— Именно такой человек мне нужен. Как вы!
У Декрета Висусальевича была своеобразная привычка, выпучивая глаза, сопровождать концовки предложений различных пафосными восклицаниями, и поэтому всем почему-то казалось, что он долгое время служил в кавалерии. Наверно, восклицания и выпучивания чем-то напоминали сабельные удары.
— Благодарю. Буду очень рад, — старомодно ответил Аэроплан Леонидович, отыскивая в интонации уездного начальника иронию, подвох или насмешку. Нет, интонация юмором и не пахла, она была такой же прямолинейной, как ее хозяин.
Тем временем официант принес ножевилки, и уездный начальник, зажав в руке одну из них, словно на скачках рубанул воздух и выдал многозначительный лозунг:
— Шарашенцы всегда впереди! Мы!..
Всякая многозначительность нуждается в переводе или в прояснении хотя бы некоторых ее значений. Поскольку речь Декрета Висусальевича изобиловала еще и замысловатостью, Кристина Элитовна привычно пришла на помощь, сказав Аэроплану Леонидовичу, мол, в самом деле, а почему бы ни приехать к ним в научную командировку? Должны отпустить, если Декрет Висусальевич направит просьбу откомандировать для оказания шефской помощи.
— На новом уровне — научном и организационном. Только так! — добавил супруг.
— Вообще-то у меня дел по горло, — набивал себе цену Аэроплан Леонидович. — Я не против, но мое начальство…
Конечно же, это было наглое, бесстыдное блефование.
— Это нам под силу. Нам!
— Никак не пойму, зачем вилке еще и ножичек, — вертела революционный предмет в руках Зайчиха, не решаясь испробовать его в действии.
Аэроплан Леонидович, он же и открыватель метода пользования ножевилкой, почекрыжил тонкую пластинку ростбифа и, и, не поднимая глаз, отведал кусочек.
— Какая прелесть! — воскликнула Кристина Элитовна, наконец, догадавшись, что это не обычная вилка, а еще в своем роде и нож. — Необычно, правда, Галя? Как остроумно! Какой же ты молодец, Аря!
Черт возьми, выругался новатор, ей попалась левая модель! Тем не менее, Кристина Элитовна хвалила изделие как бы вприглядку, безуспешно пытаясь выворачивать правую руку с тем, чтобы все же достать лезвием ростбиф. Аэроплан Леонидович негромко, в целях приличия, разумеется, подсказал, что предмет следовало бы взять в левую руку, поскольку ей случайно попалась модель для левшей.
Тут-то и закончился полный оборот поднебесного рая. Аэроплан Леонидович не успел даже взглянуть сверху на дом Ивана Где-то, о чем мстительно мечтал, идя к телебашне. Мол, мы на вас это самое…
Алабамская одноклассница подозвала официанта, вручила ему билеты на новый оборот поднебесного рая и велела накрыть стол на шестерых. Чтобы не мешать официанту, они подошли к окну вплотную, и теперь Аэроплан Леонидович мог вполне осуществить заветное желание.
Внизу тлели кучки огней, по ручейкам магистралей двигались как светящиеся бактерии, потоки машин — он с трудом определил, какой из ручейков является проспектом Мира, и поскольку дом Ивана Где-то, причем бывший, так как поэт, редактор и литконсультант сбежал в Олимпийскую деревню, разыскать в этих кучках не представлялось возможным, в Аэроплане Леонидовиче от высоты взбурлила мания величия.
Он вошел в творческий раж, ему бы сейчас перо и несчастную бумагу, извилины у него шуршали от обилия мечущихся мыслей, всякие там нейроны искрили всеми контактами — наверняка энцефалограмма рядового генералиссимуса пера представляла бы собой в данный момент сплошное черное пятно, огромную кляксу.
Но… он обнаружил у себя за спиной улыбающегося американского дипломата Даниэля Гринспена, который представлял ему миловидную свою супругу Элизабет, а та вдруг сказала, что они с мистером Около-Бричко чуть ли не родственники, так как Зайчиха, она же миссис Смит-Пакулёфф, — ее мать.
— Дорогой мистер Эбаут-Брич, я так рад, что мы встретились, — говорил Даниэль Гринспен, усаживаясь возле рядового генералиссимуса пера, а потом негромко, совершенно по-свойски добавил:
— Вы даже не представляете, насколько американским является ФМЭ! Это тот редкий случай, когда владелец заказывает музыку. Все к его ногам! Вы меня поняли!?
— Конечно, я вас понял, мистер Гринспен, — сказал рядовой генералиссимус пера. — Но и вы меня хорошо знаете, и мою позицию тоже.
— Во-во, главное — позиция, — изрек Декрет Висусальевич, как ни странно, ни к кому не обращаясь, значит, для собственного потребления или удовольствия.
— У меня есть интересный для вас видеоролик, — прошептал дипломат.
— За то, что с человеком происходит во сне, никто у нас личной ответственности не несет.
— Какой же это сон?! Даже ваше телевидение репортаж о последствиях показывало.
— Это посредством свободы обмена информацией…
— Не валяйте дурочку. Мне терять нечего. В вашем распоряжении тридцать минут. У вас или все, или ничего, Эбаут-Брич!
Уездный начальник громко крякнул, прочищая горло — эта привычка выдавала в нем трибуна, то есть деятеля, работающего в основном на трибуне и, наклонившись в сторону рядового генералиссимуса, произнес с важностью:
— А в качестве научного консультанта? Согласны? Вы?!
Престранная манера Декрета Висусальевича ставить в конце предложения местоимения под жесточайшим ударением, особенно неприятная, когда в лицо собеседника выкрикивается: «Вы!», не покоробила Аэроплана Леонидовича, он рассеянно сказал «Да», продолжая размышлять о незавидном своем положении.
«Это сон!» — слабо, как ночной всполох над темным горизонтом, высветилась надежда и тут же погасла под напором неопровержимых фактов: международная передача — не сон и не бред, приставучий американец — не сон, а шпион, его аббревиатура, придуманная для облегчения бизнеса — тоже, увы, реальность. И шантаж, и угрозы — тоже не сон. Видеоролик? Ну, так что? Несанкционированная передача ФМЭ? Научно-технический шпионаж? Вроде того, однако же во сне!
Мистера Гринспена встревожил обмен репликами между уездным начальником и рядовым генералиссимусом пера — кажется, никакого иного смысла, кроме лежащего на поверхности, в репликах не обнаруживалось, за исключением напористого «Вы?!», которое вполне могло служить условным словом.
— Миллион долларов и публикация всех ваших сочинений.
— Даже у Америки на меня бумаги не хватит!..
— Президент готов даже отказаться от СОИ.
— Ради моих «Параграфов бытия»?
— Нет! При условии овладения секретом ФМЭ.
— Я не владею никакими секретами, мне всю жизнь к ним допуска не было.
— Вы умрете от СПИДа.
— С вашего дозволения, я уже две ударных пятилетки импотент.
Гражданин Эбаут-Брич в словесной пре с агентом мирового империализма сражался как лев, с гордостью отвергая буржуазный миллион и печатание собственных произведений за пределами территориального деления страны. У него даже юмор обнаружился, заодно и бесстрашие — не поддавшись шантажу, стоял как скала, как символ и великий пример для всех остальных человеческих факторов.
Но как во сне перед Аэропланом Леонидовичем возник образ старшего лейтенанта милиции Василия Филимоновича Триконя с двумя дюжими молодцами в белых халатах нараспашку. Появление этой троицы произвело за столом замешательство: начальник Шарашенского уезда и его супруга подумали, что, сколько ниточке ни виться, а конец будет. Вот он и наступил, особняк конфискуют за казнокрадство, жаль, что не все драгоценности рассованы по надежным людям. А кто нынче надежен, может, в первую голову и заберут самого надежного. Кристина Элитовна прикрыла выемку меж холмами бюста, где посверкивал в полсотни тысяч зеленых брильянтик («Какая же я дура, задумала выпендриться перед Зайчихой!» — проклинала теперь она себя).
Мистер Даниэль Гринспен весь подобрался, преисполнился процедурной невозмутимости, а в душе был совершенно повержен оперативностью русской контрразведки. Его теща мысленно вернулась в годы своей молодости, не в партизанскую землянку, где располагалась радиостанция и где она была хозяйкой, а в последующие времена, когда их отряд был разбит, и она в гестапо села за ключ.
Участковый лихо взял под козырек и спросил Аэроплана Леонидовича, глядя на него так, словно впервые видел:
— Товарищ Около-Бричко, вы пили?
— Да, конечно, — с вызовом подтвердил тот.
— Тогда придется проехать с нами, — объявил участковый и кивнул на своих спутников.
Один из них показался Аэроплану Леонидовичу знакомым. В непривычной обстановке узнать человека, которого всего раз видел, трудно, однако вне всякого сомнения с фонендоскопом здесь присутствовал психиатр Тетеревятников, и было похоже на то, что они хотели применить силу. Специальность доктора Тетеревятникова несколько омрачила потемки в душе рядового генералиссимуса пера. В самый бы раз ему возмутиться, устроить скандал по всем параграфам, так, чтобы кругом были виноваты, а ты во всем прав, праведен, и демократ в самой торжествующей стадии. Только тогда придется сидеть до конца второго круга поднебесного рая. Выйти в сопровождении милиционера из игры, навязанной Даниэлем Гринспеном, — чего желать лучше? А с психиатром можно разобраться и за пределами рая… «Ножевилки!» — вспыхнула тревога в его мыслительном приспособлении, и он ловко, как теннисист, овладел пространством стола, мгновенно собрал все четыре предмета, причем у Христины Элитовны образец гениального изобретения пришлось вырывать из рук. «Неужели у них такие огромные микрофоны?» — взял на подозрение ножевилки мистер Гринспен, а уездный начальник взволновался до стадии протеста: