. Пусть он и не осознавал, но что-то внутри него было уверено, что Мик нужен живым — и Читль его остановила. Там, в лесу, когда за ними гнался оборотень, парень чувствовал опасность, жаждал, чтобы его предупредили — и виранка кричала во всю глотку. Сейчас он хотел согреться и коварная виранка знала хорошее лекарство от холода…
В ней было что-то от Ска. Услужливое, послушное, механическое. Когда Рун спросил её о прежнем хозяине, она лишь отрицательно покачала головой. Те, кто стоят выше — стоят выше. Знать лишнее о господине непозволительно и не дозволено.
Рун понимал почему оно так. Из автоматонов виранцы перед тем, как продать извлекали всё из памяти и уничтожали то, что возможно было уничтожить.
Словно узрев его размышления о её собратьях, Ска появилась внезапно. Призраком ночи вынырнув из теней, она приближалась к Руну.
Когда он увидел механическую куклу, стремительно идущую к ним, едва не спихнул с себя гордо восседающую на нём Читль.
Парню казалось, что сейчас всё повторится вновь — удар малуритом по любовнице, её превращение в чудовище, паразит на пузе…
При мысли о последнем у чародея вдруг застонал живот.
Виранка заметила автоматона, но не потрудилась прикрыться, скорей наоборот: словно пыталась показать Ска, что у неё всё в нужных местах краше и больше.
Напрасно — для Ска её как будто не существовало; стальная дева смотрела сквозь неё.
Рун приподнялся на локтях.
— Господин, у меня новости.
Парень облизнул высохшие губы, вытер капли пота со лба, выбрался, наконец, из под рабыни. Напротив Читль, стыд ему был всё ещё знаком — неловко закрыл себя разбросанной по поляне одёжкой.
Он знал: когда Ска говорит, что у неё есть новости — ждать хорошего не приходится.
— Говори, — велел он, подавив спазм в горле. В голове юного чародея всё ещё царил сумбур и какое-то непонятное чувство вины за свою слабость. Рун гнал их прочь — сейчас уж точно не до этого!
— Одурманенные, господин. Когда мы ушли из деревни, я укрылась и проследила за тем, что будет дальше.
Рун пытался вспомнить, давал ли он ей подобного приказа или это то самое своеволие, о котором ему говорил Чавьер?
— Желаю услышать полный отчёт, — выдохнул парень, опережая автоматона и чуя, что ещё очень об этом пожалеет. Механическая кукла кивнула в ответ.
— Они толпой покинули деревню.
— Что, собрались все в одну кучу и двинулись? — у парня перед глазами, почему-то, стоял взвод игрушечных солдатиков. В детстве так хорошо было представлять, что они выстроились в ряд и вот-вот строем пойдут в атаку.
В детстве. Здравый смысл не ведал занятия лучше, чем цепляться к словам. Впрочем, Рун был совершенно не против: в его голове начинала вариться каша из разрозненных догадок. Воображение рисовало Старого Мяхара, что вооружился иглой и белой нитью — сейчас будет всё это сшивать воедино…
В детстве. Старый Мяхар услужливо молчал и не поддакивал, давая чародею возможность самому вспомнить и понять. Счастливица, которая здесь, ведёт себя точно так же, как обычный ребёнок. Она обрадовалась новым гостям и сама вышла им навстречу: разве есть что-то важнее для ребёнка, чем встреча с новыми игрушками? Игрушку берут в руки, рассматривают каждую деталь, нагружая воображение. То выдаёт на гора одну забавную игру за другой! И тут вдруг игрушка вырывается из рук, кусается, оставляет кровавый след на руке. Злая, плохая игрушка! К ней как к родной, всё для неё, а она! И ребёнок злится. Рун бы так точно разозлился — сразу же вспомнился отправившийся по их душу оборотень. Вспомнилась несчастная румка: у счастливицы были свои, искажённые представления о том, как стоит удерживать гостей.
