Рун облизнул высохшие губы.
— Держаться вместе, не дёргаться!
Парень знал, что бесполезно — его послушают разве что Читль, да Ска…
Туман заволакивал всё вокруг себя. Ещё мгновение назад Рун мог поклясться, что видел вдалеке пёстрые крыши крестьянских хат, а сейчас вокруг не было почти ничего, кроме серости окружавшего дыма.
Земля противно скрипела под ногами — Рун вдруг понял, что непроизвольно пятится, шаг за шагом отдаляясь от остальных. Его будто манило прочь отсюда, а тело подчинялось чужому зову.
Ска, словно молния, оказалась рядом с ним в один прыжок, резко толкнула в сторону — розовый и толстый, полный слюны язык в тот же миг щёлкнул там, где мгновение назад стоял чародей.
Первым не выдержал Бек. Он всего на миг задержал взгляд на рухнувшем наземь маге — этого хватило, чтобы и без того зарождавшаяся в его душе паника взяла верх. Руну казалось, что мальчишка, только что осмелившийся бросить вызов великану останется верен своему мужеству куда больше сверстника — но там, где Лий попросту застыл от ужаса, Бек заметался, будто пойманная птица в силки. Нырнул прочь, когда Рун швырнул в него успокаивающее плетение. Заклинание прошло мимо — этот с виду неповоротливый поганец точно бы приглянулся Кианору. Рун выругался — то ли на собственный промах, то ли на зря потраченную ману. Не помня самого себя от накатившего ужаса, Бек бросился назад, в чащу леса, толкнул и опрокинул некстати оказавшуюся на пути Читль.
Следом за ним метнулся бегунок — Руну казалось, что теперь он слышит каждый шаг удирающего прочь мальчишки.
Нечто по ту сторону тумана издало ужасающий, полный торжества рёв — лишь зашелестела высокая трава под могучими лапами.
Их ушей через мгновение коснулся отчаянный вскрик — так пищит мышь при виде приготовившейся к прыжку кошки. Последовавшие хруст и чавканье убили всякую надежду. Лий, словно не веря в происходящее, сжался и зажмурился. Едва вставшая на ноги Читль попятилась прочь, чтобы споткнуться и вновь оказаться на земле.
Их обдало жаром чужого горячего дыхания и потоком ветра. Туман завихрился облачками, обращаясь клубами дыма, открывая очертания явившейся перед ними твари.
Бегунок отчаянно пискнул — но Рун уже похолодел, едва осознал, кто прятался за личиной выдранка.
Чудище было несуразным.
Текучим.
Переливающимся. Словно сейчас лошадь и бык, и змея, и курица…
Всё как расписывал Бек.
Несчастный теперь был окровавленным, разодранным в клочья куском мяса в вытянутой, шипастой пасти. Сквозь прореху в щеке выглядывал длинный, похожий на плеть язык. Разноцветная россыпь глаз была повсюду — с туловища на Руна взирал бисер паучьих очей. Большое, словно арбуз, полное слизи глазное яблоко, распахнувшее веки на булькающем, то сжимающимся, то вытягивающемся тулове не выпускала Мика из виду. Читль и Ска приглянулись ногам — соседствуя с десятком крупных пышущих вонью сала пор расположились чёрные, ничего не выражающие точки.
Хвост чудовища мотало из стороны в сторону, словно он жил своей собственной жизнью. Из спины и передних лап росло ещё по хвосту — с мерзким хлюпаньем и оставляя после себя маслянистый след, они втягивались в тело. Брюхо исторгало из себя наружу плеяду ребёр, тут же пряча её под кожу.
Дух, исходящий от твари был тяжел и омерзителен. При каждом выдохе отовсюду, откуда только можно и нельзя валил горячий пар.
— Ар-ро, что это за тварь? — Мик выронил из своих рук нож и даже не подумал подбирать его. Словно Рун парой мгновений назад он пятился. Не от липкого ужаса, а от вдруг проснувшейся где-то в глубине души неуверенности. Юному чародею почти казалось, будто ещё мгновение — и он сможет увидеть отчаяние, притаившиеся у головореза за спиной. — Мажий потрох, что… это… за тварь?
Безумка. У Руна пересохло в горле, язык онемел, сделался непослушным. Следовало догадаться, что расплескавший содержимое своего брюха разбившийся о воду ночежар привлечёт внимание какой-нибудь твари вроде неё. Следовало вдуматься в то, как описывал этого "выдранка" тогда ещё живой мальчишка. Следовало…
Мик быстро устал от бездействия. Разбойник смахнул с себя оцепенение, отринул его прочь. Качнул головой, будто прогоняя весь наскочивший на него ужас. Первый его шаг был осторожным, второй — полным мужества. Великан метнулся на чудовище.
Бежать?
Бегство было незнакомо Мику с самого рождения. Сейчас Рун готов был отдать голову на отсечение, что головорез не просто сбежал с саффиритовых шахт, а пробил себе кровавый путь к свободе.
Бежать, спросил самого себя Рун?
От безумки не убежать — она догонит их, словно мелких крысят. Она поймает его за хвост, что останется следом от заклинаний. Нет хуже твари для любого чародея, чем явившаяся из ниоткуда безумка.
Мик врезался в чудовище, будто кузнечный молот. Натруженные, огромные руки великана месили податливую плоть, словно тесто.
Тщетно. Руки головореза тотчас же увязли, поросли кожой бестии — тварь затягивала его в себя, собираясь пожрать не разевая пасти. Мик отчаянно и зло заревел, что задрожали верхушки деревьев.
Один из хвостов плетью ударил по рукам Ска, выбивая готовый к выстрелу малурит. Выдранок запрокинул голову, лязгнул пастью, заглотив жалкие останки Бека; лапой поддел метнувшуюся в сторону Читль. Мохнатая, изгибающаяся и не ведающая покоя конечность порастала шерстью и когтями.
Виранка отчаянно взвизгнула, закрываясь руками.
Молния метнулась к безумке, очертила полосу прямо у нее перед носом, врезалась в ближайшее дерево. То треснуло с чудовищным хрустом, мгновенно обуглилось, пылью посыпалась наземь тлеющая прямо в воздухе листва.
Запах маны заставил "выдранка" взбеситься. Монстр тот же час обратил внимание на заклинателя, потеряв всякий интерес к беспомощной рабыне. Мика он тащил за собой — увязший руками в чреве разбойник зло сверкал глазищами и работал ногами, упирался в тщетных попытках высвободиться.
На его плечи то и дело опускались полные шипов отростки. Язык, едва показавшись из дырявой пасти хлестнул разбойника по спине. Каскад кривых клыков, что выросли из языка, прочертил багровые, рваные полосы — Мик дёрнулся от боли и закатил глаза, пал на колени.
— Ну, давай, сюда! Ты же хочешь! — Рун разве что не плясал у безумки перед носом. Тварь внюхивалась — острый запах свежей маны заставил её тотчас же забыть обо всём другом. Из-за застрявшего в ней великана, безумка из ловкой бестии обратилась в несуразного, неповоротливого бегемота. Морда вытягивалась и сокращалась, принимая причудливые формы, отращивая на месте носа клюв и тотчас же вновь превращая его в излишне плоскую пасть.
Рун сотворил ещё одно заклинание, швырнул его прямо под нос противнику — и вот тогда-то безумка сошла с ума окончательно.
Она выплюнула мешающегося ей разбойника — руки несчастного теперь больше походили на окровавленные культи. Устрашающе и жутко торчали в разные стороны скрюченные кости пальцев — тварь успела обглодать головореза.
Топча, словно слон, безумка бросилась к чародею. Он отскочил в сторону, ударил под собой магическим импульсом — тварь получила лишь обидный щелчок по носу, но не самого чародея. Словно птица он заскочил на ближайшее дерево, с него спланировал на торчащий из под травы пологий булыжник — безумка следовала за ним по пятам. Будто разом лишившись костей, она змеёй обвилась вокруг дерева, бросила всю себя следом за Двадцатым.
Заклинаниями её не победить. Только болью, только изнутри, только несварением. Оказаться настолько мерзкой пищей, чтобы отравилась, отрыгнула прочь, издохла от яда.
Мастер Рубера явился ученику на помощь. Вопреки старому Мяхару не стал являться призраком и читать нотации у костра. Рун вдруг ощутил, как старые, полузабытые уроки всплывают в его памяти вновь.
Словно пух, он приземлился наземь за спиной чудовища, опрокинул в траву разбойника, спас от очередного удара. Лий, вдруг пришедший в себя и осознавший скорую незавидную участь не успел сделать и шага — заклинание окружило его со всех сторон, заключило в кокон — будто подкошенный, он завалился и громко зарыдал.
Не в силах справиться с своими ногами, так и не встав, сидя пятилась Читль. Ска успела прикрыть её собой — пресловутый клыкастый язык скользнул по телу механической куклы, утащил с собой кусок кожимита. На солнце сверкнуло стальное нутро автоматона.
Рун схватил растущую траву в охапку, зачерпнул свободной рукой песок под ногами. Тварь взвизгнула, отскочила прочь, когда по её шкуре прошлись огненные цепи, попятилась, чтобы тотчас же попасть в пылевое облако. Песчаная пыль легко забивалась чудищу в лёгкие, глаза, в жирные поры кожи — где тотчас же взрывалась. Несуразное тело бестии выгнулось и содрогнулось — его разве что не разрывало изнутри.
Они любят ману, говорил мастер Рубера: единственный чародей, что за свой немалый век встречался с добрым десятком этих тварей. Ману, волшбу, иногда даже едят направленные напрямую на них заклинания. Но вот меньше всего эти паршивцы любят боль во всех её проявлениях. Её, пояснял он, они тоже "едят".
Безумка была несуразна, изменчива и непостоянна, как сами чародеи. Плюхнувшийся в озеро ночежар превратил его для бестии в вкусное подслащённое молоко. А раздавивший по утру ком сухой маны Рун этим разве что не крикнул ей в ухо, что на стол накрыто.
Чудище дурело от одного только запаха высвобожденной, обращённой в заклинания маны. Многочисленные, всех форм и размеров глаза, то открывающиеся, то исчезающие по всему телу, теперь были целиком и полностью прикованы к тому, кто провонял ей с головы до пят.
Тварь вдыхала чудесный аромат прекрасного жорева. Внутри бурлил постоянный, не исчезающий, неутолимый голод. Словно обозлённый на весь мир хозяин он терзал её изнутри.
Добычи было немало. Маленькие, проворные, злые — делали больно. От самого большого пахло дрянью. Первый, кто не испугался, кого не удалось заставить бежать. Теперь же он валялся всей своей мерзкой тушей на земле. Его следовало поглотить — даже если не вкусно, нельзя не поглощать. Но было тут ведь и другое…
Ча-ро-дей…
Она метнулась к нему, словно молния. Пасть вытягивалась, тая тщетные надежды ухватить до безобразного юркую добычу. Вкусный менял облики, словно она сама, но если образ безумки рисовал голод, то вкусный менялся как хотел. Он уходил прочь, едва ей стоило прижать его лапами. Когда клыки зудяще прорезались сквозь кожу, когда очередная опухоль раскрывалась слюнявой пастью на хвосте, языке, отростке конечности — он успевал извернуться.
Злое.
Нехорошее…
Вкусное…
Поймать, разорвать, насытить — себя и голод, по отдельности. Язык, что хвост, плетьми лупил воздух там, где он стоял мгновение назад. Мерзкий и противный, он вытаскивал из недр себя, становился менее вкусным с каждым ударом. Из сумки неожиданностей он всякий раз вытаскивал очередную гадость — как тот, от которого она бежала много лет назад. Он обращал её слюну в кислоту, заставлял едва показавшиеся отростки резцов вновь вонзаться в нёбо. Во ртах не раз и не два всё взрывалось липким, тягучим фонтаном крови. Лужи под лапами и грязь норовили обратиться жарким, беспощадно жалящим огнём. Молнии кусали злыми осами, сотрясая, роняя и делая тело непослушным, подвластным лишь ей.
Королеве боли.
Хотелось выть.
Не выть — рвать. Плоть откликалась на каждый удар, проращивая там, где мгновение назад была лишь мягкость жира упругость мышц. Под мехом шершавая кожа становилась твёрже — раз от раза принимая на себя жуткие удары.
Так всегда. Сопротивляются отчаянно и самозабвенно. Это плохо, потому что когда выдохнутся — из них уходит весь нектар. Их всё одно ещё приятно рвать, кусать, вслушиваться в отчаянные визги.
Но уже не так сладко.
Этот вкусный был слаб почти с самого начала. Голову дурманили представления о том, сколь бы желанен он был на пике своих возможностей. На их стороне лишь ловкость и выдумка, но всё это слабеет на фоне того, на что способен истинный голод!
