— Чёрт знает что творится!
Выругался командир батареи майор Бойко и, решившись, отдал команду:
— По этому немцу не стрелять до тех пор, пока он сам по нам не начнёт! Что-то тут не то…
Между тем «тигр» вырвался на предполье и стал разворачивать башню назад, к врагу, не снижая скорости. Артиллеристы видели, как раз за разом дёргалось его орудие, посылая снаряд за снарядом по своим. Но своим ли? Наконец танк приблизился уже метров на двадцать к линии обороны полка, когда откинулся люк, и высунувшаяся из него рука замахала чем-то белым.
— Никак, сдаются фрицы?!
Новость мгновенно облетела сражающихся. А танк с натугой преодолел ров, и качнувшись на бруствере, спрятался в глубокой воронке от тяжёлой фугаски. Двигатель смолк. Открылись люки, и оттуда, пошатываясь, вылезли двое грязных, измотанных людей, покрытых щетиной. Спустившись на землю под дулами автоматов, они обнялись, потом тот, что пониже, с пронзительно зелёными глазами выдохнул:
— Добрались, старшина…
— Давай, родимые! Давай! Там наши гибнут!
Обслуга носилась, словно наскипидаренная. Остро воняло лаком и эмалитом от свеженаложенных на пробоины заплат. Лётчики торопливо жевали, запивая пищу компотом и чаем. Суетливо бегал врач, раздавая пилотам коричневатые таблетки лекарств. Те морщились, но послушно глотали. С лязгом заправлялись тяжёлые патронные и снарядные ленты в ящики, подвешивались под плоскости сигары «катюш», тяжёлые фугаски, и выливные приборы для фосфора.
— Давай, ребятушки, давай!..
Взрыкивают могучие моторы, выстреливая из патрубков клубы белого дыма. Схватывают, вырывается пламя и лижет бронекокон синеватыми язычками. Пригибается трава воздушной струёй от бешено молотящего винта. Уходят в воздух штурмовики. На Запад. Туда, где уже две с лишним недели громыхает и трясётся земля. Где в небеса до самых облаков вздымается стена дыма. Где льётся кровушка человеческая не ручьём — рекой… И взмывают ввысь самолёты: штурмовики и истребители, бомбардировщики простые и пикирующие. Резня идёт. Самая настоящая. На земле и в небе. Подстёгнутые фенамином пилоты выкладываются на все двести процентов. Не щадя себя и технику. Три вылета в день — мало. На четвёртый идут. И сыпятся с небес бомбы и ракеты на вражеские головы, бьют почти без остановки пулемёты. А над ними, в отчаянной голубизне небес дерутся наши «ястребки» с лучшими асами «люфтваффе», присланными сюда жирным Герингом. Купола парашютов тех, кому не повезло, расцветают дивными цветками. Но что не повезло, так точно не повезло до самого конца: вздрагивает сбитый пилот, прошитый осколками зенитного снаряда, разрывает его на куски очередь из крупнокалиберного пулемёта с земли. И не всегда вражеская. Разве в сумятице боя разберёшься, где чей? Общая у всех ненависть к летунам, которые носясь в вышине убивают тех, кто воюет на земле. И скрещиваются огненные полосы трассеров на чёрных фигурках, бессильно обвисающих на стропах парашютов. А иногда — ещё страшнее: вспыхивает искусственный шёлк купола, и камнем несётся к земле машущее в тщетной попытке зацепиться за облака тело. Тупой удар неслышен в безумном грохоте боя, но результат один — смерть. Лютая и жестокая… И только крепче сжимаются зубы, напрягаются измученные непосильной нагрузкой мышцы, а перед глазами плывёт опаленная земля, усеянная трупами, обломками техники, нефтяными факелами горящих танков…
— Не спишь, командир?
Лискович подошёл к сидящему на бревне Столярову. Тот бездумно уставился в темноту ночи, к нижней губе прилипла давно потухшая папироса.
— Не сплю, тёзка. Не могу. Слушай, прикури, а? Руки так ходуном ходят, что почти весь коробок переломал, а толку — чуть…
Тот молча полез в карман и извлёк немецкую сапёрную зажигалку, чиркнул почти бесшумно кремень, занялся фитиль. Столяров пыхнул дымом, вкусно затягиваясь, затем потянулся.
— Вроде отпустило. Чуток. Что хотел то, Шуруп?
— Да гость к нам пожаловал. Тебя ищет.
— Твою мать! Да будут они добычей троллей!!! И сейчас от них покоя нет…
Он поднялся с бревна и размашистым шагом двинулся к штабному блиндажу. Там всё было тихо. Скрипели, словно и нет войны, сверчки, часовой под «катюшей» застыл неподвижным изваянием.
— Стой! Кто идёт?
— Путивль.
— Петрозаводск. Проходите, товарищ командир.
— Где тут гости?
— А, понял, товарищ командир. Так, в столовой.
— В столовой?
— Ага. Их капитан Лискович туда отвёл.
— Млин… начищу Сашке шею за самоуправство.
Подполковник направился к длинной крыше пункта питания, торчащей из земли…
В пустом помещении пункта питания было тихо. Только горело несколько дежурных «катюш», и Александр не сразу заметил пристроившуюся за столом небольшую фигурку.
— Женя? Откуда?!
— Ой, товарищ подполковник… Вы живы! А нам тут такого наплели…
…Они долго бродили по пустынному в этот поздний час аэродрому, разговаривали о всяких пустяках, ненужных, но таких милых… Время летело незаметно, когда Сашка спохватился:
— А что мама скажет?
— Ничего. Она меня отпустила сама.
На душе у Столярова стало теплее — значит, верит мама Лена его слову. Верит… Но всё равно — пора. И девушке рано подниматься, да и ему надо хотя бы пару часиков перед вылетом вздремнуть… Они подошли к штабу полка, и Александр вызвал дежурную машину.
— Доставить ефрейтора Егорову в расположение, ясно?
— Так точно, товарищ командир!
Сержант залихватски подмигнул противоположным от девушки глазом. Не удержавшись, Столяров улыбнулся и незаметно показал водителю кулак за спиной, потом наклонился к Жене:
— Ну, пора тебе ехать. Ты не волнуйся. Со мной всё нормально будет. Такие как я — в огне не горят, и в воде не тонут. А в воздухе — за облака хватаются. Так что, лучше себя береги.
— Да со мной то что в тылу случиться может, Саша? Это ты всё время в бою… Лучше сам себя береги…
Она взошла на подножку «Доджа» и неумело ткнулась в щеку лётчика тёплыми мягкими губами.
— Береги себя…
Мотор фыркнул, и машина сорвалась с места… Александр, стараясь ступать неслышно, чтобы не разбудить делящего с ним ночлег Лисковича прокрался к своим нарам, осторожно снял сапоги. Размотал портянки и повесил их на самодельную табуретку для просушки, затем стащил китель и вытянулся поверх байкового одеяла. Бездумно уставился в потолок блиндажа. Сон пропал абсолютно. Он вспоминал её карие глаза, пышную гриву каштановых волос, на которых непонятным образом держалась пилотка, ласковый голос…
— Не спишь, командир?
Донёсся голос тёзки с соседних полатей.
— Кто такая хоть?
Столяров выдохнул воздух из груди и произнёс:
— Жена.
Одеяло отлетело в сторону, и Шуруп рывком оказался сидящим на постели, его глаза округлились: