Кони вынесли нас из села в подступающую ночь. Впереди, показывая дорогу, ехал предупредивший нас мужик. Пока я спешно возвращался в новый дом, чтобы надеть броню, ему перевязали рану чистой тряпкой, на которой тут же выступили алые пятна. Теперь он раскачивался в седле, с держась с трудом, но упорно скакал впереди.
Мы неслись следом. Даже конь у старосты был под стать хозяину: с широкой грудью, мощными ногами. Седло для гиганта наверняка пришлось делать специальное, такое на обычном животном смотрелось бы, как панцирь на черепахе.
Нас быстро нагналитрое парней в легких кольчугах, у каждого пояс оттягивали ножны с длинными мечами, а на спине были закреплены простые деревянные щиты. Это все, кого староста сумел поднять сразу, остальные должны были добраться с небольшим опозданием. Игнат вообще советовал подождать утра, но чутье говорило, что нужно выдвигаться именно сейчас. К утру в Выселках нас будут ждать укрепления, туда стянутсясообщникиАлана, и тогда достать изменника получится только после долгой осады и ценой многих жертв.
По сторонамдороги поднялся густой еловый лес. Здесь пришлось ехать медленно, чтобы кони не переломали ноги. Наконец, провожатый остановил коня, мы тут же последовали его примеру. Мужик указал куда-то в сторону от дороги, сказал так тихо, что едва удалось расслышать:
— До деревни еще километр, но лучше обойти через лес, на дорогепосты.
— Точно, — Игнат кивнул. — Я эти места знаю, так что и в темноте доведу.
Отправив раненого обратно в село, мы спешились и спрятали коней за деревьями. Надев шлемы, вошли в лес. Игнат выбрал направление, махнул нам, и отряд двинулся. Парни шлисовершенно беззвучно, только медвежистый староста изредка задевал низкие ветки, под его ногами шуршала земля, и я понял с легким стыдом, что если бы не это, то я давно бы сбился с пути.
Что-то вдруг неуловимо изменилось, внизу, под деревьями, стало немного светлее. Игнат с ругательствами пошел быстрее: впереди, в недалекой уже деревне, загорелся дом. Пламя становилось все ярче, оно уже мешало ориентироваться, приходилось низко пригибаться. Впереди трещало горящее дерево, раздавались крики, злой смех, грубые голоса выкрикивали приказы.
Наконец, выбрались на околицу. Деревня была довольно большая, в десяток домов, и один из них, стоящий почти в самом центре, сейчас горел. Вокруг суетились люди, тащили ведра, но люди с оружием не пускали к огню, позволяя заливать забор и теснящиеся вокруг сараи, чтобы не загорелись тоже. Игнат прижался спиной к бревенчатой стене, осторожно выглянул. Парни вытащили мечи, прикрылись щитами. Я держал меч, чувствуя, как сердце начинает разгонятькровьпо телу. Мышцы надулись в предвкушении сражения. Староста наконец повернулся к нам, прорычал:
— Опоздали! Это дом деревенского головы, я часто у него бывал.
Прогоревшая крыша провалилась, из дыр на месте оконвылетало пламя, сыпало искрами. Все, кто оставался внутри, гарантированно мертвы. Я указал на горстку людей, стоящих на коленях и с рыданиями жмущихся друг к другу:
— А это его родные?
— Да, — Игнат кивнул. — Жена и дети. Но не все… Не вижу старшего. Его тоже…
Я сжал челюсти так, что скрипнули зубы. Теперь это мои люди, моя ответственность.
— Как думаешь, сейчас тут собрались все бунтовщики?
— Кроме тех, кто сидит на дороге.
Человек пятнадцать, все взрослые мужики изВыселок. Но, скорее всего, есть и пришлые, из тех же Болотной и Сосновки. Можно дождаться подкрепления, тогда бой завяжется серьезный, я потеряю еще больше людей. Но если постараться обезглавить восстание…
Дом догорал. Несколько бунтовщиков потащили куда-то в темноту женщин, судя по возрасту, жену убитого головы, и двух старших дочерей. К ним присоединились еще несколько, один с хохотом тащил визжащую и упирающуюся девочку лет семи. Из моего горла вырвался непроизвольный рык. Махнув рукой в сторону удаляющихся мужиков, я выскочил из укрытия и побежал, низко пригибаясь. За спиной раздался дружный топот.
Пленниц уже растянули на земле. В темноте странно белели обнаженные тела, вокруг них в свете утихающего пожара двигались тени, похохатывали, деловито раздавали советы. Первому я снес голову. Та глухо ударилась об утоптанную землю, поскакала в темноту. Тело еще стояло на коленях, решая, в какую сторону упасть, когда началась бойня. Не готовые к нападению животныевскакивали и тут же падали под ноги остальным. Я зарубил еще двоих, Игнат с парнями смяли остальных, долго и зло рубили.
Наконец, остановились, ощетинившись мечами на случай, если на звуки боя поспешат остальные. Залитые чужой кровью, женщины сгребли остатки рваной одежды, торопливо отползали в сторону, там начали одеваться. Я громким шепотом обратился к той, которую определил, как жену головы:
— Все в порядке? Дальше сами справитесь?
Та кивнула с серьезным лицом, подтянула к себе плачущую девочку. Я пересчитал тела: шестеро. Неплохо.
— Тогда спрячьтесь, а лучше пробирайтесь к лесу. А мы пока разберемся с остальными.
Стараясь держаться в тени, мы двигались по деревне. Судя по тому, как несло вином от убитых, бунтовщики добрались до погребов. Будь Алан из военных, товыставил бы караул, запретив части своих людей пить. Сейчас же со всех стороннесласьпьяная ругань, трещали выбиваемые двери, кого-то тащили на улицу, где били под смех и причитания. Это было хорошо: после такого даже те, кто был на стороне бунтовщиков, от них отвернутся, каждому дорога его шкура.
Глаза привыкли к темноте, маленький отряд незамеченным перебегал от дома к дому. Можно было уже сейчас расправиться с бунтовщиками, но сперва следовало найти Алана, чтобы тот не сумел скрыться. Убивать его я строго запретил, у меня на него были другие планы.
Выглянув из-за очередной хаты, Игнат резко подался назад.
— Вот он, в шапке! Стоит со своими у ворот!
Осторожно заглянув за угол, я рассмотрел стоящих в кругу света от факелов мужчин. Один, низкорослый широкоплечий мужик в красной, распахнутой на груди рубахе, что-то рассказывал остальным, часто прерываясь на грубый смех. Стоящие с ним довольно ухмылялись, оглядываясь через плечо на темные дома, глаза у всех возбужденно горели. Я уже собирался дать сигнал к бою, когда со стороны дороги раздалось совиное уханье. Бунтовщики замолчали, уставившись в темноту. Алан зло выругался, хриплым голосом отдал приказ. Его товарищи, еще пару секунд назад беззаботно смеявшиеся, теперь смотрели почти трезво. Кивнув, они выбежали из освещенного круга. Игнат с парнями, подчиняясь моему жесту, тоже растворились во мраке.
Когда Алан остался один, веселье в его глазах сменилось озабоченностью. Он вытащил из держателя факел, бросил на землю и принялся затаптывать. Я дождался, когда он протянет руку за вторым, выбежал из укрытия, стараясь ступать тихо. Неумение ходить беззвучно подвело и на этот раз: подошва сапога шаркнула по утоптанной земле. Алан отскочил в сторону, выставив перед собой меч.
Мы замерли друг перед другом, освещаемые багровым пламенем. Он смотрел на меня исподлобья, низко наклонив голову, на лице белел хищный оскал.
— Ты кто такой будешь? — спросил он хрипло.
— Сэр Томас Ромм, хозяин этих земель, — ответил я. — Взнак доброй воли даю шанс умереть не сейчас, а чуть позже, в петле.
— Пожалуй, откажусь я, хозяин. — Алан покачал мечом, примериваясь. — Но за доброту твою отплачу: можешь бежать к своим, они как раз подъезжают, скажешь, чтобы сюда не лезли, мое тут все теперь.
