Барби. Часть 1 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

Глава 6

ЧАСТЬ 2

Чертов Будуар встретил ее не особо ласково, порывистым холодным ветром в лицо. Это не стоило относить на свой счет, точно так же он встречал и прочих своих гостей, не делая разницы по чину и возрасту. Здесь, на вершине горы, где Верхний Миттельштадт соприкасался с Оберштадтом, ветра были полновластными хозяевами неба, как демоны в адских чертогах. Они обрушивались на каждую гостью, вне зависимости от того, что ее привело, и жестко трепали, находя особенное удовольствие в том, чтобы с мальчишеским задором раздувать их юбки, приводить в беспорядок прически и швырять в лицо мелкую взвесь из пепла.

Барбаросса поежилась. Покидая утром Малый Замок, она не додумалась захватить плащ и теперь корила себя за это. Дублет из плотной шерсти и рубаха с длинным рукавом могут служить неплохой защитой от холода внизу, но с каждым клафтером высоты они все сильнее сдают позиции. Мало того, что на дворе стоит октябрь, время, когда пора законопачивать все щели в замке и разжигать камин, так еще и солнце давно пересекло полуденный рубеж. Полчаса здесь, на продуваемой всеми ветрами каменной проплешине, и она застудит себе нахер пизду со всеми потрохами.

Спокойно, сестра Барби, буркнула она сама себе. Ты не любишь это местечко, но ты здесь и не задержишься. Никто не заставляет тебя гостить в Чертовом Будуаре так долго. Ты только зайдешь, бросишь пару взглядов, задашь пару вопросов — и все сделается ясно. Дело на четверть часа.

Чертов Будуар… Барбаросса не знала, отчего это местечко, образованное обломками старой крепостной стены на вершине горы, обрело такое не в меру пышное название. С ее точки зрения справедливее было бы именовать эту херню Жопным Камнем или Чертовыми Руинами. Здесь отродясь не имелось ни мебели, ни мягких подушек, ни всяких других херовин, которые обычно имеются в покоях у знатных дам, один лишь только голый камень да пронизывающий до костей ветер. Да еще парочка не до конца развалившихся башен, в остовах которых подчас укрывались желающие помиловаться подружки. В остальном это был заваленный каменными глыбами пустырь на вершине горы, весьма невзрачный, непримечательный и неуютный в любое время года.

Однако у Чертового Будуара помимо неплохого вида на предгорья, открывавшегося с парапета, имелись и достоинства. Достоинства, о которых были хорошо осведомлены суки, околачивающиеся здесь вместо того, чтобы постигать премудрости адских наук в лекционных залах университета. Таковых достоинств было по меньшей мере три.

Во-первых, удачное расположение. Прилепившись так близко к вершине Броккена, Чертов Будуар занял такое удачное расположение, что одним своим боком граничил с университетской стеной — одно только это неизбежно делало его популярным местечком для малолетних сук, желавших в промежутках между лекциями выкурить какой-нибудь дрянной травы, потрепаться, одолжить у подруг пару-другую амулетов, выпить вина и по-быстрому кому-нибудь отстрочить. Или просто прогулять занятия в приятной компании, тем более, что компания здесь в самом деле водилась в любое время суток и чертовски пестрая.

Во-вторых, Чертов Будуар обещал своим посетительницам то, чего не мог пообещать ни один трактир внизу — уединение. Сюда не допускались посторонние, и это обстоятельство превращало херов каменный пустырь посреди города в желанное место для многих. Ни школярок с первого круга, этих сопливых девчонок, еще вчера отлученных от мамкиных юбок, ни магистратских стражников, ни праздного люда, готового глазеть на ведьм, пока не вытекут глаза. Только свои. Чертов Будуар не привечал посторонних, тех, кому не стоит здесь находиться, и делал это чертовски эффективно, несмотря на то, что не имел ни предостерегающих надписей, ни золоченых оград, ни охранных големов, как в восседающем на вершине горы Оберштадте.

Лопнувшие сорок лет назад от адского жара старые крепостные стены образовали вокруг него полосу из руин, и полосу столь грозную, что пробраться через нее можно было лишь системой хитроумно устроенных проходов, соединявших Чертов Будуар с городом. Многие из таких проходов выглядели вполне безопасными, но лишь потому, что невооруженным взглядом невозможно было заметить невидимые силки, сотканные из тончайших чар, подстерегавшие незваных гостей. Силки, способные легко раскроить пополам зазевавшуюся ведьму или мгновенно переломать все кости в ее теле, не оставив на коже и синяка. Один только ледяной ветер, вечный обитатель Броккена, свободен был вторгаться сюда в любое время без приглашения.

В-третьих… Барбаросса усмехнулась, ласково погладив «Скромницу» через ткань бриджей. В-третьих, Чертов Будуар запрещал на своей территории любые свары и стычки. Даже если ты встретила здесь, среди голого камня, заклятую подругу, чей нож помнит твою печень на вкус, даже если сам Ад жжет тебе пятки, заставляя обнажить оружие, ты скрипнешь зубами, улыбнешься и сделаешь вид, будто ее не замечаешь. Одно из старых правил, выработанных здешними посетительницами, правил, которые хоть и раздражали Барбароссу, делали эту блядскую проплешину на вершине горы по-своему уютным местечком.

Чертов Будуар был чем-то вроде закрытого клуба, где собирались ведьмы второго и третьего круга, чтобы предаться увлекательным занятиям. Здесь прогуливали лекции, здесь тайком назначали друг другу свидания, здесь, спрятавшись за острым камнем от пронизывающего ветра, пускали по кругу чашу с пряно пахнущей сомой, здесь сплетничали, обменивались амулетами, возвращали долги, делали ставки, флиртовали, шлепали картами, курили, переписывали друг у друга конспекты…

Неудивительно, что Чертов Будуар всегда пользовался популярностью — как у вольных ведьм из Шабаша, так и у их товарок из младших ковенов. Иногда, заглянув на огонек, здесь можно было обнаружить чертовски пеструю компанию, которая не могла собраться ни в каком другом месте, состоящую из сук, которые, встреться они на улице, с радостью вспороли бы друг дружке животы. Здесь же они могли вместе покидать кости и выкурить трубочку, забыв про кодексы чести, традиции и манеры.

Барбаросса и сама частенько здесь околачивалась, прежде чем вступила в «Сучью Баталию». Для ведьм почтенных старших ковенов Чертов Будуар не был запретной территорией, но визиты сюда обыкновенно не одобрялись старшими сестрами. Но этот камень определенно помнил ее поступь.

Оказавшись внутри, Барбаросса быстро окинула взглядом площадку, ограниченную руинами с одной стороны и парапетом с другой. Чертов Будар не требовал расшаркиваться при появлении, снимать шляпу и приветствовать честную компанию, не было здесь и герольдов в расшитых ливреях, объявляющих имя гостьи. Тут держались свободных порядков — еще одна причина, по которой раньше она частенько здесь появлялась.

Народу было немного, не больше двух десятков, и неудивительно. Пик популярности Чертового Будуара приходился на полдень, в послеполуденные часы застать здесь можно было разве только старожилов — да тех сук, которых привели сюда неотложные дела. Барбаросса мысленно кивнула сама себе. Ее дело определенно относилось к категории неотложных.

Человек непосвященный, невесть каким демоном занесенный сюда, едва ли разобрался бы, в какую компанию попал, но Барбароссе хватило одного быстрого, как удар ножом, взгляда, которым она полоснула вокруг себя, чтобы сообразить общую расстановку. Не из праздного любопытства, как минимум — чтобы убедится, что здесь не имеется сук, которые будут рады разорвать сестрице Барби глотку. Известно, драки в Будуаре строго запрещены, здесь можно не опасаться засады, но что есть искусство ведьмы, если не оттачиваемая годами способность тонко обходить запреты?..

Всякий раз, когда Котейшество чересчур расслаблялась, оказываясь на нейтральной территории, Барбаросса напоминала ей историю Сколы и Ликозы. Одну из многих историй Чертового Будуара, которые не относились к числу самых изысканных, но которые определенно стоило держать в памяти — хотя бы для того, чтобы самой не угодить в пизду.

Никто уже не помнил, из-за чего поцапались Скола и Ликоза, даже самые старые обитатели Будуара. Скола была из «Стенающих», Ликоза — из Шабаша, но какое-то время они, говорят, были подругами. Пока не засеклись друг с другом, как пара голодных волчиц. Может, не поделили хер — одна из древних, как сам Ад, причин — может, размолвка вышла из-за денег или порции зелья. Неважно. Две суки всегда найдут повод выпустить друг дружке кишки, так уж устроен славный добрый Брокк.

Скола и Ликоза поцапались на славу, так что сразу схватились за ножи, опустив прелюдии и ласки. Пару раз они чувствительно пощипали друг друга на улицах — Ликоза лишилась одной щеки и уха, Скола заработала набор приличных рубцов на брюхе. Их вражда длилась долго, почти полгода — по меркам Броккенбурга, в котором каждый прожитый год равняется целой эпохе, это охрененно немалый срок. Ничего удивительного, вражда меж ведьмами сродни не пригашенному до конца костру, который может тлеть чертовски долго, но который превращается во всепожирающее пламя, стоит только подуть нужному ветру. Скола и Ликоза истязали друг друга неутомимо и изобретательно, настойчиво пытаясь свести друг друга в могилу.

Забавно, подстраивая встречи с Ликозой, Скола не боялась отправиться с одним ножом в самые глухие и безлюдные переулки Унтерштадта, но опасалась подстраивать их свидания поблизости от рек и ручьев, встречавшихся в низинах, а также на берегу прудов. Не потому, что боялась воды — потому, что боялась рыбы. Когда-то, еще на первом круге, на занятиях по хиромантии она нагадала сама себе, что ее ждет смерть от рыбы и полагала, что ее, смертельно раненную, Ликоза может столкнуть в воду, на поживе тамошним обитателям.

Их вендетта тянулась полгода, тянулась до тех пор, пока одним прекрасным вечером они не столкнулись нос к носу здесь, в Чертовом Будуаре. Они бы с радостью схватились по привычке за ножи, но правила Будуара были строги — обнажившая здесь оружие или вспомнившая про старую обиду, легко могла быть отправлена головой вниз с парапета — такие случаи в его истории не были редкостью. Скрипнув зубами, они поздоровались друг с другом и даже начали беседу, что тоже требовало известной выдержки. Вспоминая старые добрые деньки, подшучивая друг на другом, делясь воспоминаниями, они сами не заметили, как трещина, зияющая между ними, сперва сгладилась, а потом как будто и заросла. Прямо на этом месте, посреди Чертового Будуара, Скола и Ликоза пошли на мировую и простили друг другу все обиды. Прижимистая обычно Ликоза даже угостила Сколу табаком из своей табакерки. Старая вражда была забыта к облегчению всех присутствующих, мир скреплен кровью.

А на следующий день Скола, сидя в любимом кабаке за кружкой пива, вдруг задергалась, точно припадочная, пуская пену изо рта и суча ногами. Самые сердобольные попытались помочь, должно быть, решили, что у нее приступ падучей или что-то вроде того. Самые осторожные мгновенно прыснули прочь — и не прогадали. Сколу внезапно начало пучить, ее живот надулся так стремительно и страшно, будто она влила в себя по меньшей мере бочку пива. Мало того, продолжал стремительно раздуваться. Корсет лопнул, не выдержав страшного напряжения, следом полопалась ее одежда, спустя минуту затрещала и кожа. Скола истошно визжала, катаясь по полу, силясь стиснуть стремительно распухающее пузо руками, но тщетно. Это было не проще, чем стиснуть руками прущую из бадьи опару.

Тут уже и самые сердобольные бросились бежать, но не все успели, потому что секундой позже Сколу разворотило так, будто в ее животе разорвалась пороховая граната. Когда посетители выбрались из-под столов, зажимая носы, обнаружилось, что весь кабак заляпан мертвой рыбой, сотнями пфундов мертвой, начинающей уже пованивать рыбы. Вот что распирало Сколу изнутри, вот что в итоге убило ее — блядская рыба.

Она недооценила Ликозу. В табаке, которым ее любезно угостила подруга, находилось семя демона, крохотное, как маковое зернышко. Проникнув через ее ноздрю, вызрев в ее нутре, согревшись ее кровью, демон выбрался на свободу и принялся за работу, для которой был предназначен.

Чертовски хитрый и ловкий ход. Ликоза могла бы праздновать победу, пожиная плоды своей изобретательности, кабы ни одно обстоятельство. Формально, смерть Сколы произошла за пределами Чертового Будуара, так что древние традиции неприкосновенности как будто бы и не были нарушены, с другой стороны, как ни крути, оружие, которое убило Сколу, было обнажено здесь, в Будуаре.

Случай получился запутанный, способный поставить в тупик даже маститых имперских законников из Магдебурга, не только шоблу юных ведьм, мнящих себя хранительницами этих чертогов. Еще три или четыре дня здешнее собрание бурлило, пытаясь определить степень вины, бурлило так, что дело едва не кончилось новой поножовщиной, теперь уже среди добровольных присяжных. Во избежание подобных случаев, чтобы восстановить добрые традиции Чертового Будуара, было решено признать Ликозу частично виновной. Ее не убили, не скинули с парапета, как прочих, только лишь ослепили и отрезали пальцы — не самое суровое наказание за нарушение старых традиций.

Барбароссе хватило одного быстрого взгляда, чтобы понять, какая публика собралась в Чертовом Будуаре нынче днем. Ее наметанный глаз быстро выхватывал из пестрого месива платьев, дублетов и плащей отличительные детали, позволяющие мгновенно опознавать здешних сук, сортируя по группам и категориям. Лучше, чем если бы над головой каждой из них висел сверкающий герб.

Броши в виде медных дубовых листьев на лацканах — знак принадлежности к ковену «Вердамте-Айх». Почтенный и уважаемый в Броккенбурге ковен с двухсотлетней историей, не претендующий на членство в Большом Круге, но способный постоять за себя и сурово взыскивающий обиды. Его сестры молчаливы и замкнуты, не ищут ни игр, ни разговоров, ни ласк, но держаться с ними лучше осторожно, они не из тех, что откладывают месть в ящик с рукоделием.

Изящные черные зонты с кружевом, внутри которых скрываются отравленные иглы — верный признак чертовок из «Союза Отверженных», пафосных сучек, годных лишь на то, чтобы лакать вино с беленой и декламировать дрянные стишки о совокуплениях с Сатаной. Единственная польза от них — они обычно щедро угощают. Правда, нализавшись, частенько лезут тебе в штаны, так что приходится держать ухо востро.

Прически в стиле «Хенот» — с одной стороны головы волосы выстрижены и выбриты до блеска, с другой, опаленные огнем, хитроумным способом скручены, образовав локоны — отличительный знак «Чертовых Невест». Не самый опасный ковен из числа младших, но под его крылом, как знала Барбаросса, обретается приличное число умелых фехтовальщиц. «Невесты» редко буянят и устраивают стычки, они холодны и рассудительны, но раз или два в месяц делаются буйны нравом — следствие каких-то тайных ритуалов, которые проводит их ковен. В такие дни лучше к ним не приближаться — непредсказуемы, как весенние змеи.

Частокол из стальных иголок, торчащих из головы, просверленная переносица с массивной серьгой, черно-красные полосы, вытатуированные на лбу и щеках — красавица из «Аврелианы», звенящая на каждом шагу от засевших в ней серег и булавок. Про «Аврелиану» ходит много недобрых слухов. Говорят, они регулярно лакомятся человечиной, пьют кровь и справляют ритуалы, от жестокости которых передергивает даже многое повидавших адских владык. Говорят также и то, что все это — только слухи, которые сами «аврелианки» охотно поддерживают, уповая на свою грозную репутацию сильнее, чем на оружие и чары.

Барбаросса скользнула взглядом меж фигур, ощупывая каждую, легко находя нужные следы.

Стальные зубы, заточенные до бритвенной остроты и лязгающие, как капканы — «Астрея». Выбритые виски и волосы, заплетенные в длинные косы со свинцовым грузиком на конце — «Ложа Скорби». Атласные алые блузки с кокетливыми бантами — «Великий Свет Севера». Отрубленные мизинцы — «Фемический Суд». Выжженное посреди лба круглое тавро — «Сестры Сатурна». Разрезанные надвое языки и выбитые передние зубы — «Орден Розы и Креста»…

Ей не попадалось ни отороченных серым волчьим мехом плащей, отличительного признака «волчиц» из «Вольфсангеля», ни пучков перьев на плече, символа «Вороньей Партии», ни прочих, хорошо ей известных, разве что только…

Во имя всех дыр Ада!

В дальнем углу, на самом парапете, она обнаружила «бартиантку», невозмутимо прогуливающуюся под руку с какой-то смазливой ведьмочкой.

Уж «бартиантку»-то в любом скоплении ведьм заметно издалека, лучше, чем самоцвет в куче сушеного гороха. Пышное парчовое платье с бархатной оторочкой, тугой корсет на китовом усе, пелерина из какой-то полупрозрачной шуршащей ткани, которую Барбаросса не знала и не хотела знать — все ведьмы «Ордена Анжель де ля Барт» похожи на куколок из одного набора.

Не Кузина, мгновенно определила Барбаросса, ощущая, как тяжелеют в карманах «Кокетка» со «Скромницей», моля нанизать их на пальцы. Какая-то из ее сучек-сестричек помладше, второго круга. Ишь как воркует, держа юную ведьмочку под руку, как сладко улыбается, лукаво глядя на нее из-под густых, сажей подведенных, ресниц. Ищет себе кошечку на ночь? Или сплетает очередную интригу, ловко маскируя ее страстью, как вкус яда маскируют сладостью напитка?

Барбаросса с трудом поборола соблазн подойти поближе, чтобы перекинуться с этой крошкой парой теплых слов. Правила Чертового Будуара не позволят ей завязать драку, если же она попытается выведать о местоположении Кузины, наверняка получит в ответ лишь порцию отборных острот, а может, и отравленную шпильку в довесок. Нет уж, нахер. Она поквитается с Кузиной, но позже, когда представится возможность. И уж точно не здесь. Поквитается так, что Кузина рада будет сожрать дохлую мышь без горчицы и масла…

Она сама тоже не осталась незамеченной для здешней публики. Едва только Барбаросса ступила на площадь, точно такие же быстрые взгляды мгновенно скользнули и по ней, мгновенно оценивая, ощупывая, взвешивая. Ей даже показалось, что на миг по Чертовому Будуару прошла волна шепота, похожая на легкий сквозняк, вплетшийся в многоголосую песнь ветра над горой Броккен.

Глядите-ка, кто явился — Красотка! Сколько лет, сколько зим, сестрица! Только поглядите, никак наша Красотка похорошела! Не смотри ей в лицо, она этого не любит, хватается за нож!..

Никто не подошел к ней, не махнул рукой, не поздоровался. Правила Чертового Будуара не поощряли ни любопытства, ни чрезмерной общительности. Здесь не отпускали реверансов и не чмокали друг друга в щечки, здесь собирались взрослые девочки со своими взрослыми делами. Если тебе хочется с кем-то поговорить, подойди и поговори. Манеры здесь позволительно оставлять за порогом.

Барбаросса машинально оценила общую диспозицию. Трое или четверо ведьм, устроившись в дальнем закутке, бросали кости. Вяло, без особого интереса, чувствовалось, что серьезных ставок сегодня нет, а без ставок — не игра. Несколько таких же группок расположилось на циновках по центру, развернув пухлые тетради и вполголоса переговариваясь между собой. Понятно, пытаются наверстать то, что не успели сделать за день. Еще более скучное занятие. Прочие как будто не искали компании, прогуливались поодиночке или парами, о чем-то болтая, смеясь или сосредоточенно изучая облака.

Барбаросса закрутила головой. Все эти шалавы сейчас не представляли для нее интереса. Не ради них она и забралась так высоко на блядскую гору, рискуя отморозить себе придатки. Не ради них, а ради…

Какого хера? Куда подевались все «шутовки»? В Будуаре почти всегда ошивался кто-то из «Камарильи Проклятых», дежуря здесь, точно на посту. Это и был их пост, один из постоянных постов вблизи университета. Где еще можно погреть уши в чужих разговорах, переброситься в карты, продать тайком из-под полы пару ампул «серого пепла»? «Шутовки», эти беспокойные чертовки, всегда находились в гуще событий, и неважно, каких — балов-маскарадов, массовых оргий или кровавых схваток, они просто возникали сами собой там, где скапливалось какое-то количество ведьм.

«Шутовку» она обнаружила лишь полуминутой спустя. Удивительно, как человек в столь пестром облачении, носящий поверх лица театральную полумаску, может скрываться на фоне голого камня, находясь при этом у всех на виду, наверно, это было какой-то тайной наукой «Камарильи Проклятых», которую они хранили внутри своего круга. Как бы то ни было, Барбаросса заметила «шутовку» лишь после того, как та призывно махнула ей рукой. Беззаботно устроившись на куске отвалившейся каменной кладки, она курила длинную тонкую трубку, пуская в небо колечки и, как и все из их братии, выглядела при этом настолько расслабленной, будто восседала на удобном кресле у себя в гостиной.

Барбаросса махнула в ответ, еще не успев разглядеть, что за маска надета на той, а

разглядев, стиснула зубы, чтобы прикусить кончик языка, по которому уже юркими чертенятами метались ругательства.

Не разноцветная маска Коломбины из ярких лоскутов с изящной оторочкой из перьев и кружев. Не раззолоченная маска Арлекина с кокетливыми бубенцами. Не длинноносая, похожая на хищного москита, маска Скарамуша.

Другая, уже виденная ею прежде и хорошо знакомая. Черная полумаска с тяжелыми надбровными дугами, выпирающими скулами и немного раскосыми глазами, придающими лицу вечно насмешливое, сардоническое выражение.

Во имя сорока тысяч трахнутых сабинянок, кажется, сегодня сам Сатана вздумал раздавать карты! Дохлый гомункул, неудача в Эйзенкрейсе, постыдный проигрыш в Руммельтауне, обман Кузины, теперь вот это…

Никто точно не знал, сколько ведьм в «Камарилье Проклятых», уж точно больше положенных по традиции тринадцати душ, иные утверждали, что не меньше двух дюжин. Но по стечению дьявольских обстоятельств она столкнулась в Чертовом Будуаре именно с той, которую хотела бы сейчас встретить меньше всего.

Вот уж чье личико она бы охотно не видела — по меньшей мере, до конца года.

Вальпургиева ночь, знаменующая переход на новый круг обучения, обладает свойством стирать многие старые обиды, а между ней и Бригеллой имелись в прошлом некоторые разногласия, не успевшие как следует затянуться. Пусть не серьезные, из числа тех, которые выясняются при помощи ножей, но…

Барбаросса машинально стиснула кастет под тонкой подкладкой дублета. Глупо думать, будто Бригелла ищет драки, особенно тут, в Будуаре, да и махнула она как будто бы вполне искренне, но осторожности терять не следовало. «Шутовки» из «Камарильи» не отличались безоглядной звериной жестокостью, как чертовы «волчицы» из «Вольфсангеля», они вообще чурались выяснения отношений на кулаках, изображая из себя миннезингеров, поэтесс и художниц, брезгующих славными традициями Броккенбурга. Но списывать со счетов их злопамятность явно не стоило. Здесь, говорят, даже камень в мостовой помнит все нанесенные ему за последние двенадцать веков обиды…

— Привет, Бригелла.

— Здравствуй… Барбаросса.

Второе слово она произнесла с небольшим опозданием. И хоть пауза эта была вполне естественной, вызванной необходимостью выпустить дым из легких, Барбароссу она уколола. На миг показалось, что изо рта Бригеллы вот-вот вырвется другое имя. Ее прежнее имя, которое она оставила, сделавшись Барбароссой, но которое все еще отлично помнили многие в Броккенбурге. Она сама охотно бы его забыла, кабы то не подстерегало ее, выныривая всякий раз из отражения в зеркале, точно злокозненный дух.

— Располагайся, — Бригелла небрежно кивнула в сторону груды камней, точно это была россыпь подушек в каминной зале, — Угостить табачком?

Она курила вересковую трубку с длинным чубуком, такую изящную, что походила на музыкальный инструмент — флейту-пикколо или какую-нибудь другую херню в этом роде. Дымок из нее доносился соблазнительный — что-то сладкое, душистое, приятно терпкое.

— Табак с тыквой?

— Табак, тыква, марокканский гашиш, — Бригелла улыбнулась, рассеивая ладонью ароматный дымок перед лицом, — Согревает сердце лучше, чем это паскудное бледное солнце.

Предложение выглядело вполне искренним, но Барбаросса благоразумно помотала головой. Не хватало еще глотнуть яда из потайного отделения в трубке — спасибо, проходили мы эти фокусы, хоть и не на лекциях в университете…

— Ну, как знаешь, сестрица. Я, как девственница, дважды не предлагаю.

Барбаросса едва не фыркнула. Вот уж на кого Бригелла не была похожа, так это на девственницу.

Манера одеваться в «Камарилье» всегда была несколько кичливая. Подражая ландскнехтам и бродячим миннезингерам, «шутовки» стремились разодеться роскошно и пестро, точно бросая вызов холодной строгости Броккенбурга, но роскошь эта была своеобразного, зачастую откровенно странного свойства. Плундры, украшенные щегольскими разрезами на всю длину, зачастую шились не из бархата, а из дешевого бомбазина по грошу за четверть руты, приталенные модные табарды при ближайшем рассмотрении оказывались украшены многочисленными заплатами и обильно прожжены окурками, а броши и подвески изготовлены из столь фальшивого золота, что это выглядело откровенно нелепо — даже в бедных ковенах избегали украшать себя подобным образом.

А еще эти их маски… Маски были еще одной дурацкой традицией «Камарильи Проклятых», за которую они держались крепче, чем фехтовальщик за свою рапиру. Фарфоровые, деревянные, металлические, из папье-маше, некоторые из этих масок выглядели элегантными и даже изысканными, другие — откровенно дурацкими или пугающими, очень уж странные гримасы на них были изображены. Иные из них Барбаросса даже научилась узнавать — Арлекина, Пульчинелла, Фантеска, Пьеретта, Скарамуш, Ковьелла… Котейшество как-то сказала, что все эти маски не выдуманы ими, а взяты из какого-то старого итальянского театра, название которого вылетело у Барбароссы из головы.

Это тоже было отражением их философии, столь туманной и витиеватой, что по сравнению с ней даже схоластические труды средневековых алхимиков могли бы показаться легким чтивом из порнографических журнальчиков Холеры. В отличие от прочих ковенов, помешанных на пополнении своих рядов самыми сильными ведьмами, «Камарилья» никогда не задавалась такой целью. Она собирала в себе разнообразный сброд, слишком гордый, чтобы примкнуть к прочим, слишком независимый, чтобы оставаться в Шабаше, всегда слишком бестолковый и разрозненный, чтобы представлять собой хоть какую-нибудь силу.

У них не было главы ковена — сам черт не разобрал бы, как им удается поддерживать хотя бы подобие порядка в своих рядах. У них не было собственного замка — логовом им служили руины Пьяного Замка в Унтерштадте. У них не было и кодекса чести — просто потому, что их представления о чести были хаотичны и зачастую непонятны им самим. Некоторые и вовсе не считали их ковеном, лишь кучкой оборванок, удерживаемых вместе общими пороками и круговой порукой, сборищем никчемных фиглярок, мнящих себя вольными поэтессами, но только потому, что это давало им возможность свободно причащаться всеми известными в Броккенбурге пороками.

«Камарилья Проклятых» не чуралась никаких развлечений. Кичась своими декадентскими нравами, «шутовки» курили дорогой табак и пили дешевое вино, устраивали безумные балы, часто заканчивающиеся макабрическими оргиями, употребляли в пугающих количествах любые пьянящие зелья, которые только можно было раздобыть в Броккенбурге, и сочиняли поэмы, безобразные и восхитительные одновременно. Вечно пьяные, беспечные, относящиеся к жизни с легкомысленностью разбойников из Тевтобургского леса, они шлялись где хотели и охотно участвовали во всех авантюрах, которые учинялись поблизости.

Когда-то, едва узнав о «Комарилье», Барбаросса не могла взять в толк, отчего более сильные ковены не покончат с этим недоразумением, порочащим само звание ведьмы. Отчего «батальерки», «бартианки», «волчицы», «воронессы», «униатки» и «флористки» не растерзают беспечных «шутовок», раз и навсегда поставив этих паяцев на место?

Потом сообразила и сама, несколько раз поучаствовав в их кутежах и получив богатую пищу для размышлений. Пусть «Камарилья» и не была грозной силой в университете, не пытаясь тягаться со старшими ковенами и никогда не претендуя на место в Большом Кругу, в ее рядах, среди пьяниц, гуляк и дебоширов, обреталось на удивление много опытных бретёрок, умеющих помахать рапирой и не спускавших никому оскорблений. Оттого «шутих» старались особо не цеплять, да и те обыкновенно не лезли в чужие свары. Погрязшие в удовлетворении собственных похотей, восславляющие искусство во всех его формах, обыкновенно самых беспутных и никчемных, они редко причиняли серьезное беспокойство окружающим.

Кроме того… Барбаросса отняла руку от кастета, но лишь с секундным опозданием, убедившись, что Бригелла по-прежнему безмятежно возлегает на камнях, пуская дымок и не помышляя о нападении. Кроме того, у «Камарильи Проклятых» было еще одно немаловажное достоинство, в некотором роде служившее им защитой. Неизменно оказываясь в центре всех кутежей, скандалов, пирушек, сговоров и проказ, «шутовки» охотнее цацек из фальшивого золота коллекционировали информацию, собирая подчас шикарные коллекции из слухов и недомолвок. Их осведомленность о жизни Броккенбурга иногда могла показаться пугающей — складывалось ощущение, будто на каждой улочке найдется невидимый демон, шпионящий для них и аккуратно доставляющий информацию — кто с кем переспал, кто кому вышиб зубы, кто с кем поцапался или только замышляет…

Бригелла не изменила своему вкусу — облаченная в короткий камзол из какой-то ткани, небезуспешно прикидывающейся шелком, в замшевых кюлотах, почти не скрывающих драных чулок, она выглядела непринужденно и даже как-то по-царственному снисходительной, точно была чертовой графиней этого никчемного куска земли на верхушке горы Броккен. На голове у нее покоился щегольский берет, украшенный не пучком перьев — перья были прерогативой «Вороньей Партии» — но безвкусной брошью в виде алхимического символа платины, и Барбаросса не хотела знать, что это значит.

Ее полумаска всегда нервировала Барбароссу. Вырезанная из дерева, покрытая черным лаком, она придавала безмятежности Бригеллы какой-то зловещий оттенок, точно у скучающего демона. Ни украшений, ни блесток, ни какой-нибудь резьбы — глухой черный цвет, который — вблизи это было отчетливо заметно — даже не был по-настоящему черным. Под полированной черной поверхностью на местах царапин и потертостей были заметны алые разводы цвета старого сургуча. Как если бы мастер, сперва выкрасив маску алым, отчего-то передумал и нанес поверх еще один слой краски, черной, как безлунная ночь.

Может, это и не Бригелла вовсе, а какая-нибудь другая прошмандовка из их стаи, нацепившая знакомую ей маску? Поговаривали, в «Камарилье Проклятых» есть традиция время от времени меняться личинами — не по какой-то причине, а просто так, из свойственной всем «шутовкам» любви к бессмысленному хаосу. Но, присмотревшись, Барбаросса вынуждена была признать, что ошибки не было. Очень уж заметны были на бледном подбородке, выступавшем из-под маски, знакомые ей отметины — поджившие ссадины и синяки, успевшие сделаться желтоватыми пятнами. Хорошо бы и обиды заживали так стремительно, как шкура на молодых ведьмах…

— Как ты? — небрежно спросила Барбаросса.

Бригелла улыбнулась. На ее коже не было видно ни шрамов, ни морщин, а сама она выглядела гладкой, как свежий атлас. Она определенно относилась к тем сукам, которых красит улыбка. Но в сочетании с насмешливой театральной маской с носом-жалом эта улыбка производила недоброе впечатление. Барбаросса с удовольствием размолотила бы эту улыбочку кулаком.

— Ты пришла справиться о моем здоровье? Чертовски любезно с твоей стороны, сестрица Барби. Уж после того, как ты угостила меня стилетом в живот.

— Это было шило, черт побери! — прошипела Барбаросса, — Обычное, блядь, сапожное шило! От одной дырки в пузе не умирают.

— Я и не ощущаю себя мертвой, — заверила ее Бригелла, — Хотя, не стану скрывать, кое-что внутри меня как будто умерло в ту ночь. Я буквально чувствовала пятками жар адской бездны.

Зря пришла, подумала Барбаросса, ощущая, как напрягается тело, а пальцы сами тянутся к потайному карману. Зря заявилась в Чертов Будуар, надеясь, будто он сможет решить мои беды, и уж тем более зря осталась здесь, увидев Бригеллу. Эта тварьможет выглядеть расслабленной, как греющаяся на солнце змея, но ты знаешь, как стремительны и непредсказуемы все из их чертового племени. Готова поспорить, ей потребуется не больше четверти секунды, чтобы стряхнуть с себя эту показную безмятежность и вытащить из укромной щели в камне чертов кинжал…

Спокойно, Барби, отдернула она сама себя, ощущая, как теплеет кровь в венах. Спокойно. Про «шутовок» часто говорят, что они без царя в голове, а мозги в их черепах похожи на прилипшую к казанку подгоревшую кашу, вот только инстинкт самосохранения у них обычно работает безукоризненно. Она не станет нападать на тебя здесь. Может, попытается выследить на обратном пути или метнет в спину нож, но здесь — здесь не станет. Здесь они будут мило беседовать, улыбаясь друг другу, точно подружки — таков закон Чертового Будуара.

Они в самом деле славно поцапались две недели назад. И это не было частью застарелой вражды, которая тянется годами, наоборот, все произошло нелепо и случайно, как происходят многие вещи здесь, в Броккенбурге. Просто демоны так неудачно метнули кости. Барбаросса сама уже не помнила подробностей и деталей, она и в истории этой оказалось случайно, не волей желания, а волей обстоятельств.

Кажется, какая-то шлюшка из «Готландских Дев» закрутила роман с местным трактирщиком. Как и все романы Броккенбурга, недолговечный, но бурный и рассыпающий вокруг себя до черта обжигающих искр, как дешевый фейерверк, купленный у подмастерья алхимика. Кого-то предали в лучших чувствах, кого-то опорочили, кого-то по-тихому удавили в переулке за трактиром, словом, все как обычно. Сам Сатана не разобрался бы в том, откуда взялись все действующие лица этой истории и как были связаны, но развязка вышла вполне простой и предсказуемой. Барбароссе пообещали талер за то, чтобы разгромить трактир, а заодно славно изукрасить его обитателей — и она честно отработала эти деньги.

Чего она не знала, так это того, что в чертовом трактире окажется «шутовка» из «Камарильи Проклятых», которая не только не отступит в сторону, как следовало поступить в этой ситуации всякой благоразумной ведьме на ее месте, но и влезет в драку.

Бригелла оказалась опасным противником. Выглядящая легковесной, как пушинка, в своем нелепом и щегольском облачении, она чертовски хорошо владела короткой рапирой и успела доказать это по меньшей мере полудюжиной дуэлей в этом году. Сумей она выхватить свое оружие, Барбароссе пришлось бы несладко. Несмотря на все занятия с Каррион, это оружие было ей совсем не так привычно, как дубинка или кистень. Спас напор, бурлящая в венах звериная ярость, часто помогавшая ей в драках, а еще — сапожное шило, удачно попавшееся под руку. Схватка получилась короткой, жесткой и не оставляющей сомнений в ее превосходстве. Но будь она хоть немногим медлительнее…

Барбаросса кашлянула, немного склонив голову.

— У тебя недурной короткий правый, сестрица. И лягаешься ты отменно.

Бригелла усмехнулась, машинально прижав руку к низу живота — туда, куда пришлось шило. Дырка, может, и заросла за две недели, но боль так быстро не уходит из тела, Барбаросса знала это по собственному опыту.

— Тебя спасло пиво, сестра.

— То, которое булькало в тебе?

— Нет. То, на котором я поскользнулась. Если бы не чертово пиво, я вздула бы тебя так, что родная бабка в Аду не узнала бы!

— Не сомневаюсь. Можем как-нибудь встретиться и попробовать еще разок.

— И в этот раз тебе придется захватить себе свинцовых примочек!

Барбаросса ощутила, как обмякают напрягшиеся было в ожидании драки сухожилия. Бригелла как будто бы не предлагала ей боя, напротив, своим поведением демонстрировала, что не держит обиды. По крайней мере, такой, какую предъявила бы здесь и сейчас.

Хорошо. Барбаросса никогда не бежала от драки, зачастую сама охотно их завязывала, упражняя кулаки на чужом мясе, но сейчас… Со всеми этими чертовыми хлопотами ей не доставало только ввязываться в ссору с «шутовками». У нее и без того охерительно мало времени.

— Извини за дырку в брюхе.

— Ерунда, — Бригелла небрежно махнула рукой с зажатой в ней трубкой, — Некоторые дырки в нашем теле созданы для удовольствия, другие нам приходится лишь терпеть. Не ты первая. Какими ветрами тебя занесло сюда? Насколько помню, ты не из частых гостей в Будуаре.

Барбаросса метнула короткий взгляд исподлобья, наблюдая, не проявляет ли кто из присутствующих интереса к их разговору. Никто не проявлял. Компания ведьм по соседству продолжала метать кости, не обращая ни на кого внимания, блуждающие парочки или разошлись, не встретив родственной души, или удалились плечом к плечу, надо думать, чтоб отлизать друг дружке в туалете ближайшего к Будуару трактира.

«Бартианка» в парчовом платье, кажется, уже закончила свою охоту. Юная ведьмочка, которую она мягко держала за запястье затянутой в черную перчатку рукой, млела и что-то бормотала, не осмеливаясь поднять глаз, заливаясь алым румянцем. Попалась, голубка. Эта ночь сделает из нее женщину, если, конечно, не сведет с ума и не покалечит — по слухам, ведьмы из «Ордена Анжель де ля Барт» отличались весьма странными предпочтениями в постели. Странными — и чертовски опасными.

Плевать. Барбаросса отвернулась, не желая знать, чем все закончится. Броккенбург сожрал столько душ, что вправе именовать себя десятым кругом Ада. Не подавится еще одной. Будь здесь Котейшество, наверняка бы попыталась вмешаться, ее мягкосердечность частенько невовремя поднимает голову. Но…

Котейшества здесь нет. Сейчас она в свободном плавании. Решает их общие проблемы.

— Мне нужна помощь, — коротко сказала она, — И у меня найдется пара монет, чтобы отблагодарить за нее.

Бригелла дунула на ладонь, сдувая с нее тлеющие крошки табака, высыпавшиеся из трубки.

— Верно, в аду скоро устроят ярмарку с раздачей бесплатных гостинцев, коль скоро сама Барбаросса ищет помощи. Если ты в самом деле думаешь, что эти шмары могут тебя потрепать, почему не позовешь на подмогу свой ковен? С каких пор у «Сучьей Баталии» не хватает хороших рубак?

Барбаросса замешкалась с ответом. С ней этого никогда не случалось в драке, кулаки и без помощи головы знали, что делать. Вот если бы языком она умела работать так же ловко, как и кастетом…

— О чем ты, Бри? Какие шмары?

Бригелла коротко затянулась из трубки с длинным чубуком и выдохнула, окатив ее дымом. В воздухе между ними, холодном воздухе высокогорья, на какую-то секунду стало до черта сгоревшего табака, тыквы и марокканского гашиша. Достаточно, чтоб у Барбароссы зачесалось в носу.

— О «Сестрах Агонии», о ком же еще. Они собираются в свой первый взрослый Хундиненягдт и уже точат ножи. Ждут не дождутся возможности ощутить себя взрослыми девочками.

— Хундиненягдт? Сучья охота? — Барбаросса осклабилась, — Вот дерьмо! Ты хочешь, сказать, я…

Бригелла улыбнулась. Черт, у нее и в самом деле была милая улыбка. Если что и портило ее, то только не до конца сошедшие ссадины на подбородке.

— Не хочу портить тебе сюрприз, но, кажется, ты намечена у них главным блюдом.

Во имя добела раскаленных мудей Сатаны!

Барбаросса коротко рыкнула, борясь с желанием подхватить булыжник поувесистее и швырнуть его вниз с парапета, чтоб тот размозжил кому-то череп или, по крайней мере, высадил какое-нибудь окно.

Вот она, оборотная сторона славы, пусть и дурной. Если твои кулаки измочалили до черта народу, если твое имя становится чересчур известно в Броккенбурге, это, с одной стороны, уберегает тебя от многих неприятностей. С другой — неумолимо притягивает новые, как камень Магнуса притягивает железные опилки. В другое время эта новость позабавила бы ее и даже приятно польстила самолюбию, но сейчас… Сейчас она была до пизды не вовремя.

У нее нет времени бегать от стаи шлюх, возомнивших себя охотницами. У нее нет времени заниматься другими делами. У нее нет времени на все это.

— Когда? — резко спросила она.

Бригелла пожала плечами.

— Не знаю. Их старшая, Жевода, уже неделю аккуратно наводит справки о тебе по всему городу. О трактирах, в которых ты бываешь, о местах, где тебя можно встретить, о всяких других вещах. Или она тайно влюблена в тебя и ищет повод встретить на темной улице одну, чтобы подарить тебе розу, или…

— Мне не до шуточек, Бри!

— Ох, прости. Думаю, в ближайшие несколько дней.

Барбаросса наморщила лоб. «Сестры Агонии»? У нее всегда была дрянная память, она забывала названия алхимических реакций, звезд и демонов. Как шутила Котейшество, она легко забыла бы имя своего сеньора, герцога Абигора, если бы то не было выбито у нее на теле в виде печати.

Но только не по части ковенов. Она наперечет помнила не только их названия, зачастую никчемные и излишне цветастые, но и имена ведьм, в них входящих, а также многие славные дела, которые те оставили в памяти Броккенбурга. Это был не вопрос учебы, это был вопрос выживания. Если название ковена было ей незнакомо, это означало только одно — этот ковен увидел свет совсем недавно. И это было хуже всего.

— Ты сказала, «Сестры Агонии»?

— Ага.

— Должно быть, молодой ковен?

— Так и есть, — подтвердила Бригелла, — Из числа тех скороспелых плодов, который Броккенбург выплескивает из своего лона прямиком в канаву, точно крестьянка в поле. Если моя информация верна, «Сестрам» нет еще и месяца и, как все молодые ковены, они жажду показать свои режущиеся зубки в деле.

— Многим сучкам в этом городе не помешало бы носить намордник, — процедила Барбаросса, — При этой Жеводе, случайно, не отирается такая длинная тощая сука с кацбальгером[1]?

— Ее звать Резекция. При ней еще часто гуляют Катаракта, Холопка и Тля. Это их боевая партия.

— Да, точно. Видела этот выводок мельком в Унтерштадте. Сборище малолетних ссыкух. Ни одной старшей сестры, сплошь «двойки» и «тройки».

Бригелла взглянула на нее с непонятным выражением на лице, которое вполне могло быть легким интересом.

— Эти малолетние ссыкухи на прошлой неделе порезали Джамбию. Подкараулили ее у пивной, врезали по затылку дубинкой, затащили в переулок и славно там с ней порезвились. Расписали бритвами лицо, отрезали ей веки, переломали пальцы, а еще засунули бутылку между ног. Игривые девочки.

— Джамбия всегда была никчемной пиздой, — буркнула Барбаросса, — В драке она не стоит и дохлого воробья.

— Может, поэтому они и решили поднять ставки? — хмыкнула Бригелла, — Вошли во вкус?

Тупые никчемные суки. Им мало тех неприятностей, которые готов им обеспечить Броккенбург, они сами ищут новых себе на промежность. И даже не догадываются, до чего к этому близки. Барбаросса мрачно усмехнулась. «Сестры Агонии» жаждут сыграть с ней в Сучью Охоту, но наверняка даже не представляют, чем она для них обернется.

Вера Вариола чтит честь своего ковена как мало кто из прочих, но станет ли она объявлять войну «Сестрам Агонии» только потому, что одной из ее сучек попортили мордашку? И ладно это было бы личико Ламии, красивое нечеловеческой пугающей красотой юного суккуба, или даже рябая ряха Гарроты. Но вот ее собственное… Барбаросса едва не фыркнула. Даже если «сестрички» вооружатся бритвами и скорняжьим инвентарем, едва ли им по силам сотворить с ее лицом что-то еще более пугающее, чем было сотворено до них.

Нет смысла лгать самой себе. Сами себе лгут лишь шлюхи, когда убеждают себя в том, что обязательно оставят ремесло, найдут мужа и заведут премилый домик с мезонином и геранью, едва только заработают своей изможденной волосаткой сотню гульденов. Она, Барбаросса, часто лгала другим, но себе — никогда.

У Веры Вариолы грозная репутация в Броккенбурге, и не напрасно. Но она не станет объявлять войну «Сестрам Агонии». Старшие ковены не ввязываются в войну по пустякам. Известно, если палить из крепостной пушки по кружащим вокруг башен воронам, очень скоро закончатся порох и ядра. Если всякий раз, когда какой-то суке под твоей опекой пустили кровь, ввязываться в войны против бесчисленных ковенов, плодящихся в неплодородной земле Броккенбурга что лягушки на болоте, очень скоро обнаружишь, что прочный некогда замок шатается под тобой, а обнаглевшие соседи уже начали откусывать по кусочку с его боков.

У Веры Вариолы фон Друденхаус другие хлопоты, другие противники, куда как крупнее калибром. Ей надо соблюдать хрупкий баланс, царящий в Старшем Круге — противостоять вечным интригам «бартианок» из «Ордена «Анжель де ла Барт», щелкать по носу зарвавшихся «волчиц» из «Вольфсангеля», вскрывать планы «флористок» из «Общества Цикуты Благостной», сбивать спесь с «воронесс» из «Вороньей Партии», раз за разом разбивать заговоры «униаток» из «Железной Унии»… В этой извечной войне не остается места для мелких обид, здесь играют фигурами куда крупнее и серьезнее…

А вот Каррион… Барбаросса ощутила короткий миг удовлетворения, представив, как взбесится Каррион-Волчье Солнце, узнав о выходке «сестричек». Сестра-батальер «Сучьей Баталии», правая рука Веры Вариолы, рука, в которой принято держать оружие, она не станет отягощать себя размышлениями о чести. Холодная и молчаливая, как голем, она вообще редко говорит, но если суметь ее разозлить…

Свистнув Гаргулью и Гарроту, она отправится на охоту — и еще по меньшей мере неделю весь Броккенбург будет вздрагивать, вспоминая их страшные похождения. Эти трое умеют работать сообща. Слаженно, четко, безжалостно, как группа опытных рубак-ландскнехтов. Каррион не напрасно их муштровала, разбивая в кровь губы тренировочными рапирами и расписывая живописными кровоподтеками спины.

Они будут выслеживать «Сестер Агонии» по всему городу. Нестись по улицам, точно ненасытные ищейки, врываться в каждый дом, где остался их след, потрошить, точно зайцев, вышвыривать в окна, скальпировать, рвать. Если у «сестричек» имеется замок, можно не сомневаться, Каррион возьмет его штурмом, столь неистовым, что даже штурм Магдебурга трехсотлетней давности покажется детской забавой. О да, Каррион заставит «Сестер Агонии» славно просраться кровью, мстя за свою младшую сестру, милашку Барби. Но не потому, что испытывает к ней какие-то чувства — душа Каррион холодна как рапира, пролежавшая всю ночь в январском снегу — а только потому, что, сама дожив до четвертого круга, знает извечную мудрость Броккенбурга — не спускай своим врагам ни малейшей обиды, иначе рано или поздно они спустят с тебя всю шкуру.

Если «Сестры Агонии» считают, что смогут укрепить свое положение в городе, выбрав на роль своей жертвы Барбароссу, эти бздихи еще тупее, чем она думала. Они даже не представляют, с чем им придется столкнуться, если их замысел увенчается успехом. Даже не представляют, что сотворит с ними «Сучья Баталия».

— Это не они порезвились сегодня в Руммельтауне? Какие-то ведьмы загоняли там сегодня суку, но я не знаю, чем кончилось дело.

Бригелла качнула головой.

— Это не они. Какие-то другие девочки вздумали поохотиться ясным днем посреди Броккенбурга. Чертовски безрассудно с их стороны, но кто я такая чтобы осуждать других за их развлечения? Знаешь… — она легким движением поправила маску на лице, — Пожалуй, тебе лучше не показываться пару дней за пределами замка. Отдохни, не высовывайся наружу. Ты знаешь молодых. Они злы, но им чертовски не хватает выдержки и терпения. Через два дня они устанут тебя искать и подыщут себе добычу попроще. Черт, в этом году у многих в Броккенбурге течка началась раньше положенного…

— Что ты имеешь в виду?

Бригелла выпустила в воздух дымное колечко. Красивое и аккуратное, как манда юной школярки, только вчера прибывшей в Броккенбург осваивать ведьминское искусство.

— «Волчицы», — произнесла она негромко, пристально изучая получившееся кольцо, — В последнее время они нервничают и топорщат шерсть на загривках. Такое с ними бывает перед тем, как стая на кого-то набросится, уж я-то знаю. Интересно, с кем в этот раз они не поделили блох, но советую какое-то время держаться от них подальше… Кстати, с тебя двадцать грошей.

— Что?

Кольцо из табачного дыма быстро рассеялось, сделавшись частью окутывающего Броккенбург смога.

— Двадцать монет, — повторила «шутовка», невозмутимо посасывая трубочку, — За информацию. Или ты думаешь, что твоя шкура не стоит таких денег? Заметь, я могла бы ничего не говорить тебе. Хотя бы в память о том ударе шилом, которым ты меня наградила. Однако сказала. И это определенно требует оплаты.

— Иди нахер! — буркнула Барбаросса, — Я не стану за это платить.

— Это Сучья Охота, Барби. Если ты думаешь, что они просто соберутся после занятий, чтобы потолкаться за университетом, испачкать юбчонку и вырвать у тебя клочок волос, то сильно ошибаешься. Эти суки всерьез вознамерились испить твоей крови.

Барбаросса оскалилась.

— Панди пережила восемь Сучьих Охот! И размотала в кровавое тряпье всех охотниц!

Глаза Бригеллы в прорезях черно-алой полумаски мгновенно потемнели. Точно бусины из опалов, на которые перестал падать солнечный свет.

— Почему ты вспомнила про Пандемию? — резко спросила она.

— Не твоего собачьего ума дело, Бри.

— Ах, прости! — Бригелла хлопнула себя по лбу. Даже это движение вышло у нее легким и по-театральному изящным. Как все прочие движения, вне зависимости от того, что она делала, чертила в воздухе невидимые узоры чубуком трубки или небрежно покачивала ногой, — Я и забыла. Вы же с Панди какое-то время терлись задницами.

Произнесено было как будто бы без намека, почти равнодушно, но Барбаросса все равно ощутила, как из низовий души тянет чем-то теплым, будто все бесы Ада таскали туда сухой хворост и уже взялись за кремни, чтобы высечь искру…

Спокойно, Барби. Ты уже не та вспыльчивая скотоебка, что прежде, норовящая всякую проблему решить кулаками. Ты научилась сдерживать себя и держать кулаки под контролем. Панди научила тебя самоконтролю, научила брать в руки узду и укрощать тех демонов, что вечно тащили тебя в пекло, расшибая все на своем пути. Если ты все еще жива, если дышишь смрадным воздухом Броккенбурга, наполовину состоящим из отравленных чар, это в немалой степени ее заслуга.

— Панди была моей наставницей, — неохотно произнесла она, — Давно, два года назад. Мы разбежались, когда меня приняли в «Сучью Баталию».

Бригелла усмехнулась, будто и не ожидала другого ответа.

— Ну да, узнаю старую добрую Панди, — хмыкнула она, — Она на дух не выносила ковены со всеми их традициями и правилами чести. «Курятник не может вырастить змею», говорила она. Знаешь, таких чертовок, как она, в наше время становится все меньше. Нынешние школярки, едва только избавившись от связанного маменькой чепца и девственной плевы, спешат приткнуться под теплое крылышко к какому-нибудь сборищу шалав, гордо именующему себя ковеном, с названием более пышным, чем юбки у придворных дам. А Панди… Пандемия всегда мнила себя вольной разбойницей, чья душа принадлежит лишь Шабашу.

Барбаросса насторожилась.

— Ты знала Панди? — осторожно спросила она.

Бригелла кивнула. Вроде и небрежно, но с некоторым оттенком самодовольства.

— «Камарилья Проклятых» знает все, включая то, по каким дням ты пачкаешь штанишки, милая. Я сложила семь миннезангов в ее честь.

— Я слышала их все, — буркнула Барбаросса, — Полная херня. Из этих семи только четыре из них имеют к ней отношение, а из этих четырех лишь два похожи на то, как все было на самом деле.

Бригелла не оскорбилась, должно быть, чтобы уязвить поэтический дар этой шалавы требовалось оружие посерьезнее. Что-то вроде крепостного ружья с двойной навеской пороха.

— Законы искусства, крошка, — Бригелла подмигнула ей, не то насмешливо, не то фамильярно, — Вот почему кастраты усерднее всех набивают свой гульфик ватой, а самые никчемные наездники до блеска начищают шпоры. Миннезанг, если он хорош, должен восхищать юных дев, вдохновляя их на подвиги, а не рассказывать правду. Правду тебе подадут в любом трактире и спросят два крейцера, а хороший миннезанг — это высокая кухня. Если ты приятельствовала с Панди, то должна знать, она вовсе не была той благородной разбойницей, какой ее знают многие в Броккенбурге. Благородства в ней не было ни на грош, она просто была непредсказуемой и очень удачливой сукой, а Ад до поры до времени просто сносил все ее выходки.

На миг Барбароссе захотелось вновь вонзить шило ей в живот, даже пальцы заныли, вспомнив это приятное ощущение. Эта самодовольная пидорка, развалившаяся на камне, не годилась Панди даже в подметки, но разглагольствовала о ней так легко, будто приходилась ей по меньшей мере кровной сестрой или конфиденткой.

Барбаросса стиснула зубы. Несмотря на то, что Бригелла была безоружна — и не скрывала этого — ее выпады разили точно и остро, как короткие тычки стилетом. Будь они на фехтовальной площадке, Каррион уже объявила бы туше[2].

— Я не…

Бригелла поболтала в воздухе ногой, затянутой в изящный сапожок.

— Панди частенько брала под свое крыло молодняк из Шабаша. Не потому, что была благородна — она и слова такого не знала — просто чтобы иметь преданных, влюбленных в нее помощниц, которые будут делать для нее грязную работу. В обмен на это она делилась с ними крохами опыта и изредка трепала по головке, как любимую собачку. Хорошая схема, всегда обеспечивавшая ее верными подручными, а иногда и преданными любовницами. Впрочем, второе к тебе, конечно, не относится. Хорошая схема, увы, недолговечная, работает лишь некоторое время, обычно не больше года. Через какое-то время, когда очередная мелкая сучка подрастала, обзаводилась собственными амбициями и какими-никакими мозгами, Панди выбрасывала ее прочь, точно использованный кондом из овечьих кишок, и брала себе новую. Что смотришь? Не знала об этом?

Знала, подумала Барбаросса. Знала, конечно.

Панди, может, и слыла бунтаркой, презирающей все мыслимые правила и нарушающей все установленные людьми и Адом законы, иногда только лишь для забавы, чтобы потешить самолюбие, но в душе она была истой дочерью Броккенбурга. Она знала, как устроен этот мир.

Бригелла небрежно переложила ногу за ногу.

— В любом случае, восьмой миннезанг о Панди я так и не закончила. И ты знаешь, почему.

Да, подумала Барбаросса. Знаю.

— Она погибла.

— Погибла? — в голосе Бригеллы послышалось мягкое шипение. Вроде и нежное, но таящее в себе зловещий отголосок. Точно лезвие легко коснулось шелкового платка, — Ты видела это?

— Нет, но я…

— Пала в неравном бою, угодив в засаду? Сражалась до последней капли крови? Умерла с проклятием на губах, пронзенная рапирой, как и приличествует ведьме, сделавшейся маленькой легендой Унтерштадта? Может, ты покажешь тогда мне ее могилу? Или фунгов, обглодавших ее кости?

— Она не…

— А может, она была сожрана вырвавшимся из-под ее контроля демоном? Растворилась в адских энергиях без следа? Это бы многое объяснило, да? — Бригелла вяло усмехнулась, — Брось, Барби. Ты знаешь, что случилось с Панди. Все знают. Вот почему восьмой миннезанг так и не будет закончен. Броккенбург жаден до песен, прославляющих чью-то удаль, и Панди охотно подкармливала его своими подвигами без малого три года, но…

— Заткнись. Заткнись, Бри.

— Броккенбург всеяден, но такие финалы он не любит, — Бригелла вздохнула, — Никто их не любит, они разрушают камень, на котором мы все пытаемся утвердиться. Она сбежала, Барби. Оказалась умнее, чем многие про нее думали. В какой-то момент поняла, что если она не угомонится, ее собственная легенда закончится так, как заканчиваются все прочие легенды этого блядского города, пожирающего ведьм. Красиво, славно, под аккомпанемент шипения тлеющей плоти. В отличие от всех вас, ее юных помощниц, она сумела повзрослеть. Собрала на рассвете в узелок вещи, обоссала на прощанье броккенбургскую мостовую и отправилась прочь, плюнув на патент хексы. Сохранила жизнь. Иногда мудрость и трусость заключены в одном зелье, Барби.

— Нет. Ты не видела этого!

Бригелла улыбнулась ей.

— Мы, «шутовки», знаем многое из того, что не видели. Я знаю то, что год назад ведьма по имени Пандемия растворилась без следа. Комната, которую она снимала в Унтерштадте, одним прекрасным утром оказалась пуста. Завсегдатаи трактира «Два хвоста», в котором ее часто видели, не знали, куда она запропастилась. Все суки, которые имели гордость именовать себя ее подругами, ни хера не знали о том, где ее искать. Ни единого следа, ни единой зацепки, ни единой весточки за целый год. И это от суки, подвиги которой сотрясали подчас всю херову гору! Всё, Барби. Легенда закончилась. Хлоп! — Бригелла небрежно хлопнула в ладоши, — Восьмой миннезанг не будет закончен. Ты можешь подражать ей сколько угодно, можешь строить из себя суровую суку, которая с презрением относится ко всем опасностям, но всякий раз, когда на тебя нападет желание поиграть в Пандемию, вспоминай, чем она кончила.

Барбаросса холодно кивнула ей.

— Спасибо за совет. А теперь иди нахер, Бри. Если ты захочешь получить свои двадцать монет, приходи в Малый Замок, я с радостью подарю тебе еще одну дырку в брюхе — и ты отсчитаешь мне пять грошей сдачи.

Барбаросса повернулась на каблуках.

