Леонид. Мама, послушай. Я тут песню записал.
Включает: слышится старая еврейская песня. Замирают, слушают. У Леонида, кажется, наворачиваются слезы. Незаметно появляется Женя.
Леонид. Это очень старая еврейская песня. Я просто схожу с ума от нее, хотя ни одного слова не понимаю. У меня вот здесь (кладет руку на грудь) что-то шевелится, ноет, будто болит, нет, будто просыпается. Да, просыпается что-то древнее, археологическое, как будто где-то там, во временах давно прошедших и забытых, возникают огромные прекрасные миры. Словно теплый ветер, и я, как пес, задираю морду, принюхиваюсь и чую, слышу, неопровержимо ощущаю многотысячную человеческую душу. Я знаю, там хорошо, там все братья, я чувствую их надежные руки, я слышу их бархатные голоса, и другое, мне кажется, я там был, я любил то место, и меня там любили. (Замолкает, вслушивается.) Мама, там так хорошо, там свет, там много света и тепла. И странно, ты не смейся, я вижу себя маленьким в деревянной коляске, с такими круглыми красными колесами. И они берут меня из коляски на руки и поднимают над городом, и я вижу, как они радуются моему восторгу. Боже, как там хорошо. (Замолкает, будто спохватывается.) Прости, видишь, расчувствовался, как женщина.
Мать (у нее глаза опять на мокром месте). А ты и есть женщина.
Леонид (улыбается). Почему?
Мать. Я хотела дочь, а родился ты. (Мать замолкает, будто что-то вспоминает.) Так говоришь, с красными колесами?
Леонид. Да, такие (показывает) большие деревянные. (Замечает, наконец, Женю). Так, пациент, почему здесь?
Женя. Бу-бу-бу (ей мешает говорить тампон).
Леонид. Сплюньте тампон.
Женя (пытается тут же выполнить указание врача.) Бу-бу-бу.
Леонид. Куда! Не на стол же. В руку.
Женя (отворачивается, сплевывает в ладошку тампон). Ой, так жжет, так жжет!
Мать. Зуб-то болит ли еще?
Женя. Спасибо, уже значительно лучше.
Леонид. Как это лучше, что значит значительно? Давайте я вам сделаю укол. Внутримышечно.
Женя (вскрикивает). Нет! Уже не болит, почти.
Леонид. Все-таки почти!
Женя. Нет, все прошло, мне уже можно идти?
Леонид. Да, и три часа нельзя есть.
Женя. Вы все шутите. Ну я пойду?
Леонид. А рюмашечку, на дорожку?
Женя. Нет, что вы, я не употребляю.
Леонид. Ну да, не употребляете, очень употребляете, вон щеки порозовели.
Женя. Это от мороза.
Звонит телефон. Леонид срывается, подбегает к аппарату.
Леонид. Але, але. (Слушает) Кого? (Слушает) Евгению? Такие здесь...
Женя (подбегает к телефону, выхватывает у Леонида трубку). Это меня. Папа! Зачем ты звонишь. (Слушает.) Ну что же со мной может произойти? (Слушает.) Нет, обычные советские люди. (Слушает.)
Мать. Пойду покажу Юле телеграмму (уходит).
Женя. Я сейчас выхожу (кладет трубку, поворачивается к Леониду). Это мой папа, он все боится, что б меня не украли. А мне, между прочим, уже восемнадцать лет.
Леонид. Да-а? Так может - коньячку?
Женя. Нет-нет, спасибо, я лучше пойду.
Леонид. Не смею задерживать.
Идут к двери.
Женя (останавливается). У вас руки нежные, как у женщины (хитро смотрит на Леонида).
Леонид. Вы что, подслушивали?!
Женя. Но вы так кричали, так страшно...
Леонид. Ну, это уже слишком. (Подталкивает ее к двери.) Пойдемте.
Женя. О-о-о! (кричит, хватается за щеку.)
Леонид (раздраженно). Черт возьми.
Женя. Что вы ругаетесь, лучше бы помогли.
Леонид. Пойдемте (берет ее за руку, подводит к столу, наливает коньяку). Пейте!
Женя. Нет, что вы!
Леонид. Пейте, пейте.
Женя (берет рюмку). Ну, раз вы настаиваете.
Леонид. Я настаиваю.
Женя. Только как лекарство.
Леонид (наливает и себе). Абсолютно (пытается чокнуться).
Женя (отводит рюмку). На похоронах не чокаются.
Леонид. Ах, да (выпивает).