А сейчас она не смогла придумать ничего лучше, чем собрать всех скопом и пустится в погоню. Зачем? Парень от напряжения укусил губы и тут же услышал хриплый смех.
Нехотя обернулся.
Мик ухмылялся. Поверженный и связанный, он не ведал вкус отчаяния, скорее наоборот.
— Молодец, парень…
— Глядите-ка, оно разговаривает, — вырвалось у чародея. Разбойник оценил его сарказм по достоинству.
— Ты молодец парень. Арро, ты мужик. У тебя есть яйца. Многие пытались меня убить по-всякому. Меня пронзали насквозь, пытались удушить удавкой, ар-ро, заклинали сотнями проклятий. Но ещё никто не пытался меня утопить. И одурачить.
— Одурачить?! — юный чародей непонимающе заморгал, но Мик продолжил:
— Тебе почти удалось меня утопить, ар-ро. Еганая вусня, как же думало стрекчит! Твари, о которой ты думаешь, удалось меня одурачить.
— Откуда ты знаешь, о чём я думаю? — парень сложил руки на груди. Внезапная разговорчивость и покладистость пришедшего в себя головореза его насторожила.
— Ар-ро, у тебя всё на моргале набрякано, мажонок. Хочешь сделку?
Внутри чародея тот же час очнулся Старый Мяхар, отбросил шитье в сторону. Если уж что пройдохе и было по душе, так это азартные игры, женщины и сделки. Мастер Рубера как-то упрекнул старика в том, что из него мог бы выйти хороший проигранец — не хватало только рогов, копыт, да меха из ушей — благо, что это быстро можно было устроить.
Мяхар не огрызался, а задумывался над справедливостью упрёка — и, хоть учитель фехтования не подавал вида, его жутко бесило.
— Сделку? — парень прищурился и приструнил разбушевавшихся призраков в голове. Он уже точно не в том возрасте, чтобы легко и запросто бросаться в любую авантюру. Мик часто закачал головой.
— Да-а, ар-ро, сделку. Пакт. Пацанское соглашение. Или как вы это в своей чаровне кликаете?
Рун выпрямился во весь рост, разбойник вновь зашёлся кашлем. Юному чародею вспомнилось, что откачивала поганца виранка.
Парень присел на ближайший булыжник.
— Какая сделка у меня может быть с тобой? Лев крысе не товарищ.
Мик расхохотался в ответ. Он напряг мышцы, пытаясь высвободиться, Рун напрягся.
— Тебя пугает сама мысль о моей свободе. Ту, что делает из людей послушных слуг, ты боишься меньше того, что я попросту разорву эти хлипкие узлы. Ар-ро, не делай вид, будто вправду веришь, что это способно меня удержать.
— У меня всё ещё хватит сил швырнуть тебя связанного в ручей. А вот смогу ли я при желании вытащить твою тушу назад — большой вопрос.
Рун подавлял кипящую в нём ненависть. Она желала, чтобы чародей так и поступил — прямо здесь и прямо сейчас. Вода вздыбиться, разбойник забарахтается, словно выброшенная на берег рыба. И души павших собратьев из Шпиля будут отомщены.
Чародей был холоден к собственной горячности. Мертвецам всё равно, кого ты убьёшь, а кого притащишь россыпью булыжников на суд тех, кто выжил.
Этого — не притащить. Парень нехотя признавал, что головорез прав: пока жива эта тварь, он не почувствует себя в безопасности.
— Если я высвобожусь, я пойду за тобой всюду. Даже бледные не утащат тебя в свои чертоги прежде, чем я наиграюсь с тобой. Может быть я притащу то, что от тебя останется в Шпиль — и поиграю с теми, кто там выжил. Там остались те, кто с сиськами? Я обещаю позабавиться с ними прежде, чем выпотрошу их. Им будет приятно перед смертью.
У головореза зло блестели глаза, а Рун холодел от ужаса. Бородатый людоед не бросал слов на ветер — можно было точно быть уверенным, что он сделает так, как говорит.