Безумка вытянулась в струну. Часть её несуразного тела обвилась вокруг булыжника — плоть, что тряпка, свисала с него лоскутами окровавленных отростков. Жизнь уходила из чудовища медленно, не торопясь — парень до сих пор видел, как от тяжкого дыхания вздымается то, что можно было бы назвать боками. Многочисленные пасти изрыгали из себя нечистоты — чёрными сгустками грязи они валились наземь, под самые ноги юного чародея и тут же обращались в мерзкого вида лужи. Стоны поверженного "выдранка" можно было принять за плач ребёнка — они были столь же протяжны, надрывисты и оглушающи.
Червями змеились хвосты, втягиваясь в теперь уже умирающее тулово, чтобы вылезти там, где мгновения назад было ухо или глаз — безумка тщетно пыталась скрыться от потоков неистовой боли. Но они терзали её повсюду. Муражорцы, коих Рун скрестил с жальниками доделывали свою работу: хищник, сам ставший добычей для них давно перестал быть новостью. Они жрали безумку самозабвенно и беспощадно.
Рун взирал на скорчившееся нечто с мало скрываемым отвращением, но ему хотелось смеяться. Когда он вернётся в Шпиль — поверят ли ему, что он собственноручно расправился с безумкой? Будь бы сейчас жив мастер Рубера, а не звучи всего лишь гласом безумия в голове юного чародея, он наверняка бы гордился Руном.
Парню отчаянно хотелось, чтобы им гордились. Жаль, отметил внутри него едкий сарказм, что местная чернь сейчас настолько счастлива, что никогда не заметит его подвига. А у собратьев в Шпиле, должно быть, хватает и своих пробоем — с распоясавшимися виранцами, с тучей бестий, что после осквернения Шпиля начали вылезать изо всех щелей…
Виска тогда была права, подметил Последний из Двадцати. Отныне и навеки давно привычный ему мир в корне изменился. Надо будет, пообещал он сам себе, написать ей письмо. Сразу же, как только всё это закончится и…
Медленно, целиком и полностью доверяясь надёжности смерти, он посмотрел на тех, кто пережил только что творившийся ад.
Лий валялся на земле и разрыдался сразу же, едва сдерживавший его кокон лопнул. Рун упрекнул себя в том, что наверняка слишком рано даровал ему свободу — если заика сейчас вскочет на ноги и задаст стрекача, сможет ли он поймать его вновь и удержать от нелепости бестолковых поступков?
К счастью, мальчишка бежать не торопился. Встал на четвереньки, подполз к кровавой каше, что накапала от Бека из безумки, заскулил побитым псом. В юном чародее зародилось беспокойство — как бы паренёк не обезумел, ему ведь теперь им дальше дорогу показывать в одиночку…
Ска осматривала хозяина издалека, заметила пару неопасных царапин и синяков. Читль, с потерянным видом, норовила спрятаться за спиной Последнего из Двадцати — и когда только так ловко подобраться сумела. И эта то робкая девица была командиром виранцев?
Рун вдруг понял, что не обращал на это внимание раньше — но у его рабыни в самом деле были татуировки лишь рабыни. Вряд ли бы кто-то из высшерождённых позволил бы сотворить с собой что-то подобное.
Либо Мик отчаянно и бесповоротно врал, либо…
— Ар-ро, чтоб вас всех. Кучья бычь! — разбойник встряхивал повреждённые руки, словно от охватившей их боли можно было избавиться столь странным способом. Повинуясь странностям Мика, они вновь обросли мясом, хрустели восстанавливаемые кости. Новая кожа расползалась по телу разбойника не хуже, чем пресловутый кожимит.
— Ар-ро, парень… сопляк. У тебя есть яйца, ар-ро… Чтоб вас всех… — Рун чуял, что смог впечатлить даже головореза. Разбойник подошёл к несуразным останкам безумки, отвесил им пинка, смачно плюнул на грязную, бледнеющую плоть. Язык Мика складывал чудные по своей составляющей ругательства — разбойник явно не знал меры в словах.
Рун выдохнул, вытер влажные ладони рук о штаны. Его донимал пот — крупными каплями он катился по лицу, попадал на губы и глаза. Мерзко липла вымокшая насквозь рубаха.
С победой его поздравлял мастер Рубера — сдержанно и в своём духе. Даже исполнивший едва ли не чудо Рун, по его мнению, всё равно допустил две, если не три сотни ошибок. Мы, ухмылялся призрак в его голове, обязательно и тщательно разберём каждую из них, стоит лишь твоей голове коснуться подушки, дождись только вечера…
Парень в умениях учителя читать нотации — даже после смерти, даже будучи лишь именованным бессознательным голосом! — нисколько не сомневался, но позволил себя усталый вздох.
Надо было идти дальше. Здравый смысл противился — для чего? Почему? Ты вызнал у Мика, куда идти дальше, так в чём же проблема? Отдай ему Читль, разойдись миром — хотя бы с ним, хотя бы сейчас! Зачем тебе вмешиваться в дела счастливицы?
Затем и потому что. Рун не нашёл внутри себя каких-то иных причин. Ждал, что его поддержат учителя — тщетно. Счастливица выпустила их из своих объятий, позволила уйти — чего же тебе ещё надо, парень?
Безумка вдруг вздрогнула — Мик, что неустанно покрывал её одним ударом за другим запоздало всполошился.
Рун же успел подумать, что он сам — идиот.
Остальные не успели даже этого…
***
Рун вспорол покрывало тьмы вокруг себя светляком на ладони. Светляк получился так себе — нервный, дёрганный и своевольный. Его качало из стороны в сторону, а сам он норовил выскочить из рук чародея и убраться восвояси.
Последний из Двадцати не желал в это верить, но, кажется, хорошо его понимал. Он и сам был бы рад сейчас оказаться где угодно — лишь бы не здесь. Звуки тонули в небытии. Парень кашлянул, но ничего не услышал. Нечаянно брошенное им ругательство растворилось во мраке, так и не коснувшись ушей. В ноздри бил отчаянный запах слежавшейся пыли и сладковатая вонь подгнивших фруктов. Рун ощутил, что его мутит, сделал осторожный шаг, за ним следующий…
Безумки не спроста носят своё имя, занудствовал и умничал мастер Рубера. Вопреки желанию тишины, парень и не думал велеть ему заткнуться. Пусть ругает — сейчас заслужил.
Когда-то давно эти твари носили совершенно иное имя и служили совершенно иным целям. Для чего и зачем их породили Древние не знали даже помешанные на изучении технологий предтеч Виранцы. Знали разве только то, что эти твари есть, что мана для них как яворный мятник для кошек. Манит, привлекает, сводит с ума.
За стеной с чародеями туго. И чтобы там не рассказывал Чавьер о могуществе той, что сумела подарить ему жизнь, Рун знал наверняка — это исключение из правил. Виранцы получили в дар от своих богов натуру, позволяющую держать во власти и контролировать собственный народ под единым началом, но когда Архи отсыпали чародейство — их обошли стороной. Матриарх рассказывала об этом с упоением — магическое бессилие соседей действовало на неё словно бальзам. Поначалу Рун думал, что ей нравилось чувствовать своё могущество, когда расфуфыренные и важные, они едва ли не на коленях приползали к ней за помощью и были готовы расплатиться едва ли ни чем угодно.
Например Ска.
Рун качнул головой, прогоняя наваждение — думать сейчас об этом не было никакого желания. А вот стенания мастера фехтования были как раз под стать…
Не удивительно, что Мик за свою жизнь не встретил ни одной подобной бестии. И под защитой стены-то они являлись чем-то из ряда вон выходящим. Шли в те места, где есть хоть какой-то намёк на чародейство. Убивать их сложно, хотя, если явиться с абсолютным запасом маны, обвешаться охранками и не зевать — справиться можно. Главное, улыбался Рубера, это не убить чудовище.
Главное за ним подчистить…
Безумка выплеснула наружу, после смерти, будто яд, содержимое своего желудка.
Во что может превратиться переваренная мана?
Воображение терялось в догадках. Рубера рассказывал, что он учился чародейству задолго до того, как стал одним из Двадцати. Первая убитая им безумка превратила чащу в проклятое болото. Он говорил об этом лишь однажды и больше никогда не упоминал — не любил рассказывать о ошибках юности. Теперь же точно такую же ошибку совершил Рун.
Надо было собрать остатки сил и экранировать зону, сжать возможный чародейский выплеск, замедлить выброс маны, обратив его из единовременного в многочисленный, если не переодический. У местных крестьян бы рождались двухголовые коровы, а кабанисы, возможно, научились бы ходить на двух ногах — но это точно было бы меньшим из зол.
А теперь было то, что было.
Мастер Рубера дивился тому, что Рун совершенно не обучаем. Что он вложил в своего ученика едва ли не больше сил, чем в собственный меч, а что выросло по итогу? Нечто, гораздое скакать на граблях его собственной юности? Доходя до крайности, Рубера готов был обозначить Руна как свою самую главную ошибку в жизни.
Выбраться, говорил самому себе парень, главное выбраться из этого марева абсолютного ничего. Знал бы он, что охота за Миком — жертвой, что сама бежала ему в руки, обернётся чем-то подобным — и он обошёл бы Храпуны третьей дорогой. Сказал бы самому себе, что есть кучи дерьма, в которые не стоит прыгать — можно не раздавить его, расплескав по округе, а оказаться в нём по самый пояс, если не глубже.
Сравнение смердило нужником. Парень вновь отрицательно покачал головой. Маны в запасе осталось чуть меньше, чем хотелось бы — и кто теперь знает, что здесь будет твориться?
Он насторожился сразу же, едва его ушей коснулся хруст. Звук! Рун обрадовался, словно мальчишка — это был первый звук с того самого момента, как он тут оказался!
Светляк выхватил под ногами очертания — трава обратилась в безобразное, ломкое стекло. Оно хрустело под ногами, источая из себя синюю, липкую будто кровь жижу. Жижа тотчас же норовила стечься в единую лужу, словно тянулась друг к дружке. Рун облизнул высохшие губы — впервые за долгие годы он ощущал себя неотёсанным крестьянином посреди загадок Шпиля. Ему вспомнилось, как явившиеся просить помощи немытые вестовые радовались ковриге хлеба и глотку молока, как во все глаза следили за фокусами, что сходят с рук чародеев. Их пугало всё и сразу — потехи ради Кианор тратил ману на пустяки, обращая вшу с бороды крестьянина в огромных размеров чудовище и тут же возвращая ей прежние размеры. Вестовые не щадя глаз смотрели на проекции карт, что возникали перед чародеями едва ли не по щелчку пальца — словно в тщетной надежде наглядеться впрок.
Теперь Рун примерил их шкуру на себе. С булыжников свисали многоступенчатые черви. Ребристые, они извивались тысячью хвостов, беззвучно шамкали беззубые пасти. Небо обратилось в кроваво-красный комок, который заволокло чёрными тучами.
Из-под земли росли телеги. Или то, что было на них очень похоже. Тянулись к мгле, разрывая белую, что снег землю, торчали колёса на безобразно изогнутой оси. Кое где проступали обгрызенные борта — над ними кружила мелкая, зловонная мошкара с светящимися бусинками глаз. Окажись здесь и сейчас простой крестьянин — наверняка бы свихнулся.
Парень вдруг споткнулся, ухнул, мешком повалился наземь. В его ногу что-то вцепилось — по всему телу пробежал мороз от прикосновения холодных, липких пальцев.
Парень ударил импульсом наотмашь — в лицо тотчас же брызнуло тёплым и мерзким. Хватка ослабилась, но отрубленная чужая рука осталась на ноге, словно вцепившийся паук. Ушей коснулся запоздалый, похожий на детский плач скулёж.
Рун спешно поднимался на ноги, ругая себя за безрассудность — как можно было забыть о том, что с заклинаниями здесь следует быть поосторожней? Под ним отчаянно хрустело стекло бывшей травы, пальцы и ноги вязли, если не утопали в грязи. Едва парень поднялся, как тут же отскочил прочь. Выругал самого себя за мгновение охватившей его паники — она заставила его сотворить ещё один охранок поверх тех, что уже были. Юный чародей тотчас же сплёл ещё один светляк, на замену погасшему, смахнул с себя чужую конечность — та хлюпающе булькнула в лужу.
Свет выхватил её фигурку из окружающей мглы — глаза вылавливали знакомые очертания.
Скорчившаяся от боли она как никогда раньше походила на ребёнка. У Руна сердце ухнуло вниз — разум верещал на все лады, чтобы он не верил, но глаза говорили об обратном.
Виска баюкала обрубленную культю руки, её красивое лицо исказила гримасса боли, из глаз брызнули слёзы.
Парень стоял опешив, не зная что делать дальше. Мир мглы, что окружал его, играл с ним, обращал тени в самые жутчайшие кошмары. Тускло и блекло мерцал светляк, угрожая погаснуть в любой момент.
Виска вдруг вздрогнула, будто нечто неестественное разрывало её изнутри. Рун, было собиравшийся подойти к ней ближе прищурился — в ноздри ударила мерзкая, трупная вонь. На место отрубленной руки у Виски выросла новая — маленькая, несуразная, с блестящей кожицей и когтями.
Крысиная.