Он без предупреждения бросился ко мне, занося меч. Тот обрушился с чудовищной силой, я едва сумел парировать, подставив щит, отскочил в сторону, ударил сам. Алан отмахнулся по-деревенски широко, лезвие обошло защиту, кончиком чиркнув по кирасе, тут же снова нанес удар сверху. Мне пришлось сдвинуться в сторону, пропуская металлическую полосу, но противник обращался с тяжелым мечом, как с хворостиной, дернул в сторону с такой легкостью, что не пригнись я, лишился бы головы.
— Чего не бежишь? Прежние баре еще могли против меня устоять, но у тебя не выйдет!
Он развел руками, открываясь. Один короткий прыжок вперед, и все будет кончено! Но что-то мне не нравилось. Очень уж показным казалась его неуклюжая техника. Аланнебыл таким увальнем. Заметив, что его хитростьраскрыта, онсам пошел в атаку, замелькала сталь, на щит обрушился град ударов. Мечнаверняказатупится, но при такой силе удара достаточно попасть даже плашмя.
Но, каким бы опытным бойцом не оказался Алан, и в его тактике отыскались слабые места. Я отсчитывал замахи, шаги, отступления, пока мой щит с молнией на голубом фоне превращался в кусок бесполезного металла и дерева. От лязга и грохота ныли зубы. Наконец, углядевбрешь, шагнул вперед, махнув перед собой мечом на уровне коленей. Противник непроизвольно отпрыгнул, вытянув голову вперед и подставляя шею. Иззубренный край щита немедленно пошел вверх, с треском ударив вожака в подбородок. Оглушенный, Алан откинул голову, и я, сделав шаг назад, махнул мечом. Выбитое из ослабевших пальцев оружие звякнуло о мелкие камешки. Завершая бой, я ударил щитом ему в лицо, сбивая с ног. Все было кончено.
Дыхание вырывалось из груди с хрипами. Я взмок, словно только выбрался из воды, но руки и ноги не дрожали, — хвала тренировкам! За шумом крови в ушах не сразу услышал грохот копыт, из темноты за воротами вырывались всадники, в руках сверкали мечи и сабли.
— Все в порядке тут? — крикнул один из них, осаживая коня возле поверженного. Я кивнул, указал в сторону домов, откуда тянуло остывающим дымом:
— Помогите остальным, они пошли в ту сторону.
Остаток ночи провели, собирая трофеи и считая погибших. Из моего маленького отряда только один напоролсяв темноте на нож, зато мятежникиполегли все, кромеАлана и мальчишки лет тринадцати, сидевшего в дозоре. Заметив всадников на дороге, он просигналил, как было велено, но зачем-то побежал к деревне. Его поймали, и теперь тотс распахнутыми в ужасе глазами смотрел на трупы товарищей, которые крестьяне сваливали в кучу за околицей. Светало, и теперь была видна почти черная кровь, залившая изуродованные тела. Из деревенских погибли двое. Голове подсекли сухожилья и оставили в подожженной хате, и еще одного мужика зарубили за то, что полез защищать дочерей. Дружина, десяток мужиков из моего села, деловито обшаривала мертвецов, вытаскивая мелкие монеты из карманов в поясах и снимая сапоги. Я промолчал: погибшим оно все равно уже не нужно.
Алана привязали к толстому столбу, вывернув руки так, что трещали связки. Он храбрился, поглядывал с усмешкой, как деревенские мужики торопливо копали яму, шкурили длинное бревно. Вскоре за воротами уже стояла новая, пахнущая свежим деревом виселица. Другие грузили на телеги мертвые тела, теперь обобранные до нитки, вывозили куда-то в лес, где не то закапывали, не то просто бросали. Даже по тем, для кого эта деревня была родной, никто не плакал, и уверен, что вполне заслужено.
— Пока еще есть время, давай поговорим, — сказал я Алану. — Облегчи душу.
— Облегчаются в другом месте! — прорычал он, презрительно сплюнул. — Я не жалею ни о чем, так и запомни!
— Даже о том, что погибли люди? Твои же соседи? Друзья?
— Лес рубят — щепки летят! Нельзя ничегоизменить, если боишься замарать руки!
Он гордо выпрямился, насколько позволяли стянутые за спиной руки. Я кивнул. В этом он прав.
— Хорошо. Тогда расскажи, почему решил начать бунт… именно теперь?
— А ты не понимаешь? Тогда вот тебе мое последнее слово!
Он плюнул снова, на этот раз в меня, не попал и отвернулся. Я сделал знак своим, подскочили сразу несколько человек, отвязали, повели к виселице. Следом тащили дозорного, мальчишку не держали ноги, он побледнел, губы тряслись.
— Этого ко мне, — приказал я, и когда полумертвого от страха парня поставили рядом, спросил: — Ты пошел с заговорщиками, неужели не знал, что придется убивать?
Мальчишку трясло так, что он едва не падал, по лицу бежали капли холодного пота, рубаха и портки намокли. Он замотал головой, пробормотал дрожащими губами:
— Н-нет, ваша светлость… Я вообще не отсюда, меня батька привел…
— Зачем?
— Сказал — весело будет…
— Зачем? — повторил я тверже. Мальчишка взглянул мне в глаза, торопливо уронил взгляд:
— Говорил, пощекочем барьев, заберем наше…
— Интересно. И что же тут ваше? — спросил я, обводя широким жестом деревню. — Земля? Люди? Может, деньги?
Мальчишка не ответил, только смотрел затравленно. От околицы окликнули, и я, схватив его под руку, поволок к виселице. Аланауже заволоклина шаткийчурбак, места на котором едва хватало, чтобы поместить одну ступню. Игнат стоял неподалеку, глядя, как бунтовщику затягивают на шее петлю. Увидев дозорного, староста кивнул в его сторону:
— Этого тоже вздернем?
Я подошел к Алану, тот старательно скалился, показывая, чтоне страшится смерти.
— Перед тем, как отправишься к праотцам, хочу услышать ответ. Вот этот парень, — я указал на едва живого от ужаса дозорного, — сказал, что вы собираетесь отобрать свое. Но что именно, он так и не объяснил. Может, ты сумеешь?
— Это наши земли! Отцы, деды тут жили, а потом пришли такие вот, как ты и сказали: это теперь наше, охотиться в лесах барона нельзя, рубить дерево — тоже, а можно только платить налоги и молчать! А я так считаю, что и без вас управимся!
В его глазах светилась фанатичная уверенность в собственной правоте. Но это — правда ребенка, которому запрещают есть снег, совать руки в огонь, заставляют убирать игрушки. Барон на охоте убьет одного, реже двух оленей в месяц, деревенские же, дай волю, выкосят их всех. То же и с деревьями. А что на налоги содержат дружину, пускают деньги на другие, не менее важные дела — кто видит? Вот потому и возникают эти «отнять и поделить». Сперва отнять у баронов, торговцев, просто богатых, и поделить. А когда одни пропьют, пустят по ветру доставшееся даром, то обратятся к тем, кто не тратил бездумно, а вкладывал и приумножал, и тогда цикл повторится снова. И снова. У таких делильщиков редко есть план, как действовать, получив власть.
— И? Если бы удалось подмять под себя эти деревни, что бы ты делал дальше?
— Уж известно, что! Дал бы вольностей людям! Никаких обязанностей перед бароном, только работа на себя!
— Понятно, — я кивнул. — А потом?
— Что — потом?
— Потом, когда все стали свободными. Что бы вы делали дальше?
Алан замолчал. Судя по лицу, он так далеко не заглядывал. А ведь в этом «потом» не обойтись без торговли, производства, армии, новой власти. Анархия хороша на коротких дистанциях. Вокруг собирались крестьяне. Многие из них этой ночью пострадали от действий бунтовщиков, этих было заметно сразу, но в глазах некоторых я увидел сочувствие и досаду, что бунт не удался. Ярость ударила в голову, я схватил под руку едва живого мальчишку, сказал хмуро:
— Ты ведь не отсюда?
— Н-нет, — он быстро-быстро замотал головой. — И… из Сосновки мы с батькой при… при…
— Тогда смотри и передай своим, как все было.
Я с силой ударил ногой по чурбаку.