Гости приехали сразу после полудня на двух газиках.
Их было девять человек. Командир роты представился мне как старший лейтенант Мошкин. Это был рослый парень лет тридцати, с волевым лицом. «Крутой, наверное», — подумал я и тут же не без горечи осознал, как несолидно выглядит моя вечно улыбающаяся физиономия.
Мы пожали друг другу руки, я представил своих командиров взводов, старший лейтенант придирчиво осмотрел их и, судя по всему, остался доволен. Потом дружески положил руку мне на плечо и спросил:
— Ну, что будешь показывать?
Своим вопросом он застал меня врасплох. Что я мог показать в этой пустыне? Вот если бы мы были в расположении части, тогда другое дело. Там есть что показать: и казарма, и учебные классы, и комната для политзанятий, которая была предметом нашей гордости. А здесь? Снежная равнина, танки, которые они видели в деле, несколько десятков замерзших и усталых бойцов.
Я указал в сторону танков, и мне пришло в голову, что именно этого ждал мой собеседник.
Мы направились к машинам, но в это время прибыла полевая кухня. Бойцы моей роты растерялись было — неудобно оставлять без внимания гостей, но советские танкисты напомнили: «Если долго раздумывать — все остынет». Рота выстроилась в очередь. На обед давали котлеты с картошкой.
В общем, обмен опытом начался у нас нетрадиционно: говорили о роли кухни во время боевых действий и в армии вообще. Нам даже удалось организовать для гостей скромное угощение.
Старший лейтенант Мошкин с улыбкой показал в сторону полевой кухни:
— Тебе тоже не мешало бы туда пойти.
Я направился к повару и получил свою порцию, отказавшись от картошки и отдав предпочтение хлебу. Относительно наполнения желудка у меня есть собственная теория, и я всегда ее придерживаюсь. По крайней мере, стараюсь придерживаться. Я исхожу из того, что человек либо питается, либо ест… Когда он питается — нужно брать то, что дают, и не роптать. А вот в еде нужно быть разборчивым. Моя мать, а теперь уже и Итка, знакомы с этой теорией и тоже руководствуются ею. После свадьбы я обязательно постараюсь развить ее.
Я вернулся к Мошкину. Он отметил, что повара о нас заботятся по-настоящему. Я доверительно сообщил ему, что такие большие котлеты бывают у нас далеко не каждый день и появление их связано не иначе как с завершением учений.
Я сунул руку в карман, извлек из его глубин перочинный нож и разделил котлету на две почти одинаковые части. Большую часть я предложил старшему лейтенанту.
Он решительно отказался, сославшись на недавний сытный обед, после которого в желудке не осталось места даже для крошки, но после долгих уговоров сдался, чтобы не обидеть меня.
В это время мои ребята уже поделили между собой его подчиненных. Все жевали огромные котлеты, не забывая похваливать постаравшихся поваров. Выражения их лиц свидетельствовали о том, что котлеты были действительно вкусными. По кругу пошли кружки с горячим чаем. Все это напоминало маленький импровизированный пикник у костра, в который Малечек и Лакатош подбрасывали все новые и новые порции сушняка.
Чуть позже внимание моих и советских танкистов полностью переключилось на танки. Они забирались внутрь, склонялись над гусеницами, заводили и глушили двигатели, обменивались опытом, похлопывали друг друга по плечу. Общая дискуссия проходила без нас, командиров, хотя Мошкин и попытался взять инициативу в свои руки. Впрочем, почти сразу стало ясно, что мы им просто не нужны. Вернее, что они прекрасно обходятся и без нас. Не скроешь, оба мы были несколько обижены этим обстоятельством.
— Ну как, доволен своей ротой? — дипломатично поинтересовался я у Мошкина.
— Могла бы быть и получше, — ответил он.
— Моя тоже могла бы быть получше, — вздохнул я, на что мой собеседник заявил, что ничего совершенного не бывает. Тем более если речь идет о людях.
Мы оставили попытки организовать коллективный обмен опытом и направились к огню. Я решил поделиться с советским офицером своими сомнениями.
— … Они, понимаешь, пришли ко мне с предложением взять обязательство стать отличной ротой, но я был против, — начал я свой рассказ.
— Наверное, ты был не прав, — тут же возразил Мошкин. — На сегодняшних учениях они прекрасно показали себя.
— Это была случайность, — попытался переубедить его я с такой горячностью, словно сам в это верил.
— Случайностей не бывает, — покачал головой Мошкин. — Все пробелы и просчеты в подготовке обязательно вылезли бы наружу. Поверь.
— А твоя рота отличная? — спросил я.
— Уже три года. С тех пор как я принял командование. В этом году нас признали лучшими в полку.
— Но ведь ты только что говорил…
— Что она могла бы быть лучше? Это правда. Отличные роты тоже могут быть лучше. Еще лучше.
Тот факт, что наши советские гости представляют лучшую роту полка, очень меня заинтересовал. Может быть, и мы когда-нибудь попробуем, попытаемся… Однако я произнес совсем иное:
— Наверное, у тебя хорошие условия…
— Как у всех, — вывел он меня из заблуждения.
— Тогда в чем же секрет? — попытался дознаться я.
— Если откровенно, то я и сам не знаю, — пожал плечами Мошкин. — Стараюсь делать все по уставу. И от них, — Мошкин показал на своих солдат, — требую того же. Они к этому уже привыкли. И когда в наши ряды вливаются новички, никому в голову не приходит вести себя иначе. А если кому и придет, то он быстро одумается, поддержки не получит ни от кого. Ни от солдат, ни от меня.
Я продолжал расспрашивать: как решается вопрос с поощрениями и наказаниями, как рота проводит свободное время… Мошкин отвечал охотно, хотя было заметно, что он намеренно скромничает. Просто ему не хотелось казаться хвастуном.
Вокруг танков все еще продолжалась шумная дискуссия, но солдаты уже перестали лазить внутрь и проверять двигатели. Вдруг я увидел такое, от чего перехватило дыхание… Очередной мой вопрос повис в воздухе…
Огромного роста воин Кочка слишком оживленно спорил с невысоким коренастым советским сержантом. Говорили очень громко, размахивая руками. Советский сержант, пытаясь подчеркнуть что-то очень важное из только что сказанного, толкнул Кочку в грудь. Тот, дружелюбно улыбаясь, ответил тем же. Они еще по нескольку раз толкнули друг друга, потом сцепились. Мои ребята были несколько озадачены таким ходом событий, в то время как советские танкисты старались расчистить побольше места вокруг борющихся.
Я посмотрел на Мошкина, с ужасом представляя себе, что он думает об этом. Но он следил, за единоборством с нескрываемым интересом.
— Начали отлично. Этот твой долговязый — ничего… — оценивающе протянул он после минутного молчания. Похоже, этот инцидент он вовсе не считал инцидентом.
Я же ничего хорошего в происходящем не усматривал. Бойцы стояли тяжело дыша, пытаясь сдвинуть друг друга с места. Безрезультатно. Каждый из них старался преодолеть сопротивление противника.
— Сержант Захадзе — бывший чемпион области по дзюдо, — решил наконец внести ясность старший лейтенант Мошкин. — Очень одаренный парень, но не хватало ему на гражданке упорства. Тренировался по настроению, диету не выдерживал. Оттого и в сборную не попал. Правда, сейчас он у нас лучший командир танка, а борьбе посвящает свободное время, обучая солдат, различным приемам. Судя по всему, успешно, потому что на сегодняшний день каждый боец роты довольно неплохо владеет приемами дзюдо. Не знаю, радоваться этому или огорчаться… Конечно, в плане физической подготовки от этого только польза, но слишком уж быстро растет у солдат самомнение, излишняя уверенность в себе.
— По мне лучше самоуверенный солдат, чем пугливый, — заметил я.
— Согласен, — кивнул Мошкин. — Но все должно быть в меру.
Мы опять повернулись к танкам. Наши подчиненные весело шумели, и, к моему удивлению, в центре внимания был не бывший чемпион области, а Кочка. Видимо, они рассудили, что столь длительное сопротивление человека, не имеющего никакого представления о дзюдо, кое-что да значит.
— А ты? Ты тоже пробовал?
— Пробовал. Получается, кстати, неплохо, — не без гордости ответил Мошкин. — Однажды я противостоял Захадзе целых четыре минуты.
Из боязни, что мой собеседник захочет тут же продемонстрировать свои способности на мне, я предпочел занятье костром, и при этом резко сменил тему разговора:
— Ты женат?
— Уже четыре года.
— Ну и как?
— Прекрасно, — расцвел Мошкин. — Надя у меня — чудо!
— Но ведь и без проблем не обходится? — спросил я, поскольку эта тема была мне интересна.
— Это есть, — согласился тот. — И довольно серьезные проблемы. Например, с дедушкой. С моим отцом. Он полковник в отставке, — договорил он, явно не собираясь продолжать.
Но меня интересовали подробности.
— У нас трехлетняя дочь и двухлетний сын, — улыбнулся Мошкин. — Отец заботится о них, когда нас нет дома. Другими словами — целый день.
— Он что, слишком строг к ним? Пытается командовать? — предположил я, заведомо уверенный в своей правоте.
— Он их балует…
Видимо, на моем лице отразилось сомнение, потому что Мошкин поспешил с объяснениями:
— Отец ушел на войну прямо со школьной скамьи. После войны остался в армии. Большую часть своей жизни был командиром, причем требовательным командиром. Отвечал за других, руководил ими. Теперь же старик счастлив, когда командуют им… Внуки командуют…
Я вспомнил о своем визите в семью надпоручика Матраса — моего командира батальона — и подумал, что под этим солнцем вряд ли найдется что-либо принципиально новое.
— Это прекрасно, — констатировал я, сознавая, что теория поручика Влчека о смеси положительных качеств, составляющих суть человека, обретает еще одного сторонника. В моем лице.
— Ничего хорошего, — прервал мои размышления Мошкин. — Каждый вечер мы с женой пытаемся исправлять то, что сотворит за день дед… в плане воспитания. Но у него явное преимущество во времени. А что твой отец? — поинтересовался в свою очередь Мошкин.
— Тоже офицер. Работает в министерстве… — И я рассказал Мошкину о том, как отец отказал мне в просьбе о переводе в Прагу или хотя бы поближе к Праге.
— Молодец, — оценил Мошкин. — Далеко не каждый поступил бы так разумно и принципиально.
Я хотел было кое в чем возразить, но не стал. Наоборот, я почувствовал гордость за отца. В конце концов, его абсолютная неприспособленность к ведению домашнего хозяйства, неумение выбрать подходящий к костюму галстук — это и в самом деле пустяки, мелочи. В жизни гораздо важнее другое… Другие качества, другие способности.
— Сколько раз тебя переводили из части в часть? — спросил я.
— Дважды.
— А жена?
Ответом был удивленный взгляд.
— Ну, может быть, ей не хотелось переезжать? — уточнил я.
— Она ведь знала, выходя замуж за офицера, что время от времени ей придется переезжать, — сказал Мошкин. — Кроме того, для учительницы везде работа найдется. А отец считает, что настоящий офицер должен переезжать раз в два года. В смене обстановки, говорит он, есть и польза, и своя прелесть.
— Он офицер старой школы, старой закалки, — осторожно заметил я.
Старший лейтенант тут же согласился.
— Я тоже собираюсь вскоре жениться, — поделился я с ним и добавил, что мечтаю иметь двоих детей, мальчика и девочку, и чтобы мальчик родился первым…
Мошкин поздравил меня. С предстоящей свадьбой, разумеется. Поздравлять с сыном было преждевременно. Мне вдруг очень захотелось увидеть старшего лейтенанта Мошкина на своей свадьбе.
— Слушай, приезжай ко мне на свадьбу, — не откладывая, пригласил я. И чуть было не предложил ему быть моим свидетелем да вовремя спохватился: свидетель у меня уже есть. И давно. Это Малечек, механик-водитель моего танка.
— Если получится, приеду с удовольствием. — Мошкин был тронут моим приглашением.
Я попросил у советского друга адрес. Оторвав клочок от газеты, он разделил его на две части и на одной написал свой адрес, а на другой я нацарапал свой.
— Ну что, пойдем к ним? — кивнул Мошкин в сторону солдат, все еще толпившихся возле танков. — Наше место там.
Мы подошли к ним в то самое время, когда Гисек на плохом словацком, но в полной уверенности, что говорит по-русски, объяснял советским танкистам, что организация Союза социалистической молодежи нашей роты работает очень хорошо и что немалая заслуга в этом принадлежит поручику Гоушке, то есть мне…
Я сделал решительный шаг вперед, чтобы положить конец никчемным похвалам, но старший лейтенант мягко придержал меня за локоть.
— Не стоит, — посоветовал он шепотом.
Таким образом, мне пришлось молча выслушать целую речь о себе: о моем глубоком понимании смысла и сути работы с членами ССМ, умении своевременно и правильно советовать, желании всегда находить свободную минуту, чтобы побеседовать с солдатами по душам.
— Преувеличивает, — смущенно улыбнулся я Мошкину.
Тем временем разговор перешел в сферу экономии горючего и смазочных материалов. Тут уж вмешались мы…
Когда механики-водители принялись с пеной у рта доказывать друг другу преимущества того или иного способа экономии, старший лейтенант Мошкин решительно сказал своим бойцам, что пора думать о возвращении.
Я потихоньку подошел к Прохазке и напомнил ему о подарке, тот быстро сбегал к своему танку и вернулся с макетом в руках. С тем самым, который благодаря его прозорливости оказался в роте. Маленький танк был вручен старшему лейтенанту Мошкину мною от имени всей нашей роты.
В это время с заседания у командира дивизии вернулись командир батальона Матрас и поручик Влчек. Так что заключительная часть встречи проходила уже в их присутствии.
Старший лейтенант Мошкин поблагодарил нас, заверив, что всем им встреча понравилась. Сказано это было коротко, по-военному, и от души.
Оставалось поторопить ребят, увлекшихся обменом адресами. Закоченевшие пальцы и замерзшие авторучки никак не хотели слушаться. Кроме того, ощущался явный недостаток бумаги. В конце концов Незбеда пожертвовал остальным все чистые странички из своей записной книжки. Потом мы проводили советских гостей к их газикам.
— До завтрашней встречи на смотру! — кричали мы им вслед, размахивая руками.
— До завтра!.. — слышалось в ответ.
По пути к нашим танкам надпоручик Матрас слегка придержал меня. Я заметил колебания поручика Влчека: остаться ли ему с нами, или отойти. Потом он все-таки решил оставить нас с надпоручиком наедине.
— В штабе дивизии говорили, что из вас получится хороший командир, — доверительно сообщил мне командир батальона. — Ваша рота показала себя на учениях с хорошей, стороны.
Я посмотрел на него вопросительно.
— Командование батальона того же мнения… — по-своему истолковал он мой взгляд.
— И майор Кноблох? — уточнил я.
— И майор Кноблох, — был ответ. — Правда, наш начальник штаба особо выделяет слово «будет», — добавил он серьезно.
Я блаженствовал. Видимо, мое внутреннее состояние отразилось на моем лице, нескольку я увидел, как у командира батальона дрогнули уголки губ, а потом улыбка заплясала и в глазах. Мы оба рассмеялись.
Я прямо физически ощущал атмосферу взаимного доверия, возникшего между нами. Это действительно был разговор двух человек, которые отлично понимают друг друга.
— Жена несколько раз напоминала, чтобы я пригласил вас к нам. Думаю, теперь, когда учения позади, мы обязательно встретимся за дружеским ужином. — И командир похлопал меня по плечу.
— Передайте Катержине, что я очень ей благодарен, — сказал я тихо, — но пока что не могу принять это приглашение. Очередь за мной. Позвольте пригласить вас с супругой ко мне на свадьбу.
— С удовольствием принимаю приглашение, — ответил командир и за себя и за жену и тут же добавил: — Ну а теперь, думаю, самое время заняться танками. Или я не прав? Надо, чтобы завтра они сверкали.
— Все будет сделано, товарищ надпоручик. Будут сверкать, — пообещал я.
И мы принялись за чистку танков. Работали молча, с остервенением. Ледяной металл обжигал руки.
Потом случилось неожиданное. Пецка начал петь, и постепенно к нему присоединились все остальные. Я тоже старался подпевать охрипшим голосом: почему бы командиру не петь вместе со своими солдатами?..
Мы пели, и я чувствовал, что моя рота стала наконец настоящим коллективом. Хорошим коллективом.