Волшебницу рвало. Словно до сего момента она держалась из последних сил, а теперь потеряла над собой контроль. Звонко, словно гром, затрещали швы разрываемой одёжки — длинный, словно плеть хвост вырвался наружу. Виска подалась вперёд — с детства знакомое лицо вытянулось, покрываясь мерзкой серой шерстью. Глаза, полные боли и отчаяния заплывали чёрной жижей, обращались в бусинки. Сквозь растрепанные пряди волос, что клоками осыпались с головы чародейки, проступили круглые, неприглядные уши.
Рун завизжал как никогда в жизни. Страх родом из самого детства будто взорвался у него в голове, забрызгал собой всё, выдавил прочь все остальные мысли.
Она шагала к нему нелепо и неспешно — каждый шаг давался ей с огромным трудом. Ей было тяжело держаться на двух ногах — всё естество заставляло её пасть на четыре лапы. Будто прося помощи, она тянулась к юному чародею. Двигались длинные, противные усы, из глотки вместо крика несся отчаянный писк.
Так быть не должно!
Не должно, не должно, не должно!
Рун отчаянно пытался взять себя в руки — тщетно: ужас терзал его, не давал покоя, заставил по-детски закрыться руками. Он рад был бы зажмуриться, но всё тело онемело, стало разом непослушным.
Разламывая скорлупу ужаса, сквозь него пробиралось безумие. До умилительного крохотное, оно улыбалось, взирая на будущую жертву — оно точно найдёт чем заняться в сознании юного чародея.
Найдётся ли в будущем тот, кто сможет остановить обезумевшего Двадцатого?
Рун не знал и не хотел знать. Страх оказался сильнее, всё глубже и глубже погружая его в пучины собственного отчаяния.
Крысиная Виска была повсюду. Не нападая, она приближалась — до бесконечного долго. Безумие порождало в воспалённом разуме ещё более жуткие вопросы — что, если не она шагает медленно, просто она невероятно далека и невероятно огромна? Рун взглянул — новый страх заставил его увидеть, будто тварь становятся всё больше и больше с каждым шагом. Это не она крыса — вторило безумие. Это ты — маленькая, крохотная, никчёмная крыска. Серая шерсть тотчас же проступила сквозь кожу юного чародея и…
Ска выскочила из небытия. Облако мглы, что скрывало её в себе разорвалось, рассыпалось в клочья. Механическая кукла сверкнула блеском жёлтых глаз, мазнула взглядом по чародею, тут же закрыла его собой. Крысиная Виска была недовольна. Неторопливая всего мгновением назад, она тотчас же будто взбеленилась. Размахивая крохотными кулачками лап, обнажила блестящие от слюны резцы, грозно оскалилась. Из глотки обращённой чародейки лился возмущённый писк — даже в таком обличии Виска не желала, чтобы нашёлся хоть кто-то, кто смог бы встать между ними.
Окончательно припав на передние лапы, теряя последние остатки человечности, она тут же принюхалась, заводила вокруг себя розовой точкой носа.
Ска не ведала ужасов — ни тех, что можно увидеть, ни тех, что можно лишь представить. Словно вихрь, она обрушилась на чудовище перед ней. Рун смотрел — клокочущий чан сумасшествия заставлял его смотреть не отводя глаз. Стальная дева тотчас же оказалась рядом с гигантской крысой.
— Нет! — успел выдавить из себя юный чародей, выставивший перед собой руку в тщетных надеждах остановить свою служку. Что будет дальше он знал: Ска увидела в обращённой Виске угрозу, опасность для хозяина. Быть слишком угрожающим рядом с Руном — всё равно что подписать себе смертный разговор. Бывшая чародейка тоже не желала сдаваться без боя, пересилив саму себя, она поднялась на задние лапы, высоко задрала морду и запищала. Для автоматона это ничего не значило. Ска размашисто рубанула ладонью наотмашь — вставшая на дыбы Виска тотчас же получила в подарок красивую, рассёкшую плоть линию. Из разверстого тулова повалились неприглядного вида потроха. Автоматон не останавливалась на достигнутом: стальной хваткой вцепилась в горло, подняла обращённую над собой. Рун ждал, что даже в своём новом облике его подруга сотворит с десяток заклинаний, обложит себя охранками, затянет свежую рану, будто её никогда и не было.
Тщетно. Виска в рука механической куклы была словно залежавшийся мешок картошки…
— Ска, остановись!
Но было слишком поздно. Слова чародея будто тонули во мгле, послышавшийся же хруст костей казался бесконечно звучащей в ушах канонадой. Виска скорчилась на земле, будто испорченная кукла. В её новом, крысином облике глаз всё равно выхватывал родные для чародея очертания.