Безумка вдруг выгнулась дугой, метнулась к Руну, обманно вильнула в сторону, хлестнула его по ноге — та тотчас же взорвалась болью. В плечо врезался отросток свежего, длинного как вервие хвоста — охранок мигом отразил удар. Парень пустил всюду бегунков — словно вороны они спешили прочь. Забирались на деревья, прятались в норы, выглядывали из-за булыжников. Эта тварь, учил его Рубера с самого детства, видит не парой глаз, а тысячей. Она смотрит на тебя отовсюду, видит две сотни уязвимостей и ещё одну сверху. Будь ей подобен, смотри отовсюду. Снизу, сверху, из клинка…
Она чует запах твоего пота. Ты можешь заставить тело не потеть и не дышать, можешь даже попытаться приказать ему не пахнуть — заклинание, одно, другое, третье: ей будет всё равно. Имея тысячу носов она вызнает каждую твою слабость. Тело выдаст тебя с потрохами, расскажет — ты устал? Ты выдохся? Ты боишься? Насколько сильно последний удар въелся в тебя, чтобы сделать слабым?
Будь выше этого. Меняйся, сведи с ума безумку. Вода пахнет водой, моча — мочой, вино — сладким дурманом. Жидкий, текучий, непостоянный — ведь она же точно такая.
Тебе не помогут ни скорость, ни сила. Когда стискиваешь в руке клинок, голову посещают безобразные мысли. О том, чтобы быть сильнее, о том, чтобы быть быстрее. Но с безумкой не соревнуются — она нарастит мышцы там, где мгновение назад была слаба. Она покроет себя панцирем там, где секундой до того была уязвима. Единственное же, что она не способна отрастить — холодный, расчётливый ум! Обмани бестию, сыграй нечестно — и тогда…
Спотыкаясь о собственные стремления, спеша на поле брани, мчался старый Мяхар. Шальным призраком он спешил свергнуть власть собрата по Шпилю в голове своего ученика — если уж кто и разбирался в обмане, так никого лучше него здесь точно не сыскать!
И должен же он, в конце концов, прихлопнуть хоть одну из этих бестий — ну и что, что не своими руками и только лишь после смерти? Оно тоже считается!
Мана уходила из Руна, как песок сквозь пальцы — но он думал об этом в последнюю очередь. Экономить — сейчас? Нет участи более глупее…
Заклинание за заклинанием, он источал из себя одно плетение за другим. Лий, ткнувшийся носом в землю в своём коконе пропускал самое интересное: тучи над их головой сменили белесые барашки облачков. Туман, что так густо укрывал собой землю лопался, едва ли не горел от нестерпимого жара, что срывался с ладоней Последнего из Двадцати. Рун норовил обратить в оружие всё, чего только касался — камни осколками пронзали неподатливую плоть чудовища насквозь. Трава твердела прям на глазах, клинками вспарывая брюхо чудовища — вместо неприглядных потрохов наземь валились нечистоты. Рун молил только об одном: не увидеть среди этой нечисти останки Бека. Иначе его вывернет, а он потеряет концентрацию — и тогда его магический раж тотчас же сойдёт на нет.
Муражорцы сплетались с жальниками воедино — подвластные чужой воле они разрастались до небывалых размеров, обращаясь в чудовищных на один только вид тварей. Те нещадно вгрызались в безумку: Рун не забыл наделить несчастных неутолимым голодом. Сам же чародей прыгал из одного облика в другой. Кроторысью он с когтями бросился на бестию; обман пошёл точно так, как он и планировал — безумка тотчас же закрылась тем, что можно было бы принять за лапы. Из гигантской кошки он плавно обратился в многохвостого лиса, вцепился аккуратными когтями в спину чудовища, едва удержался, когда безумка начала бросаться из стороны в сторону в тщетных надеждах скинуть непрошенного гостя. Он заставил собственное тело лопнуть, словно раздувшийся болотный пузырь. Наружу повалила россыпь мелких, кровожадных жуков. Они облепили безумку со всех сторон — та взвыла, когда их крохотные жвала впились в неё. Ополоумевшая, жалимая со всех сторон, она теперь не видела, не слышала, не чуяла.
Была только боль…
Когда всё закончилось, Рун чуял себя выжатым, будто половая тряпка. Он спрашивал самого себя — это его лимит? Способен ли он вырвать из себя какой-нибудь ещё безумный фокус или иссяк?