Про безумцев Рун слышал не раз и не два. В детстве они представлялись ему ожившим смехом и страхами. Пугающие, неестественные, готовые дарить жуткие улыбки всякому встречному они соперничали за право главного страха на пару с крысами. Серые плутовки их обошли сразу же, едва мальчишка уяснил, что безумцы видят окружающий мир иначе, по своему — где-то по-доброму, где-то не очень. Больные, бедные люди.
Гитра, витая в облаках собственных измышлений, делилась с ним знаниями о каждом сумасшедшем, о ком только знала.
Родословная Двадцати знала двух.
Первый, чьё имя истрепало временем, не оставив и следа, покинул пределы стены, решив обратиться морем. Матриарх говорила, что ему удалось, библиотекарь же была иного мнения.
А вот второй долго наводил ужас на селян. Невинные шалости молодого и дерзкого чародея по имени Кут начали переходить пределы. Он был горазд на расправу — за непонравившийся цвет портков, за недостаточно красивые уши. Одного его появление вселяло ужас в сердца беззащитной черни. Парень вновь вспомнил, что ещё недавно поймал сей упрёк в свою сторону, решил об этом пока не думать.
Кута убил мастер Рубера — сам и собственным, диковинным клинком. Паршивец набрался наглости настолько, что вызвал его на состязание.
Безумцы жили в уме Последнего из Двадцати лишь причудливыми образами, рассказами других, да редкими встречами с ними в селеньях. Убогие, верно, единственные, кому был чужд страх перед Несущим Волю.
Теперь он понимал, что то безумие было особенным. Где-то оно выражалось в наивной, почти детской глупости, где-то — в не менее детской жестокости.
Безумие разбойника было другим.
Мик, перестав баюкать руку, теперь глядел в бесконечность, пуская слюну изо рта. Изредка его взгляд на мгновение приобретал прежний, хищный прищур, чтобы тотчас же обратиться беспомощным простодушием.
Губы великана то ли дрожали, то ли бормотали бессвязный бред. Парень поначалу пытался вслушаться, потом бросил — разбойник бубнил на незнакомом ему языке. Тарабарщина, лившаяся с его уст, была ни на что не похожа.
Рядом стоящая Ска была не в восторге. Будучи механической куклой, она умудрялась быть в своём равнодушии куда живее многих.
Ей не нравился безумный разбойник, ей не нравилась новая затея господина и, чего уж греха таить, она не питала никакой симпатии к внимательно следящей за всем действием Икстль.
Виранке думалось, что он не заметит, но от глаза юного чародея не укрылась острозаточенная палка, которую она спешно спрятала за спину. Если вдруг что-то пойдёт не так, а чародей пожелает вернуть разум разбойнику — она пустит кол в ход. Если не решится пустить его в ход по какому другому поводу.
У парня мигом вспотела спина. Он будто сам и с головой нырнул в то самое треклятое озера. Рубаха мерзко липла к телу, несмотря на ласковый ночной ветерок лоб чародея покрывала крупная испарина.
Руна, наверно, можно было выжать как тряпку.
Парень выдохнул. Где-то внутри давали о себе знать слабые, но ростки сомнения. Что, если не получится? Или получится слишком хорошо? Что, если терзающие разум Мика безумства не выдержат, сгинут прочь? Пришедший в себя разбойник, неуязвимый для заклятий — это последнее, что сейчас было нужно чародею.
План, спросила его пару минут назад Икстли. У тебя появился план, тчаклак? Он кивнул ей в ответ, пряча за простотой жестов прорву неуверенности. Он взывал к призракам учителей, но те будто воды в рот набрали. Чего ты хочешь, вопрошали они. Мы всего лишь происки твоих воображения, одиночества и воспоминаний. Мы ведаем не больше твоего…
— Давай, Ска, — он сказал это столь буднично и просто, что удивился сам. Автоматону второго приказа не требовалось — пленённый ей ещё там, в деревне, теневой отросток безуспешно пытался вырваться из стальной хватки. Будто схваченный у самой шеи змей, он бузил отростками хвоста — те мокро шлёпали по рукам, груди и животу механической куклы. Окажись на месте Ска обычная девчонка, подумалось Руну, давно бы завизжала от мерзости.
Теневой отросток голосил — парень мог поклясться, что отчётливо слышал гортанные, булькающие звуки. Паразит искал себе носителя. Он пытался одурманить счастьем Ска, задурить ей голову, но автоматон осталась глуха к его яду. Словно озверевший, он тотчас же потянулся к Мику — разбойник смотрел на кляксу, но будто бы её и не видел.
Верёвки вновь опутывали тело великана — и откуда только взялись? Рун же знал, что это иллюзия безопасности: он-то прекрасно видел, как разбойник вырывается из подобных оков — разве хоть что-то изменилось сейчас?
Икстли напряглась, когда клякса скользнула по голой груди разбойника, и тотчас же жадно впилась в его тело. Мик выгнулся дугой, заскрипели многовязные узлы, но выдержали. Пленник не пытался бежать или вырываться.
Ничего не выражающую отупевшую морду гиганта тронула улыбка. Безумное спокойствие сменилось умиротворённой безмятежностью. Боль, ещё мгновение назад сжиравшая разбойника изнутри ушла, сгинула прочь, оставив после себя лишь одно.
Счастье.
Рун сглотнул и поймал себя на том, что дорого бы заплатил, чтобы хоть одним глазком увидеть, в каких облаках витает теперь кровожадный убийца. Изменилось ли хоть что-то, или по-прежнему — семья, дочь, предстоящая свадьба, радушный хозяин?
Он попытался вспомнить, кому пришла эта безумная идея в голову и не смог — учителя спешили свалить вину друг на дружку. А по итогу получалось, что сам Рун и придумал…
Разбойник вдруг по кукольному и неестественно, будто им кто управлял, склонил голову на плечо.
— Мне нужен чародей. Рун. Приходи. Придёшь?
Парень не нашёлся что ответить. Взглядом он поискал помощи у Ска, но та осталась безучастна. Смотреть на новую хозяйку тела Читль он даже не хотел — она как будто только и ждала, что его неуверенности.
Счастливые молчали. Руну вдруг вспомнилось, как за музыкой, плясками и весельем не стояло ни единого слова. В деревне правил часом праздник всего и вся. Скоморохи, дети, девицы…
И тишина…
Тишина повисла и теперь. Слова будто разом покинули голову юного чародея. Задумчиво чесал затылок старый Мяхар — на его совести было минимум семь счастливиц, сотни вытащенных из лап навязчивого морока людей. Но никогда он не слышал, чтобы одурманенные говорили.
Всё бывает в первый раз.
— Мне нужен чародей. Рун. Приходи. Придёшь?
Рун закусил губу. Ска ведь уже говорила ему, что счастливица устами Мика требовала того же самого, а он как-то и не предал значения…
— Зачем? — парень чувствовал, как липкий ужас крадётся по спине, гуляет сквозняком меж лопаток. От набежавшей вдруг на него жути он едва ли не весь, с ног до головы, покрылся мурашками. Одна лишь мысль о том, что счастливица знает его имя бросала его в пот.
Спокойно, утешал он самого себя. Ты видел всякое. Тебе ли бояться? Помогало мало. Мик вдруг направил свой взгляд на чародея — Рун сделал шаг назад. Разбойник улыбался, но не как прежде.
— Придёшь?
— Приду, — вдруг ответил парень, набравшись смелости. Где-то внутри егозило ощущение тяжести и неловкости; некстати пришло на ум воспоминание о том, как он пытался признаться Виске в любви…
— На озеро.
— Придёшь. На озеро. — в ответе счастливицы не было и намёка на вопрос. Она будто соглашалась с его условием заранее.
Икстли, наблюдавшая за всем, вдруг усмехнулась, отрицательно покачала головой. Последний из Двадцати казался ей смешным и нелепым. Рун стиснул зубы, понимая, что разделяет её же чувства.
Сарказм бушевал в нём будто озлобленный бес. Плясал на обломках самолюбия, отринув прочь всякий намёк на вкрадчивость. Что, вопрошал он, ты собираешься сделать? Затащить счастливицу, будто непокорную девку в озеро, куда якобы упал огнежар? Ты даже не знаешь, правду ли сказали тебе мальчишки — они лишь поведали тебе свои домыслы, а ты и горазд цепляться за них, что за последнюю надежду. Сарказм требовал краски — много и густо! По нему выходило, что он прямо здесь и сейчас намалюет новый облик Двадцати — истощавший донельзя чародей, вот-вот готовый ухнуть в разинутую пасть пропасти. И руки, что никогда не знали тяжелого труда, отчаянно цепляющиеся за тростинку.
Смешно.
Рун, наверно, даже бы рассмеялся.
Мик продолжал смотреть на юного чародея — сквозь его глаза на него взирала сама счастливица. Будто ждала, что ему есть ещё что сказать. Парень прочистил горло.
— Приводи с собой всех, кого взяла под контроль. И приходи.
Слова давались чародею тяжело, как никогда. Он знал, что стоит за его просьбой приводить всех. Знал и отчаянно желал верить, что у него попросту не было иного выбора. Парень бросил малозаметный взгляд на виранку — в глазах Икстли на мгновение мелькнуло нечто, очень похожее на любопытство.