– Это все вино, – пробормотал Гадон, – в него стали подмешивать много химии.
На лице его застыла гримаса – насмешка над самим собой пополам с болью.
Не проронив ни слова, Чемин помог ему подняться на ноги, но едва Гадон попытался стряхнуть пыль с пиджака, как снова стал оседать вниз. Чемин с большим трудом обнял его за пояс, перекинул руку Гадона себе через плечо, и они, еле передвигая ноги, тронулись в путь. Прижавшись друг к другу, обливаясь потом, они, казалось, дышали – с жалобным свистом – одними мехами.
Когда они добрались до забора, за которым находился сад Гадона, сосед жестом показал, что дальше дойдет сам. Они постояли, прислонившись к ограде и переводя дух. Наконец Чемин, так и не нарушив молчания, двинулся к себе.
– Ты должен поучить меня, как надо ухаживать за пчелами, – вдогонку ему прошептал Гадон.
Чемин ничего не ответил.
Когда он пришел домой, внуки кинулись его целовать, а он равнодушно и вяло подставлял им щеку, устремив взгляд куда-то вдаль. Он занял кресло во главе стола, вернее, молча рухнул в него.
Теперь, лежа на кровати в туманной полудреме, он пытался восстановить в памяти то давнишнее сновидение.
…Двое мальчишек спускаются по тропинке с небес, деревянные башмаки стучат но булыжникам.
«Знаешь, что мы сейчас сделаем? – вдруг говорит маленький Чемин. – Я отдам тебе моих ящериц, и тогда ты сможешь попасть на небо».
«А ты?» – спрашивает маленький Гадон.
«А я попробую руками наловить форели. Если поймаю хоть одну, отнесу святому к райским вратам. Но ты ступай первым».
«Где же твой приятель? Почему он не воротился?» – поинтересовался святой Петр, пересчитав ящериц.
«Он сказал, что хочет наловить форели», – с невинным видом объясняет маленький Гадон.
«Ага, значит, он решил наловить форели, так?» – с загадочным видом произносит таможенник.
Лежа в постели, Чемин услыхал наконец колокольный звон. Очень медленно и монотонно, как слепой певец, приходской колокол повторял: «Га-дон, Га-дон».
Его сын, его дорогой Ие-Йе, открыл дверь и сказал в полутьму:
– Отец, знаешь, говорят, Гадон умер.
Он широко раскрыл глаза, чтобы взглядом обнять сына. Он слышал его голос все дальше и дальше, хотя тот подбежал к постели и закричал:
– Отец! Отец! Что с тобой? Господи, папа!
А он летел, летел, окутанный бархатом пчелиного роя. Почему они покинули улей? Почему пчелы не остались на ветке ореха? Он хотел спросить что-то еще, но старая пчелиная царица была глуха.
Две любови привязывают меня к жизни: / родина и милый сердцу дом, / семья и земля, где родился. / Без этих двух любовей не сумел бы я жить (галисийск.).
«Не подведи меня!» (англ.)
Работать, работать! (итал.)
«Тихо, тихо!» (итал.)
Ведь у моря тоже есть жены, ведь море тоже знает любовь, море обвенчано с песчинками и целует их сколько душе угодно (галисийск.).