Паршивой идеей было заявляться в Чертов Будуар. Она лишь потеряла время, ни на клафтер не приблизившись к цели. Клуб юных сук, квартирующий здесь, среди голого камня, может предложить ей много забавных вещей, от зачарованных амулетов до хорошей порции «пепла», но гомункула здесь не достать. Не самый ходовой товар в этой части Броккенбурга. Что ж, по крайней мере, она укроется от этого хренового ветра, который, кажется, вознамерился обглодать все мясо на ее смерзшихся костях…

— Барби!

Она не хотела поворачиваться. И не собиралась этого делать. Но что-то в голосе Бригеллы заставило ее замедлить шаг.

— Ты ведь явилась сюда не для того, чтобы искать защиту от «Сестер Агонии», так ведь? Тогда зачем?

Бесполезно, подумала Барбаросса. Эта хитро усмехающаяся мне в спину проблядь ничем не поможет моим поискам. Напротив, узнав, что мне надо, раззвонит об этом по всему городу и, как знать, может струсит за эту горячую новость немного меди себе в кошель.

С другой стороны, куда еще ей идти? Пока она взбиралась на херову гору, прошло еще по меньшей мере полчаса. Это значит — половина пятого. День в Броккенбурге долог, но не бесконечен. Скоро, распростившись с последними покупателями, начнут закрываться даже лавочки в Эйзенкрейсе. И что тогда? Что тогда, Барби?..

— Мне нужен ребенок.

Бригелла негромко хихикнула.

— Во имя мудей Сатаны, не рановато ли у тебя проснулся материнский инстинкт, милая?

Остроумно, мысленно одобрила Барбаросса. Очень остроумно, сестрица Бри. Но если твой следующий ответ будет хотя бы вполовину таким же остроумным, я плюну на все правила Чертового Будуара и всажу тебе эту чертову трубку туда, куда тебе прежде засовывали совершенно другие вещи…

— Черт. Не так. Мне нужен дохлый ребенок. Мертвый плод на третьем семестре, не очень потрепанный и относительно свежий.

Бригелла напряглась на своем камне. Поза ее осталась безмятежной, даже колечко, сорвавшееся с губ, было безукоризненно ровным, но во взгляде как будто бы что-то мелькнуло. Удивление? Злость? Барбаросса не смогла бы этого определить наверняка, лишь заметила инстинктивное движение чужой руки, вновь коснувшейся того места, где полагалось быть давно заросшей дырке от сапожного шила.

— За каким хером тебе мертвый ребенок, Барби? Не наигралась в куклы?

— Это уже мое дело. Мне нужен мертвый недоношенный ребенок, и точка. Свежий.

Бригелла вздохнула, возведя глаза к небу. Небо, которое уже начало опасно темнеть по краям.

— Неужели похоже, будто я держу склад мертвых детей?

— Не похоже, — согласилась Барбаросса, — Но вы, «шутовки», всегда в курсе того, что происходит вокруг. Мне надо знать, кто из соплячек Шабаша сейчас находится в положении. Меня не интересуют недавно залетевшие малявки, которых трахнули в «Хексенкасселе» в первый же месяц, мне нужен третий триместр.

— Ого! — во взгляде Бригеллы, рассеянном и мягком, скользнул неприкрытый интерес, — Вот это да. Знаешь, Барби, про тебя ходит много слухов в Броккенбурге. Много недобрых, нехороших слухов, из которых когда-нибудь может получится недурной миннезанг. Я ничуть не удивлена, что «Сестры Агонии» именно тебя решили отделать. Но это… — она покачала головой, — Это чересчур даже для тебя. Ты в самом деле решила вышибить из кого-то из школярок нерожденного ребенка? Просто потому, что тебе позарез нужен мертвый младенец?

Нет, подумала Барбаросса. Сперва я предложила бы ей денег. Если бы она отказалась, постаралась ее запугать. Если бы и это не сработало, я угрожала бы ей карой «Сучьей Баталии». И лишь затем, если бы она не оставила мне выбора…

— Это уж мое дело, — буркнула она, — Ну!

Бригелла выпустила в воздух еще немного сгоревшего табака, в этот раз не аккуратными кольцами, а бесформенным клубом. То ли утратила внутреннюю концентрацию, необходимую для этого сложного искусства, то ли о чем-то размышляла.

— Ничего не получится.

— Слушай, ты…

Бригелла досадливо поморщилась:

— Ты хотела от меня ответа? Вот мой ответ. Ничего не получится. Пока ты таращилась на меня, прикидывая, какой рукой вмазать мне в челюсть, я перебрала всех школярок Шабаша, которых помню. Среди них немало соплячек в положении. Сама знаешь, как это бывает по юности. Какой-нибудь смазливый красавчик в трактире, все эти жалкие букетики, дрянное вино, обещание всех сокровищ Ада… Потом неумелая возня в кровати, судорожные конвульсии, недоумение и боль, чужой храп… Мы все, глупые девочки, проходили через это, не так ли? Ах, прости, пожалуйста, — Бригелла потупила взгляд, — Может, и не все, но большая часть. Я не хотела тебя обидеть.

Однажды я изобью тебя, подумала Барбаросса, ощущая распирающий грудь адский жар. Изобью по-настоящему, в хлюпающее мясо, милая, и брошу на мостовой.

— К делу, — холодно приказала она, — Сколько их?

Докурив трубку, Бригелла изящно выбила ее о носок своего сапожка.

— На третьем-то триместре? Только две, — она задумчиво наблюдала за тем, как пепел, стремительно подхваченный ветром, уносится прочь, смешиваясь с проникнутым дымкой отравленным воздухом Броккенбурга, — Но эти яблочки тебе не сорвать, Барби.

— Отчего это?

— Одна из них — кошечка Гаруды из «Вороньей Партии». Помнишь Гаруду с четвертого круга? На твоем месте я была бы с ней поосторожнее. Едва ли Вера Вариола будет в восторге, если ты втянешь ее ковен в войну с «воронессами».

Сука, подумала Барбаросса, ощущая тяжелую, подкрадывающуюся к сердцу, тоску. Какой-нибудь такой подлости и ожидаешь от судьбы.

«Воронессы», может, не отличаются такой неистовой злобой, как «волчицы» из «Вольфсангеля», более того, изображают из себя нелюдимых философов, сторонящихся любых дрязг, но за свои обиды они платят неумолимо и жестко, как полагается в Броккенбурге. Если Гаруда узнает, что она хотя бы бросила неосторожный взгляд на ее маленькую кошечку, дело закончится самым дрянным образом и очень быстро. Эта холерная вульва погубила больше народу, чем многие демоны Преисподней.

— А вторая?

— Вторая понравится тебе еще меньше, — в этот раз Бригелла не сочла нужным улыбнуться, — Сама она мелкая шавка, но вот ее патрон… Видишь ли, она с рождения посвящена графу Рауму.

Барбаросса напрягла память. В чертовом аду — семьдесят два великих адских сеньора, поди упомни их всех. Короли, маркизы, князья, герцоги, графья, бароны… На первом круге она честно зубрила их титулы, количество адских легионов в подчинении, личные печати, склонности и обличья, но, кажется, успела уже до черта всего забыть.

— И что? Я не…

Бригелла задумчиво дунула в чашечку трубки, прогоняя из нее сгоревшие крупицы табака, вытащила из-за пояса кисет и принялась по-новому ее набивать. Она делала как-то удивительно изящно и, в то же время, напоказ, позволяя движениям легко струится, точно шагам в танце. Манерная сука. Когда кто-то наконец пырнет ее кинжалом в горло, она наверняка и сдохнет так, картинно изогнувшись, точно актриса, доигрывающая свою роль на сцене. Барбаросса надеялась, что будет при этом присутствовать — хотя бы в качестве зрителя.

— Граф Раум, Барби. Он открывает своим протеже тайны прошлого и будущего, а еще может переносить с места на место. Но у него специфический вкус. Видишь ли, ему нужно мясо первенца.

— Ах, дьявол…

Бригелла печально вздохнула, утрамбовывая табак в чашечке пальцем. Даже это простое движение в исполнении ее ловких порхающих пальцев выглядело изящно и почти возбуждающе. Очень уж ловко ее пальчики касались чаши, ласково оглаживая ее края.

— Если ты покусишься на то, что обещано графу Рауму, он разорвет тебя на тысячу кусочков, Барби, и каждый из этих кусочков будет существовать еще тысячу лет, испытывая безумные мучения. Но если ты хочешь…

Барбаросса ощутила желание опустить руки. Когда такое желание настигало ее в фехтовальном зале, Каррион безжалостно стегала ее по предплечьям, заставляя вновь встать в стойку и поднять рапиру. Из раза в раз. Пока руки не покрывались фиолетовыми полосами.

Сейчас здесь не было Каррион с ее ледяной злостью и медными пальцами на правой руке. И не было Котейшества, к плечу которой можно было бы приникнуть в минуту слабости. Никого не было. Только она одна, Барби, беспомощно сжимающая кулаки, стоящая в окружении голого камня и занятых своими делами людей.

Бригелла поднялась со своего каменного ложа резким, совсем не танцевальным движением. И только тогда Барбаросса заметила обнаженный кинжал в ее руке. Укрытый не в трещинах между камней, как она ожидала, а в складках плаща. Все это время он был куда ближе, чем она думала, всего в нескольких дюймах от ее беззащитного живота. Все это время Бригелла могла бы ударить ее, если бы захотела. Одним гибким изящным движением, вроде того, каким выколачивала пепел из трубки.

— Традиции Броккенбурга требуют, чтобы я отплатила тебе той же монетой, — Бригелла небрежно проверила остроту лезвия ногтем, — Например, срезала твое лицо, чтобы повесить его в гостиной Пьяного Замка вроде хорошенькой гравюры. Но… К твоему счастью, «Камарилья Проклятых» не очень-то жалует старые традиции. Старые традиции — как старое вино, больше похожее на коровью ссанину. Кроме того… По правде сказать, твоим лицом можно украсить разве что адский чертог. Мне и сейчас тошно на него смотреть.

Барбаросса отступила на шаг, ощущая, как звенят, зловеще натягиваясь, жилы.

У нее и у самой имелся нож, спрятанный за голенищем башмака. Не граненый стилет вроде тех, что обожают носить мнящие себя ловкими убийцами соплячки. Не охотничий кинжал, чертовски опасный, но ужасно громоздкий и тяжелый. Обычный нож с длинным узким клинком, переточенный ею из взятой в бою даги. Но доставать его она не стала.

Бригелла как будто не демонстрировала желания атаковать. Напротив, небрежно крутила кинжал в руках, словно достала его лишь для того, чтобы разрезать яблоко. И одно это говорило уже о многом.

— Когда-нибудь я припомню тебе дырку в животе, — пообещала она, — Мы, «шутихи», беспечны по отношению к своим долгам, но не к чужим. Когда-нибудь я вспомню тебе этот должок, Барби. Но не сейчас. Сейчас я желаю тебе помочь.

Барбаросса стиснула зубы, прикидывая, куда бы отступить, если чертов кинжал все-таки вздумает попробовать на вкус ее крови. Ловушка, трюк вроде сложного фехтовального финта. Люди, которых угощаешь шилом в живот, обыкновенно не рвутся тебе на помощь. Только не в Броккенбурге.

— Херня, — кратко отозвалась она, — Знаю я вашу публику. Если тебе попадется на улице умирающий от жажды, ты не остановишься даже для того, чтобы поссать ему в рот.

— Я уже помогла тебе, Барби, — мягко напомнила Бригелла, — Предупредила о «сестричках», идущих по твоему следу, помнишь? А ведь могла не предупреждать. Подождать, пока они не перехватят тебя где-нибудь в переулке и не набросят шнурок на шею, чтоб хорошенько позабавиться. Учитывая, как страшны шлюхи в Унтерштадте, на которых они прежде практиковались, думаю, даже ты показалась бы им хорошенькой.

Я бы порвала их на тряпки и оставила прямо там, подумала Барбаросса. Но…

Безусловно, порвала бы. Если бы за спиной была верная Котейшество, способная при помощи чар уловить опасность на расстоянии пущенной стрелы, а то и натравить на обидчиц все муки ада. Сейчас же, когда она одна, немудрено угодить в ловушку. «Сестры Агонии», без сомнения, верткие сучки, едва ли они станут вызывать ее на бой по правилам хорошего тона, да еще на фехтовальной площадке. Скорее всего, сообразят западню или…

Неважно, одернула себя Барбаросса. Сейчас у нее есть дела посерьезнее.

Бригелла спрятала кинжал в хитроумно устроенные ножны внутри пышного рукава и вновь взялась за трубку.

— Я могу помочь тебе с гомункулом.

— Что?

— Во имя всех дверей ада, Барби! — Бригелла страдальчески поморщилась, — Панди нарочно подбирала себе подручных из числа тех, что не блещут умом, но я удивлена, что она связалась с тобой. Черт, я удивлена, отчего ты еще не задохнулась, забыв как дышать! Уж едва ли тебе нужен мертвый ребенок, чтобы изготовить из него куклу для племянницы или прелестное чучело для гостиной. Тебе нужен гомункул, не так ли?

Барбаросса осторожно кивнула.

— Да. Мне нужен гомункул.

— Вот и хорошо, — Бригелла наградила ее легкой полуулыбкой, — Потому что я как раз знаю, где раздобыть одного.

— Где? — машинально спросила Барбаросса.

Бригелла зажала свою тонкую трубку между коленями и достала из поясного кошеля кресало и миниатюрный кремень. Вот же херня. Барбаросса была уверена в том, что она возится с этим дерьмом нарочно, чтобы позлить ее, а не по насущной необходимости. Даже ведьма второго круга в силах высечь искру при помощи несложно устроенного узора из чар. Ад, повелевающий температурами в миллионы градусов, чьи моря состоят из кипящего свинца и висмута, щепетилен в отношении своих сил, он никогда не дарует их бесплатно, но уж одну искру-то позволить себе может…

— Ты знаешь старую заброшенную котельную в Верхнем Миттельштадте?

Барбаросса напрягла память. Была такая котельная, вспомнила она. Тяжелое приземистое здание, прилипшее к горе Ад знает, сколько лет назад. Грузное, грубой кладки, оно походило на старый крепостной барбакан, осевший под весом прожитых лет. Узкие оконца, наглухо заколоченные двери, переплетения из колючей проволоки на решетках. Городской магистрат когда-то брался разобрать эту штуку, торчащую посреди Верхнего Миттельштадта точно исполинский серый прыщ, чтобы высвободить место, да повозился немного и бросил — кладка оказалась не из обычного тесаного камня на сырых яйцах, как ожидали цеховые каменщики, а из «римской смеси» на негашеной извести, крушить ее пришлось бы не заступами, а настоящими стенобитными орудиями, содержавшимися в городском арсенале. Пробуждать дремавших в них сорок лет демонов сочли опасным, да и чрезмерно дорогим удовольствием. Старая котельная так и осталась на своем месте — позабытый крошечный замок в миниатюре. С годами к его исполинским стенами начали, точно кораллы, лепиться прочие хижины, и так обильно, что его самого уже было почти и не разглядеть с улицы.

Да, Барбаросса определенно знала это место. Когда-то она даже хотела соорудить себе там схрон — для тех случаев, когда опасно показываться даже в Унтерштадте и надо отлежаться несколько дней. Чертовски удачное расположение — как будто бы на виду у всех, но при этом вне досягаемости, собственная уютная крепость посреди города.

Но Панди, узнав об этой затее, отговорила ее. Она и сама когда-то присматривалась к старой котельной, но в конце концов плюнула на нее. Демон, заточенный внутри нее, некогда согревавший своим клокочущим дыханием миллионы шоппенов воды, струившейся по трубам, не был мертв или отозван обратно в адские чертоги, как она предполагала, всего лишь скован специальными заклятиями и погружен в глубокий, сродни летаргическому, сон.

Может, магистрат и здесь хотел сэкономить, а может, существо, наделенное такой исполинской силой, отправить домой не так-то просто, уж сложнее, чем обрюхаченную хозяином горничную… Разбудить эту тварь наверняка не смог бы даже королевский оркестр, но Панди — умная разбойница Панди, всегда имевшая свою точку зрения на многие вещи — посоветовала ей дважды подумать, прежде чем соваться туда.

«Просто представь, как забавно выйдет, если тебе взбредет в голову раскурить там трубочку, щелкнув адской искрой, а эта искра случайно отопрет один из замочков, связывающих тамошнее отродье? Черт, ты будешь первой ведьмой в истории Броккенбурга, которая умрет в блядском фейерверке!..»

Панди нарочно пугала ее, это понятно. Демон, запертый в котельной, был немощен и стар, кроме того, скован таким количеством заклятий, что пробудить его не смогла бы даже Котейшество, умевшая управляться с демонами не хуже, чем со своими распроклятыми катцендраугами. Но определенное зерно истины в ее словах все же имелось. Чертовски неуютно обитать бок о бок с адским отродьем, даже спящим и немощным…

Во имя герцога Абигора, хозяина и владетеля моей бессмертной души…

Барбаросса прикусила зубами щеку, чтобы боль прояснила мозги, выкинув, точно сор, посторонние мысли. Даже сейчас, спустя год, Панди умудрялась забираться к ней в голову, точно к себе домой, без всяких приглашений…

— Я знаю старую котельную.

Бригелла кивнула, неспешно раскуривая трубочку.

— Хорошо. Значит, знаешь и Репейниковую улицу, что лежит под ней. Запоминай, тебе нужен четвертый дом от ее начала. Двухэтажный домишко, выкрашенный лазуревой краской, с кровлей из серой черепицы, на фасаде у него четыре окна, в палисаднике — тумберг и черная бузина. Запомнила?

Барбаросса тряхнула головой.

— И за каким хером я…

— Банка с гомункулом стоит в прихожей, на столе, ты сразу увидишь, как только войдешь.

— Настоящий гомункул? Живой?

— Насколько я могу судить. По крайней мере, когда третьего дня я заглядывала в окошко, кверху брюхом он не плавал. Но ты сможешь сама убедиться, когда будешь на месте.

Барбаросса насторожилась, на миг ощутив себя старым угрюмым цепным кобелем, которого погладили против шерсти.

— Во имя вельзевуловой вульвы, Бри! Ты хочешь, чтобы я залезла в этот дом?

Глаза Бригеллы сверкнули в прорезях маски, рука, державшая трубку, дрогнула.

— Трихомониаз тебе в печенку, Барби! Приткни-ка свой херов дымоход!

Барбаросса поспешно заткнулась. Даже здесь, в Чертовом Будуаре, следовало крайне осторожно выбирать слова. Ветра, дующие здесь, могут залететь хер знает в какие уши. Надо быть осторожной, тем более, что разговор, который украдкой завела с ней Бригелла, определенно носил деликатный характер. И чертовски знакомые ей нотки.

— Прости, — неохотно пробормотала Барбаросса, — Я не думала, что…

— До сих пор не пойму, как тебя занесло в «батальерки», — пробормотала Бригелла, не скрывая досады, — Самим Адом тебе предначертано было быть «униаткой». В «Железную Унию» ты вписалась бы как нельзя кстати, говорят, тамошние сестры бьют поклоны так часто, что давно вышибли из своих дубовых голов последние остатки мозгов. Да и вериги с грубой рясой подошли бы тебе лучше, чем нынешнее шмотье…

— Ты хочешь, чтобы я влезла в этот дом? — спросила Барбаросса, понизив голос, -

Бригелла холодно взглянула на нее через свою полумаску.

— Мы. Мы залезем туда вдвоем. Ты и я. Такие номера опасно проворачивать в одиночку, мне нужна напарница.

— Во имя блядского Оффентурена, Бри! Это Верхний Миттельштадт!

— И что?

— Да то, что там до хера сторожевых големов и охранные заклятья на каждом углу!

— Не на Репейниковой улице, моя милая. На некоторых столбах и вправду есть заклятья, но они старые и наполовину стерлись, их давно не подновляли. Я проверяла. Голем там только один, такая же дряхлая развалина, как и сама котельная, у него под носом пройдет караван из груженых волов, а он и ухом не поведет. Еще есть стражники из магистрата, но они обычно проходят там лишь трижды в день, нам не составит труда с ними разойтись. Кроме того, никто не заставляет нас вломиться туда прямо сейчас. Дождемся ночи и…

Барбаросса ощутила желание выхватить у нее распроклятую трубку и переломить чубук об колено. Может, это сбило бы немного спеси с болтающей «шутовки», непринужденно развалившейся на своем каменном ложе.

Она так легко разглагольствовала, будто речь шла о похищении свежего сдобного баумкухена[3] с уличного лотка, а не о краже из чужого дома. В некоторых вопросах броккенбургский бургомистр, Тоттерфиш, проявлял снисхождения, отдавая провинившихся ведьм, сцапанных на месте преступления, в руки университетского суда. Но взлом с проникновением, да еще ни где-нибудь, а в Верхнем Миттельштадте, явно не тянул на шалость. За такие фокусы полагалась дыба, это знали все чертовки, только учащиеся орудовать отмычками.

Барбаросса покачала головой.

— Нет, черт возьми. Нет, Бри. Это не какая-нибудь бакалейная лавка в Унтерштадте и не склад с торфяным углем. Стоит скрипнуть половице под ногой, как все тамошнее семейство всполошится и поднимет вой. Если бы у меня был хороший финстерханд[4], еще можно было бы рискнуть, но у меня его нет. Кроме того, потребуется свежий мертвецкий жир и…

— Нам он не потребуется, — спокойно перебила ее Бригелла, сосредоточенно пыхнув трубкой, — Там живет лишь один старик, отставной вояка. Насколько я знаю, он бывший артиллерист, а все артиллеристы к пенсии глухи, точно им в уши залили свинца.

— Вояка? Еще лучше! — фыркнула Барбаросса, — Значит, он угостит кого-нибудь из нас в лицо порцией дроби из тромблона, который небось достался ему еще из рук Валленштайна за штурм Кремзира[5]! Ну или за то, что ловко отсосал ему в походном шатре…

Бригелла досадливо поморщилась.

— Он не такой древний, чтобы помнить войны эпохи Оффентурена, адские владыки не наделили его долголетием. Ему лет восемьдесят или около того. Он не воевал с Валленштайном. Обычный дряхлый старикан, тугой на ухо, едва ходящий и большую часть дня проводящий на втором этаже, в своей кроватке. Он не встревожится даже если ты примешься бить в барабаны у него под окнами.

Слова были успокаивающими, но Барбаросса не позволила им унять зудящую мысль, похожую на точащего яблоко червя.

Может, старикашка и не воевал плечом к плечу с Валленштайном в эпоху Оффентурена, но вполне мог воевать позже, благо архивладыка Белиал, владыка и протектор германских земель, за последние восемьдесят лет поучаствовал в таком количестве войн, что даже подсчитать их было делом почти невозможным. Блядский Второй Холленкриг, едва не испепеливший к чертям всю Саксонию, потом война в Корее, потом еще Шестидневная война и та херня на востоке, названия которой она не помнила, помнила лишь зловещий гул вендельфлюгелей над джунглями, доносящийся из мутного оккулуса в кверфуртском трактире…

— Тебе нужна какая-нибудь безмозглая шлюха, Бри, не я, — спокойно заметила она вслух, — Я не подряжаюсь на дело с воякой, пусть даже он старый и глух как сапог. Если он ветеран мне похуй какой войны…

— Он не ветеран, — глаза Бригеллы в прорезях маски прищурились, — Ставлю свою трахнутую во все дыры бессмертную душу, он не принимал участия ни в одной войне, просто дряхлый служака, всю жизнь носивший за генералами чернильницы или спавший в обозе.

— Откуда тебе знать?

Бригелла усмехнулась, на миг зловеще приобнажив зубы.

— Я могу узнать старого вояку, взглянув на его дом, уж поверь. Вояки всегда обставляют свои гостиные должным образом, иначе они не могут. Знаешь, комплекты доспехов, старые мушкеты и сабли, вся эта херь, высохшие черепа врагов, напоминающие им о старых временах… Даже самый последний фельдфебель, ратная доблесть которого заключалась в том, что он трахнул пастушку где-нибудь во Фландрии, и то повесит на стену пару шпор и флинту[6]. Кроме того…

— Да?

— Там чертовски уютная обстановка, если не считать грязи и тараканов, — Бригелла обольстительно улыбнулась, — Нет пустых бутылок, блевотины по углам и дырок от пуль на стенах, а вояки на пенсии склонны подобным образом украшать свою обитель.

Барбаросса неохотно кивнула.

— Даже если так. Значит, у него есть слуги и…

— Нет. Он прижимист и не держит слуг.

Барбаросса упрямо мотнула головой.

— Так значит, держит охранного демона. Это же блядский Верхний Миттельштадт, Бри! Там даже последняя хибара охраняется чарами. Погоди, дай угадаю… Ты все еще злишься на меня из-за этой треклятой дырки в боку? Так злишься, что с удовольствием увидишь, как сестрица Барби, воя от боли, превращается в зловонный студень посреди чужой гостиной?

Бригелла выпустила дым из легких. Не так умиротворенно, как прежде, скорее, даже немного раздраженно. Изящного колечка не получилось.

— Дьявол! Там нет охранного демона! Я же сказала, старик скуп, как сам Хуглейк[7]. Это понятно при одном только взгляде на его палисадник и мебель внутри. Он не держит ни прислуги, ни садовника, а хороший охранный демон стоит два гульдена, не меньше. Старик скорее удавится, чем заплатит за него.

— Скуп, но при этом держит гомункула?

Бригелла пожала плечами.

— Старики любят поболтать, а гомункул — идеальный слушатель. Наверно, долгими вечерами старик рассказывает ему, как обесчестил соседскую ослицу или распевает песни своего полка или чем там еще занимаются отставные служаки? Черт, неважно. Там нет охранного демона. Единственный, кто охраняет дом — демон-привратник в дверном замке. Но уж с ним-то ты сладишь. Ты полгода ходила в ученицах у Панди, а лучше нее никто в Унтерштадте не справлялся с замками.

Барбаросса сжала кулаки. Панди знала до черта разных штук, это верно, и с зачарованными отмычками управлялась лучше, чем иная вязальщица со спицами. Иногда ей достаточно было лишь приникнуть к дверной пластине руками, постоять несколько секунд, закрыв глаза, по-особенному дунуть в замочную скважину — и готово, дверь преспокойно открывалась перед ее лицом, а обитающий в замке демон, крохотное создание, не обладающее ни великой силой, ни разумом, превращался в дрожащую от ужаса кляксу. Двери многих складов и лавок в Унтерштадте распахивались перед ней, точно она была герцогом Саксонии, сиятельным «императорским великим маршалом»[8], шествующим во главе свиты из вельмож.

Вот только она — не Панди.

Когда-то Панди и вправду пыталась обучить ее этому искусству, но через несколько недель, наблюдая за успехами своей ученицы, была вынуждена отступиться. Взлом — сложная наука, не терпящая дилетантов или ведьм, не наделенных должной толикой хладнокровия. Она требует величайшего терпения, кропотливости, осторожности, осмотрительности — короче, все тех черт, которыми Ад обделил от рождения сестрицу Барби, влив в ее жилы горючее ламповое масло вместо крови.

«Отмычки — это не твое, Красотка, — сказала она как-то раз, после того, как какой-то жалкий дверной демон, полыхнув, едва не выжег ей нахер глаза, к тому же чувствительно ошпарив и без того изувеченное лицо, — Твои руки хороши, чтобы вышибать зубы, но совершенно не годны для тонких материй. Просто не связывайся с ними и всё, если не хочешь остаться калекой до конца своих дней».

— Я не полезу в замок, — негромко, но твердо сказала Барбаросса, — Не хочу остаться без руки. Слышала, чем кончила Глаукома?

— Глаукома была самоуверенной сукой и поплатилась за это, — холодно отозвалась Бригелла, — Тоже пыталась стать легендой Броккенбурга — и стала, на свою беду. Не переживай, я шучу. Тебе не придется ковыряться в замке. Так уж случилось, что я знаю имя демона, живущего в нем.

— Лжешь! — вырвалось у Барбароссы, — Так тебе демон и выболтает свое имя!

— Выболтает, будь уверена, — улыбнулась Бригелла, — Но только той, кто знает, как его попросить. Я знала. Лемигастусомиэль. Ну как?

Барбаросса присвистнула. Имя — не просто замусоленная побрякушка, которую принято носить при себе всю жизнь, имя — ключ, отпирающий многие невидимые двери в той защитной броне, которая окружает каждое существо, и неважно, смертный ли это или владетель адских глубин. Зная имя дверного демона, справиться с ним сможет и школярка.

Барбаросса хрустнула костяшками пальцев. Обыкновенно этот звук производил самое дурное впечатление на собеседника, очень уж часто он красноречиво выражал намерения самой Барбароссы относительно него, но Бригелла даже не поморщилась. Отличная выдержка.

— А ты, кажется, многое знаешь про этот домик, сестрица Бри? Знаешь, что внутри, знаешь, где стоит гомункул, знаешь стариковы привычки, знаешь даже имя его привратника… Какие демоны, хотела бы я знать, нашептали тебе все это?

Бригелла рассмеялась.

— Да уж не те, что каждый месяц пачкают красным твои брэ, сестрица. Я потратила на это четыре дня. Четыре дня заглядывала в окна, торчала на улице, срисовывая охрану и чары, тайком прикасалась к демону в замке, чтобы выведать его имя… Четыре дня упорных трудов.

— Плодами которых ты по какой-то причине решила со мной поделиться?

Бригелла удовлетворенно кивнула. Не Барбароссе, кажется — собственным мыслям.

— Про тебя в Броккенбурге говорят, что ты глупа, жестока и жадна. Приятно знать, что хотя бы в одном молва ошибается. Ты не так уж и глупа. Тебе нужен гомункул, Барби? Он у тебя будет. Возьмешь себе гомункула старика.

— А ты?

Бригелла очаровательно улыбнулась. При этом глаза в прорезях черно-алой маски блеснули.

— Еще не знаю, но, думаю, найду что-нибудь себе по вкусу. Старик, может, и скупец, каких поискать, но ты знаешь, отставные вояки частенько собирают у себя в закромах всякие интересные штуки, которые могут быть мне интересны. Знаешь, всякая мелочевка. Платиновые портсигары с памятными надписями от сослуживцев, парадные шпоры с самоцветами, расшитые золотом уздечки, хорошие картины, инкрустированные бриллиантами сабли, подаренные сеньорами перстни… Все это добро обычно лежит где-то в шкафу, медленно тускнея, пока его не уложат в гроб, собирая хозяина в последний путь. Мы облегчим этот гроб на пару-другую пфундов, что думаешь?

— Думаю, что ты выжила из ума, если помышляешь о таком, — Барбаросса произнесла это медленно и отчетливо, точно слова на демоническом наречии, малейшая ошибка в произношении которого может разорвать тебе пасть пополам или превратить голову в дымящуюся головешку, — Даже Панди не рисковала соваться в дома на вершине горы. А ты сочинила семь миннезангов в ее честь.

— И восьмой не закончила. Я бы сделала все одна, но… — Бригелла заколебалась, трубка в ее руке едва заметно дрогнула.

— Но боишься, что тебе разорвут задницу.

Бригелла кивнула, как показалось Барбароссе, даже с некоторым облегчением.

— На такое дело не ходят в одиночку. Мне нужна напарница. А ты, увы, лучшее, что может мне предложить Броккенбург.

— У тебя есть сестры. Чем плохи «шутовки»? Или ваш ковен наконец сподобился сочинить себе правила чести, которые надо соблюдать?

Бригелла фыркнула.

— Есть выходки, которые не прощают даже в «Камарилье». А я… Скажем так, мне не особенно везло в последнее время.

— Что, демоны не были к тебе благосклонны, когда ты кидала кости?

Бригелла, легко поднявшись с камня, отряхнула кюлоты от мелкой пыли и, взяв кончиками пальцев воображаемый подол платья, легко и изящно сделала книксен, потупив глаза.

— Мне нужен новый домик для моих кукол, — прощебетала она, — с бальной залой, игрушечной мебелью и горящим камином.

Чертова выблядка. Наделенная, как все «шутихи» лицедейским мастерством, она и в самом деле перевоплотилась на миг в маленькую хорошенькую девочку. Из породы тех, что обречены вызывать умиление у взрослых и на которую Барбаросса не имела надежд походить — даже если бы судьба не изукрасила ее лицо столь блядским образом.

Барбаросса помедлила, прежде чем задать следующий вопрос.

— Почему ты думаешь, что я соглашусь?

Бригелла смерила ее взглядом.

— Потому что ты, кажется, немного задолжала мне, сестрица. За дырку в брюхе, за информацию о «Сестрах Агонии», за эту наводку, наконец. И, кажется, тебя весьма прижало с этим твоим гомункулом, раз уж ты обратилась ко мне за помощью. Не беспокойся, мы провернем это дело вместе. Чисто и аккуратно, как хер козопаса входит в молоденькую козочку.

— Этой ночью?

— Этой ночью, — подтвердила Бригелла, потерев кончик деревянного носа, — Мы встретимся возле старой котельной в два часа после полуночи. Без фонарей, без свечей, без амулетов. Через полчаса уже будем улепетывать без оглядки, а через час забудем, что когда-либо разговаривали друг с другом. Идет?

— Договорились, — холодно бросила Барбаросса, — Мне — гомункул старикашки, тебе — все остальные цацки, что там попадутся. И не советую хитрить, Бри. Иначе вздую еще разок, да так, что не появишься здесь еще месяц.

Бригелла улыбнулась ей и вновь опустилась на камень, небрежно закинув ногу на ногу. Кажется, она могла пролежать в этой позе весь день, точно у себя в койке.

— В таком случае тебе уже пора пиздовать отсюда. А то мы с тобой воркуем так долго, что могут подумать, будто у нас свидание. Не забудь, в два часа ночи возле старой котельной.

Бригелла улыбнулась ей на прощание. И хоть улыбка выглядела вполне искренней и милой, Барбаросса заметила злых чертиков, мелькнувших в ее глазах. Чертиков, вовремя предупредивших ее о том, что с губ «шутовки» сейчас сорвется то слово, которое едва не сорвалось в начале. Тяжелое слово, бьющее в грудь навылет, распахивающее нутро, как свинцовая пуля из мушкета. Ее прошлое имя, которое не растворилось в сумерках, как многие беды в Броккенбурге, а до сих пор призраком шло по ее следу, выныривая в самые неподходящие моменты.

— Не подведи меня… Красотка.

[1] Кацбальгер — короткий ландскнехтский меч для ближнего боя.

[2] Туше (фр. toucher — касаться, дотрагиваться) — момент касания противника оружием в фехтовании.

[3] Баумкухен — вид германской выпечки, сдобное тесто из нескольких слоев.

[4] Финстерханд (нем. finstere Hand) — дословно «зловещая рука». Одно из средневековых обозначений для отрубленной кисти мертвеца, которой приписывались магические свойства. Так, помещенные в эту руку свечи из жира казненных преступников парализуют всех, кто увидит их свет.

[5] Альбрехт фон Валленштайн — один из полководцев Тридцатилетней войны; штурм Кремзира произошел в 1621-м году.

[6] Флинта — обиходное название для оружия с кремневым замком.

[7] Хуглейк — легендарный конунг, упоминаемый в «Саге о Инглингах», которому предания приписывают чрезмерную скупость.

[8] Согласно Золотой Булле (1356) верховная власть в Саксонии принадлежала «избирательному князю», саксонскому курфюрсту, владевшему почетным титулом «императорский великий маршал».

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• »